Глава 26. Боль была резкой и чрезвычайно сильной; любой другой человек непременно лишился бы сознания

Боль была резкой и чрезвычайно сильной; любой другой человек непременно лишился бы сознания. Собрав в кулак все свое умение концентрироваться, Тревор отправил боль в иное тело – в двойника, которого он сумел с предельной четкостью представить себе; пусть теперь двойник, а не он изнемогает от страданий. Держась на одной лишь силе воли, он сумел найти путь через Вену к дому на Таборштрассе.
Затем он вспомнил, что автомобиль, на котором он ехал, был краденым. Его мозг работал очень вяло, и именно это встревожило Тревора больше всего.
Он отогнал машину на пять кварталов и оставил там; ключи болтались в замке зажигания. Возможно, какой-нибудь идиот снова угонит “Пежо” и попадет в общегородскую облаву, которая, он был уверен, должна вот-вот начаться.
Пошатываясь, он тащился по улице, игнорируя бесчисленные взгляды прохожих. Он знал, что пиджак костюма пропитан его собственной кровью, и потому надел сверху пальто, но и сквозь него уже проступила кровь. Он потерял много крови. Он чувствовал головокружение.
Он был в состоянии вернуться на Таборштрассе, к наружной двери с медной табличкой, на которой было написано: “Д-Р ТЕОДОР ШРАЙБЕР, ТЕРАПИЯ И ОБЩАЯ ХИРУРГИЯ”.
В приемной было темно, и, когда Тревор позвонил, не последовало никакого ответа. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, так как уже минуло восемь часов вечера, а у доктора Шрайбера были определены приемные часы и он придерживался их. Но Тревор все равно продолжал нажимать на кнопку. Он знал, что Шрайбер живет в квартире, примыкающей к его маленькому офису и звонок из приемной проведен и в жилые комнаты.
Через пять минут в приемной зажегся свет, и из динамика послышался громкий и раздраженный голос:
– Ja?
– Doktor Schreiber, es is Christoph. Es ist ein Notfall ^{note 39}.
Электронный замок, запиравший входную дверь, щелкнул, и дверь отворилась. После этого открылась дверь, ведущая из вестибюля внутрь; на ней тоже красовалась табличка с именем доктора.
У доктора Шрайбера был недовольный вид.
– Вы прервали мой обед, – важно заявил он. – Я полагаю, что у вас действительно были серьезные… – Тут он заметил промокшее от крови пальто. – Хорошо, хорошо, следуйте за мной. – Врач повернулся и зашагал в свой смотровой кабинет.
У доктора Шрайбера была сестра, которая несколько десятков лет прожила в Дрездене, в Восточной Германии. До тех пор, пока не разрушили Стену, – он убежал из Восточного Берлина в 1961 году, а его сестра была вынуждена остаться там, – этого простого географического казуса было вполне достаточно для того, чтобы дать восточногерманской разведке власть над доктором.
Впрочем, штази не стремилась шантажировать Шрайбера или заставлять его шпионить – как будто врач мог когда-нибудь оказаться полезным в качестве шпиона. Нет, штази нашла для него гораздо более спокойное и полезное занятие: просто оказывать медицинскую помощь ее агентам в Австрии в критических случаях. В Австрии, как и во многих других странах, закон требует от врачей сообщать об огнестрельных ранениях в полицию. Доктору Шрайберу приходилось вести себя более чем осторожно, когда у него – как правило, глубокой ночью – появлялся случайно раненный агент штази.
Тревора, который много лет прожил в Лондоне в качестве тайного агента штази, до того как его завербовали в “Сигму”, нередко под предлогом деловой поездки посылали в Вену, и дважды ему потребовалась помощь хорошего врача.
Даже теперь, когда “холодная война” давно закончилась и срок давности по преступлению Шрайбера – тайное содействие Восточной Германии – почти истек, Тревор почти не сомневался в том, что врач согласится сотрудничать с ним. Шрайбера все еще могли привлечь к суду за содействие штази. А этого он, конечно, не хотел.
Даже уязвимое положение доктора Шрайбера не могло заставить его удержаться от ехидных колкостей, за которыми он не слишком старательно скрывал свое негодование.
– Вы чрезвычайно везучий человек, – бесцеремонно заявил врач. – Посудите сами, пуля прошла прямо над вашим сердцем. Окажись угол чуть другим, и вы умерли бы на месте. Вместо этого она, похоже, двигалась по наклонной линии, проделав нечто вроде траншеи в коже и жировой ткани. Она даже вырвала несколько поверхностных волокон из ресtoralis major, вашей грудной мышцы. И вышла справа, вот здесь, через axilla. Вы, видимо, очень вовремя повернулись.
Доктор Шрайбер посмотрел поверх узких стекол своих очков на Тревора, который никак не отреагировал на этот монолог.
