Глава 2. Современный этап социологии

Современный этап в развитии мировой социологии, прежде всего ХХ столетие, принято рассматривать не столько в персоналиях и школах, сколько в перспективах и парадигмах. Первые два термина понятны: персоналии означают выдающихся социологов, а школы - группу его последователей, разделяющих сходные идеи. Сложнее обстоит дело с двумя другими терминами. Попробуем в них разобраться, так как в специальной литературе то и дело придется с ними сталкиваться.

Парадигма -(1) краткое описание основных понятий, допущений, предложений, процедур и проблем какой-либо самостоятельной области знаний или теоретического подхода; (2) в методологии - представления о предмете науки, ее основополагающих теориях и специфических методах, в соответствии с которыми организуется исследовательская практика научным сообществом в определенный исторический период.

Ее исследование и применение восходит к парадигматической концепции (дисциплинарная матрица) Т. Куна. На Западе она получила широкое применение в социологии благодаря усилиям К. Юнга, Р. Фридрихса, Н. Муллинза, К. Ларсона, Дж. Рекса, А. Эффрата, Х. Куклика, Г. Ритцера, Л. Экберга и Х. Мартинса. В отечественной литературе термин <парадигма> стал употребляться сравнительно недавно, а раньше ему предпочитали такие понятия, как <научная школа> и <научное направление>. В качестве классификационного приема эти понятия использовались в сочинениях отечественных социологов, опубликованных в 70-е годы (см. работы Д.М. Гвишиани, Д.М. Беркович, О.И. Шкаратана и др.). В начале 80-х годов термин <парадигма> был использован В.А. Ядовым для характеристики смены фундаментальных концепций отношения к труду и основных этапов, через которые проходила в своем развитии отечественная социология труда.

Парадигму можно уподобить коллективному научному увлечению выбранным методом или способом исследования. Это привычка ученых решать свои задачи определенным образом, например, переводя все на язык переменных. В американских вузах из поколения в поколение студентов учат количественной методологии, определенным стандартам и приемам эмпирического исследования. Они вошли в плоть и кровь, соблюдаются автоматически. С этих позиций написаны тысячи книг и статей, на которых воспитываются новые поколения. Иного подхода они не знают и не признают. Научные стереотипы - утвердившиеся алгоритмы решения задач - вошли в традицию, сформировали своего рода <тоннельное мышление>, коллективный предрассудок видеть так, а не иначе. Приверженцы структурного функционализма, когда речь идет о теоретическом анализе реальности, переводят все в явные и латентные функции, взаимодействие структур и институтов. Когда им говорят о том. что есть иные подходы, например, символический интеракционизм или понимающая социология, которые исходят из того, что социальный мир конструируется сознанием людей, они не понимают, считают их ненаучным взглядом на мир. Социологическая наука, с точки зрения функционалистов, должна строиться только так, как предписывает их парадигма. Это научная зашоренность, освобождение от нее считается научной революцией.

Если конкретная теория или научный подход принимаются группой ученых в качестве руководства к действию, средства решения проблем и головоломок, то они становятся парадигмой. Ес-ли нет, остаются частной теорией или подходом. Парадигма - это тео-рия, принятая в качестве образца для решения задач. Когда теория доказала свою практическую эффективность, у нее появились сторонники и ученики, пробовавшие делать то же са-мое. Парадигма - это применение теории для решения задач представителями определенной про-фессиональной группы. Парадигма как и <дисциплинарная матрица> требует разносторонней коммуникации (общения) ученых и едино-душия их профессиональных суждений.

Перспектива - это определенный способ понимания социальной реальности, угол зрения на устройство социальной вселенной. В отличие от сложившегося на определенном этапе коллективного стереотипа привычным способом решать неожиданные задачи (парадигма), своего рода пережитка, перспектива представляет собой новый глобальный взгляд на вещи, неожиданный ракурс, оформившийся в новую стратигему научного поиска. Структурный функционализм смотрит на вещи совсем не так, как символический интеракционизм или феноменологическая социология. Они представляют собой социологические перспективы, хотя нередко их именуют научными школами, но подобное свидетельствует лишь о том, что термины <перспектива> и <научная школа> близки по содержанию.

У. Скидмор отождествляет перспективу с теорией, которая напоминает не строгую дедуктивную, логически упорядоченную систему представлений, а некую образную теорию (паттерн-теорию). В отличие от дедуктивных теории она более аморфна, менее однородна и логически неструктурирована. Ее нельзя верифицировать и проверить на практике, в ней нет гипотез, операциональных определений, индикаторов и всего того, что обычно социолог понимает под научной теорией. И все-таки перспектива теоретична. Таков, в частности, символический интеракционизм. Перспектива дает язык, на котором происходит рассуждение об устройстве реальности, но ничего не говорится об устройстве языка, на котором описывается эта реальность, или правилах познания реальности. В ней нет структурной когерентности. К перспективам относится также марксизм. Он базируется на понятии конфликта. Марксизм мог бы стать теорией, если бы дал ответ о природе, источниках, видах и условиях конфликта. Перспективы - это интерпретативные схемы понимания социальной реальности1. Интерпретации же, в отличие от формально-логических схем, которые лежат в основании естественнонаучных теорий, являются скорее плодом творческого воображения, субъективного подхода к осмыслению социальной реальности, иными словами, несут глубоко личный отпечаток. Несомненно, у любой, даже экстравагантной, точки зрения найдутся сторонники, которые будут разделять и развивать эти идеи. У символического интеракционизма немало последователей, но их меньше, чем у марксизма или у структурного функционализма и еще меньше, чем у сциентизма, в рамках которого проводятся десятки тысяч эмпирических исследований по всему миру.

По мнению Е. Каффа, У. Шаррока и Д. Френсиса, каждая перспектива - фундаментальный взгляд на социальную реальность - имеет присущие только ей теоретические постулаты, понятия и категории, способы познания и методы исследования1. Своеобразие понятий надо истолковывать в том смысле, что, хотя разные перспективы пользуются общими понятиями типа <социальная реальность>, <общество>, <роль> и т.д., они вкладывают в них разное значение. Каждая перспектива дает собственную трактовку реальности, которая является истинной. Множественность взглядов на социальную реальность означает, что социология является не моно-, а полиистинной наукой. Символический интеракционизм, марксизм, структурный функционализм и другие социологические перспективы имеют равное право на существование и дают студенту одинаково верную, хотя и разную, картину мира.

Многообразие видений, т.е. перспектив, можно встретить практически во всех науках. В физике ньютоновская перспектива дает иной взгляд на устройство физического мира, нежели эйнштейновская. Множественность перспектив существует также в истории, психологии, экономике и других науках2.

Социологические перспективы классифицируются в зарубежной литературе по самым разным основаниям и принципам. Иногда дают их простое перечисление, иногда их пытаются сгруппировать по дихотомическому принципу. В этом случае выделяют: конфликтные (марксизм), описывающие общество с точки зрения антагонистических противоречий, и консенсусные (структурный функционализм) перспективы, акцентирующие гармонию и согласованность различных частей общества; перспективы социального значения (символический интеракционизм, этнометодология) и перспективы социального действия (веберовское учение).

