Глава третья Норман Кларк 1 страница

Когда 11 декабря 1941 года США объявили войну Германии и Италии, Норман Кларк не стал дожидаться повестки, а сам явился на призывной участок с требованием призвать его на военную службу. Спустя буквально несколько дней он был приведен к присяге и направлен в Норфолк в интендантскую службу, обеспечивавшую поставки в Европу по ленд-лизу.

Это было, конечно, не совсем то, о чем мечтал Кларк. В его обязанности входило следить за правильностью и качеством упаковки коробок и контейнеров, которые потом загружались в трюмы кораблей и отправлялись в воюющую Европу. Энергия и честолюбие Кларка требовали большего — боевых действий, военных операций, стремительных схваток с врагами и конечно же победных шествий, чтобы девушки бросали цветы мужественным освободителям.

Упаковывая коробку за коробкой, он писал рапорт за рапортом. В конце концов, его направили в офицерскую школу в Чарлстоне. По выпуску из нее он получил звание лейтенанта, но довольно долгое время в этой самой школе вынужден был заниматься обучением новобранцев.

Только в начале осени сорок второго года Кларка перевели в Пенсильванский пехотный полк, который вскоре и принял участие в высадке англо-американских войск в Северной Африке. А позже, летом сорок третьего, Кларк принял участие в знаменитой операции, в ходе которой англичане и американцы захватили Сицилию. К этому времени он был уже бравым воякой.

После сицилийской операции, где Кларк был в первый раз ранен, его вновь отправили в Америку. «Сослали», — как выразился он сам позже. Его опыт понадобился опять же для подготовки новобранцев, которой он и занимался в Уилмингтоне. Соединенные Штаты начали серьезную подготовку к открытию второго фронта.

Однако именно благодаря своим географическим перемещениям Кларку удалось принять участие едва ли не во всех наиболее значительных военных операциях англо-американских войск. В том числе и в знаменитой высадке в Нормандии, ознаменовавшей собой открытие долгожданного второго фронта.

Кларк вступил на территорию Франции в составе Хартфордского полка. Командир третьего батальона, в котором служил Кларк, капитан Мерритт позже рассказывал, что для него самым главным воспоминанием о тех днях во Франции было сражение за плацдарм около моста через реку Орн у Грембоскского леса. На самом деле эта операция батальона служила лишь отвлекающим маневром.

Против батальона выступали части двести семьдесят пятой немецкой пехотной дивизии. Этот плацдарм стал буквально кладбищем для батальона. Сам Кларк признавался позже, что в течение сорока восьми часов он был совершенно уверен, что ему пришел конец.

Естественно, по прошествии долгого времени бывшие солдаты рассказывают множество историй, случившихся во время боевых действий. Иногда эти рассказы напоминают байки рыболовов, кто какую огромную рыбу поймал. Или охотничьи истории — где убитый барсук превращается в разъяренного медведя, а скромная, чуть ли не домашняя утка — в стаю диких перепелов. Но все же, когда многие люди рассказывают эти байки про одного и того же человека, создается впечатление, что уж во всяком случае какие-то основания для подобного мифотворчества имелись.

Про Нормана Кларка таких историй сохранилось множество. Один бывший рядовой из его взвода вспоминал, например, как Кларк с несколькими бойцами, оседлав трофейный немецкий мотоцикл, вырвался вперед и залег на опушке леса. Совершенно неожиданно перед ними появился огромный немецкий «тигр». Кларк, однако же, не испытал слишком большого ужаса. То есть — он вообще не испытал ужаса. Но по причине самой тривиальной.

Дело в том, что он с детства не пил спиртного. Однажды в детстве он попробовал его, за что был жестоко отцом выпорот. А здесь денщик капитана Мерритта, увидев, что лицо Кларка приобрело слишком бледный оттенок, сунул ему в руки бутылку виски. Отчаянно приложившись к ней, Кларк уже ничего не боялся. Мало того, он совершенно не знал, как управлять мотоциклом. Пришлось ему осваивать мотоцикл прямо на ходу. А тут еще этот немецкий танк!

К счастью, у него было с собой противотанковое ружье. Он прицелился, дважды выстрелил и дважды попал.

Кстати, по многочисленным свидетельствам Кларк уже тогда восхищал однополчан знанием иностранных языков. С французами он говорил по- французски.