Он ткнул в рану пинцетом, Тревор содрогнулся. Боль оказалась ужасной. Все его тело сразу захлестнула волна неприятного колючего жара.
– Вам также грозило серьезное повреждение нервов и кровеносных сосудов в области brachial plexus. Если бы это произошло, то вы навсегда потеряли бы способность пользоваться правой рукой. А может быть, лишились бы и самой руки.
– Я левша, – ответил Тревор. – Но в любом случае мне вовсе ни к чему знать все эти неприятные подробности.
– Да, – рассеянно отозвался врач. – Да, вам необходимо лечь в больницу, в Allgemeines Krankenhaus, если, конечно, мы хотим, чтобы все было сделано как следует.
– Об этом не может быть и речи, и вы сами это отлично знаете. – Руку раненого пронзила боль, словно удар молнии.
Доктор отложил пинцет и, несколько раз наполнив шприц, обколол рану препаратом для местной анестезии. При помощи маленьких ножниц и пинцета он отстриг несколько клочков почерневшей кожи и плоти, промыл рану, а затем начал зашивать ее.
Тревор чувствовал сильный дискомфорт, но никакой настоящей боли не было. Он скрипнул зубами.
– Мне нужно быть уверенным, что рана не откроется, если вдруг придется быстро поворачиваться, – сказал он.
– Вам следует на некоторое время воздержаться от резких движений.
– На мне все быстро заживает.
– Правильно, – сказал врач. – Теперь я вас вспомнил. – По странному капризу природы, на этом человеке действительно все быстро заживало.
– Как раз время – это та единственная роскошь, которая мне недоступна, – ответил Тревор. – Я хочу, чтобы вы зашили рану покрепче.
– В таком случае я могу воспользоваться более грубым шовным материалом, скажем, нейлоном 3-0, но после него может остаться довольно уродливый шрам.
– Меня это не тревожит.
– Тогда прекрасно, – сказал врач, поворачиваясь к стальному столику на колесах, на котором были аккуратно разложены стерильные хирургические инструменты. – Что касается боли, то я могу дать вам немного “демерола”. – И сухо добавил: – Или вы предпочитаете не пользоваться лекарствами?
– Вполне сойдет и ибупрофен, – ответил Тревор.
– Как вам будет угодно.
Тревор выпрямился; его била дрожь.
– Что ж, я ценю вашу помощь. – Он вручил доктору несколько тысячешиллинговых банкнот.
Врач смерил его взглядом и проговорил чрезвычайно неискренним тоном:
– Всегда к вашим услугам.
Анна мыла лицо горячей водой. Плеснула ровно тридцать раз, как ее учила мать. Из всех форм тщеславия мать имела только эту. Следи за тем, чтобы кожа была упругой и светилась. Сквозь шум воды она услышала телефонный звонок. Схватив полотенце, чтобы вытереть лицо, она бегом бросилась к трубке.
– Анна, это Роберт Полоцци из отдела идентификации. Я звоню не слишком поздно?
– Нет-нет, Роберт, нисколько. Так что это оказалось?
– Слушайте. Во-первых, насчет патентного поиска.
Анна совсем забыла о том, что просила провести патентный поиск. Она приложила полотенце к лицу, с которого капала вода.
– Нейротоксин… – заговорил ее коллега.
– Ну да, конечно. Вам удалось что-нибудь найти?
– Держите. 16 мая этого года, номер патента… ну, это очень длинное число. Так или иначе, патент на именно этот синтетический состав получила маленькая биотехнологическая компания, зарегистрированная в Филадельфии. Называется она “Вортекс”. Это, как сказано в описании, “синтетический аналог яда морской улитки конус, предназначенный для исследований in-vitro”. А дальше идет всякая ахинея насчет “локализации ионных каналов” и “меченых хемохимических рецепторов”. – Он сделал паузу, а затем снова заговорил; его голос звучал несколько нерешительно. – Я позвонил туда. Я имею в виду в “Вортекс”. Конечно, выдумав предлог.
Немного неортодоксальный путь, но Анна ничего не имела против.
– Удалось что-нибудь узнать?
– В общем-то, совсем немного. Они говорят, что запас этого токсина у них минимальный и весь находится под строжайшим учетом. Его трудно производить, и поэтому вещества очень мало, тем более что оно используется в смехотворно крошечных количествах и все еще остается экспериментальным. Я спросил, можно ли его использовать как яд, и парень – я говорил с научным директором фирмы – сказал, что да, конечно, можно, что природный яд морской улитки конус обладает страшной силой. Он сказал, что крошечное количество его, попав в организм, влечет немедленную остановку сердца.
Анна почувствовала нарастающее волнение.
– Он вам сказал, что вещество находится под строжайшим учетом – это значит, что оно лежит в шкафу и заперто на замок?
– Именно так.