Наиболее распространенным способом дихотомизации выступает противопоставление сциентистской и гуманистической перспектив. Она кажется авторам книги наиболее плодотворной и потому положена в основание дальнейшего изложения истории мировой социологии, прежде всего ее современного этапа. Наиболее полно изложена в данной главе гуманистическая перспектива, что вовсе не означает умаления сциентистской. Дело в том, что весь теоретический материал настоящей книги изложен так, как он сформировался под влиянием именно этой перспективы. Учебников по общей социологии для вузов ни в нашей стране, ни за рубежом еще не написано с позиций, например, этнометодологии или феноменологической социологии.

Магистральное направление в мировой социологии, описывающее общество в целом и его составные части, социальную структуру и стратификацию, социализацию и социальную мобильность и т.д., сформировалось в рамках структурно-функционального подхода и сциентизма, хотя и существенно видоизмененных под воздействием многочисленных эмпирических исследований. Только в рамках сциентистской парадигмы можно говорить об изучении объективных закономерностей и структуре общества, строить статистические таблицы и графики, проводить фундаментальные эмпирические исследования и проверять теоретическое знание на опыте.

Современный этап развития социологии начинается в 20-е годы ХХ в. Если на предыдущем этапе центром мировой социологической мысли являлась Западная Европа, то в ХХ в. он постепенно переме-щается в США. В 30-е годы американская социология оконча-тельно закрепляется в роли лидера. В то время как многие европейские ученые (за исключением Г. Зиммеля, М. Вебера, Э. Дюркгейма и некоторых др.) вынуждены были работать вне академической сферы (типичный пример - О. Конт, не имевший постоянного заработка), в США социология сразу же получила доступ на университетские кафедры. В 1892 г. открыта первая в мире кафедра социологии в Чикагском уни-верситете, в 1901 г. курс социологии преподавался в 169 уни-верситетах и колледжах, а в конце 80-х годов - почти в 250. Университетский статус академической социологии, сформи-ровавшейся в США, получил в ХХ в. признание и в Западной Европе. Лишь у нас и ряде других стран академическая со-циология идентифицируется с внеуниверситетской сферой. В СССР в середине, а в Германии в начале ХХ в. ученым при-ходилось отстаивать право на самостоятельное существова-ние социологии. Она официально не признавалась в Герма-нии потому, что ее ошибочно отождествляли с социалистичес-кими идеями, а в СССР - с буржуазными. В немецких уни-верситетах ее преподавали под вымышленным именем <наци-ональной экономики> и философии, в советских - <истори-ческого материализма>. Все это серьезно сдерживало разви-тие научной, особенно эмпирической, социологии.

Социология в США утверждала свой престиж не за счет выдвижения новых, оригинальных идей (их было чрезвы-чайно мало), так как в сфере теоретической социологии США еще не могли конкурировать с Западной Европой. Новым бы-ло, во-первых, беспрецедентное развитие эмпирических ис-следований, во-вторых, разработка фундаментальной мето-дологии, благодаря чему удалось соединить в одно целое эм-пирию и теорию. Речь идет о создании количественной мето-дологии.

В основном и целом она развивалась в рамках позитивиз-ма. Первой отчетливой программой методологии явился физикализм Дж. Ландберга. В 30-е годы он формулирует так на-зываемую прагматическую эпистемиологию, центральны-ми принципами которой выступали операционализм, квантификация и бихевиоризм. Бихевиоризм запрещал изучать субъ-ективные состояния (мотивы, ценности, стремления) как неподдающиеся точной фиксации и количественному изме-рению. Дж. Ландберг был убежден, что социология должна использовать в своем анализе концептуальную схему, выра-ботанную в современной физике, т. е. действовать по анало-гии. Уравняв социологию и физику, он ликвидировал качест-венное своеобразие социального метода.

Предвидение Дж. Ландберга о том, что социология посте-пенно перейдет на рельсы естественной науки, во многом оп-равдалось. Усилиями Дж. Ландберга, П. Лазарсфельда, В. Кэттона, Р. Мертона, С. Додда, С. Стауффера, Р. Бартона, М. Розенберга, Г. Блейлока, Г. Зеттерберга, У. Огборна, П. Бриджмена американская социология получает прочный методологический фундамент и на протяжении многих деся-тилетий развивается как точная наука, использующая совре-менный математический аппарат и статистическую теорию. Благодаря сильному влиянию бихевиоризма западная социо-логия разрабатывается прежде всего как поведенческая наука и входит наряду с экономикой и психологией в систе-му социальных наук. Эпоха развития ее как гуманитарной (т. е. философской) науки с акцентом на интерпретивный метод, характерный для Вебера, уходит в прошлое вместе с эпохой <высокой классики>.

Наряду с принципами бихевиоризма и <открытого> пове-дения в социологии главенствующими являются принципы операционализма и квантификации. Операционализм - про-цедура конкретизации социологических понятий или сведе-ния их к таким индикаторам, которые можно описать неко-торой совокупностью операций (П. Бриджмен). Квантификация - количественное выражение, измерение качествен-ных признаков (например, оценка в баллах личных и дело-вых качеств работника). Проникновение математики в соци-ологию обогатило ее кластерным, факторным, корреляцион-ным, лонгитюдным и другими методами анализа данных. В то же время интерпретация ее в качестве поведенческой нау-ки привела к обогащению социологии методами, применяе-мыми в психологии и экономике. Из экономики взяты эконометрические методы, моделирование, эксперимент, а из пси-хологии - психодиагностические методы. Уже к 40-50-м годам была завершена разработка всех наиболее известных тестов (шкала измерения интеллекта Векслера, тест Роршаха, тест тематической апперцепции, шестнадцатифакторный личност-ный опросник Кэттелла). Все это обогатило прежде всего эм-пирическую и прикладную социологию, в том числе индуст-риальную. Социологи-прикладники на предприятиях уже не могут обойтись без экономических моделей и психодиагности-ки.

Именно 30-40-е годы в США отмечены наивысшим подъемом академической социологии. В те годы ее интеллектуальным центром являлся Чикагский университет. В 40-50-е годы центр переместился в Гарвардский и Колумбийский университеты. В период 40-60-х годов социология в США стала частью поп-культуры. К этому времени социология достигла своей интеллектуальной и институциональной зрелости. Сотни тысяч американских студентов ежегодно посещали курсы социологии, ежегодно выходили в свет многие тысячи книг по социологии, не считая статей и отчетов. Гоулднер отмечает: интерес к социологии был настолько велик, что обществоведческая литература продавалась везде - на железнодорожных станциях и в аэровокзалах, в гостиницах, магазинах, на уличных лотках. Поскольку к этому времени возросло материальное благосостояние среднего класса, тысячи родителей покупали своим детям социологическую литературу даже тогда, когда это не было продиктовано нуждами образования.

Социологическая литература стала массовым, общедоступным жанром. О социологии сообщали в прессе и по радио, в студенческих аудиториях, на общественных диспутах. К сожалению, часть молодежи, особенно радикально настроенная, негативно относившаяся к истеблишменту, неправильно поняла ситуацию и начала рассматривать социологию в качестве рупора официальной культуры, против которой она в 60-е годы активно протестовала.

Став элементом повседневной культуры, социология приземлила уровень понимания социальных проблем. Начитавшись популярных книжек, обыватель решил, что без лишних углублений в ее теорию, он способен компетентно судить о бедности, преступности, расовых предрассудках, безработице и т.д. Там, где следовало рассуждать теоретически, обыватель судил с моральной точки зрения. На научное теоретизирование молодые радикалы смотрели как на форму эскапизма либо проявление малодушия. Иными словами, они полагали, что теорией занимаются те, кто не хочет решать проблемы практически.

