Глава 23. Анна поняла, что времени у нее не было

Анна поняла, что времени у нее не было.
Несомненно, действуя по официальным каналам, она ничего не успеет сделать.
Хартман только что расплатился по кредитной карточке в гостинице, находившейся в первом районе Вены. Сумма была совсем небольшой, эквивалентной приблизительно пятнадцати долларам. Означало ли это, что он зашел в гостиницу только для того, чтобы выпить кофе или что-то спиртное, поесть? Если так, то он давно исчез оттуда. Но если он остановился в гостинице, то можно считать, что он у нее в руках.
Она могла связаться с представителем ФБР в Вене, но к тому времени, когда его офис через австрийское министерство юстиции вступит в контакт с местной полицией, Бенджамин Хартман вполне может покинуть город.
Поэтому она помчалась в аэропорт Цюрих-Клотен, купила билет на ближайший рейс австрийской авиакомпании на Вену, а потом отыскала телефон-автомат.
Первый звонок она сделала своему знакомому из Bundespolizeidirektion – венской полиции. Его звали доктор Фриц Вебер, и он руководил Sicherheitsburo, тайным подразделением венской полиции, специализировавшимся на расследовании тяжких преступлений. Дело, которым занималась Анна, не совсем соответствовало профилю этого подразделения, но она была уверена, что Вебер охотно окажет ей помощь.
Она познакомилась с Вебером несколько лет назад, когда ее послали в Вену для расследования событий, связанных с похождениями атташе по культуре американского посольства: тот связался с компанией, где предавались сексуальным развлечениям с участием нескольких несовершеннолетних madchen ^{note 28}.
Вебер, человек с любезными манерами и ловкий политик, был благодарен Анне за помощь и осмотрительность, с которой она разрешила проблему, грозившую обеим странам серьезными осложнениями, и устроил для Анны великолепный праздничный обед. Теперь он, казалось, был в восхищении от того, что разговаривает с агентом Наварро, и обещал немедленно поставить кого-нибудь заниматься этим делом.
Второй звонок она сделала представителю ФБР в Вене, человеку по имени Том Мэрфи; она не была с ним лично знакома, но слышала о нем хорошие отзывы. Мэрфи она изложила краткую, очень сдержанную версию причин, которые позвали ее в Вену. Он спросил, не хочет ли она, чтобы он организовал ей контакт с полицией Вены, но Анна отказалась, объяснив, что у нее есть там знакомые. Мэрфи, который, судя по всему, был большим приверженцем правил и уставов, не очень обрадовался ее решению, но возражать не стал.
Когда самолет приземлился в Швехате, аэропорту Вены, она перезвонила Фрицу Веберу, и тот назвал ей имя и номер телефона районного инспектора, руководившего внешним наблюдением, который уже получил указание заняться ее делом.
Сержант Вальтер Хайслер не очень бойко разговаривал по-английски, но они сумели объясниться.
– Мы побывали в той гостинице, где Хартман активизировал свою кредитную карточку, – сообщил Хайслер. – Он остановился именно там.
Сержант действовал быстро. Это вселяло надежду.
– Отличная работа, – похвалила Анна. – А есть какие-нибудь шансы на то, что нам удастся отыскать автомобиль?
Похвала, похоже, пришлась Хайслеру по вкусу. Притом что объектом операции исследования был американец, и участие представителя американского правительства должно было избавить его от большей части бумажной тягомотины и решения проблем юрисдикции, с которыми обычно приходилось сталкиваться, когда он имел дело с подданными иных государств.
– Мы уже, как у вас говорится, прицепили ему хвост, – не без самодовольства сообщил Хайслер.
– Вы, наверно, разыгрываете меня. Как вам это удалось?
– Без особого труда. Как только мы выяснили, что он находится в гостинице, то поместили двух человек в газетный киоск напротив выхода. Они увидели, как он сел в арендованую “Опель Вектру”, и последовали за ним в Хитцинг, это район Вены.
– И что он там делает?
– Возможно, с кем-то встречается. Частный дом. Мы пытаемся выяснить, кто там живет.
– Удивительно. Фантастическая работа. – Она и на самом деле так считала.
– Благодарю вас, – бодро откликнулся австриец. – Если хотите, я заеду за вами в аэропорт?
Продолжавшаяся несколько минут светская беседа проходила довольно напряженно, поскольку Бен успел лишь наполовину обдумать свою легенду. Мифический Роберт Саймон руководил процветающей фирмой по управлению капиталовложениями, находившейся в Лос-Анджелесе – Бен рассчитывал, что чем ближе будет его вымышленная профессия к настоящей, тем меньше шансов на то, что он допустит какой-нибудь серьезный промах, – и организовывал капиталовложения кинозвезд, магнатов недвижимости, миллиардеров из Силиконовой долины. Бен с ходу попросил извинения за то, что не может перечислить своих клиентов, в силу договоренностей о конфиденциальности, хотя одно-другое имя, которое хозяину, несомненно, знакомо, он мог бы назвать.