– И этот парень нормально воспринял ваш звонок?
– Мне так показалось, хотя, кто знает.
– Прекрасная работа, благодарю вас. А не могли бы вы выяснить у них, не было ли в какой-нибудь из партий этого вещества недостачи или вообще какой-нибудь путаницы?
– Уже сделано, – гордо сообщил агент. – Ответ отрицательный.
Анна почувствовала острый приступ разочарования.
– Вы могли бы разузнать для меня все, что удастся, насчет “Вортекса”? Кому фирма принадлежит, кто ею руководит, кто в ней работает, ну, и так далее?
– Будет сделано.
Она повесила трубку, села на край кровати и задумалась. Вполне возможно, что, потянув за эту ниточку, удастся распутать заговор, стоявший за всеми этими убийствами. Или не распутать ничего.
Ход ее расследования принимал все более и более обескураживающий характер. К тому же венская полиция нисколько не преуспела в розысках стрелка. Автомобиль “Пежо”, в котором он сидел, был уже некоторое время назад объявлен угнанным – неудивительно… Еще один тупик.
Этот Хартман оказался для нее загадкой. Вопреки собственному желанию она сочла его симпатичным, даже привлекательным. Но он был типичным представителем своего круга. Золотой мальчик, рожденный для того, чтобы иметь деньги, наделенный симпатичной внешностью, самонадеянный. Он был Брэдом, тем самым футболистом, который изнасиловал ее. Такие люди идут по жизни, не оглядываясь и не глядя под ноги. Они, как говорила ее подруга по колледжу, большая любительница крепких выражений, считают, что их дерьмо не смердит. Они считают, что могут выбраться из любых неприятностей.
Но был ли он убийцей? Как ни взгляни, это казалось ей маловероятным. Анна поверила его версии о том, что случилось в доме Россиньоля в Цюрихе; это подтверждалось расположением отпечатков пальцев, да и собственное мнение Анны об этом человеке говорило в данном случае в его пользу. Но при всем том у него была с собой пушка, паспортный контроль не располагал никакими сведениями о его прибытии в Австрию, а сам он не пожелал дать всему этому никаких объяснений… К тому же тщательнейший обыск его автомобиля ничего не дал. Там не оказалось ни шприца, ни ядов, ничего вообще.
Трудно сказать, участвовал он в этом заговоре или нет. Он считал, что его брат, погибший четыре года назад, был убит; не исключено, что то убийство явилось катализатором всех убийств, которые произошли позже. Но почему их оказалось так много, и почему они сосредоточены в таком коротком промежутке времени?
Оставался единственный факт: Бенджамин Хартман знал больше, чем пожелал сказать. А у нее не было ни полномочий, ни основания задержать его. Это глубоко расстраивало Анну. Она вдруг спросила себя, не могло ли ее желание – ладно, пусть навязчивая идея арестовать его – быть продиктованным ее отношением к богатым мальчикам, к старым ранам, к Брэду…
Она взяла лежавшую на краю стола записную книжку, разыскала номер и набрала его.
Ей пришлось довольно долго слушать гудки, прежде чем хриплый мужской голос произнес:
– Донахью.
Донахью был величайшим специалистом по проблеме отмывания денег во всем министерстве юстиции, и Анна потихоньку заручилась его поддержкой перед отъездом в Швейцарию. Она не стала ничего говорить о контексте дела; сообщила лишь информацию о счетах. Донахью не стал возражать против того, что она оставила его в темноте относительно своего расследования; он, похоже, расценил это как вызов.
– Это Анна Наварро, – сказала она.
– А, конечно. Ну, Анна, как поживаете?
Она заметила, что ее голос изменился, и заговорила как “свой парень”. Это получилось у нее без всякого труда: так говорили приятели ее отца, соседи ее родителей.
– Поживаю нормально, спасибо. А как там наши делишки со следами деньжишек?
– А никак. Мы себе все лбы расшибли о толстенную кирпичную стену. Такое впечатление, будто каждый из покойников получал регулярные переводы на свой счет из какой-нибудь благословенной страны. Каймановы острова, Британские Вирджинские острова, Кюрасао… Как раз те самые места, где мы до сих пор не можем пробить стенку.
– А что будет, если вы обратитесь в эти оффшорные банки с официальным запросом?
Донахью вдруг разразился громким, отрывистым, похожим на лай хохотом.
– Они покажут нам средний палец. Когда мы обращаемся к ним с запросом по линии ДССП об их финансовых отчетах, они говорят, что рассмотрят этот вопрос в течение ближайших лет. – Анна знала, что ДССП – двухстороннее соглашение о помощи – было в принципе заключено между Соединенными Штатами и многими из этих оффшорных приютов. – Британские Вирджины и Кайманы хуже всего. Они всегда говорят, что у них это займет два, а может быть, три года.