Отвергая теоретизирование и самоуглубление, радикальная молодежь, сама того не подозревая и вопреки своим революционным лозунгам, заняла такую же позицию, какую занимали мещане. Их роднили антиинтеллектуализм и отрицание научных знаний.

По мнению Гоулднера, молодые радикалы не понимали того, что изменить общество одними политическими средствами нельзя. Старое общество поддерживало себя благодаря идеологическому и теоретическому господству над умами людей. В основе подобной идеологии лежал понятный среднему классу лозунг <прогресс и порядок>. Изменение социального общества требовало изменения менталитета больших масс людей. Однако революционно настроенная молодежь не была готова к подобному повороту событий.

Социальные теории, по мнению молодых радикалов, оправдывавшие существующий строй, считались глубоко личным творчеством. И по этому личностному началу в социологии они пытались нанести основной удар. Подрастающее поколение остро воспринимало разрыв между тем, что провозглашали в своих книгах американские социологи, и тем, как они жили на самом деле. Те, кто анализировал культуру бедности, сочувствовал в монографиях социальным низам, призывал к гуманизму и справедливости, жили в роскоши и благополучии. Выходило, что ученые сочувствовали социально угнетенным низам только на бумаге. Те, кто призывал улучшить жизнь национальных меньшинств в США, никогда не согласился бы учительствовать в негритянском гетто. Среди социологов молодые радикалы не обнаружили ни одного мученика, но зато увидели в социологии утонченный инструмент репрессивного общества.

В большинстве случаев лидерами студенческих беспорядков в конце 60-х годов выступали студенты-социологи - представители науки, которая больше других ратовала за прогресс и порядок. Самой яркой фигурой являлся знаменитый французский социолог-бунтарь Кон Бендит.

Получалось так, что социология действовала наподобие психологического или интеллектуального фильтра, отбирая и притягивая на социологические факультеты людей с ярко, если не сказать патологически, выраженными реформистскими наклонностями. Их ряды пополняли те, кто когда-либо испытал жизненную неудачу и разочарование. Социология и прежде притягивала всякого рода радикалов. В 30-е годы то были социалисты, которые в молодости призывали к низвержению основ существующего строя, а в пору зрелости превратились в непоколебимых консерваторов.

Парадокс выражался и в том, что радикальная молодежь, обличавшая официальную социологию во всех смертных грехах, в том числе в махровом консерватизме, почему-то шла за революционным вдохновением ни куда-нибудь, а именно в социологию. Оказывалось так, что социология равным образом порождает и непримиримых консерваторов, и отъявленных революционеров. А Гоулднер полагал, что социология не только привлекает, но и производит главным образом радикалов.

В 60-е годы, когда резко возросли государственные дотации, академическая социология успешно развивалась во всех регионах страны. Период ее признания и полной институционализации закончился. С географической точки зрения американская социология стала полицентричной.

Начиная с этого момента, социология росла быстрее, чем любой другой сектор американской культуры. <Мировое превосходство американской социологии в этой профессиональной сфере, возможно, проявлялось даже ярче, чем влияние других областей американской культуры, в том числе математики, физики и других естественных наук>1. На английском языке говорят ныне социологи всех стран мира, а общая численность американских социологов превышает число европейских в 2-3 раза. Современная эпоха, это, по выражению Р. Миллса, эпоха социологии.

В 60-е годы в СССР и в США была во многом сходная социальная ситуация. Она характеризовалась двумя чертами: развитой средний класс и материальное благосостояние. В 90-е годы наши пути разошлись. Америка пошла по пути усиления того и другого фактора, а мы - по пути их ухудшения. В нынешней России нет ни среднего класса, ни общества материального благосостояния. Оценка ситуации 60-х годов дана не нами, а западными социологами. А. Гоулднер и Р. Миллс полагали, что тогда в СССР и в США люди стали жить богаче. Социология получила государственную поддержку, ее влияние на общество возросло. Когда Россия вернется на свой путь, оба фактора, помогающие развитию социологии, вновь заявят о себе.

Особую роль в развитии американской социологии сыграл Толкотт Парсонс. Т. Парсонс, по словам А. Гоулднера, осуществил грандиозный синтез немецкого романтизма с французским функционализмом, которые, как казалось прежде, были несовместимы. Он американизировал немецкое социологическое наследие. Однако неправильно считать, думает Гоулднер, что Парсонс, как всякий эмигрант, просто перенес европейскую традицию на почву американской культуры. Вначале он с немецкой дотошностью разобрал социологическое наследие европейцев на составные элементы, а затем с чисто американской деловитостью, прежде переинтерпретировав каждый, заново соединил их в новую конструкцию. Возможно, синтез получился несколько формалистическим, а потому язык парсоновской теории до конца так и не понят: он чрезвычайно сложен и схематичен. Но он был крайне необходим, ведь большинство американцев считают, что Америке не хватает глубокой теории, хотя у нее в избытке надежная и эффективная практика. Новая теория, по оценке Гоулднера, получилась излишне метафизической. Метафизичность возникла из гипертрофирования роли стабилизирующих факторов развития общества и недооценки роли конфликта. Это даже не теория, а нечто другое, что больше походит на социологическую парадигму или перспективу, не имеющую строгой логики, но поражающую своей энциклопедичностью и творческим потенциалом.

Т. Парсонс попытался навести теоретико-методологические мосты между Америкой и Европой в сфере социологического знания. Во многом эту задачу решили уже его ученики и последователи, среди которых выделяются прежде всего П. Сорокин и Р. Мертон.

Когда мы говорим о социологии как науке, изучающей общество и поведение людей, то редко задумываемся о ее собственной природе. Между тем с этим вопросом дело обстоит не очень просто. Социология, в отличие от многих других, если не всех естественных и гуманитарных наук, обладает двойственной природой. Социолог, опрашивая людей и знакомясь с их внутренним миром, мнениями и пристрастиями, сам является человеком, наделенным такими же мнениями и пристрастиями, которые, сознает он тот факт или нет, влияют на результаты познания.

Двойственность природы социологии означает тот факт, что основной предмет познания этой науки - общество - можно познавать двумя прямо противоположными способами.

Первый вариант, или проект, познания общества, назовем его сциентистски ориентированным, элиминирует человека как существо, наделенное мотивами, ценностями, целями и интересами. Человек рассматривается так же холодно и равнодушно, как булыжник, портфель или молекула кислорода. Освобождение от человеческой психики необходимо ученым для чистоты эксперимента. Если не учитывать, хотя бы на время, субъективный мир человека, то все на свете, в том числе и самого человека, можно рассматривать совершенно объективно - как совокупность молекул, прямых линий, математических формул и т.д. Такой подход в социальном познании, отталкивающийся от идеалов строгого естествознания, называется позитивистским. Его родоначальником в социологии явился Конт.

Суть позитивистского варианта социологии состоит в сведении ее к совокупности эмпирических данных и построенных на них системы теорий. Однако индексы, статистика, анкеты, опросы - далеко не вся социология. Они выполняют скорее служебную роль. Это инструменты, но не цель познания. Можно ли судить о социальной действительности на основе мнений случайно опрошенных людей, даже с использованием математических процедур? К тому же мнения людей, вовлеченных в ход событий и так или иначе заинтересованных в их оценке? Способны ли они выступать в роли беспристрастных свидетелей? Чем различаются изучение поверх-ностных суждений и строго достоверных, исчерпывающих проблему сведений? На каком этапе социология превращается в статистику мнений? Эти и многие другие вопросы не могут быть решены в рамках позитивистской программы социологии.