И все время он возвращался к одной и той же мысли: кто же этот человек, единственный наследник Герхарда Ленца, пользовавшегося очень дурной славой ученого и одного из руководителей некоей организации, именуемой “Сигма”.
Болтая с Ленцами – все трое потягивали прекрасный арманьяк, – Бен украдкой осматривал гостиную. Она была обставлена удобной и красивой английской и французской антикварной мебелью. На стенах висели оправленные в позолоченные багетные рамы картины старых мастеров различных школ; каждая была освещена специальной лампой. На столике около дивана он заметил фотографии в серебряных рамках; по-видимому, семейные. Бросалось в глаза отсутствие каких бы то ни было изображений Ленца-старшего.
– Впрочем, хватит о моей работе, – сказал Бен. – Я хотел расспросить вас о “Фонде Ленца”. Насколько я понимаю, его главная цель состоит в развитии изучения Холокоста.
– Да, мы финансируем исторические исследования и поддерживаем израильские библиотеки, – с готовностью пояснил Юрген Ленц. – Мы даем много денег на борьбу против человеконенавистничества. Мы считаем, что чрезвычайно важно, чтобы австрийские школьники знали о преступлениях нацистов. Не забывайте, что многие из австрийцев приветствовали нацистов. Когда Гитлер приехал сюда в тридцатом году и произнес речь с балкона императорского дворца, его слушали огромные толпы, женщины плакали, глядя на такого великого человека. – Ленц вздохнул. – Это отвратительно.
– Но ваш отец… если вы позволите мне затронуть эту тему… – начал было Бен и умолк, не зная, что сказать дальше.
– Из истории хорошо известно, что мой отец был бесчеловечным, – прервал паузу Ленц. – Да, конечно, это правда. Он проводил ужасные, отвратительные эксперименты на заключенных в Аушвице, на детях…
– Надеюсь, вы извините меня, – сказала Ильзе Ленц, вставая с места. – Я не могу слушать разговоры об его отце, – пробормотала она и вышла из комнаты.
– Извини меня, дорогая, – произнес Ленц ей вслед и повернулся к Бену, который мучительно раздумывал, не допустил ли он фатальной ошибки. – Я не могу сердиться на нее за это. Она не обязана жить с этим наследством. Ее отец был убит на войне, когда она была еще ребенком.
– Прошу простить меня за то, что я начал этот разговор, – сказал Бен.
– Нет, нет, не переживайте. Вы затронули совершенно естественный вопрос. Я уверен, что это должно сильно удивлять американцев – сын печально знаменитого Герхарда Ленца посвящает свою жизнь тому, чтобы потратить деньги на изучение преступлений собственного отца. Но вы должны понять: те из нас, кому по случайности рождения пришлось бороться с судьбой – мы, дети самых высокопоставленных нацистов, – все мы ведем себя очень по-разному. Есть такие, как, скажем, Вольф Гесс, сын Рудольфа Гесса, которые тратят всю жизнь на то, чтобы обелить имена своих отцов. А есть и такие, кто стесняется своего происхождения и стремится к тому, чтобы извлечь из собственного смущения хоть какой-нибудь толк. Я родился слишком поздно для того, чтобы сохранить какие-то личные воспоминания об отце, но очень многие знали своих отцов только такими, какими они бывали дома, а не как людей Гитлера.
Юрген Ленц заметно волновался.
– Мы росли в привилегированных домах. Мы проезжали через варшавское гетто, глядя с заднего сиденья лимузина, и не понимали, почему дети там казались такими грустными. Мы видели, как загорались глаза у наших отцов, когда фюрер лично звонил по телефону, чтобы пожелать их семействам веселого Рождества. И некоторые из нас, как только повзрослели достаточно для того, чтобы начать думать, научились ненавидеть наших отцов и все, к чему они стремились и что с ними было связано. Ненавидеть и презирать всеми фибрами души.
Удивительно моложавое лицо Ленца вдруг вспыхнуло.
– Видите ли, я не думаю о своем отце как об отце. Он для меня какой-то совсем посторонний, незнакомый человек. Вскоре после окончания войны он удрал в Аргентину; уверен, что вы слышали – нелегально выбрался из Германии с фальшивыми документами. Он бросил мою мать и меня без гроша; мы жили в лагере для интернированных. – Юрген сделал паузу. – Так что у меня никогда не было никаких сомнений или душевных конфликтов по поводу нацистов. Создание этого фонда стало самым малым, что я сумел сделать.
В комнате ненадолго воцарилось молчание.
