Всякий Джек 1 страница

Последние несколько месяцев Сайлас был чем‑то очень занят. Он начал покидать кладбище сразу на много дней, а иногда и недель. К Рождеству мисс Люпеску приехала заменять его на целых три недели, и они с Ником каждый день обедали вместе в её съёмной квартирке в Старом городе. Она даже сходила с ним на футбольный матч, как Сайлас и обещал. Но теперь она уехала назад в «древнюю страну», как она называла свой дом, потрепав Ника за щёки и ласково обозвав его «нимини» – как она повадилась к нему обращаться.

Теперь Ник остался и без Сайласа, и без мисс Люпеску. Мистер и миссис Иничей сидели в могиле Джосайи Вортингтона, беседуя с самим Джосайей Вортингтоном. Все трое были расстроены.

Джосайя Вортингтон спросил:

– Значит, он никому из вас не говорил, куда отправляется и как следует заботиться о мальчике в его отсутствие?

Иничеи покачали головами.

– Где же его носит?

Иничеи не знали. Мистер Иничей сказал:

– Он раньше никогда не покидал кладбище так надолго. И, когда речь шла о том, чтобы оставить ребёнка у нас, он говорил, что всегда будет рядом, либо пришлёт себе замену. Таково было его обещание.

– Боюсь, что с ним что‑нибудь могло случиться, – произнесла миссис Иничей, казалось, сейчас она заплачет, но она вдруг разозлилась: – Как он мог так поступить?! Неужели нет способа найти его, попросить его вернуться?

– Я не знаю таких способов, – сказал Джосайя Вортингтон. – Но, по‑моему, он оставил в склепе деньги, чтобы покупать мальчику пищу.

– Деньги! – воскликнула миссис Иничей. – Да какой прок от денег?

– Они понадобятся Нику, чтобы покупать еду, – начал объяснять мистер Иничей, но миссис Иничей тут же накинулась и на него.

– Все вы тут хороши! – сказала она.

Она вышла из могилы Вортингтона и отправилась на поиски сына, который, как она и предполагала, сидел на вершине холма, глядя на город.

– Меняю пенни на твои мысли, – сказала миссис Иничей.

– У тебя нету пенни, – сказал Ник. Ему уже было четырнадцать, и он был теперь выше своей матери.

– Есть парочка, в гробу лежат, – улыбнулась миссис Иничей. – Правда, они позеленели от времени, но, тем не менее, они у меня есть.

– Я тут думал о всяком, – сказал ей Ник. – Скажи, откуда нам знать, что человек, убивший мою семью, всё ещё жив? Что он меня ищет?

– Так считает Сайлас.

– Сайлас никак это не объясняет.

– Он всё делает в твоих интересах. Сам знаешь.

– Вот спасибо, – буркнул Ник. – И где он, спрашивается?

Миссис Иничей не знала, что ответить.

Ник сказал:

– Ты же видела убийцу моей семьи, да? В день, когда усыновила меня.

Миссис Иничей кивнула.

– Как он выглядел?

– Да я всё больше на тебя смотрела, а не на него, – ответила миссис Иничей. – Но дай‑ка вспомнить. У него были тёмные волосы, почти чёрные. Заострённое лицо. Он был какой‑то… как будто голодный и злой. Сайлас его отсюда выпроводил.

– Почему же Сайлас его не убил? – злился Ник. – Надо было просто убить его там же, и всё.

Миссис Иничей погладила руку сына своими холодными пальцами, затем сказала:

– Он не чудовище, Ник.

– Если бы Сайлас его тогда убил, я был бы сейчас в безопасности. Я мог бы ходить, куда захочу.

– Сайлас разбирается во этом лучше тебя. Лучше всех нас. И Сайлас знает всё о жизни и смерти, – сказала миссис Иничей. – Всё не так просто, как ты думаешь.

– Как его имя? Этого убийцы.

– Он не представился. В тот раз.

Ник наклонил голову и посмотрел на неё серыми, как гроза, глазами.

– И всё‑таки ты знаешь, как его зовут, да?