К позитивистам причислял себя другой француз - Дюркгейм. Но он изобрел более утонченный вариант позитивизма, который позднее был назван функционализмом. Произошло это в начале ХХ в., а в середине того же столетия к функционализму прибавилась приставка <структурный>. Американский социолог Парсонс развил дальше наиболее интересные идеи Конта и Дюркгейма, обогатив науку новым, структурно-функциональным видением общества. В общих словах суть нового подхода заключается в том, что любое социальное явление, учреждение или институт рассматриваются с точки зрения того вклада, какой они несут обществу. Этот вклад или польза называется функцией. Функция института образования - учить молодежь и социализировать ее к нормальному цивилизованному обществу. Если школа этого не делает, то надо говорить не о функции, а о дисфункции института образования. Таким способом можно анализировать любое социальное явление.

И позитивизм, и структурный функционализм покоятся на одной и той же теоретической платформе - элиминировать из познания любые признаки субъективизма, устранить человеческие эмоции, симпатии и антипатии.

Второй вариант, или проект, социологии можно назвать гуманистической ориентацией. Он базируется на признании принципиальной неустранимости человека из процесса познания общества. Изучая окружающий мир, человек, желает он того или нет, обязательно вносит какие-либо помехи, связанные с его пристрастиями, симпатиями, эмоциями. Можно закрыть на это глаза и изучать человека наподобие графина, стоящего на столе. Но в глубине души мы все равно знаем, что человек не графин, что он, рассчитывая коэффициенты смертности, анализируя удовлетворенность трудом или выстраивая динамику забастовочной борьбы, вносит в конечный результат какой-то неучитываемый довесок, который никакими инструментами не зарегистрируешь. Не будет ли поэтому честнее признаться в неустранимости влияния на познание человеческого фактора и глубже разобраться в его природе?

Так поступили представители гуманистически ориентированной социологии. Это название нельзя считать строго научным. Скорее оно выполняет роль собирательного названия для ряда направлений в социологии и социальной философии, имеющих между собой много общего, а именно философии жизни, неокантианства, феноменологической философии и феноменологической социологии, социологии Вебера, интерпретативной социологии, драматургической социологии и некоторых других. Их можно объединить под другим названием, например <понимающей социологии>, как это делает Л.Г. Ионин. И такой подход будет весьма плодотворным. Дело не в названиях, а в сути дела. Какие бы термины в дальнейшем ни использовались, речь пойдет о близких по духу направлениях мысли, признающих главную роль в социальном познании человеческого фактора, стремящихся разобраться в его природе и внести в методологию научного познания соответствующие коррективы.

Оба варианта видения социологии имеют полное право на существование, иначе бы они не возникли. Не имеют права на существование крайности, не важно преувеличивают они или полностью умаляют роль человеческого фактора в познании. Одинаково плохо стирать грани между объектом и субъектом познания, приравнивая человеческое Я к молекулам и прямым, либо превращать это Я в единственный источник истинной информации, полагая, что окружающий мир в конечном итоге всего лишь проекция наших желаний, мнений, ценностей.

И в сциентистском, и в гуманистическом вариантах социологии есть множество рациональных и весьма плодотворных элементов, которые, если их соединить, составят фундамент подлинного познания общества. Можно назвать его третьим путем. Первым на него встал в конце ХIХ в. Вебер. По нему стараются двигаться многие современные социологи. Но полностью и непротиворечиво объединить обе крайности, двигаться неким третьим способом на практике крайне сложно. Фактически предложение Вебера к синтезу осталось только заявкой. Социология по-прежнему осталась расколотой на две половины, и никто не знает, осуществится ли когда-либо предложенный Вебером синтез, или он в принципе социологии не нужен и она может успешно развиваться, используя себе во благо двойственность своего статуса.

Гуманистическая традиция отказывается считать социальные науки, прежде всего социологию, свободными от ценностей и оценочных суждений. Ее представители уверены, что социология не занимает нейтральную позицию по отношению к социальной реальности. Напротив, социологи должны активно вмешиваться и влиять на развитие общества и решение социальных проблем. Их профессиональный долг видится в том, чтобы, используя научные данные и научный инструментарий, помогать тем слоям общества, которые находятся внизу социальной пирамиды и лишены возможности активно влиять на изменение общества, активно участвовать в принятии важных управленческих решений, касающихся этого общества, например в определении социальной или семейной политики. Социологи гуманистической ориентации не должны ограничиваться созданием абстрактных теорий и поиском эмпирических знаний, которые обогащают исключительно саму науку. Социологические знания имеют явно выраженную практическую ориентацию. В этом смысле социология не может быть <искусством для искусства>. Она должна быть наукой для людей.

Конечный результат гуманистической социологии видится ее представителям в установлении и укреплении не любого общества или социального порядка, а такого устройства и такого порядка, который отвечает принципам справедливости и идеалам гражданского общества. Социальная критика несправедливого устройства общества является таким же научным приемом социолога, как и изучение эмпирической реальности.

Гуманистическая социология в большей степени ориентирована не на количественные методы сбора данных, которые отвечают идеалам позитивистски ориентированной социологии, а скорее на качественные методы анализа социальных фактов. В этом смысле ей лучше всего соответствует так называемая интерпретативная перспектива социологии.

Интерпретативная перспектива в социологии делает упор на два момента: а) на микросоциологию и б) понимание социального взаимодействия. Оба принципа тесным образом связаны с понимающей социологией.

Понимающая социология сформировалась в конце Х1Х - начале ХХ в. как враждебное позитивизму направление. Она ведет свое происхождение от идей философии жизни и неоканти-анства. Основопо-лагающую идею понимающей социологии сформулировал Вильгельм Дильтей (1833-1911), разграничивший природу и общество как чуждые друг другу сферы бытия. Общество создается бесконечной игрой человеческих взаимодействий и представляет собой духовное начало.

Поскольку природа и общество так сильно отличаются друг от друга, различными должны быть и методы их познания. Для природы больше подходят те приемы причинно-следственного и статистического объяснения, которые давно применяются в физике и других естественных дисциплинах. В социальном познании необходимы иные процедуры. Первой выступает интроспекция - самонаблюдение, благодаря которому человек заглядывает внутрь себя и изучает поток своего сознания. Вторым приемом выступает сопереживание, или понимание, благодаря которому мы можем заглянуть внутрь другого человека, поставив себя на его место и пережив то, что в данный момент переживает он. Наконец, третьим методом выступает культурологический анализ - интерпретация духовных символов и объектов.

Единство трех методов познания заключается в том, что все они нацелены на постижение духовного мира, ибо отдельный индивид, другие люди и общество в целом суть духовные образования, которые открывают свою сущность только внутреннему взору. Духовное сопере-живание и постижение Дильтей именует <пониманием> (das Verstehen). Позднее данный термин станет одним из ключевых в социологии М.Вебера. Поскольку человек - существо духовное, то и во внешнем мире он должен искать проявление духовного начала, делая его предметом своего изучения. Отсюда и название <науки о духе>, в число которых, по сложившейся в ХIХ в. традиции, включали также социологию.