– Я приехал в Австрию, чтобы изучать медицину, – вновь заговорил Ленц. – В какой-то степени то, что я покинул Германию, принесло мне облегчение. Я любил эту страну – я здесь родился, – и я остался здесь, занимаясь медициной и по мере сил сохраняя свою анонимность. После того как я познакомился с Ильзе, любовью всей моей жизни, мы долго обсуждали, что могли бы сделать с унаследованными ею фамильными деньгами – ее отец сколотил состояние на издании религиозной литературы и псалтырей, – и решили, что я оставлю медицину и посвящу свою жизнь борьбе против того, за что сражался мой отец. Ничего никогда не сможет стереть темное пятно, которое представлял собой Третий рейх, но я приложил все свои силы, все свои скромные возможности для того, чтобы стать одним из тех орудий, которые работают для улучшения человечества. – Речь Ленца казалась излишне гладкой, походила на отрепетированную, как будто ему уже тысячу раз доводилось произносить ее. Наверняка так оно и было. И все же в его словах не угадывалось фальшивой ноты. За маской спокойной уверенности, которую носил Ленц, несомненно, скрывался измученный человек.
– И вы никогда больше не видели своего отца?
– Видел. Два или три раза незадолго до его смерти. Он приехал в Германию из Аргентины с визитом. У него было новое имя, новая биография. Но моя мать отказалась встретиться с ним. Я видел его, но я не испытал к нему никаких чувств. Он был для меня совершенно чужим человеком.
– Ваша мать просто выбросила его из своей жизни?
– А потом она ездила в Аргентину на его похороны. Можно было подумать, что она испытывала необходимость убедиться в том, что он мертв. Кстати, это забавно – страна ей очень понравилась. Так что в конце концов она туда переехала.
В комнате снова стало тихо, а потом Бен спокойно, но твердо произнес:
– Должен сказать, на меня произвели большое впечатление усилия, которые вы приложили, чтобы пролить свет на то, что досталось вам в наследство от отца. В этой связи было бы очень интересно узнать, не могли бы вы что-нибудь рассказать мне об организации, известной под названием “Сигма”. – Произнося последние слова, Бен впился взглядом в лицо Ленца.
Ленц долго молча рассматривал его. Бену казалось, что он слышит в тишине, как бьется его собственное сердце. Наконец Ленц заговорил.
– Вы упомянули “Сигму” как бы между делом, но я думаю, что это основная причина вашего прихода сюда. Зачем вы пришли, мистер Саймон?
Бен почувствовал озноб. Он сам позволил загнать себя в угол. Теперь у него было два варианта: или держаться за свое вымышленное имя и легенду, или раскрыть правду.
Пришло время говорить напрямик. И постараться вызвать на откровенность хозяина дома.
– Мистер Ленц, я предлагаю вам прояснить характер вашей причастности к “Сигме”.
Ленц нахмурился.
– Зачем вы пришли сюда, мистер Саймон? Зачем вы обманом втерлись в мой дом и лжете мне? – Ленц странно улыбался, его голос звучал очень тихо. – Вы ведь из ЦРУ, мистер Саймон, я не ошибаюсь?
– Что вы говорите? – возмутился Бен. Он был расстроен и испуган.
– Кто вы такой на самом деле, мистер “Саймон”? – прошептал Ленц.
– Милый дом, – сказала Анна. – Кому он принадлежит? Она сидела рядом с водителем синего “БМВ”. Машина, хотя и принадлежала полиции, не имела никаких отличительных обозначений. Салон был полон дыма. Сидевший за рулем сержант Вальтер Хайслер, полный человек с приветливым выражением лица, почти непрерывно курил “Касабланку”. Держался он тоже прямо-таки сердечно.
– Одному из наших самых… э-э-э… видных граждан, – ответил Хайслер, предварительно затянувшись сигаретой. – Юргену Ленцу.
– И кто же он такой?
Они оба рассматривали красивую виллу на Адольфсторгассе. Анна обратила внимание на то, что большинство стоявших вдоль тротуаров машин имело черные таблички знаков, на которых белым были нанесены номера. Хайслер объяснил, что такие номера выдавались за особую плату; таков был старый аристократический стиль.
Сержант выпустил изо рта густое облако дыма.
– Ленц и его жена пользуются широкой известностью в светских кругах. Бал Оперы и так далее. Я думаю, что вы назвали бы их… Как это у вас говорится – э-э-э, фило… филантропы? Ленц управляет семейным фондом. Переехал сюда из Германии двадцать с лишним лет тому назад.
– М-м-м… – Глаза Анны щипало от дыма, но она не хотела жаловаться. Хайслер оказывал ей очень большую любезность. И ей даже нравилось сидеть здесь, в полном дыма полицейском автомобиле и ощущать себя “своим парнем”.