Миссис Иничей ответила лишь:

– Ты ничего не сможешь сделать, Ник.

– Смогу. Я могу учиться. Я могу научиться всему, что нужно. Я же научился ходить сквозь упырь‑врата. И сноходить. Мисс Люпеску научила меня ориентироваться по звёздам. Сайлас научил меня молчанию. Я могу творить Непокой. Я могу растворяться. Я знаю это кладбище, как свои пять пальцев.

Миссис Иничей погладила сына по плечу.

– Когда‑нибудь… – начала она и вдруг осеклась. Когда‑нибудь она не сможет больше прикоснуться к нему. Когда‑нибудь он их покинет. Когда‑нибудь. Затем она сказала: – Сайлас говорил мне, что убийцу твоей семьи зовут Джек.

Ник помолчал, затем кивнул.

– Мама?

– Что, сынок?

– Когда Сайлас вернётся?

С севера подул полночный ветер.

Миссис Иничей больше не сердилася. На смену гневу пришёл страх за жизнь сына. Она сказала:

– Если бы я знала, мой мальчик. Если бы я только знала.

Скарлетт Эмбер Перкинс исполнилось пятнадцать. Она сидела на втором этаже старого двухэтажного автобуса. Она представляла собой съёжившийся сгусток злобы и ненависти. Она ненавидела родителей за то, что те развелись. Она ненавидела мать за то, что они уехали из Шотландии. Она ненавидела отца за то, что тот не пытался её вернуть. Она ненавидела этот город за то, что в нём всё было не то – он совсем не был похож на Глазго, в котором она выросла. Она ненавидела его также за то, что стоило повернуть за угол – и на глаза обязательно попадалось что‑нибудь до боли и ужаса знакомое.

Тем утром она сорвалась в присутствии матери.

– В Глазго у меня были друзья! – Скарлетт не столько кричала, сколько плакала. – И я их никогда больше не увижу!

Мать не нашлась, что сказать, кроме:

– Ну, всё‑таки это не вполне чужой город. Мы ведь жили здесь, когда ты была маленькой.

– Я ничего не помню, – ответила Скарлетт. – И потом, здесь же не осталось никаких знакомых. Ты что, хочешь, чтобы я нашла тех, с кем дружила в пять лет? Ты это серьёзно?

Её мать ответила:

– А что тебе мешает?

Скарлетт злилась весь день в школе, и злилась до сих пор. Она ненавидела школу, она ненавидела весь мир, а в настоящий момент она особенно ненавидела муниципальный транспорт.

Каждый день, по окончании уроков, автобус номер 97 с конечной в центре города вёз её от школьных ворот до конца улицы, где её мать сняла небольшую квартирку. В тот ветреный апрельский день она ждала на остановке целых полчаса, а 97‑й всё не ехал. Поэтому, когда появился 121‑й, у которого на табличке также было написано «Центр», она на него села. Однако там, где её автобус всегда поворачивал направо, этот свернул налево, в Старый город, и поехал мимо городского парка и Старой площади, мимо памятника баронету Джосайе Вортингтону, и затем пополз по извилистой дороге вверх по холму, усеянному высокими домами. Скарлетт вконец расстроилась. Злость уступила место отчаянью.

Она спустилась на нижний этаж автобуса, взглянула на табличку, запрещающую разговаривать с водителем во время движения, и сказала:

– Простите? Я хотела попасть на Экейша‑авеню.

Водитель, оказавшийся огромной женщиной с кожей смуглее, чем у Скарлетт, ответила:

– Вам надо было садиться на 97‑й.

– У вас на табличке сказано, что автобус идёт в центр.

– Всё правильно. Но оттуда вам придётся возвращаться обратно, – вздохнула женщина. – Вам сейчас лучше всего сойти, спуститься по холму и подождать на автобусной остановке у здания городского совета. Сядете на 4‑й или 58‑й – они оба довезут вас почти до самой Экейша‑авеню. Сойдёте на остановке у спорткомплекса, и оттуда пешком. Запомнили?