В знании немецкого его товарищам пришлось убедиться в первый раз, когда позиции батальона находились в непосредственной близости от немецких окопов. До них долетала жуткая немецкая брань в их адрес. Подмигнув соседям по окопам, Норман выдал такие громкие тирады в сторону немцев на немецком языке, что те ошарашенно замолчали. Когда Норман перевел товарищам свои слова, те долго и весело ржали.

Один однополчанин Кларка позже вспоминал, что однажды спросил Нормана, кем тот будет после войны. Кларк с абсолютной уверенностью ответил, что он будет миллионером.

Другой однополчанин, капрал Портер, в интервью газете «Ивнинг пост» сказал о Нормане Кларке загадочную, на первый взгляд, фразу, что этот парень мог бы даже продать песок арабам.

После отправки на переформирование батальона по приказу командира полка генерал-майора Бэлла Кларк некоторое время служил переводчиком при штабе полка, а также в лагере военнопленных в Амьене. После чего отправился с остатками своего батальона в Бельгию, где получил отпуск, который использовал для поездки в Париж.

Здесь ему, как он признавался позже, несказанно повезло. Во-первых, он встретился с генералом Фростом, который в Сицилийской кампании командовал полком, где тогда служил Кларк. В то время Фрост был еще только полковником. С Кларком, который командовал взводом, их сблизила любовь к шахматам.

Встреча в Париже была очень удачной шахматной комбинацией, как бы подстроенной самой жизнью. Генерал Фрост в Париже заведовал армейской разведывательной службой. С этих пор и до конца войны Кларк стал служить по этому ведомству. Он получил право носить как военную форму, так и гражданское платье, по своему желанию.

Этот род службы, а также знание языков и сосредоточение тогда на европейском театре военных действий множества людей, уже тогда влиятельных в политике, а также тех, кому только предстояло играть заметную роль в самые ближайшие послевоенные годы, дали Кларку возможность познакомиться с теми, с кем он будет дружен потом долгое время.

С теми, через кого он приблизится к святая святых американского общества. Общие военные воспоминания как никакие другие сближают людей.

Даже после длительной фашистской оккупации Париж все равно оставался Парижем, самым романтическим городом в мире, где даже военные становятся похожи на художников.

Здесь, в одной французской семье, которая, как и многие другие, с огромным удовольствием и любовью привечала победителей, Норман Кларк познакомился с Коко Шанель. Неожиданно они подружились — в них было что-то общее. Авантюрная жилка, экстравагантность самого хорошего тона, любовь к свободе и независимости, а также к красивым вещам и людям.

Великая Мадемуазель была широко известна во всем мире. Это была фантастическая женщина, а не просто признанный модельер. Коко Шанель создала не только новый облик, но и новый тип женщины. Не случайно в течение многих лет она как бы являлась центром притяжения для нескольких поколений женщин. Она сняла с женщины корсет, дала ощущение самостоятельности и независимости...

Сама Шанель говорила, что победу ей принесли здравый смысл и очень простые вещи. За что бы ни бралась Шанель, она во все вносила новые мотивы. Ее знаменитые духи «Шанель № 5» стали едва ли не важнейшим событием в истории парфюмерии двадцатого века. Шанель отказалась от традиционных цветочных запахов, изобретя состав, в который вошло восемьдесят ингредиентов. Это была свежесть целого сада, но в ней нельзя было разгадать запаха ни одного конкретного цветка. Эта деталь особенно восхитила молодого Нормана Кларка.

Шанель первая смешала драгоценные камни с поддельными, введя бижутерию в обиход каждой женщины. Это совпадало с идеей Кларка о создании нового типа газеты, в которой бы сочеталось все, что считается несочетаемым, — от биржевых новостей и новинок литературы, до светских сплетен и криминальной хроники.

Размахивая руками, Кларк рассказывал Коко о своей идее, в которой Коко не заметила ничего особо нового, но решила про себя, что она просто чего- то не понимает и что этот американец еще завоюет мир, в том числе и мир моды. Не без ее участия. Но это все будет потом, после войны.

Она никогда не уточняла, что именно она делала во время оккупации по инструкции некоего английского полковника.