– И сколько же ему лет?
– Если я не ошибаюсь, пятьдесят семь.
– Значит, видный.
– Очень.
На улице находились еще три ничем не выделявшихся автомашины. Одна стояла неподалеку от них, а еще две – в нескольких сотнях ярдов, по другую сторону виллы Ленца. Автомобили были расположены в классическом порядке “коробка”, чтобы, независимо от того, каким путем Хартман пожелает покинуть район, он обязательно оказался бы в поле зрения кого-нибудь из наблюдателей. Сотрудники, затаившиеся в машинах, все до одного являлись отлично подготовленными специалистами по ведению наружного наблюдения. Каждый из них имел оружие и портативную рацию.
У Анны никакого оружия не было. Она считала крайне маловероятным, что Хартман окажет какое бы то ни было сопротивление. Из всех материалов по нему следовало, что он никогда не имел огнестрельного оружия и не подавал запросов о выдаче разрешения на владение им. Все убийства стариков были совершены с помощью яда, введенного шприцем. Он скорее всего не имел при себе оружия.
Фактически она знала о Хартмане очень мало. Но ее коллегам из Вены было известно еще меньше. Своему другу Фрицу Веберу Анна сообщила лишь о том, что американец оставил отпечатки пальцев на месте преступления в Цюрихе. Хайслер тоже знал только то, что Хартмана разыскивали в связи с убийством Россиньоля. Но для Bundespolizei это было вполне достаточным основанием, чтобы согласиться задержать Хартмана и, по формальному запросу представителя ФБР в Вене, поместить его под арест.
А насколько могжно доверять местной полиции? – спросила Анна себя.
Это вовсе не было теоретическим вопросом. Хартман находился в этом доме на встрече с человеком, который…
Ей в голову пришла еще одна мысль.
– Этот парень, Ленц, – проговорила она (ее глаза буквально жгло от дыма). – Может быть, мой вопрос покажется вам странным, но не имеет ли он какого-нибудь отношения к нацистам?
Хайслер раздавил окурок в переполненной пепельнице.
– Ну, что же в этом вопросе странного? – ответил он. – Его отец… Вы слышали такое имя: доктор Герхард Ленц?
– Нет, а я должна была его слышать?
Он пожал плечами: наивные все-таки люди эти американцы.
– Один из самых худших. Коллега Йозефа Менгеле, того самого, который проводил в лагерях разные ужасающие эксперименты.
– А-а-а… – В мыслях Анны тут же возникло еще одно соображение: Хартман, сын выжившей жертвы нацизма, обуреваемый духом мести, отправился на борьбу с представителями следующего поколения.
– Его сын – хороший человек, нисколько не похожий на отца. Он посвятил всю свою жизнь исправлению того зла, которое совершил его отец.
Анна посмотрела на Хайслера, а затем перевела взгляд через ветровое стекло на великолепную виллу Ленца. Сын военного преступника был антинацистом? Поразительно. Она подумала, известно ли это Хартману. Он вполне мог ничего не знать о младшем Ленце, кроме того, что тот является сыном Герхарда, сыном нациста. Если Хартман настоящий фанатик, то вряд ли он стал бы задумываться над тем, что Ленц-младший, возможно, умеет превращать воду в вино.
А из этого следует, что Хартман уже мог сделать Юргену Ленцу смертельный укол.
“Боже мой, – подумала она, глядя, как Хайслер закуривает очередную сигарету. – Почему мы сидим здесь и ничего не предпринимаем?”
– Это ваше? – неожиданно спросил Хайслер.
– Что именно?
– Вон тот автомобиль. – Хайслер указал на “Пежо”, стоявший почти напротив входа в виллу Ленца. – Когда мы подъехали, он уже находился здесь.
– Нет. А разве он не из ваших?
– Нисколько. Я знаю все номера.
– Возможно, это сосед или друг?
– Интересно, а не могли ли ваши американские коллеги включиться в это дело? Ну, например, чтобы проверить вас? – с неожиданным возбуждением произнес Хайслер. – Если это так, то я немедленно отменяю операцию!
– Этого не может быть, – не очень решительно, словно оправдываясь, сказала Анна. – Том Мэрфи обязательно поставил бы меня в известность, если бы дал кому-нибудь такое задание.
– Поставил бы? А если нет?
– Во всяком случае, когда я рассказала ему об этом деле, он не проявил к нему никакого интереса.
Но если он вздумал проверять ее? Было ли это возможно?
– Ладно, но в таком случае кто же это такой? – осведомился Хайслер.
– Кто вы такой? – снова спросил Юрген Ленц; теперь на его лице начал появляться испуг. – Вы не друг Уинстона Рокуэлла.