– Значит, 4‑й или 58‑й.

– Давайте я вас здесь выпущу.

Остановка по требованию случилась на холме, чуть выше стены с тяжёлыми железными воротами. Они были открыты, но ощущение от них было гнетущее, так что заходить туда не хотелось. Скарлетт стояла на ступеньке автобуса, пока женщина‑водитель её не окликнула:

– Ну, выходите?

Тогда она вышла на дорогу. Автобус выпустил клуб чёрного дыма и урча укатил прочь.

За стеной ветер шуршал в кронах деревьев.

Скарлетт побрела вниз по холму. «Вот поэтому мне нужен мобильник, – подумала она. Её мать устраивала истерику каждый раз, как Скарлетт задерживалась хотя бы на пять минут, но всё равно отказывалась покупать ей мобильный телефон. – Ну и ладно. Придётся пережить ещё один скандал. Не первый и не последний».

Она поравнялась с открытыми воротами и заглянула внутрь. И вдруг…

– Странно, – сказала она вслух.

Есть такая вещь – дежавю. Это когда тебе кажется, будто ты здесь уже был – может, во сне или в мыслях, и теперь узнаёшь это место. Скарлетт хорошо знала это чувство – ей как‑то уже казалось, что учительница второй раз теми же словами рассказывает про свой отпуск, или что кто‑то точь‑в‑точь как раньше уронил одну и ту же ложку. Но это было другое. Сейчас ей не казалось, что она здесь была когда‑то раньше. Она знала, что действительно здесь была.

Скарлетт прошла через открытые ворота и очутилась на кладбище.

Своим появлением она спугнула сороку. Птица взмахнула чёрно‑белыми с зеленоватым отливом крыльями – и уселась неподалёку, в кроне тисового дерева, откуда уставилась на Скарлетт. «Тут за углом должна быть церковь, а перед ней такая скамейка», – она повернула за угол и действительно увидела церковь, которая, правда, оказалась гораздо меньше, чем в её воспоминаниях. А рядом была зловещего вида каменная готическая постройка со шпилем. Перед ней стояла деревянная скамейка. Скарлетт подошла, села на неё и поболтала ногами, как в детстве.

– Ээ… Извините, – раздался голос из‑за спины. – Мне очень неловко вас беспокоить, но не могли бы вы мне помочь? Необходимо подержать тут кое‑что, если вас не затруднит, а то мне рук не хватает.

Скарлетт оглянулась и увидела мужчину в бежевом дождевике, сидевшего на корточках перед могильным камнем. Под порывами ветра он с трудом удерживал в руках большой лист бумаги. Она поспешила к нему.

– Подержите, пожалуйста, – сказал мужчина. – Одной рукой тут, другой вот здесь, вот так. Неловкая ситуация, я понимаю. Я безумно вам благодарен.

Рядом с ним стояла жестянка из‑под печенья, из которой он достал восковой мелок, похожий на маленькую свечку. Он начал тереть им вверх‑вниз по камню лёгкими, привычными движениями.

– Вот и всё, – сказал он и улыбнулся. – Ну‑ка, что у нас получилось? Так… какая‑то закорючка снизу – видимо, изображение плюща. В викторианскую эпоху повсюду рисовали плющ, потому что это такой глубокий символ и всё такое… Вот. Можно отпустить.

Он встал и провёл пальцами по серым волосам.

– Ох, – произнёс он. – Как хорошо стоять‑то. Ноги страшно затекли, как будто в них газировка. Ну, что скажете?

Сам камень был покрыт зеленовато‑жёлтым лишайником, и надпись было почти невозможно разглядеть. Зато на листе бумаги всё было чётко:

– "Прихожанка Маджелла Годспид, 1791–1870. Осталась только память", – прочла Скарлетт.

– А теперь и памяти не осталось, – сказал мужчина, несмело улыбнувшись. У него были залысины, и он моргал, глядя на неё сквозь маленькие круглые очки, которые делали его похожим на дружелюбного филина.