В Париже говорили, что Шанель выпуталась с помощью денег. И также говорили, что благодаря покровительству Вестминстера, личного друга Черчилля, который якобы заступился за нее.

Норман Кларк, будучи уже близок к американской разведке, которая в то время тесно сотрудничала с английской, знал, что дело вовсе не в покровительстве высокопоставленных любовников и не в деньгах, а в том, что Коко Шанель действительно играла не последнюю скрипку в действиях англичан на оккупированной немцами территории Франции.

Норман на всю жизнь запомнил слова Шанель, сказанные ему в одну из их первых встреч: «В двадцать лет ваше лицо дает вам природа. В тридцать его лепит жизнь. Но в пятьдесят вы должны сами заслужить его».

В том, 1944 году, Коко Шанель было уже около шестидесяти, Кларку — двадцать семь. Ни он, ни она не предполагали, что их дружба продлится долгие годы и что Норман Кларк станет именно тем американцем, кто возродит ее имя в 1954 году.

Всю деятельность Кларка в Париже окружал ореол таинственности. Возможно, и Коко Шанель первоначально привлек именно этот запах тайны. Но не только ей эта таинственность была заметна. Он любил показывать пропуск, выданный американской военной администрацией:

«Предъявитель сего, № 12947511, лейтенант Норман Кларк, является американским военнослужащим и имеет право находиться в Париже и носить любую военную форму, а также гражданскую одежду».

В связи с успехами русских на Восточном фронте, а также с тем, что открытие второго фронта было столь затянуто, союзники не без основания опасались коммунистического восстания в своих рядах. Норману Кларку и было поручено изучить реальность подобного нежелательного развития событий.

Кларк наряжался то в морскую форму, то в форму майора-десантника, то в спецовку рабочего. Помимо всего прочего, этот маскарад доставлял ему истинное удовольствие. Что же касалось возможности коммунистического восстания, то Кларк в своих донесениях командованию вынужден был констатировать, что слухи и домыслы об этом, мягко говоря, сильно преувеличены.

Был даже план забросить его в немецкий тыл с парашютом, чтобы он собрал и передал сведения о подготовке вермахта к обороне. Но по каким-то причинам план этот не осуществился.

Чуть позже Кларк получил назначение в четвертый батальон Норфолкского полка, который должен был принять участие в грандиозной операции «Пландер». Эта операция имела в виду последний серьезный рывок, благодаря которому союзники должны были очутиться на другом берегу Рейна.

Была уже весна 1945 года. Поля сражений превратились в грязное месиво, и операция растянулась на целых пять недель. Пять грязных, долгих недель.

Но Кларку не суждено было принять участие в ее завершении. Он был ранен в атаке на деревню Риде по дороге на Бремен и отправлен в Фонтенбло, где размещался военный госпиталь.

После ранения ему был предоставлен отпуск — он даже имел право отправиться в Штаты. Он, однако, предпочел провести свой отпуск в Париже.

Париж был беден, но, как всегда, прекрасен.

Вечерами Кларк ходил по клубам и маленьким театрам, которых так много в районе Елисейских полей, а днем, как он сам всем объяснял, «от нечего делать» стал изучать русский язык. Война была окончена, но со всей серьезностью встал вопрос о послевоенном устройстве мира.

В июне сорок пятого Кларк был направлен в Берлин в составе передового отряда, высланного для принятия американского сектора Берлина от Советской Армии. В задачу Кларка входило размещение его батальона в Берлине. Как он позже вспоминал, ему приходилось трудиться не покладая рук, чтобы привести казармы в божеский вид. Прежде в казармах размещались советские войска и оставили их «в омерзительном состоянии».

Знание языков и здесь сослужило Кларку хорошую службу. Вскоре его назначили адъютантом при военной администрации, разместившейся в берлинской тюрьме Шпандау. Это была ответственная работа, но ему приходилось слишком много сидеть в кабинете, что не соответствовало его бурному темпераменту.

Западный мир, взбудораженный победой, предавался безграничному восторгу, для которого, по мнению Кларка, не было никаких оснований, во всяком случае, именно об этом он писал своим друзьям в Америку. Он считал, что в Потсдаме было достигнуто очень немногое. Вскоре была сброшена бомба на Хиросиму.

Немногие тогда понимали, что Парад Победы союзников, проходивший в Берлине 7 сентября, состоялся уже в ином времени — наступил ядерный век.