– Пожалуй, не совсем, – признался Бен. – Я имею в виду, что знаю его по работе, которой мне пришлось заниматься. Меня зовут Бенджамин Хартман. Мой отец Макс Хартман. – Он снова пристально всмотрелся в Ленца, чтобы не пропустить его реакции.
Ленц посмотрел в сторону, и в следующее мгновение выражение его лица смягчилось.
– Помилуй бог, – прошептал он. – Я сразу должен был заметить сходство. То, что случилось с вашим братом, было просто ужасно.
Бен вдруг почувствовал боль, как будто его ударили в живот.
– Что вам известно?! – выкрикнул он.
Полицейская рация щелкнула и заговорила.
– Korporal, wer ist das? ^{note 29}
– Kerne Ahnung ^{note 30}.
– Keiner van uns, oder? ^{note 31}
– Richtig? ^{note 32}.
Теперь и другая команда захотела узнать, входит ли “Пежо” в число машин, выделенных для наблюдения, а Хайслер подтвердил, что понятия не имеет о том, откуда она взялась. Он достал с заднего сиденья монокуляр ночного видения и поднес к глазу. Уже стемнело, и неопознанный автомобиль стоял без огней. Поблизости не было ни одного уличного фонаря, так что разглядеть лицо водителя машины было невозможно. “Прибор ночного видения – отличная идея”, – подумала Анна.
– Он закрывает лицо газетой, – сообщил Хайслер. – Бульварная газетка. “Die Kronen Zeitung” – вот и все, что удалось разглядеть.
– Вряд ли парню легко читать газету в такой темноте, верно? – сказала Анна. И подумала: Может быть, Ленц-младший уже мертв, а мы все сидим здесь, ожидая неведомо чего.
– Не думаю, что он получает много удовольствия от чтения. – Хайслер с готовностью подхватил ее шутку.
– Можно, я посмотрю?
Он вручил ей монокуляр. Впрочем, Анна тоже не увидела ничего, кроме газеты.
– Совершенно ясно, что он старается спрятать лицо, – согласилась она. Что, если он действительно из Бюро? А это наводит на размышления. – Вы позволите воспользоваться вашим мобильным телефоном?
– Будьте любезны. – Полицейский протянул Анне свой громоздкий “Эрикссон”, и она набрала номер американского посольства в Вене.
– Том, – сказала она, когда Мэрфи взял трубку, – это Анна Наварро. Скажите, вы ведь не отправляли никого в Хитцинг, да?
– Хитцинг? Это здесь, в Вене?
– В связи с моим делом.
Недолгое молчание в трубке.
– Нет. Ведь вы же меня об этом не просили, верно?
– Ну, а здесь кто-то присоединился к моему патрулю. Думаю, что никто в вашем аппарате не взялся бы проверять меня, не посоветовавшись предварительно с вами?
– Они знают, что лучше бы им так не поступать. К тому же, насколько мне известно, все мои находятся на месте.
– Благодарю вас. – Она нажала кнопку отключения и вернула телефон Хайслеру. – Странно.
– В таком случае кто же сидит в этом автомобиле? – озадачился Хайслер.
– Могу ли я спросить, почему вы решили, что я из ЦРУ?
– В этой организации есть ветераны, которые сильно настроены против меня, – ответил Ленц, пожав плечами. – Вы слышали о плане “Скрепка для бумаг”? – Ленц и его гость теперь пили водку. Ильзе Ленц так и не вернулась в гостиную, хотя после ее столь неожиданного для Бена исчезновения прошло больше часа. – Может быть, вам незнакомо это название. Но вы, конечно, знаете, что сразу после войны правительство США – Управление стратегических служб, так назывался предшественник ЦРУ, – занималось тайной перевозкой части ведущих нацистских ученых из Германии в Америку. “Скрепка для бумаг” – кодовое название этого плана. Американцы подчищали немецкую документацию, фальсифицировали ее. Прилагали массу усилий для того, чтобы скрыть, что имеют дело с военными преступниками, убийцами огромного количества людей. Вы же знаете, что, как только война закончилась, Америка перешла к новой войне – “холодной”. Внезапно стало приниматься в расчет лишь то, что могло помочь в борьбе против Советского Союза. Америка потратила четыре года и потеряла полмиллиона жизней, сражаясь против нацистов, и вдруг в одночасье нацисты превратились в друзей, поскольку могли оказаться полезными в борьбе против коммунистов. Помочь Америке в создании оружия и всякой всячины, нужной для этой цели. Эти ученые были блестящими людьми, именно благодаря им Третий рейх смог добиться таких огромных научных успехов.
– И при этом являлись военными преступниками.