На бумагу упала крупная капля дождя. Мужчина быстро свернул лист и взял жестянку с карандашами. Капли зачастили. Скарлетт передала мужчине лежавший у надгробия портфель, на который тот кивнул, и следом за ним зашла на маленькое крыльцо церкви, чтобы укрыться от дождя.

– Огромное вам спасибо, – сказал мужчина. – Дождь, я думаю, скоро закончится. Сегодня в прогнозе погоды писали, что вечером будет солнце.

Как будто в ответ на это, подул холодный ветер, и начался настоящий ливень.

– Я знаю, о чём вы думаете, – сказал мужчина.

– Да ладно, – отозвалась Скарлетт, которая думала: "Мама меня убьёт."

– Вы думаете: интересно, это церковь или часовня? Насколько мне известно, ответ таков: изначально здесь действительно была церквушка, а то, что вокруг, начиналось как приходское кладбище. Это было в восьмом или девятом веке. Нашей эры, разумеется. Потом тут всё несколько раз перестраивали и расширяли. Но в 1820‑м или около того здесь случился пожар, да и церковь уже не справлялась с большим приходом. В общем, люди повадились ходить в храм Св. Дунстана, что в посёлке на площади, а когда здесь дело дошло до ремонта, то церковь перестроили в кладбищенскую часовню. От старой церкви много чего осталось – даже витражи на дальней стене, насколько мне говорили, оригинальные.

– Вообще‑то, – сказала Скарлетт, – я думала о том, что моя мама меня убьёт. Я села не на тот автобус и теперь опаздываю домой.

– Боже мой, вот бедняжка, – сказал мужчина. – Послушайте, я тут живу неподалёку. Подождите здесь, – с этими словами он всучил ей свой портфель и свёрнутую копию гравировки – и помчался к воротам, втянув голову в плечи от дождя. Буквально пару минут спустя Скарлетт увидела фары и услышала гудок.

Скарлетт побежала к воротам, где стояла машина – старенькая зелёная «мини». Мужчина сидел за рулём. Он опустил стекло и повернулся к ней.

– Садитесь, – сказал он. – Куда вас нужно отвезти?

Скарлетт стояла, как вкопанная. По её шее стекала вода.

– Я не сажусь в машины к незнакомцам, – сказала она.

– Это вы правильно делаете, – ответил он. – Но я хочу вас отблагодарить и всё такое. Бросьте всё на заднее сидение, а то сейчас совсем промокнет.

Он открыл дверь у пассажирского сидения, Скарлетт потянулась и постаралась уложить его добро назад.

– Слушайте, – сказал мужчина. – Так вы просто позвоните маме. Можно с моего мобильника. Скажите ей номер моей машины. Только сядьте внутрь, вы же там простудитесь.

Скарлетт ещё медлила. Её волосы начали липнуть к лицу от дождя. Холодало.

Мужчина протянул ей свой мобильник. Скарлетт посмотрела на него и поняла, что звонить матери боится ещё больше, чем садиться в машину к незнакомцу. Тогда она сказала:

– Если что, можно и в полицию тоже позвонить, да?

– Разумеется. А ещё можно пойти домой пешком. А ещё можно позвонить матери и попросить, чтобы она за вами заехала.

Скарлетт села на пассажирское сидение, закрыла дверь и взяла протянутый ей телефон.

– Так где вы живёте? – спросил мужчина.

– Не надо, правда. Меня можно просто подбросить до автобусной остановки.

– Я отвезу вас домой. Какой адрес?

– Экейша‑авеню, дом 102 «а». Это сбоку от главной дороги, недалеко от спорткомплекса.

– Далековато вас занесло, да? Ладно, пора домой, – он снял машину с ручника, развернулся и поехал вниз.

– Давно здесь живёте? – спросил он.

– Вообще‑то нет. Мы переехали после Рождества. Но моя семья жила здесь, когда мне было пять лет.

– У вас небольшой акцент, или мне кажется?

– Мы десять лет жили в Шотландии. Там я говорила как все, а потом оказалась здесь – и стала, блин, выделяться, – ей хотелось, чтобы это прозвучало весело, но на самом деле её это расстраивало, и это было заметно. Вместо шутки получилась досада.

Мужчина привёз её на Экейша‑авеню, остановился возле её дома и настоял на том, чтобы проводить её до порога. Когда дверь открылась, он произнёс:

– Простите, ради бога. Я взял на себя смелость подвезти вашу дочь до дома. Со всей очевидностью, вы отлично её воспитали: она отказывалась садиться в машину к незнакомцу. Но шёл жуткий дождь, а она ошиблась автобусом и оказалась на другом конце города. Надеюсь, что вы умеете великодушно прощать. Простите её. И, ээ… меня.

Скарлетт ожидала, что мать сейчас наорёт на обоих, но с удивлением и облегчением обнаружила, что та сказала лишь, что, разумеется, в наши дни нужно перестраховываться, и не работает ли господин Ээ учителем, и не желает ли господин Ээ чаю?

Мистер Ээ сказал, что его фамилия Фрост, но можно звать его Джеем, а миссис Перкинс улыбнулась и сказала, что можно звать её Нуной, и что сейчас она поставит чайник.

За чаем Скарлетт рассказала матери историю с автобусом, и как она зашла на кладбище, и как встретила там мистера Фроста у часовни…

Миссис Перкинс уронила чашку на стол.

Они сидели за кухонным столом, так что чашка не разбилась, но чай разлился. Миссис Перкинс неловко извинилась и пошла за губкой, чтобы вытереть лужу.

Затем она переспросила:

– Кладбище на холме, которое возле Старого города?

– Я там живу неподалёку, – сказал мистер Фрост. – Занимаюсь надгробиями. Вы, кстати, знали, что там природный заповедник?

– Знали, – ответила мисс Перкинс, поджав губы. Затем сказала: – Спасибо вам большое, что подвезли Скарлетт до дома, мистер Фрост, – при этом от каждого её слова веяло холодом. Она закончила: – Я думаю, вам пора идти.

– Ну зачем вы так, право, – примиряюще произнёс Фрост. – Ни в коем случае не хотел вас обидеть. Что я такого сказал? Что до надгробий – я копирую с них надписи для одного исторического исследования. Я не гробокопатель какой‑нибудь.

Скарлетт показалось, что мать сейчас возьмьёт и врежет мистеру Фросту, который выглядел обескураженным. Но миссис Перкинс покачала головой и сказала:

– Простите. Вы не виноваты. Просто была одна семейная история, – затем, с видимым усилием сменив тон на жизнерадостный, она продолжила: – Знаете, в детстве Скарлетт играла на этом кладбище. Десять лет назад. У неё там был воображаемый друг. Его звали Никто.

Мистер Фрост улыбнулся уголком рта.

– Призрак?

– Да нет, вроде бы. Он просто там жил. Хотя Скарлетт даже показывала нам гробницу, в которой у него был дом. Так что, наверное, всё‑таки призрак. Золотце, а ты сама не помнишь?

Скарлетт покачала головой.

– Наверное, я в детстве была чудачкой.

– Я уверен, что вы не были никакой ээ… – проговорил мистер Фрост. – Нуна, вы вырастили прекрасную дочь. Спасибо за чай. Всегда отрадно подружиться с хорошими людьми. Я побегу – мне надо состряпать себе обед, а затем у меня встреча в местном историческом собрании.

– Вы сами себе готовите обед? – переспросила миссис Перкинс.

– Готовлю – это, конечно, громко сказано. Скорее, размораживаю. Иногда варю еду в пакетиках. На одного не сложно готовить. Я ведь один живу. Холостяцкий быт и всё такое. В газетах нынче пишут, что раз холостяк – так сразу гей. Я не гей, просто так и не встретил ту самую женщину, – на этих словах он как‑то погрустнел.

Миссис Перкинс, которая терпеть не могла готовку, тут же сообщила, что по выходным вечно готовит слишком много еды, и, когда она провожала гостя в прихожую, Скарлетт слышала, как он с пребольшим удовольствием соглашается поужинать с ними в субботу вечером.

Когда миссис Перкинс вернулась из прихожей, она сказала:

– Надеюсь, ты уже сделала уроки?

В ту ночь Скарлетт слушала, как за окном проезжают машины, и думала о событиях прошедшего дня. Значит, она была на этом кладбище в детстве. Вот почему оно показалось таким знакомым.

Она погрузилась в воспоминания и сама не заметила, как заснула. Во сне она бродила по тропинкам кладбища. Там было темно, но Скарлетт видела всё ясно, как днём. Она стояла на склоне холма, а к ней спиной стоял мальчик, по виду её ровесник. Он смотрел вниз, на огни Старого города.

Скарлетт позвала его:

– Мальчик! Что ты здесь делаешь?

Он обернулся и сощурился, как будто её было плохо видно.

– Кто это сказал? – спросил он. – А, я вроде тебя вижу. Ты в снохождении?

– Кажется, мне снится сон, – кивнула она.

– Я не совсем это имел в виду, – сказал мальчик. – Но привет. Я Ник.

– А я Скарлетт.

Он снова посмотрел на неё, как будто только что по‑настоящему увидел.

– Ну конечно! – воскликнул он. – То‑то мне показалось, что я тебя видел. Ты сегодня была на кладбище с этим человеком, который носится с бумагой.

– Его зовут мистер Фрост, – сказала Скарлетт. – Хороший дядька. Подвёз меня до дома. Значит, ты нас видел?

– Ага. Я вообще слежу за тем, что происходит на кладбище.

– А почему тебя так зовут? – спросила Скарлетт.

– Моё полное имя – Никто.

– Точно! – воскликнула Скарлетт. – Вот, почему ты мне снишься. Ты мой воображаемый друг из детства. Только теперь ты повзрослел.

Ник кивнул.

Он был выше неё ростом и одет во что‑то серое – Скарлетт толком не разглядела его наряд. Его волосы были довольно длинными – она подумала, что он, должно быть, давно не наведывался к парикмахеру.

Ник сказал:

– Я помню, ты была очень смелая. Мы спускались вглубь холма и видели там Синего человека. И встретили Гибель.

И тогда в её голове что‑то случилось. Какое‑то бурное мелькание образов.

– Я вспомнила, – сказала Скарлетт. Но она сказала это в темноту пустой спальни, и в ответ ей раздался только грохот проезжавшего за окном грузовика.

У Ника были запасы еды, которая подолгу не портилась. Часть хранилась в склепе, другая – в могилах и мавзолеях похолоднее. Сайлас позаботился, чтобы запасов могло хватить на пару месяцев на случай, если вдруг ни его, ни мисс Люпеску не будет рядом – чтобы Нику не пришлось уходить с кладбища.

Он скучал по миру за пределами кладбища, но знал, что там небезопасно. Во всяком случае, сейчас. Кладбище было его миром и его домом, которым он дорожил. Он любил его, как только четырнадцатилетний мальчик умеет что‑либо любить.

Но всё же…

На кладбище никто никогда не менялся. Дети, с которыми Ник играл, будучи маленьким, остались детьми. Фортинбрас Бартелби, который был его лучшим другом, теперь стал на четыре или пять лет его младше, и с каждой новой встречей у них находилось всё меньше общих тем. Теккерей Порринджер был ростом и возрастом с Ника и теперь стал к нему значительно дружелюбнее. Иногда они вместе гуляли вечерами, и Теккерей рассказывал Нику жуткие истории, приключавшиеся с его друзьями. Обычно в конце этих историй кого‑нибудь вешали, в основном по ошибке, хотя ещё иногда кого‑нибудь отправляли в американскую колонию, тогда их не вешали, если они не возвращались назад.

Лиза Хемпсток, с которой Ник дружил последние шесть лет, изменилась, но не в лучшую сторону: теперь она редко выходила к Нику, если он навещал её у зарослей крапивы, а если выходила, то была, как правило, вспыльчива, всё время спорила, а зачастую просто грубила.

Ник пытался поговорить об этом с мистером Иничеем. Тот подумал и сказал:

– Женщины, они такие. Ты ей нравился, когда был мальчишкой, а теперь ты стал юношей – она, видать, не знает, как к тебе относиться. Вот я как‑то в детстве играл с одной девочкой у речки. Мы там играли каждый день, а потом ей исполнилось столько же, сколько тебе сейчас, и она вдруг запустила мне в голову яблоком, а потом не разговаривала со мной, пока мне не исполнилось семнадцать.

Миссис Иничей фыркнула:

– Это было не яблоко, а персик. И вообще‑то я с тобой заговорила вскоре после того случая, потому что была свадьба твоего кузена Неда, и мы там плясали весь вечер, а это было через два дня после твоего шестнадцатилетия.

Мистер Иничей сказал:

– Ты права как всегда, дорогая, – и подмигнул Нику, давая ему понять, что она вовсе не права. Затем он одними губами произнёс: «Семнадцать».

Ник не позволял себе заводить друзей среди живых. За то недолгое время, что он провёл в школе, он успел понять, что это чревато в основном одними неприятностями. Однако про Скарлетт он помнил все эти годы. Он сильно скучал после того, как она уехала, и долго привыкал к мысли, что больше её не увидит. А теперь оказалось, что она недавно была на кладбище – и он её даже не узнал…

Он забрёл в заросли плюща, из‑за которых северо‑западная часть кладбища считалась опасной. Повсюду таблички предупреждали посетителей, что здесь ходить не надо, но вообще‑то это было понятно и без табличек. Это было угрюмое, неприветливое место, начиная прямо с колтунов плюща, что опутывали конец Египетской аллеи и чёрные двери в псевдоегипетской стене, за которыми были чьи‑то места упокоения. Здесь сама природа сотни лет всячески препятствовала вторжению человека – надгробия, находившиеся в этой части кладбища, все покосились, а большинство могил было давно заброшено или потеряно под плющом и полувековым слоем опавших листьев. Тропинки были непригодны для ходьбы, а чаще и вовсе не видны.

Ник шёл, внимательно глядя под ноги. Это место было ему хорошо знакомо, и он знал, что здесь надо ходить осторожно.

Как‑то раз, когда Нику было девять, и он ещё только исследовал эту часть кладбища, земля вдруг провалилась под его ногами, и он упал в глубокую яму. Это была могила футов двадцать в глубину, для нескольких гробов, над которой не было надгробия, а на дне лежал только один гроб, в котором покоился один восторженный медик по фамилии Карстерс. Он жутко обрадовался появлению Ника и тут же загорелся желанием осмотреть его запястье (которое Ник вывихнул, пытаясь схватиться за торчавшие из земли корни во время падения), так что пришлось его долго уговаривать подняться наверх и позвать на помощь.

Сейчас Ник пробирался по северо‑западной части туда, где лисы устраивали себе норы в опавших листьях и плюще, а падшие ангелы смотрели в небо невидящими глазами. Он хотел поговорить с поэтом.

Поэта звали Неемия Трот, а на его надгробии было написано:

Здесь покоятся бренные останки

НЕЕМИИ ТРОТА,

ПОЭТА

1741–1774

ЛЕБЕДИ ПОЮТ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ

Ник позвал:

– Мистер Трот? Можно с вами посоветоваться?

– Ну конечно, мой смелый мальчик! – просияв, воскликнул Неемия Трот. – Совет поэта – вежливость короля! Каким елеем – нет, «елеем» не годится, пусть будет «бальзамом» – каким бальзамом мне полить твои раны?

– Я не сказать чтоб ранен, – ответил Ник. – Просто… В общем, объявилась одна девушка, которую я когда‑то знал, и я теперь не могу решить – найти её и поговорить с ней или лучше выбросить это из головы.

Тогда Неемия Трот поднялся в свой полный рост – он был пониже Ника, – взволнованно всплеснул руками и сказал:

– О, ну разумеется ты должен найти её и поговорить! Назови её своей Терпсихорой, своей Эхо, своей Клитемнестрой. Посвяти ей стихи, великие оды, а я помогу их написать. Ибо тогда, и только тогда, ты завладеешь сердцем своей возлюбленной.

– Я не хочу завладевать её сердцем. Она не моя возлюбленная, – сказал Ник. – Я просто хочу поговорить с ней.

На это Неемия Трот сказал:

– Язык – наиудивительнейший из всех человечьих органов. Именно им мы пробуем вино и яд, им произносим слова любви и ненависти – всё одним и тем же языком! Иди же! Говори с ней!

– Да нет, пожалуй, всё же не стоит.

– Стоит, сэр! Ещё как стоит! А я напишу об этом, когда всё будет позади.

– Если я выйду из Растворения для одного человека, другим тоже станет легко меня увидеть.

Неемия Трот сказал:

– Послушай меня, юный Леандр, юный герой, юный Александр. Если тобой овладела трусость, то жизнь твоя – ничто, и ничто будет твоей наградой.

– Разумно, – сказал Ник. Он был рад, что додумался поговорить с Неемией. В конце концов, кто ещё может дать хороший совет, если не поэт? И тут он вспомнил…

– Мистер Трот, – попросил он, – расскажите мне про месть.

– Это блюдо лучше подавать холодным, – сказал Неемия Трот. – Не следует мстить, когда ты весь пылаешь от жажды мести. Следует дождаться подходящего часа. Был такой ирландец, О'Лири, у которого хватило надменной наглости накропать заметку о моём первом сборнике стихов, который назывался "Букет красот для джентльменов чести", и в заметке говорилось, что это ничтожнейшая писанина без формы и содержания, и что, якобы, бумага, на которой она была написана, нашла бы себе лучшее применение в… У меня даже язык не поворачивается это повторить. Просто поверь мне на слово: это было наиомерзительнейшее сравнение.

– И вы ему отомстили? – спросил Ник.

– Ему и всему бесстыжему племени! О, как я отомстил им, мистер Иничей, о, месть моя была ужасна! Я написал во многих экземплярах заметку, которую прибил к дверям всех трактиров Лондона, где околачивался всякий писательский сброд. Я написал там, прибегая к моему тонкому литературному гению, что более не буду сочинять для них, а буду писать лишь для себя и для потомков, а для них за всю мою жизнь не издам более ни стиха! И в завещании своём я написал, чтобы все мои стихи похоронили вместе со мной неизданными, и лишь когда потомки спохватятся, что сотни моих произведений – пропали, пропали! – лишь тогда следует вскрыть мой гроб и взять мои стихотворенья из моих мёртвых рук, чтобы, наконец, опубликовать их ко всеобщему ликованию. Всё‑таки так ужасно – опережать собственное время…

– То есть, после вашей смерти вашу могилу вскрыли, а стихи опубликовали?

– Пока что нет. Но впереди ещё полно времени! Потомство бесконечно.

– Так это и была ваша месть?

– Воистину. Возмездия коварнее и действенне было не придумать!

– Нда‑а, – протянул Ник, не слишком вдохновлённый этим примером.

– Это блюдо лучше подавать холодным, – важно повторил Неемия Трот.

Ник возвращался с северо‑западной части кладбища по Египетской аллее. Он шёл туда, где все пути были прямыми и понятными. А когда солнцу пришло время закатиться, он направился в старую часовню. Он не надеялся, что Сайлас уже вернулся. Просто он привык всегда приходить в часовню на закате, и ему нравилось, что его жизнь имеет свой распорядок. К тому же, он проголодался.

Ник приоткрыл дверь и скользнул в склеп. Он отодвинул картонный ящик, забитый отсыревшими приходскими бумагами, и достал пакет апельсинового сока, яблоко, коробку хлебных палочек и упаковку сыра. Он ел и думал, как и где ему разыскивать Скарлетт. Возможно, придётся сноходить, раз она навестила его именно таким образом…