Кларк оставил службу в военной администрации и вернулся снова в свой батальон. Дни его проходили в суетных, но не сверхобременительных заботах об устройстве быта военнослужащих батальона.

В сентябре Кларка назначили офицером разведки батальона. Но вскоре стало известно, что батальон отправляют из Берлина. Кларку пришлось приложить немалые усилия, чтобы, получить назначение в разведывательную службу американской зоны. Это дало бы ему возможность претендовать на должность чиновника по связям с разведкой в Контрольной комиссии. Эта должность была гражданской, но предполагала большие полномочия, а также солидное жалованье. В конце концов на исходе осени сорок пятого он приступил к новой службе — в качестве следователя разведки.

Кларк занимался расследованием по делам немецких военных преступников, не самых крупных, но довольно значительных. В том числе в его ведении находились документы, касающиеся так называемого «завещания Гитлера». Кларк также принимал участие в розыске и задержании некоторых из военных преступников.

Но самым важным для будущего Кларка были контакты с немецкими учеными, занимавшимися военными проблемами и разработками. Этот контакт с людьми науки положил основу будущему богатству и процветанию Кларка. Он понял, что наука — главная движущая сила прогресса. От того же, кто дает на нее деньги, зависит, в какую сторону наука будет развиваться: будет ли она работать на благо человеку или во зло ему. В будущем Кларк вкладывал огромные средства в самые разные отрасли науки, и это давало свои потрясающие плоды.

Генерал-майор Фрост предложил ему остаться в кадровой армии или же возглавить все кинопроизводство и кинопрокат во всей американской зоне Германии. Однако Кларк отказался и от того, и от другого. Он не связывал свою будущую жизнь и карьеру с армией. Он метил выше. У него был свой путь. Этот путь вел к самой вершине власти.

Весной сорок шестого года он получил назначение в Берлинский отдел контроля над информацией в Контрольной комиссии по Германии. Практически это значило, что он назначается главным цензором возрождающейся свободной прессы Берлина.

Осенью, когда до демобилизации Кларку оставалось прослужить всего несколько месяцев, его карьера чуть не рухнула.

И русские, с одной стороны, и западные державы — с другой, стремились установить свое политическое господство над Берлином. Русские конечно же считали, что Берлин принадлежит им. Однако западные державы с этим никак не хотели согласиться.

На двадцатое октября сорок шестого года были назначены выборы в городское собрание, исход которых должен был определить, отойдет ли Берлин полностью в русскую зону или будет разделен. Союзные державы имели право посылать своих представителей для наблюдения за свободой проведения выборов в другие зоны. Кларка назначили американским представителем в советском секторе.

Кларк настолько явно подыгрывал социал-демократам, снабжая их деньгами и бумагой для предвыборной кампании, что это вызвало возмущение не только берлинских коммунистов, но и советской стороны. Однако дело путем переговоров между русскими и американцами замяли. Хотя Берлин все равно был разделен на Восточный и Западный.

Но самое удивительное, что даже после этого. когда русские должны были его прямо-таки возненавидеть, он все равно часто бывал в советской зоне, встречая там радушный прием. Для столь частых посещений были, конечно, и служебные надобности, но сам Кларк по большей части объяснял эти визиты горячим желанием усовершенствовать русский язык. Он делал в нем заметные успехи.

Тогда же он познакомился не только с крупными политическими деятелями, которые станут играть заметную роль в послевоенной американской политике, но и с немецкими политиками и предпринимателями, которые не запятнали себя сотрудничеством с Гитлером и получили возможность развивать свое дело.

Глава четвертая ВСЕ ДАЮТ СОВЕТЫ

1 августа 1994 года

Позволив себе хорошо выспаться, я появился на работе только в десять часов. Верочка, кажется, сменила прическу. У нее просматривались кокетливо выстриженные виски вместо обычных, по прямой линии подстриженных волос.

— Доброе утро, Вера Игоревна! Вам очень идет новая прическа, — галантно поздоровался я.

— Спасибо... — Верочка даже покраснела от удовольствия.

Н-да, надо бы почаще делать комплименты женщинам, а особенно — подчиненным.

— Почему же вы не загорели, Александр Борисович?