В первой половине ХХ в. идеи понимающей социологии развивали в Германии кроме В.Дильтея также Г.Зиммель и М. Вебер, а в США Ч. Кули, Дж. Г. Мид, Ф.Знанецкий и др.1

Автором самого термина <понимающая социология> и первой концептуаль-ной разработки понимающей социологии явился Вебер.

Макс Вебер (1864-1920) органично продолжал великие традиции немецкой философии, прежде всего неокантианства и философии жизни. Тем не менее, обратившись к социологии, он предложил строить ее здание на совершенно ином фундаменте. Благодаря усилиям его предшественников, в частности, представителей неокантианства (Г. Риккерт) и философии жизни (В. Дильтей), с одной стороны, а также немецкой исторической школы (В. Рошер, К. Книс) - с другой, между естественными и гуманитарными науками образовалась такая глубокая пропасть, которая грозила разрушить целостность всего здания науки. Строить социологию по образу и подобию физики, опираясь на позитивистскую методологию, как это делали французы Конт и Дюркгейм, Веберу не хотелось - слишком очевидным было различие двух родов знания. Но оно не было столь вопиющим, чтобы противопоставлять одно другому. Поэтому Вебер предложил свой путь, который можно назвать третьим путем. Он объединил методы естественных и гуманитарных наук, но не механически, а органически.

Он намеревался оставить в социологии все ценное и от методов естествознания и от методов гуманитарных наук. Вебер предложил объединить в социологии два метода - качественный, направленный на постижение скрытых мотивов и присущий гуманитарному знанию, и количественный, призванный измерять степень корреляции повторяющихся действий на основе статистических связей, присущий естествознанию. Социальную реальность, по Веберу, надо, во-первых, интерпретировать, постигая внутренний смысл человеческих поступков, сопереживая с другими, во-вторых, объективно измерять при помощи статистики. Оба метода не противостоят друг другу, они дополнительны и только в совокупности дают полную картину реальности. Каждый порознь дает только частичную истину. Субъективное <подразумевание> значения или мотивов действия дает такую же приблизительную картину, как и объективное измерение при помощи статистических средних величин.

Предложенный Вебером проект переустройства социального знания можно сравнить только с научной революцией, совершенной Коперником. Гуманистическая и естественно-техническая составляющие социологического знания отныне не разрывались, а соединялись в некую органическую целостность. У социологии появился двойной статус, который одновременно и усложнял ее жизнь, и открывал ей новые перспективы в познании мира. Отметим, что сходную революцию примерно в то же самое время стала переживать и психология, но там революционный переворот до сих пор не завершился: гуманистическая и сциентистская составляющие находятся в противоборстве, чаще ослабляя, нежели усиливая позиции психологии.

По существу, Вебер заложил фундамент современной социологии. Социология должна стремиться прежде всего к пониманию не просто человеческого поведения, а его значения. Любой общественный институт (государство, производство, право, семья), как и общество в целом, надо рассматривать как бы с точки зрения интересов индивида. Иными словами, в этих обобщающих абстракциях, отображающих совместные поведения людей, надо искать то, что имеет значение для человека, что значимо для него. Только то, что ценится им как влияющее на его поведение, то и реально с социологической точки зрения. Социолог призван понять смысл поступков человека. Ученый должен выяснить, какой смысл придает своим поступкам сам человек, какую цель и значение вкладывает в них, какими мотивами и стимулами движим. Логика социологического изучения должна строиться таким образом, чтобы каждое отдельное действие можно было поместить в цепочку других мотивируемых и рационально понятых движений.

Следующий шаг в развитии интерпретативной социологии сделали символический интеракционизм и социальная психология, получившие наибольшее развитие в США в первой половине ХХ в.

Отличительной чертой ранней американской социологии является ярко выраженная гуманистическая направленность социологии и склонность к социальному реформаторству общества. Тому в немалой степени способствовало то об-стоятельство, что очень многие из основателей американской социологии были священниками либо сыновьями священников. Анализ биографий, проведенный в 1927 г. Л.Бернгардом и П. Бэкером, показал, что более 70 социологов из 260 обследованных в прошлом являлись священниками либо закончили религиозную школу. Евангелическая страсть и моралистическая риторика, в тона которой окрашивались произведения ранних американских социологов, объяс-няются их социальным происхождением и полученным образованием,

Первый курс по методам социального исследования в Америке предло-жил в Чикагском университете бывший священник Ч. Хендерсон. Это произошло в 90-е годы XIX в., после того как А. Смолл стал заведовать здесь ка-федрой социологии. Лидеры и первого, и второго поколения американских социологов поддерживали прочные связи с христианской церковью. Один из первых социологических факультетов в 1894 г. открылся в Католическом уни-верситете США.

Л. Уорд (1841-1913), считающийся одним из основателей американской социологии, полагал, что человеческое существо раздвоено между миром природного и миром социального. Таким же раздвоенным оказа-лось и общество. В нем одновременно царствуют слепые законы естественного отбора, заставляющие людей не ща-дить друг друга в конкурентной борьбе, и разумные законы добра, основанные на высоких гуманистических ценностях.

Общество, согласно другому классику американской социологии У. Самнеру (1840-1910), необходимо рассматривать в социокультурном контексте, основой которого выступают социальные нормы, традиции и обычаи. Обычаи (folkways) напоминают правила приличия, например, требование пользоваться ножом и вилкой. Они различаются у разных народов и культур. Нравы (mores) - более строгий вид норм. Они со-ставляют групповую мораль, или нравственность. К ним относятся требования уважать старших, помогать родственникам. Нравы включают философские и этические оценки поступков. На обычаях и нравах основываются <естественные> институты, например, религия, се-мья, собственность, а на законах - <предписанные> институты (банки, система выборов).

Еще большее развитие интерпретативная перспектива получила в символическом интеракционизме - первом собственно американском теоретическом течении в социологии.

У символического интеракционизма находят немало предшественников, и не только на американском континенте. Классик немецкой социологии рубежа ХХ столетия Георг Зиммель (1858-1918) утверждал, что общество не является жесткой структурой, где накрепко спаяны между собой учреждения, институты, классы, группы. Общество состоит из тех социальных собы-тий, которыми наполнены будни простых людей. Общество превращается в процесс, постоянное созидание социальной реальности в повседневных актах жизнедеятельности людей.

В ряду основателей символического интеракционизма упоминают американского социального фи-лософа Джорджа Герберта Мида (1864-1931), его совре-менника социолога Чарльза Кули (1864-1929) и, наконец, их предшественника, психолога Уильяма Джеймса (1842-1910).

Выражение символический интеракционизм ныне обозначает несколько направлений социологии и социальной психологии. Оно бы-ло пущено в обращение в 1937 г. одним из учеников и после-дователей Мида Гербертом Блумером (род. в 1910), который позднее стал главой второго поколения символического интеракционизма. Сам Мид полагал, что самое существенное у чело-века - это его владение языком. Способность говорить делает его социальным существом. Он хотел укоренить психологию в социальной действительности, поэтому считается, что интеракционизм появился как часть социальной психологии.

Социальное взаимодействие в символическом интеракционизме мыслится как исполнение человеком разнообразных ролей. В зависимости от того, какую социальную маску надевает на себя человек, тем он и становится в данный момент. В известном на весь мир эксперименте П.Г. Цимбардо студентов всего на две недели превратили в узников и надзирателей, но они настолько вжились в свои роли, настолько стали преследовать, избивать и ненавидеть друг друга, что эксперимент, проводившийся в взаправдашней тюрьме, пришлось через неделю прекратить.

Таким образом, студенты приняли участие в своего рода ролевой игре, целью которой было выяснить, как сыгранная роль отразится на поведении и переживаниях людей. Игра была спланирована так, что участники ничего не подозревали. Их забирали ночью, они не знали, где находятся, эксперимент проходил непрерывно каждый день и ночь, испытуемые не имели контактов с внешним миром.

<Тотальный институт>, как назвал тюрьму в 1961 г. один из лидеров интеракционизма Эрвин Гоффман, целиком поглотила испытуемых. Они забыли прежние привычки, стереотипы и нормы поведения. Они полностью перевоплотились. Иными сло-вами, в своих переживаниях и действиях студенты превратились в за-ключенных и надзирателей.

Так в социальном процессе формируется то, что интеракционисты называют <своим Я> (англ.), т.е. способность воспринимать себя как действующее лицо. Способность осо-знавать свое <я> развивается в социальной жизни, посредством того, что Мид называет <взятием на себя роли> или <принятием отношения других к себе самому>. Человек становится действую-щим лицом благодаря реакции других на себя. Он становится тем, кто он есть, потому что таким его делают другие. Если ребенку внушать, что он плохой мальчик, то он становится таковым. В эксперименте одни студенты превратились в настоящих надзирателей не потому, что так хотели они. Они перестали играть понарошку и сделались надзирателями по существу потому, что другая группа студентов смотрела и относилась к ним именно как к надзирателям.

Второе поколение символических интеракционистов во главе с Г. Блумером начиная с 30-х годов провело не только теоретическую, но большую исследовательскую работу, опираясь больше не на традиционные количественные методы, тесно связанные с математической статистикой, сколько с качественными, ориентирующимися преимущественно на интервью, наблюдение и эксперимент, которые не обязательно завершаются построением статистических таблиц.

В ходе такой работы выяснилось, что никакой объективной реальности, одинаковой для всех людей, никогда не существовало и не существует теперь. Одно и то же событие в передаче его разными людьми выглядит совершенно по-разному. У каждого человека есть собственная интерпретация социальной реальности, которую он сам постоянно создает и пересоздает, наполняет смыслом и значениями, в которой живет только он сам и которая оказывает решающее влияние на его роли и поступки.

Индивид является созидателем окружающего мира и придает ему смысл. Человек выступает одновременно субъектом и объектом для самого себя. Как субъект человек творит свое социальное окружение, а как объект он испытывает воздействие этого окружения на себя. Посредниками здесь выступают значимые другие, прежде всего самые близкие ему люди. В отличие от них незнакомые, анонимные люди, не имеющие конкретного лица и превратившиеся в <людей> или <народ> вообще, называются <обобщенными другими>. <Обобщенный другой> у Мида обозначает общество как абстрактное целое, как систему институтов, в которых приходится участвовать людям: семья, образование, религия, эко-номические и политические институты. Для успешной социализации необходимы оба компонента - <значимые другие> и <обобщенные другие>, по отношению к которым ребенок по-разному дистанцирован.

Интеракционисты считают, что общество не обладает тем, что можно было бы назвать объективной структурой. Общество следует понимать как по-стоянно происходящее взаимодействие между миллионами индивидов, каждый из которых несет свой смысл, свои намерения и дает миру свою интерпретацию событий. Ни человек, ни общество не являются ста-тичными, оба следует понимать как процесс. И индивидуальное, и коллективное действие создаются посредством того, что дей-ствующие индивиды интерпретируют ситуацию, а не благодаря тому, что какие-то внешние движущие силы вызывают опреде-ленное поведение индивидов.

По мнению социального философа Дж. Мида, который и заложил основы интеракционизма, сознательное <я> вырастает из социального процесса. Социализация и взросление человека понимается как <обретение роли>. Окру-жающие человека объекты становятся носителями смысла, они оказываются связанными с тем, что мы называем символами.

Один из важных принципов интеракционизма - принцип обретения общности в разговоре, предполагает, что человек создается только в процессе социального взаимодействия, прежде всего речевого, но не до и не после него. Возникающая в ходе такого взаимодействия общность, или социальность, составляет суть человеческой природы, без и вне которой индивид ничто.

Многие идеи Мида совпадали с установками так называемой культурной школы, лидером которой признавался советский психолог Выготский, считавший, что если лишить ребенка многообразия исполняемых ролей, он лишается и своего интеллекта и возможности развивать самосознание.

Самым последова-тельным выражением идей понимающей социологии стала феноменологическая социология, основателем которой стал австрийский философ и социолог, последователь Гуссерля, Альфред Шюц (1899-1959). Основное внимание он уделил созданию философского фундамента социальных наук, оригинальным образом соединив экзистенциализм Хайдеггера, феноменологию Гуссерля, понимающую социологию Вебера и Дж. Мида, философию жизни А. Бергсона.

Методологию понимания (в веберовском смысле как постижение субъ-ективно подразумеваемого смысла социального действия) Шюц перенес из сферы гносеологии в область онтологии. Иными словами, понимание перестало служить исключительным методом социальных наук. Оно превратилось в универсальный прием конструирования любого социального действия, института, статуса, роли и т.д., который присущ любому человеку.

Шюц продолжил идею Дильтея о внутреннем мире человека как потоке пере-живаний, отображенных в социальных символах и значениях. Жизненный ми-р, ключевая категория феноменологической социологии, обозначает мир повседневного знания и деятельности. На его базе формируется сложнейший мир научных абстракций. Шюц проследил эту связь и доказал, что прототип научных понятий кроется в пов-седневном знании людей. Он открыл множественность миров, из которых состоит вселенная человеческого существования: жизненный мир повседневности, мир науки, мир художествен-ной фантазии, мир религиозной веры, мир душевной болезни и т. д. Высшее место в иерархии миров занимает повседневность, на основе которой формируются все прочие миры. Каждый из этих миров представляет собой совокупность данных опыта, характеризующуюся определенным когнитив-ным стилем. Ког-нитивный стиль - неповторимый узор, включающий личное отношение к миру, способы решения проблем существования, фор-мы восприятия и осмысления мира и т.п.1

Идеи Шюца получили распространение в 60-70-е годы, став исходным пунктом множества концеп-ций феноменологической социологии (<структурная социология> Э. Тирикьяна, социология знания Бергера и Лукмана, этнометодология Гарфинкеля, когнитивная социология А. Сикурела, многочисленные версии социологии повседневности). Феноменологическая социология (<социология знания>) в лице П. Бергера и Т. Лукмана дает следующий ответ в <Основах знания в повседневной жизни>: <Метод, который мы считаем соответствующим прояснению оснований знания в повседневной жизни, - это феноменологический анализ, чисто описательный <эмпирический> метод>, тяготеющий к <естественным> (natural) данным>2.

В феноменологической социологии, как и во всех прочих ответвлениях понимающей социологии, общество рассматривается не как жесткий каркас, структурирующий вокруг себя множество текущих событий, а как неустойчивое образование, созданное и постоянно воссозда-ваемое в духовном взаимодействии индивидов. Общеродовая черта, объединяющая все эти направления, - сознательное противопоставление количественной методологии позитивизма новых приемов познания, свойственных только гуманитарному знанию, стремление осмыслить социальный мир в его человеческом измерении, в соотнесении с ценностными ориентациями, идеями, целями и мотивами реальных людей.

Общие для всей гуманистически ориентированной социологии идеи о том, что демиургом социальной реальности выступает сам человек, который наделяет смыслом окружающий мир и конструирует его в ходе ежедневного взаимодействия с себе подобными, нашли дальнейшее развитие в двух следующих ответвлениях понимающей социологии - драматургической социологии Эрвина Гоффмана и этнометодологии Гарольда Гарфинкеля.

Эрвин Гоффман, ученик Мида, считается создателем драматургической социологии - одной из разновидностей символического интеракционизма и понимающей социологии. У Э. Гоффмана мир взаимодействия людей - поле игры, замысел которой надо устано-вить посредством социологического исследования. В основе социодраматургической перспективы лежит сравнение повседневного мира с театральным действием.

Социальное взаимодействие он представлял как непрерывную череду небольших драм, которые случаются с каждым из нас и где мы, в качестве актеров, играем самих себя. В качестве драмы могут проявлять себя не только бытовые ссоры, перебранки или конфликты, где всплеск эмоций и страстей достигает, кажется, своего апогея. Любое повседневное событие по сути своей уже есть драматическое представление, поскольку мы, даже в кругу близких, постоянно надеваем и снимаем социальные маски, сами создаем сценарии каждой следующей ситуации и разыгрываем ее по неписаным социальным правилам, созданным традициями и обычаями либо нашим воображением и фантазией. Вступив в конфликт, муж, жена, ребенок или теща упорно держатся предписанных им социальных ролей, которые нередко противоречат их собственным интересам. Отвечая на обвинения жены в том, что муж почти перестал бывать дома и видеть своих детей, он защищается тем, что выставляет себя в качестве хорошего исполнителя роли отца или мужа, а нападая на жену, старается обнаружить у нее такие же ролевые недостатки: она плохая домохозяйка или незаботливая мать.

Любой человек в течение одного дня бывает задействован сразу в нескольких <театрах жизни> - в семье, на улице, в транспорте, в магазине, на работе. Смена подмостков, как и смена ролей, вносит динамику в повседневное существование, оттачивая наш социальный профессионализм. Чем в большем количестве социальных групп и ситуаций мы участвуем, тем больше социальных ролей исполняем. Но в отличие от литературного театра, в <театре жизни> конец пьесы не известен, и ее нельзя переиграть заново. В жизни многие драмы связаны с серьезным риском, иногда с риском для жизни, и большинство из них разворачиваются по неизвестному для актеров сценарию.

Театр жизни имеет собственную драматургию, которая лучше всего описывается философией экзистенциализма. Анализируя пограничные ситуации, где человеку приходится принимать вызов судьбы, решать проблемные ситуации, которые связаны с выбором жить или умереть, Э. Гоффман вторгается в традиционную область экзистенциальной социологии. Экзистенциалисты определяют акт социального действия как свободный выбор человека в пограничной ситуации, т.е. в фатальных обстоятельствах, где индивид либо отстаивает свое право на существование, либо этого не происходит.

Такой взгляд на мир присущ теоретикам экзистенциального менеджмента (Г. Одиорне, П. Друкер), сформировавшегося в США в 60-70-е годы. Одним из его теоретических источников явилась экзистенциальная философия Кьеркегора, Сартра и Камю. Несомненно, данное направление по своим идейным положениям очень близко понимающей социологии в целом и социодраматургии Э. Гоффмана в частности. Движение мысли, которое определяется как экзистенциализм, по мнению Одиорне, является философией, вокруг которой менеджер организует свою жизнь и работу.

Экзистенциальный менеджмент (existencial management) - направление в американской социологии управления, отрицающее правомерность бихевиористских концепций и квантитативных моделей организации. В противовес формально-аналитическим построениям и эмпирическим исследованиям как основному инструменту традиционной школы менеджмента сторонники экзистенциального менеджмента ставят акцент на мир субъективных наблюдений, решений и жизненных ситуаций, не поддающихся эмпирической верификации.

Представители экзистенциального менеджмента, в частности Г.Одиорне, полагают, что существующие научные школы менеджмента слишком упрощенно трактуют сложную, уникальную реальность, в которой вынужден действовать руководитель.

Традиционно в американской социологии утвердился рациональный образ руководителя и возглавляемой им организации. Под разными названиями - модель <экономического человека> Ф.Тейлора, концепция <административного деятеля> Г.Саймона, наконец, современная стратегия планирования персонала, - этот образ описывал реальность одномерного индивида - реальность предписанных ролей и символов. Профессиональная карьера менеджера, социальная структура организации устанавливались заранее во всех деталях, часто без учета конкретной, меняющейся ситуации.

Такого рода рациональная концепция менеджмента оперировала системами с жесткими разделениями прав и ответственности, механическими иерархиями и тотальным механизмом контроля, сводя жизненное пространство индивида до низшей точки нравственного существования - беспрекословного подчинения бюрократическим нормам и стандартам. Однако неэффективность крупномасштабных, линейно-штабных структур стала очевидной уже в начале 60-х годов, а в середине 70-х годов Г.Минтсберг опроверг общепринятые представления о якобы рациональном характере управленческой деятельности.

Построения теоретиков рационального менеджмента хорошо описывают профессиональную деятельность в 500 крупнейших корпорациях США, но малоприменимы к 4,5 млн средних и мелких фирм, продолжительность жизни которых не превышает 7 лет. Но именно последние, численно преобладающие в экономике страны, составляют поле деятельности реально существующего, т.е. <экзистенциального менеджера>, который не столько вписывается в регламентированные структуры, сколько нарушает их требования самым непредвиденным для конкурента образом и благодаря этому достигает успеха. Безопасное существование менеджера, которое гарантировано ему в крупной корпорации, лучше поддается прогнозу и точному математическому описанию. Но поведение человека в рискованном бизнесе с трудом поддается однозначной интерпретации.

Разумеется, наука управления высвечивает те или иные участки <организационных джунглей>, но это лишь небольшие островки ужасающе сложной реальности, где каждое мгновение приходится решать, действовать, делать непредсказуемые выборы и бороться за существование. В идеале создать сколько-нибудь полную и адекватную теорию нельзя, поскольку поступки менеджера протекают как бы в <пограничных ситуациях>. Первая из них заключается в том, что, не успев выйти из одной критической ситуации, руководитель немедленно попадает в другую, еще более сложную. В постоянно меняющейся обстановке со множеством переменных число трудностей явно умножается именно потому, что часть их уже преодолена. Менеджер пытается опереться на свой прошлый опыт, однако новые ситуации требуют иных решений. Экзистенциальный менеджер подобен Сизифу, которому сопутствует неудача в тот самый момент, когда камень с великим трудом доставлен к вершине.

В конкурентной борьбе никто не может знать единственно верного пути к удаче, она, как и беда, застает человека врасплох. По мнению сторонников экзистенциального менеджмента, деловая удача - это чистая случайность, нечто вроде выигрыша в лотерею. Чтобы как-то управлять фортуной, <сильные мира сего> идут на махинации, сделки или подтасовку фактов. Но все это - нормальные <правила игры> в неподдающемся планированию мире бизнеса, в мире, где всеобщий конфликт между ограниченными ресурсами и неограниченными притязаниями людей порождает у менеджера неустранимое чувство вины (четвертая <пограничная ситуация>). Совершив однажды выбор в пользу одного поступка, он обречен на то, что, наряду с успехом, его ждут неудачи. Чувство вины априорно, предзадано человеку.

Заключительным аккордом выступает, по мнению Одиорне, смерть менеджера - последняя возможность <не быть>. Осуществляя свой жизненный проект, человек постоянно должен помнить, что сам он смертен, но организация, которой он отдал всего себя, сохранится и после него. Как социальный институт или обезличенная рациональность, организация бессмертна. Поэтому время для экзистенциального менеджера не есть ординарная шкала, поделенная на прошлое, настоящее и будущее. Время составляет суть внутреннего бытия человека, и если он не наполнит вот эту секунду, этот момент содержанием финального выбора (смертью), то потеряет себя в столпотворении разорванных фрагментов.

Этнометодология представляет собой такую разновидность понимающей социологии, которая сосредоточила свое внимание не на философских вопросах бытия и познания, как это делала феноменологическая социология, а на вполне конкретных данных этнографии и социальной ант-ропологии, но также препарированных под своеобразным философским ракурсом. И хотя этнометодологи во главе со своим лидером Г. Гарфинкелем не задавались глубокомысленным вопросом о том, что есть реальность, они с не меньшим философским упорством пытались выяснить, при каких обстоятельствах и почему мы считаем вещи реальными, действительно существующими. Иными словами, во главу угла они поставили проблему <расколдовывания> структуры повседневной реальности и способов, какими мы, простые люди, творим ее в своей ежедневной жизнедеятельности.

Как известно, методы этнографии и культурной антропологии были сформированы под специфику изучаемого объекта - быта и образа жизни примитивных племен, среди которых ученые проводили полевые исследования. Так продолжалось более ста лет, пока в 1967 г. Г. Гарфинкель, написавший книгу <Исследования по этнометодологии>, не попытался перенести на современное цивилизованное общество процедуры, применявшиеся антрополо-гами при изучении примитивных культур.

В результате проблематичным стало то, что ни у кого и никогда не вызывало никакого сомнения. Сотни лет ученые считали, что нужно изучать те процессы и структуры, которые существуют в социальной реальности и обусловлены ею. Действительно, манера поведения, язык, форма одежды, образ жизни любого человека, скажем инженера или предпринимателя, определяются его социальным, в частности классовым, положением, т.е. социальной реальностью. Но Г. Гарфинкель подставил под сомнение самую социальную реальность. С этой целью он перевернул традиционное социологическое анкетирование и интервью. Если обычный социолог стремится задавать простые и понятные респонденту вопросы, чтобы получить четкую и ясную информацию о том, где он, к примеру, проводит свой досуг или какие газеты читает, то <необычный> социолог Гарфинкель намеренно ставил опрашиваемых в тупик, задавая <дурацкие> вопросы. Так, например, Гарфинкель спрашивал юношей, почему они придерживают дверь, пропуская вперед девушку. Большинство студентов (а он, как и многие другие американские социологи, чаще всего именно их и опрашивал) отвечали: <Я считал, что такова формула учтивости и способ выказать девушке свое уважение>. Подобные ответы не устраивали исследователя, ибо интерпретировались им как стереотипы массового сознания, которые, не задумываясь над содержанием, отражают то, что считается само собой разумеющимся.

Но двери придерживают также перед пожилыми людьми, инвалидами и детьми. В этом случае этикет учтивости не действует. Этим категориям населения помогают потому, что они беспомощны. Возможно, здесь действует какая-то иная социальная причина, нежели в первом случае. Задача этнометодолога - проникнуть за уровень поверхностного впечатления и выяснить глубинные механизмы формирования социальной реальности. Может оказаться так, что юноша, придерживающий перед девушкой дверь, только прикрывается этикетом вежливости, отвечая на вопрос анкетера, а на самом деле, в глубине своего подсознания, автоматически зачисляет ее в разряд беспомощного населения. В таком случае в нем действуют мотивы превосходства сильного пола над слабым, заложившие фундамент патриархата. Правда, причиной поступка могут быть мотивы ухаживания юноши за девушкой, поскольку и во множестве других ситуаций, например подавая женщине пальто, мужчина делает для слабого пола то, что он не сделал бы для сильного.

В другом эксперименте Гарфинкель просил студентов, чтобы они, в очередной раз отобедав дома, не благодарили родителей, а расплатились с ними деньгами. Ученому важно было знать реакцию опешивших родителей, которые, попав в необычную ситуацию, обнаруживали те спрятанные в глубь подсознания мотивы, правила, установки, которые формировали их поведение.

Если в первом случае Гарфинкеля интересовали социальные нормы, формирующие отношение между полами, то во втором - речь шла об отношениях между группами разновозрастных родственников.

Поставить партнера в экстремальную ситуацию и таким способом выяснить скрытые реакции - общая для этнометодологов процедура <всматривания> в социальную реальность. Тот же Гарфинкель неожиданно приближал свое лицо, почти утыкаясь в нос говорящим, и следил за их реакциями. Одни обвиняли его в сексуальных домогательствах, другие предлагали обратиться к психотерапевту. Но главное было достигнуто: разрушалась обыденная структура ситуации.

Разрушение привычных норм общения происходит и в том случае, когда культурные нормы одной нации вторгаются в обычаи другой. Известно, что у немцев и голландцев вполне естественно, когда в ресторане мужчина и женщина поровну делят счет и расплачиваются каждый за себя. Но стоит, не предупреждая о том партнера, англичанину или русскому повести себя тем же манером, например мужчине предложить женщине заплатить за себя самой, как возникает полное замешательство. Разрушаются привычные стереотипы восприятия и оценки социальной реальности. Возникает вопрос: зачем вообще нужно нарушать привычные устоявшиеся структуры повседневных взаимодействий? Разве именно повседневность не является ясной и прозрачной сферой жизни, не требующей рефлексивного рассмотрения? Однако эта ясность кажущаяся. Повседневность кажется ясной не потому что отрефлексирована, а потому что ускользает от рефлексии. <Обычную жизнь> не анализируют до тех пор, пока ее не нарушит какое-нибудь из ряда вон выходящее событие. Столкнувшись с таким нарушением, <повседневные деятели> стремятся прежде всего <нормализовать> ситуацию, ввести ее в рамки повседневности и лишь после этого приступают к исследованию нарушившего ход нормальной жизни фактора, который уже интерпретируется как нормальное, повседневное явление.

Этнометодологу важно не то, как смущался испытуемый, а то, как он выкручивался из неожиданной ситуации. Редко кто воспринимал ее с юмором. В большинстве случаев следовали стереотипные реакции, например: <Ты что, сошел с ума?> или <Вы явно шизофреник?> Так реагирует подавляющая масса нормальных людей на ненормальные ситуации. Но именно эту <нормальность> и фиксирует социолог. Он получает ответ на исходный вопрос: как люди формируют нормальную (читай: стереотипную) социальную реальность.

Метод провоцирования и разрушения привычных структур повседневности, несомненно, расширил горизонт познания в гуманитарных науках. Он выходит за рамки привычных анкетных опросов, свойственных традиционной социальной науке (не только социологии, но также антропологии, психологии, экономике, социальной психологии).