– Совершенно верно. Некоторые из них виновны в пытках и убийствах тысяч и тысяч заключенных концентрационных лагерей. Некоторые, такие, как Вернер фон Браун и доктор Губертус Штругхолд, были создателями значительной части нацистского оружия. Артур Рудольф, причастный к убийству двадцати тысяч невинных людей в Нордхаузене, удостоился от НАСА наивысших почестей!
За окнами стемнело. Ленц встал и включил свет в гостиной.
– Американцы приютили у себя человека, руководившего всеми концлагерями в Польше. Один нацистский ученый, которому они предоставили убежище, проводил в Дахау эксперименты по замораживанию людей – он закончил свою жизнь на авиационной базе ВВС Рэндольф, в Сан-Антонио как выдающийся профессор космической медицины. Люди из ЦРУ, устроившие все это, те немногие, кто остался в составе этой организации, были менее чем благодарны мне за усилия, которые я приложил, чтобы пролить свет на эти эпизоды.
– Ваши усилия?
– Да, мои и моего фонда. Это составляет заметную часть исследований, которые мы финансируем.
– Но какой же опасности можно ожидать от ЦРУ?
– Я понимаю, что ЦРУ появилось лишь через несколько лет после войны, но оно унаследовало оперативный контроль над этими агентами. Существуют исторические аспекты, которые кое-кто из старой гвардии ЦРУ предпочел бы оставить неприкосновенными. Чтобы гарантировать это, некоторые из них готовы пойти на экстраординарные меры.
– Извините, но я не могу этому поверить. ЦРУ не способно убивать людей.
– Да, теперь, – с саркастическими нотками в голосе согласился Ленц. – После того, как эти ребята убили Альенде в Чили, Лумумбу в Бельгийском Конго, устраивали покушения на Кастро. Нет, закон, безусловно, запрещает им заниматься такими вещами. Так что теперь они “используют внешние ресурсы”, как вы, американские бизнесмены, любите выражаться. Они нанимают вольных стрелков, используя для этого длинные цепочки посредников, чтобы никто и никогда не смог бы найти связь между наемными убийцами и американским правительством. – Ленц умолк, а затем добавил: – Мир намного сложнее, чем вы, похоже, считаете.
– Но ведь все это – давняя и не имеющая отношения к современной жизни история!
– Вряд ли ее можно назвать не имеющей отношения к жизни, особенно если вы – один из людей, живших в те давние годы и в значительной степени причастных к этой самой истории, – непреклонно продолжал Ленц. – Я говорю о престарелых государственных деятелях, отставных дипломатах, бывших высокопоставленных чиновниках, прежних сановниках, которые в молодости сотрудничали с Управлением стратегических служб. Думаю, что, когда они сидят в библиотеках и пишут свои мемуары, они не могут не испытывать некоторой неловкости. – Он пристально вгляделся в прозрачную жидкость в своем стакане, как будто надеялся что-то там увидеть. – Это люди, привыкшие к власти и почету. Им совершенно ни к чему открытия, которые бросили бы тень на их золотые годы. О, конечно, они не устают говорить себе, что все, сделанное ими, служило на благо своей страны, помогало сохранить доброе имя Соединенных Штатов. Во имя общего блага делается так много зла! Это, мистер Хартман, мне доподлинно известно Старые одряхлевшие псы бывают самыми опасными. Можно позвонить по телефону, попросить об услуге. Наставники могут взывать к лояльности своих воспитанников. Перепуганные старики решили по крайней мере умереть, сохранив свои добрые имена в чистоте. Как бы мне хотелось разрушить весь этот сценарий. Но я знаю, что представляют собой эти люди. Слишком хорошо я изучил человеческую природу.
Снова появилась Ильзе. В руке она держала небольшую книжечку в кожаном переплете; на корешке Бен разглядел тисненую золотом надпись: “Гельдерлин”.
– Вижу, джентльмены, вы все еще продолжаете обсуждать ту же тему, – сказала она.
– Так что, вы, конечно, понимаете, – почти спокойным голосом произнес Ленц, обращаясь к Бену, – почему нам приходится быть в некоторой степени настороже. У нас много врагов.
– Моему мужу часто угрожают, – добавила Ильзе. – Есть крайне правые фанатики, почему-то считающие его ренегатом, человеком, предавшим дело своего отца. – Она холодно улыбнулась и вышла в соседнюю комнату.
– Если говорить откровенно, эти фанатики волнуют меня меньше, чем корыстные псевдорационалисты, которые просто не могут понять, почему я не хочу оставить в покое спящую собаку. – Взгляд у Ленца был тревожным. – И которые могут подбить своих друзей на достаточно резкие действия для того, чтобы их золотые годы так и остались в глазах людей золотыми. Но я увлекся. У вас были какие-то вопросы, касающиеся послевоенного периода, вопросы, на которые я, по вашему мнению, мог бы найти ответы.
Юрген Ленц рассматривал фотографию, держа ее обеими руками. На его лице застыло напряженное выражение.
– Это мой отец, – сказал он. – Да, это он.
– Вы очень похожи на него, – заметил Бен.
– Настоящий наследник, да? – с ощутимым сожалением в голосе отозвался Ленц. Теперь он уже не был очаровательным приветливым хозяином. Он пристально вглядывался в снимок. – Помилуй Бог, нет. Этого не может быть. – Он откинулся в кресле; его лицо сделалось белым, как бумага.
Чего не может быть? – Бен был неумолим. – Расскажите мне, что вам известно.
– Это не подделка? – реакция Ленца оказалась точно такой же, какой была у историка Карла Меркандетти.
– Нет. – Бен глубоко вздохнул и твердо повторил: – Нет! Гибель Питера, Лизл, и кто знает, скольких еще людей – бесспорная гарантия подлинности этой фотографии.
– Но ведь “Сигма” – это миф! Сказки старых бабушек! По крайней мере мы все убеждали себя в том, что дела обстояли именно так.
– Значит, вы знаете о ее существовании?
Ленц наклонился вперед.
– Вы должны помнить, что в той суматохе, которая творилась после войны, ходило много самых диких слухов. Один из них и был легендой о “Сигме”, чрезвычайно засекреченной и совершенно неприступной организации. Поговаривали о том, что ведущие промышленные магнаты всего мира заключили между собой нечто вроде союза. – Он указал на два лица. – Что такие люди, как сэр Элфорд Киттредж и Вольфганг Зибинг, один всеми уважаемый, а другой всеми отвергнутый, организовали совместное дело. Что они тайно встретились и заключили секретный договор.
– И какова же была суть этого договора?
Ленц безнадежно покачал головой.
– Увы, но я этого не знаю, мистер Хартман; вы позволите называть вас Бен? Бен, я сожалею, но до сегодняшнего вечера я никогда не принимал эту историю всерьез.
– И не знали об участии в этой организации вашего собственного отца?
Ленц снова медленно покачал головой.
– Вы знаете куда больше меня. Возможно, об этом что-то знает Якоб Зонненфельд.
Зонненфельд… Зонненфелъд был самым известным из остававшихся в живых охотников за нацистами.
– Он согласится помочь?
– Мне, как главному благотворителю его института? Уверяю вас, что он постарается. – Ленц плеснул себе еще немного спиртного, видимо, чтобы взбодриться. – Но мы с вами все время танцуем вокруг одной проблемы, не так ли? Вы до сих пор не объяснили, каким образом оказались вовлеченным в эти дела.
– Вы знаете человека, стоящего рядом с вашим отцом?
– Нет, – ответил Ленц и, прищурившись, снова вгляделся в снимок. – Он немного похож… но это тоже невозможно.
– Возможно. Рядом с вашим отцом сфотографирован мой отец. – Голос Бена звучал совершенно бесстрастно.
– Но это же бессмыслица, – возразил Ленц. – Вашего отца знают все в моем мире. Он великий филантроп. Воплощение добра. И вдобавок ко всему – уцелевшая жертва Холокоста. Да, этот человек имеет сходство с вами… даже очень похож на вас. Но повторяю: это бессмыслица.
Бен горько рассмеялся.
– Мне очень жаль. Но события и явления утратили для меня смысл в тот момент, когда мой старый приятель по колледжу попытался убить меня на Банхофштрассе.
Взгляд Ленца погрустнел.
– Расскажите, как к вам попала эта фотография.
Бен рассказал Ленцу о событиях последних нескольких дней, стараясь по мере сил сохранять бесстрастность.
– В таком случае вам тоже известно, что такое опасность, – торжественно произнес Ленц. – Существуют нити, невидимые нити, которые связывают эту фотографию со всеми этими смертями.
Бен почувствовал, что его охватывает отчаяние: он изо всех сил старался сложить всю информацию, в том числе и ту, которую дал ему Ленц, в единую картину, которая имела бы хоть какой-то смысл, но вместо того, чтобы проясниться, все становилось еще запутаннее, еще невероятнее.
Бен сначала уловил запах духов Ильзе и лишь потом услышал шаги.
– Этот молодой человек приносит с собой опасность, – сказала она мужу, и голос ее был при этом скрипучим, как шелест наждачной бумаги. Она повернулась к Бену. – Извините меня, но я не могу больше молчать. Вы привели к этому дому смерть. Моему мужу уже много лет грозит постоянная опасность со стороны экстремистов из-за того, что он постоянно ведет борьбу за справедливость. Я сочувствую вам – вы перенесли много бед. Но вы очень легкомысленны; вы, американцы, все такие. Вы пришли сюда, чтобы под вымышленным предлогом встретиться с моим мужем ради своей собственной, частной вендетты.