— Купались исключительно по ночам. В свободное от работы время, — с напускной строгостью сказал я.

— А у вас там в кабинете такое происходит! — Верочка картинно схватилась руками за голову.

— Что такое? — еще более строго спросил я.

Верочка захихикала:

— Зайдите, сами увидите.

Казалось, ей доставило огромную радость появление на моем лице растерянности. Что она там, собаку, что ли, привела? Или кролика? Или удава? Что Ломанов уже там, я совершенно не сомневался.

Так... Уж этого я абсолютно не ожидал! В моем кабинете раздевали женщину...

Причем двое — Ломанов и Грязнов, при всех своих недостатках вполне благовоспитанные люди. Они раздели ее до полного уже почти неглиже. Лишь тонкие кружевные трусики еще держались на ее бедрах...

Единственное, что хоть немного оправдывало моих коллег, это то, что женщина им проигрывала. Мало того — сама охотно соглашалась вместо денег ставить на кон детали своего туалета.

Играли они в покер.

— Что ж вы так бедную-то женщину? — возмутился я.

— Обижаешь, господин начальник, сама захотела, — без тени оправдания заявил Слава Грязнов. — И добавил: — Когда она с нас пиджаки и часы снимала, что-то не было у нас защитников от ее произвола. А как мы выигрывать начали, так один за другим адвокаты повадились. Гуманисты, понимаешь ли. То Верунчик соратницу по половому признаку защищать взялась, а то сам, понимаете ли, блюститель законности господин Турецкий явился не запылился.

— Ну ладно, ладно, не ворчи, а лучше выключай компьютер. А то зайдет кто, стыда не оберешься — чем в рабочее время народ занимается.

Ломанов с сожалением вырубил свой компьютерный стрип-покер. На лице Грязнова еще какое-то время оставались следы неравной борьбы в виде горящих взоров, которые он то и дело бросал в сторону темного экрана.

— А теперь-ка, Слава, докладывай, что ты узнал, пока мы нежились на севастопольских пляжах.

— Да, вам хорошо. Море, женщины. Настоящие. А Грязнову остается в Москве по жаре рыскать да компьютерных баб раздевать...

— Да будет тебе, Слава, не прибедняйся. Давай ближе к делу, как говорил Мопассан.

— В общем, так. — Грязнов стал почти серьезным.

Он отвернулся от экрана компьютера окончательно. Тем самым повернувшись к Турецкому лицом, а к лесу, соответственно, задом.

— По тому отпечатку пальчика, что обнаружили на телефоне убитой балерины, кое-что смогли уже выяснить. Запросили центральную картотеку. Там пошукали и разыскали хозяина пальчика. Один только раз он попадал в сферу наших интересов, как подозреваемый в убийстве. Дело было так.

Грязнов поудобнее уселся на стуле. Он был уже совсем серьезен:

— Леонид Волобуев проходил как подозреваемый по делу об убийстве гражданина Сеничкина Сергея Петровича в городе Владимире. Этот Сеничкин возвращался с работы домой. Когда он вошел в арку соседнего с его собственным дома, на него кто-то напал. Ударили по голове чем-то тяжелым. Сама травма не была смертельной, но место было глухое, а время позднее. Вдобавок стояли крепкие морозы. Как говорится, мороз-воевода дозором пометил владенья свои.

Валерия Петровна выглядела сегодня лет на тридцать семь. К хорошей погоде с переменной облачностью, привычно отметил я про себя.

— Проходите, пожалуйста, Александр Борисович, у Константина Дмитриевича никого нет.

— А сам-то он на месте? — неловко пошутил я.

Она заулыбалась, видимо, шутка пришлась ей по душе.

— Привет курортникам! — Костя сделал соответствующий жест рукой, словно встречая в аэропорту иностранного гостя. — Как отдыхалось?

— Вот в официальном рапорте все изложил. — Я протянул ему бумаги.

Он, мельком взглянув, отложил их в сторону.

— Ну а так, в двух словах, не расскажешь?

— Именно в двух-то и расскажу. Все молчат как морские рыбы, а майор из особого отдела советует искать концы в Москве. Я понял так, что все материалы с яхты Кларка прибрали к рукам ребята из внешней разведки.

— В Москве, в Москве, в Москве... — задумчиво протянул Меркулов, и я подумал, что Костя в этом году так, наверное, и не выберется в отпуск.