– Н-да…
– Но даже если бы им нужно было всего-навсего приоткрыть волшебную дверцу и показать, что за ней находится, мы все равно не узнали бы ничего, кроме того, откуда эти деньги прибыли. Можете держать пари на свой месячный оклад, что это окажется какой-то другой оффшор. Остров Мэн, Багамы, Бермуды, Люксембург, Сан-Марино, Антилья. Скорее всего там обнаружится целая цепь оффшоров и подставных компаний. В наши дни деньги могут за считанные секунды несколько раз обойти вокруг света, побывав на нескольких десятках счетов.
– Можно я задам вам один вопрос? – осведомилась Анна.
– Валяйте.
– Каким образом вам и вашим парням вообще удается разыскивать отмываемые деньги?
– О, удается-то удается, – оправдывающимся тоном ответил Донахью. – Только на это уходят годы.
– Потрясающе, – сказала она. – Большое вам спасибо.
В маленькой комнатушке на пятом этаже Sicherheitsburo, в штаб-квартире венской полиции, расположенной на Россауэр-ланде, перед экраном компьютера сидел молодой человек с наушниками на голове. Время от времени он с презрительным видом гасил окурки в большой золотой пепельнице, стоявшей на столе из серой формайки прямо под табличкой “Не курить!”.
Под верхней кромкой экрана находилась маленькая рамка. В ней был записан номер телефона, который он контролировал, а также дата, время начала разговора, его продолжиельность, измеренная с точностью до десятой доли секунды, и номер вызываемого телефона. В другой части экрана располагался список телефонных номеров, по которым звонили с данного аппарата. Достаточно было навести курсор на любой из номеров, дважды “кликнуть”, и записанная в цифровой форме беседа зазвучала бы в наушниках или через внешние динамики. Началась бы пляска небольших красных полосок, сопровождавшая колебания силы звука. Можно было регулировать не только громкость, но даже скорость воспроизведения.
Все телефонные звонки, которые женщина сделала из своего гостиничного номера, были записаны на жесткий диск компьютера. Для этого использовалась современнейшая технология, предоставленная полиции Вены израильтянами.
Дверь в комнатку открылась, и на традиционный для всего учреждения зеленый линолеум ступил детектив сержант Вальтер Хайслер. Он тоже курил. Вместо приветствия он чуть заметно кивнул головой. Техник снял наушники, положил сигарету на край пепельницы и уставился на вошедшего.
– Было что-нибудь интересное? – осведомился детектив.
– Большинство звонков сделано в Вашингтон.
– Строго говоря, предполагается, что, когда мы делаем запись любых международных звонков, мы ставим в известность Интерпол. – Детектив, не меняя строгого выражения лица, подмигнул.
Техник понимающе вскинул брови. Хайслер пододвинул стул.
– Не будете против, если я к вам присоединюсь?

Калифорния
Молодой миллиардер, компьютерный магнат Арнольд Карр прогуливался со своим старшим другом и наставником в вопросах капиталовложений Россом Камероном по лесу в Северной Калифорнии, когда в его кармане зазвонил сотовый телефон.
Эти двое проводили уикэнд в компании, куда входили несколько самых богатых и могущественных людей Америки, в некоем совершенно эксклюзивном местечке, носившем название Богемская роща. В лагере в данный момент были в самом разгаре соревнования по идиотской игре, именуемой пейнтбол. Возглавляли их президент “Бэнк оф Америка” и американский посол при Букингемском дворце.
В отличие от них Карр, основатель весьма преуспевающей компании, занимавшейся разработкой программного обеспечения, воспользовался редкой возможностью пообщаться со своим приятелем, таким же, как он сам, миллиардером Россом Камероном – его часто называли мудрецом из Санта-Фе. Поэтому они подолгу бродили по лесу, беседуя о деньгах и бизнесе, о филантропии и коллекционировании произведений искусства, о своих детях и не имевшем себе равных строго секретном проекте, к которому им обоим предложили присоединиться.
Карр с видимым раздражением вытащил из кармана пендлтоновской клетчатой рубашки крошечный телефончик. Этот номер был очень мало кому известен, а тем немногочисленным служащим, которые могли бы решиться позвонить по нему, было строго-настрого сказано, чтобы они ни в коем случае не беспокоили его во время уикэнда.
– Да, – проронил он.
– Мистер Карр, мне очень жаль, что приходится беспокоить вас воскресным утром, – промурлыкал голос. – Это мистер Холланд. Надеюсь, что я не разбудил вас.
Карр узнал голос своего абонента еще до того, как тот представился.
– О, нисколько, – произнес он неожиданно сердечным тоном. – Я поднялся уже несколько часов назад. А что случилось?
– Позвольте мне подумать, что я могу сделать, – сказал Карр, когда “мистер Холланд” закончил говорить.