– Ильзе, прошу тебя… – попытался перебить ее Ленц.
– И теперь вместе с вами как незваный гость сюда явилась смерть. Я была бы благодарна вам, если бы вы покинули мой дом. Мой муж уже много поработал ради своего дела. Разве он обязан жертвовать еще и своей жизнью?
– Ильзе очень расстроена, – извиняющимся тоном пояснил Ленц. – К некоторым сторонам моей жизни она так и не смогла привыкнуть.
– Нет, – сказал Бен. – Она, вероятно, права. Я уже навлек беду на слишком многих людей. – Его голос звучал сухо, невыразительно.
Лицо Ильзе представляло собой неподвижную маску, черты сковал страх.
– Gute Nacht ^{note 33}, – тихо, но с непререкаемой твердостью сказала она.
– Если вы захотите, я буду рад помочь вам, – негромко, несколько растерянно, но настойчиво говорил Ленц, провожая Бена в вестибюль. – Сделаю все, что в моих силах. Потяну за доступные мне ниточки, помогу установить контакты. Но в одном Ильзе все же права. Вы совершенно не знаете, против чего выступили. Я посоветовал бы вам, мой друг, быть как можно осторожнее.
Бену показалось, что в чертах лица Ленца, терзавшегося мучительными сомнениями и тревогой, он видит нечто знакомое, и после недолгого размышления он понял, что это было: подобное выражение он видел у Питера. И тот, и этот, как ему показалось, пытались не дать страсти к справедливости полностью завладеть всем своим существом, и все равно ее нельзя было спутать ни с чем другим.
Бен вышел из дома Ленца, ощущая ужасную растерянность. Одна только мысль непрерывно билась в его мозгу: почему он не может просто признать, что он бессилен, безнадежно не подготовлен к разрешению загадки, разгадывая которую его брат лишился жизни? И даже те факты, которыми он располагает, уже успели истерзать в кровь его душу, словно острые осколки стекла под босыми ступнями. Макс Хартман, филантроп, уцелевшая жертва Холокоста, гуманист – неужели он на самом деле был таким же, как Герхард Ленц, его соратником по варварству? Самая мысль об этом вызывала отвращение. Мог ли Макс быть замешан в убийстве Питера? Не был ли этот человек виновником смерти своего родного сына?
Не потому ли он внезапно исчез? Чтобы избегнуть разоблачения? И что же делать с соучастием ЦРУ? Черт возьми, каким еще образом оберштурмфюрер СС мог въехать и обосноваться в Штатах, если не с помощью американского правительства? Не стояли ли за всеми этими ужасающими событиями союзники отца, его старинные друзья? Был ли хоть какой-то шанс считать, что они делали все это ради защиты отца – спасти его, а вместе с ним и самих себя, – не поставив старика в известность?
“Ты говоришь о вещах, которые не в состоянии понять”, – сказал его отец, обращаясь то ли к сыну, то ли куда-то в пространство.
Бена обуревали противоречивые эмоции. Одна его часть, преданный, верный сын своего отца, требовала поверить в то, что существовало какое-то иное объяснение; она жаждала этого с того момента, когда он выслушал рассказ Питера о его открытиях. Какое-то основание для того, чтобы верить родному отцу, заключалось в… В чем? Чудовище. Он услышал голос матери, ее шепот, когда она, умирая, умоляла его понять, попытаться устранить разрыв, сблизиться. Полюбить того сложного, тяжелого человека, каким был Макс Хартман.
А другая часть Бена ощущала долгожданную ясность.
“Я упорно старался понять тебя, ты ублюдок! — беззвучно кричал Бен. – Я пытался любить тебя. Но после такого обмана, после того, как выяснилось, насколько отвратительной была твоя настоящая жизнь, что еще я могу чувствовать, кроме ненависти?”
Он и в этот раз оставил машину на изрядном расстоянии от дома Ленца. Он не хотел, чтобы кто-нибудь мог разыскать его по номеру; по крайней мере так он думал сначала, когда предполагал, что Ленц был одним из заговорщиков.
Он прошел по дорожке, ведущей от входа в дом Ленца к тротуару. Перед тем как выйти на улицу, он боковым зрением заметил неяркую вспышку света.
Это включилась внутренняя лампочка салона, когда в автомобиле, находившемся всего в нескольких ярдах от него, открылась дверь.
Кто-то вышел из автомобиля и шел ему навстречу.
Тревор увидел, что на противоположной стороне улицы зажегся свет, и, повернув голову, посмотрел туда. Парадная дверь дома открылась. Цель болтала с джентльменом постарше, который, как он предположил, был Ленцем. Тревор подождал, пока эти двое не пожали друг другу руки, а затем цель не спеша пошла по дорожке от дома. Только тогда он вышел из автомобиля.