Как, впрочем, и в прошлом. И это не проходит даром — вид у Кости был усталый. Но я знал о его потрясающем умении в случае необходимости или опасности мгновенно и действенно мобилизовывать все силы организма. Тогда из человека, не отдыхавшего несколько лет, он, как по взмаху рукава опытного волшебника, моментально мог превратиться в бодрого и чуткого оперативника.

— Да, в Москве, — продолжил я свою краткую речь, — они же, сдается мне, и охраняют всеми силами доступ к какой бы то ни было информации. Грех, конечно, предполагать, но у меня создается

впечатление, что и к паре севастопольских убийств, то есть Сотникова и некоего «Васи», тоже они руку приложили. Смотри, Костя, как все мило и по-домашнему: сначала Вася убирает Сотникова со второго захода, а потом убирают Васю — с первого. И похоже, что это наши, а не хохлы.

— А что украинцы? — заинтересовался Меркулов.

— Ну, те мне хвост привесили. Пышный, лисий, но такой непрофессиональный, что пришлось ребятам популярно объяснить, что они не правы.

— Надеюсь, ничего лишнего себе не позволил? Международного скандала не будет? — усмехнулся Меркулов и погрозил мне пальцем, словно нашкодившему не в первый, но и не в последний раз ребенку.

— Да нет, Костя. Просто одному нос прищемил. В буквальном смысле. Так что дело покрыто черным мраком. Теперь надо попробовать зайти с другой стороны. Историей Кларка занимается у меня Ломанов, да и я потихоньку вчитываюсь. Загадочная фигура, ох загадочная! Русский язык, например, начал изучать во время войны. К чему бы это? Вот как раз сегодня я должен встречаться с сотрудником американского посольства Стивеном Броуди. Похоже, что этот парень из тамошней конторы. Побеседуем, пообедаем.

— В «Метрополь», поди, идете?

Да нет, он, похоже, эстет. В ЦДЛ... А завтра я договорился встретиться с этой американской девочкой. Внучкой Спира. Чувствую, что надо заходить с тылу, из Америки. Вполне возможно, Костя, что придется нам и туда слетать, за океан. Потянет наше ведомство такие расходы?

— Ну, если ты не в Лас-Вегас собираешься, на рулетке играть, а по делу и обратно, то потянет, — уверенно ответил Меркулов.

— Спасибо на добром слове. Другое соображение. Есть ли у нас какие-то возможности воздействия на Службу внешней разведки? Неформальные такие? И очень осторожные. Меня через Филина уже практически впрямую предупредили, чтобы не совал нос в их дела.

— Надо будет, найдем, — твердо сказал Меркулов. Он вышел из-за своего монументального стола и зашагал по залитому солнцем монументальному кабинету. Его тень то удлинялась, то становилась совсем крохотной. Благо шагать Косте было где. В его бесконечном кабинете вполне можно было устраивать деревенские танцы.

— Можно через Администрацию Президента или через Службу охраны. У меня с ними хорошие отношения. А СВР они не очень любят. Потом, не забывай, что есть еще замечательное армейское ведомство под названием ГРУ. Там у меня старые связи. Слушай, Саша, может быть, стоит обеспечить вашей следственной бригаде охрану и прикрытие?

Меркулов наконец перестал шагать, остановившись вместе со своей трансформирующейся тенью у широченного подоконника. Он смотрел в окно и задумчиво ощупывал землю в цветочном горшке. Создавалось впечатление, что больше всего на свете его сейчас заботят проблемы ухода за домашними растениями. А про охрану он спрашивает меня так, между прочим. Выдалась вроде минутка свободная, отчего бы и о Турецком не позаботиться?

— Ты представляешь себе картиночку: наша «вольво», перед ней гаишный «форд» с мигалкой, а позади автобус со спецназовцами. Едем, народ пугаем, тайны по пути открываем. Одну за другой. Щелкаем как грецкие орехи.

— Ладно, Саша, ты не ерничай, я так, на всякий случай. Дело-то серьезное.

— Когда же они у нас несерьезными были? — усмехнулся я.

Меркулов согласно кивнул, изучая все тот же кактус на своем подоконнике. И далась ему эта колючка!

— Другое дело, что здесь как-то все на геополитику замыкается. Мне тут Филин такую лекцию на эту тему прочитал. Но я ж тебе рассказывал...

— Да-да, я по твоему примеру тоже образовываться стал. Тут пять часов подряд беседовал с одним помощником Президента. И все на эти темы. Он мне все буквально на пальцах объяснил.

О, наконец-то! Меркулов оторвался от своего растения пустыни, словно убедившись, что хоть тут, в мире зеленых насаждений, тихо, спокойно и по полочкам разложено. Фикус не стремится в розы, а кактус не прикидывается ландышем. Цветы все-таки откровеннее и честнее большинства людей... Особенно такие, как кактусы. Они всегда готовы к защите и не скрывают этого.

В общем, все это выглядит примерно так. Насколько я понял. Когда на рубеже восьмидесятых — девяностых рухнул Восточный блок, то во всем мире была по этому поводу радостная эйфория. Всем казалось, что «холодная война» позади и что ее выиграл Запад. Однако все получается не совсем так. Точнее, совсем не так. Североатлантический блок, а попросту — НАТО, оказался единственной фундаментальной силой, на которой держится Европа. Но он в гордом одиночестве этой нагрузки не может осилить.

Совершенно незаметно вошла, видимо, Валерия Петровна с чайным подносом. Иначе откуда бы вдруг перед нами на столе возникли стаканы с чаем и тарелки с аппетитнейшими булочками?

— Получается, что вместе с Восточным блоком были разрушены основы европейской и даже мировой структуры. НАТО заигрывает сейчас с Польшей и другими восточно-европейскими странами. Но Россия, понятно, с этим не может примириться.

— А чем же тогда была так хороша ситуация, в которой мы с Западом стояли по разные стороны баррикад?

Дело в том, что при всем идеологическом противостоянии после войны мир был на удивление стабилен. Все договоры между державами-победительницами были сформулированы четко и хорошо работали. Не было двусмысленности, была во всем достаточная ясность. СССР, США, Франция и Великобритания все вместе были гарантами стабильности в мире. Костя взял четыре булочки с тарелки и выстроил их в ряд перед собой. В такой интерпретации булочки олицетворяли собой не что иное, как великие мировые державы. Думаю, Валерия Петровна была бы довольна таким применением продуктов. Не совсем по прямому назначению, зато весьма и весьма почетно.

— Отпадение или исключение одной из держав означало нарушение равновесия. В этом никто не был заинтересован. Все это создавалось с расчетом на поколение вперед и закрепляло результаты победы в чудовищной войне. Четко были определены и сферы влияния. Даже военные блоки на самом деле охватывали лишь те зоны, которые были закреплены за каждой из сторон. Все было поделено, новый скорый передел не грозил. Поэтому вся внешняя идеология была лишь надстройкой над этой прочной основой. Но благодаря противостоянию между НАТО и Варшавским Договором эта система начала потихоньку разрушаться.

Меркулов разрушил ровный строй булочек, изолировав и надкусив одну из них. Очевидно, это был СССР.

— Блоки играли даже не столько военную, сколько общеполитическую роль. НАТО стало структурой, в системе которой готовились кадры для всего Запада. Варшавский Договор отчасти выполнял ту же роль, но в нем раньше начали развиваться внутренние противоречия. Яблоко оказалось червивым, а червяк прожорливым. СССР уже не выдерживал дальнейшего наращивания военного потенциала.

Словно в доказательство слабости СССР и его неспособности гнаться со всех ног неведомо куда, бряцая оружием, прежде лишь надкусанная булочка оказалась съеденной суровым прокурором уже

больше чем наполовину и сослана на дальний край стола.

— Наша экономика была близка к кризису. Надеюсь, еще не забыл, это происходило на наших глазах — вся Россия в Москву за колбасой стала ездить. Собственно, последней каплей был Афганистан, который слишком явно доказал слабость нашей грандиозной военной машины. Последняя капля оказалась самой мутной и самой вонючей.

Меркулов опять встал и стал шагать по прежде проложенному маршруту, то есть от кактуса — к двери, и наоборот. Я глотнул чаю и откусил, по моему личному предположению, кусочек Америки. Она оказалась свежеиспеченной и с корицей. Костя тем временем продолжал свою речь: