Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава третья Норман Кларк 3 страница



Я потому не смог сразу вспомнить, что на официальных наших встречах Дудина и вправду выглядела совсем старухой, вот только глаза она изменить не могла. В ЦДЛ она обернулась не то чтобы молодой, но уж сто процентов, что не старухой. Этакая холеная зрелая красотка постбальзаковского возраста.

Ничего себе метаморфозы! Глядишь, если меня еще чем-нибудь стукнут, то я такого навспоминаю! Всей прокуратурой не расхлебать.

Глава пятая «ДЕНЬ КИЛЛЕРА»

2 августа 1994 года

— Доброе утро, Александр Борисович. — Как всегда Верочка уже на месте.

Иногда мне казалось, что она вообще ночует в прокуратуре. Как бы рано я ни пришел, она практически всегда уже на месте.

— Доброе утро, Верочка! Ломанова, конечно, еще нет в наличии?

Верочка заулыбалась:

— Он только что звонил. Но не из дома, а из библиотеки. Сказал, что в библиотеках ради него летний режим работы изменили на зимний.

— Хорошо бы и ради меня хоть что-нибудь изменили, — сказал я и прошел в свой кабинет.

Там уже вовсю трезвонил телефон. Чуть ли не подпрыгивал от нетерпения, захлебываясь механической своей трелью. Кто бы это мог быть, такой деловой, да такой настойчивый, да в такую рань?

Это оказалась Рути Спир. Я машинально ощупал все еще болевшую голову.

— Господин Турецкий! Я, надеюсь, не слишком рано? Я очень извиняюсь, что не смогла вчера с вами, встретиться. Сегодня — выбирайте любое время.

Интересно, она имела в виду, чтобы я сам выбирал время, когда меня будут бить по голове?

— Меня больше устроит вечер. Часов восемь-девять, если для вас это не слишком поздно.

Прекрасно. Я буду вас ждать в своей квартире именно в это время. На сей раз никого лишних не будет. Только Семен Филин, с которым вы прекрасно знакомы. Какой-то у вас голос усталый, — добавила она с участием.

— Голова болит. После вчерашнего, — прямо и открыто ответил я. Честный я все-таки парень. Простой и без всяких там экивоков.

— Знаете, это, наверное, свежий воздух так действует. Когда я после города хоть несколько часов проведу на даче, у меня тоже голова побаливает. Аспирин хорошо помогает, вы аспирин не пробовали?

— Непременно попробую. В следующий раз.

— Вы все-таки берегите себя. — Голос Рути был предельно искренен и столь же сладок. Прямо как натуральный гречишный мед. Мед-то мед, а все же скорее не гречишный, а липовый. Во всех смыслах липовый.

— Обязательно, — столь же искренне пообещал я.

Удивительно трогательная забота. Сначала стучат по голове, а потом советуют принимать аспирин. Что ж, во всяком случае, она мне ясно дала понять, что о моем непрошеном визите на дачу Филина не только догадывается, но и точно знает.

Ну, а уж стукнуть по голове всегда охотника найти можно. Особенно такому доверчивому и простодушному клиенту, как следователь по особо важным делам. Не иначе, это был какой-нибудь охранник филинской дачи, выступающий в роли садовника.

Ну ладно, я им это тоже припомню, хотя и не злопамятный. Но ведь не бесконечно же, есть пределы и моему ангельскому терпению.

— Верочка!

Она появилась в кабинете тотчас же, будто только и ждала, когда я ее позову.

Найдите, пожалуйста, список картин, пропавших из коллекции Кульчинского. Помнится, там должны быть и фотографии.

«Чем черт не шутит», — подумал я.

Верочка принесла толстую папку с тесемочкой, кокетливо завязанной бантиком. Я углубился в изучение коллекции. В списке ни одной работы Кандинского не значилось. Но какой я искусствовед? Потому я и решил просмотреть все фотографии. Сразу отложил в сторону фотографии со скульптур, статуэток и прочего антиквариата. Зато фото картин честно и внимательно просмотрел все до одной.

Картины, которую я видел через окно на даче Филина, там не было.

Тут меня осенило. Не связано ли все это с пропавшей коллекцией Нормана Кларка? Если это вдруг окажется так, то надо поставить свечку в честь моего столь легкого ранения. Вполне могли и пришить. И наверное, были бы правы.

Вообще, эти любители живописи вконец распоясались — то одна коллекция пропадает, то другая. Я не на шутку был возмущен.

Я еще раз позвал Верочку, но уже более официально:

— Вера Игоревна!

Она вновь возникла передо мною в мгновение ока. Это, наверное, и есть тот профессионализм высшего класса, присущий только женщинам, — появляться чуть ли не раньше, чем позовет начальство.

— Свяжитесь, пожалуйста, с Музеем частных коллекций. Возможно, у них есть список работ из коллекции Кларка и фотографии. Насколько я знаю, у них шли предварительные переговоры о передаче коллекции музею.

— Хорошо, Александр Борисович. Будет сделано.

В это время появился Ломанов. Он принес новую кипу материалов по Норману Кларку. И мы с ним погрузились в очередное изучение.

Большую часть работы делал, конечно, Сергей, представляя мне лишь свод наиболее интересных фактов. Но некоторые документы я просматривал и сам — кто знает, иногда с виду незначительная бумажка может пролить свет на то, что хочет спрятаться в самую глубокую тьму.

Что касается Ломанова, то мне иногда казалось, что мыслями он чаще находится в Америке послевоенного десятилетия, чем в Москве середины девяностых...

Незаурядная личность Кларка и вправду завораживала и опутывала своим своеобразным обаянием. А ведь мы имели дело только с мертвыми бумагами. Каково же было его настоящее и реальное воздействие на людей, работавших и сталкивавшихся с ним?

В офисе фирмы «Амальгама» проходило подписание крупного контракта с представителями АО «Лайма», занимавшегося крупномасштабными поставками нефти из Башкирии. Длинноногие девушки в коротких юбках разносили шампанское в высоких фужерах и минеральную воду — для трезвенников и язвенников.

Глава фирмы «Амальгама» Петр Владимирович Несторов, моложавый, с виду преуспевающий бывший комсомольский вожак, протягивал руку председателю правления «Лаймы» Венедикту Васильевичу Файбисовичу, чей отец, Василий Файбисович, был в свое время известным эстрадным куплетистом, про которого по Москве ходило множество анекдотов.

Рассказывали, что в тридцатые годы, когда кончился НЭП и народ уже начал немножко голодать, но привычно молчал, Файбисович-отец однажды вышел на эстраду, весь увешанный муляжами колбас, окороков и сыров. Вышел, стоит и молчит. Минуту молчит, две минуты, три. Наконец, кто-то из публики не выдержал и закричал:

— Файбисович! Почему вы молчите?

— Почему я молчу — понятно. А вот почему молчите вы? — грустно спросил Василий Файбисович.

Венедикт Файбисович имел с властью еще более напряженные отношения, но в плане не столько идеологическом, сколько уголовном. В советское время его дважды сажали за валютные операции. По удивительному стечению обстоятельств его сегодняшний визави Петр Владимирович Несторов именно в те времена работал в отделе ЦК комсомола, занимавшемся административными органами. То есть в те незапамятные времена нынешние коллеги находились по разные стороны баррикад.

Это, однако, не помешало им найти точки соприкосновения во времена постсоветские. Поскольку оба придерживались единого мнения, что деньги не пахнут. А о своем прошлом оба любили иронизировать. Не допуская, правда, иронии со стороны.

Накануне подписания контракта, а именно вчера, Файбисовичу позвонили и предложили подписать тот же контракт, но с другим партнером, некой фирмой «Лотона». Предложение было сделано в мягкой форме, но с намеком, что от подобных предложений не отказываются. Однако Файбисович был не из слабонервных, и такими звонками его пугали уже не раз.

Как, впрочем, и Нестерова, которого об этом «предложении» Файбисович поставил в известность. О фирме «Лотона» Несторов, казалось, и слыхом не слыхивал. Он лишь посоветовал верный способ — усилить охрану.

— Уже сделано. — Файбисович расплылся в улыбке.

Он был необычайно доволен контрактом, собой, шампанским и вообще — жизнью.

Пожав друг другу руки, коллеги по бизнесу договорились в самое ближайшее время непременно встретиться в какой-нибудь неофициальной и непринужденной обстановке. Несторов, взглядом указав на пробегавшую длинноногую диву, многозначительно подмигнул:

— Без жен конечно же, господин Файбисович?

У меня сейчас как раз и нет жены. Одна кончилась, другая — не началась, — по папиной традиции завершил дело шуткой Файбисович.

В сопровождении трех молодцев-мордоворотов, как он их сам ласково величал, Файбисович вышел к машине.

Никого подозрительного в обозримой перспективе проспекта Вернадского, на котором находился офис «Амальгамы», замечено не было. «Форд» Файбисовича рванул с места.

Только охранник фирмы, оставшийся покурить у дверей, увидел, как, проехав метров двести по проспекту, «форд» неожиданно взлетел в воздух, словно решил стать самолетом, и уже в воздухе взорвался на множество кусков горящего железа. Гром потряс окрестности. В нескольких домах, находившихся поблизости, повылетали стекла. Пострадал и припаркованный у обочины старенький «Москвич». Больше жертв, к счастью, не было.

Так закончил свой земной путь Венедикт Файбисович, сын Василия Файбисовича...

Несторов немедленно утроил свою охрану, ведь ему тоже звонили из таинственной «Лотоны», о чем он Файбисовича, по устоявшейся природно-комсомольской привычке умалчивать, не проинформировал.

Не счел нужным. Или необходимым. Или, на худой конец, выгодным.

...На Старой площади, в бывшем ЦК КПСС, где ныне располагается Администрация Президента, происходило очередное, ставшее уже традиционным совещание по борьбе с организованной преступностью.

Константин Дмитриевич Меркулов, заместитель Генерального прокурора России, сидел в конференц-зале и внимательно слушал доклады представителей разных ведомств о положении дел в столице. Большинство цифр, конечно, он знал по ежедневным сводкам, ложившимся ему на стол. Но одно дело — листать сухие бумаги, совсем другое — слушать живых людей.

Хотя каждый из выступавших не в первый раз отчитывался перед столь серьезным собранием, но присутствие Президента заставляло их быть более откровенными и самокритичными. Крутой нрав Президента был хорошо известен всем.

Да и оправдываться было особо нечем — ситуация и вправду была почти ужасающа. На совещании присутствовали все главы административных ведомств. Хотя выступали зачастую не они, а их заместители.

В президиуме сидели министр внутренних дел Виктор Ерин, глава Федеральной службы контрразведки Сергей Степашин, начальник Меркулова, кажется уже вечный и. о., Ильюшенко, прокурор Москвы Геннадий Пономарев, заместитель министра юстиции Евгений Сидоренко, начальник столичного управления по борьбе с организованной преступностью Владимир Рушайло и начальник МУРа Александра Романова.

В первом ряду справа Меркулов заметил крупную голову директора Службы внешней разведки Евгения Макова и лысину его заместителя Митирева. Разведчики, как всегда, держались особняком и в стороне.

Голова Меркулова, словно хороший компьютер, пропускала через себя информацию, отбрасывая частности и концентрируясь на главном. По традиции о таких совещаниях в верхах докладывал потом работникам Генеральной прокуратуры именно он. Поэтому он как бы заранее составлял свое будущее сообщение для людей, непосредственно связанных с расследованием реальных конкретных преступлений, а также с надзором за соблюдением законности.

Меркулов всегда был противником драконовских мер, потому что такие меры, судя по опыту, лишь на внешнем уровне приводят к сдерживанию преступности. На самом же деле они порождают такой правовой беспредел, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Следователь обязан строго придерживаться буквы закона. Даже если он будет единственным, кто ее придерживается. Но иногда и один в поле воин.

Преступник должен сидеть в тюрьме, как говорил герой Высоцкого из известного фильма «Место встречи изменить нельзя». Да, должен сидеть, любой ценой, но только не ценой нарушения закона со стороны правоохранительных органов. Снежный ком начинается с одной снежинки. А мы потом удивляемся лавине коррупции и преступлений, обрушившихся на наши «кристально чистые» органы. Меркулов горько усмехнулся своим мыслям и стал слушать выступление министра Виктора Ерина.

Неожиданно Меркулов чуть не подскочил в кресле — что-то достаточно острое ткнуло его в бок. Это «что-то» оказалось локтем сияющей от радости неожиданной встречи Александры Ивановны Романовой. Меркулов машинально сразу посмотрел в президиум: место Романовой зияло пустотой. И как же это он не заметил, когда она выбиралась оттуда?

— Ну, как тебе цифирки, впечатляют? — шепотом осведомилась Романова.

— А то, — усмехнулся Меркулов, дружески пожав ее локоть.

Последним выступал директор Федеральной службы контрразведки Сергей Степашин. Он обошелся без цифр, вполне логично объяснив это тем, что цифр и процентов и так было приведено великое множество. И вправду, совещание явно затянулось.

Он рассказал о последних и очень полезных контактах с соответствующими службами других стран.

Как всегда в последнее время, его выступление в конце концов свелось к тому, что ФСК необходимо вернуть следственные функции, без которых у его людей просто-напросто связаны руки.

Насколько Меркулов знал, этот вопрос уже давно обсуждается в высших сферах. И даже близок к положительному решению. Честно говоря, он не мог сказать с абсолютной уверенностью, за такое он решение или против. С одной стороны, Степашин прав в том смысле, что если органы занимаются борьбой с преступностью, то они должны иметь возможность официально расследовать факты. С другой стороны, у всех, и не в последнюю очередь у прокурорских работников, еще слишком свежи в памяти были те времена, когда бывший КГБ был неподотчетен практически никому. И если они и обращались к органам прокурорского надзора для получения той или иной санкции, то это было лишь чистой формальностью.

Дело здесь, как его понимал Меркулов, было не в чести мундира, а в уважении к закону. Конечно, в настоящий момент органы контрразведки не имели реальной возможности серьезно повлиять на политическую ситуацию в стране. Но если к власти придут другие люди?

Вот ведь и со Службой внешней разведки прокуратура зачастую никак не может договориться в рамках закона, те все более предпочитают договориться «полюбовно». О Службе внешней разведки Меркулов вспомнил не случайно — на него уже в который раз оборачивались взоры директора Службы внешней разведки Евгения Анатольевича Макова и его заместителя, генерал-лейтенанта Игоря Евгеньевича Митирева, который, впрочем, как и его начальник, был в гражданском.

Под занавес ждали выступления Президента. Но тот, недавно вернувшись из отпуска, видимо, не хотел говорить общих слов, а что-нибудь конкретное сказать или пообещать он пока не мог. После совещания к Меркулову подошел Митирев:

— Здравствуй, Константин Дмитриевич! — Кивнув и молча пожав протянутую руку, Меркулов предпочел сначала выслушать, что ему скажет представитель службы, с которой у них вновь какие-то тайные трения.

Ко всему прочему, Меркулов не любил этого панибратски-фамильярного «тыканья», почему-то пришлого среди высших чиновников. Кстати, это была одна из причин, почему он отказался от государственной дачи в Усово. Он представил себе, что должен будет каждое утро, день и вечер сталкиваться на парковых ухоженных дорожках с этими людьми. Совсем, глядишь, «затыкают».

Митирев между тем перешел сразу к делу:

— Что-то нестыковка у нас с тобой и твоими джигитами получается. Мы столько сил угрохали на дело этого Кларка, а твои сотрудники не только не хотят нам помогать, а более того — активно мешают. Ты понимаешь, о ком я?

— Будем считать, что в некотором смысле понимаю.

— А в некотором, значит, не понимаешь?

Меркулов утвердительно кивнул, ожидая дальнейших объяснений.

— Мы, понимаешь ли, задействовали огромные силы, договорились с этими упрямыми хохлами, так надо же! Приезжают твои, устраивают буквально нападение на украинских разведчиков, а нам потом расхлебывай. Скандал международный, понимаешь ли, устраняй...

— Это из-за прищемленного-то носа международный скандал?

Меркулов, казалось, вполне искренне был изумлен открывшейся перспективой.

Не только, — ответил Митирев, — если бы дело было только в прищемленном носе! Кто-то поторопился убрать свидетеля. Я не хочу ничего сказать против твоего Турецкого, но грубо, грубо он работает. Знаешь что, давай договоримся. Вы это дело оставляете нам. Если мы проведем его аккуратно и успешно, то лаврами с вами непременно поделимся. Если же провалим, то с вас и взятки гладки. Вся вина на нас останется. Как, пойдет? — Митирев по-дружески улыбался. Но уж очень по-дружески.

— А может, Игорь Евгеньевич, нам объединить усилия? Вы с нами материалами с яхты поделитесь, вашими сведениями о деятельности Дэвида Ричмонда, а? — сделал свой ход Меркулов.

— Да поделиться мы могли бы... Но дело, понимаешь ли, в том, что здесь задействованы такие секреты, которые в нашу с тобой компетенцию практически не входят. А Турецкому твоему там вообще нечего делать... — Митирев с сожалением развел руками.

— Однако Президент поручил это дело нам, — перешел на окончательно официальный тон Меркулов, взгляд его стал жестким. — Хотите, подойдите вместе с начальником к Президенту, вон он еще не ушел. Его личному распоряжению я беспрекословно подчинюсь.

— Ну хорошо, хорошо, Константин Дмитрич, не кипятись. Скажу тебе по дружбе, что в этом деле очень-очень сильно заинтересованы. Так что имей в виду, если у твоего Турецкого будут какие-нибудь неприятности, то на нас пусть не грешит. Да и ты не греши. Пусть он лучше к нашим советам прислушивается, чем хохлов за нос хватать да с цэрэушниками водку распивать.

Казалось, что Митирев совсем не разочарован неудачным окончанием разговора, а так, лишь по причине непреодолимой дружеской симпатии, предупреждает хорошего приятеля о грозящей тому малюсенькой неприятности. Крошечной такой, даже в чем-то симпатичной. Меркулову было немного жаль его разочаровывать:

— Тут у вас, Игорь Евгеньевич, дезинформация поступила. С сотрудником американского посольства за обедом следователь по особо важным делам Турецкий Александр Борисович пил исключительно минеральную воду. Поставьте на вид вашим информаторам. Всего доброго.

Меркулов отошел, вежливо улыбаясь. Митирев так и остался стоять на прежнем месте, не найдя слов для остроумного ответа. Лишь спустя минуту он улыбнулся и негромко сказал, прощаясь:

— Удачи тебе, Константин Дмитрич!

С Баби Спир мы встретились у метро «Беляево», я ее сразу узнал. Она выглядела настоящей иностранкой — в застиранной голубой майке и черных джинсовых шортах, с копной распущенных темных волос и цветастым рюкзачком за плечами. Обута она была в какие-то невыразимо огромные ботинки на шнуровке, вдвойне странные на ее тонких стройных ножках, да еще по такой жаре.

А было действительно жарко. К трем часам асфальт раскалился чуть ли не до температуры плавления. От непрерывно палящего солнца у старушек, торгующих зеленью около метро, вся их петрушка и укропчик увяли, несмотря на постоянные водные процедуры — старушки периодически обрызгивали свой товар теплой водичкой из самодельных брызгалок. Такими брызгалками мы в детстве пользовались в качестве оружия. Это было крайне простое изобретение — в крышечке от шампуня протыкалась дырка, и получалось прекрасное средство для борьбы с внутренними и внешними врагами.

Баби предложила прогуляться в лес, который расположен около общежитий Университета имени Патриса Лумумбы. Как раз в этот момент подошел автобус, который через пять минут высадил нас прямо в центре корпусов общежитий.

Я рассказал Баби забавную историю, как один африканский принц учился в этом университете. А чтобы ему было не трудно учиться и чтобы не отказываться от своих королевских привычек, с ним вместе был прислан на учебу слуга. Так они и учились на одном курсе. Причем слуга, по слухам, в учебе успевал лучше.

— Да, я заметила, что у вас в России расизм гораздо больше развит, чем даже у нас, в Америке. Я имею в виду — на бытовом уровне, — как бы совсем не к месту заявила мне Баби.

Я, кажется, не давал никакого повода для подобных умозаключений. Ведь не стал же я ей рассказывать, причем вполне умышленно, как во времена первого заселения этих самых общежитий, окрестные хулиганы, сбиваясь в стаи, ходили через лес бить африканцев. И называлось это у них операцией «Гуталин».

Не стал я рассказывать и о недавнем инциденте, о котором она, наверное, и без меня слышала, — тогда во время потасовки между жителями общежитий и милиции погиб один из чернокожих студентов. Возможно, эти проблемы были близки ей еще и потому, что Институт русского языка, где она проходила стажировку, находился в непосредственной близости от студенческого городка университета.

А может, они все там в Америке помешаны на проблемах расизма, феминизма и гомосексуализма.

Я ведь даже читал где-то, как в каком-то штате из школьных библиотек изъяли «Гекльберри Финна» и «Хижину дяди Тома» — книги, которые все мы читали в детстве. Оказалось, что этого добилось движение негров, потому, видите ли, что в этих книгах не очень уважительно написаны образы бедных негров. Об этом я, правда, Баби тоже не сказал.

А тамошние феминистки и вовсе до того запугали местных мужчин, что те скоро будут бояться пригласить женщину в кино, из-за того, что это простое и обычное действие будет сочтено «сексуальным домогательством». Вот и их президент постоянно подвергается подобным нападкам. Что же касается сексуальных меньшинств, то иногда у меня создается впечатление, что это уже давно не меньшинство, а чуть ли не большинство населения.

Очевидно, вершин демократии Америка достигнет лишь тогда, когда президентом станет чернокожая женщина-лесбиянка, желательно одноногая, чтобы не ущемить, не приведи Господь, и права инвалидов.

Конечно, я понимаю, насколько превратны наши представления об Америке, но ведь и они о нас думают зачастую как о никогда не улыбающихся, загадочных людях в меховых шапках, лениво фланирующих на фоне снегов, лесов и медведей.

Правда, Баби была славистка, а значит — не совсем американка. Мне приходилось несколько раз в компаниях сталкиваться со славистами. Это совершенно особый род иностранцев. Они и вправду любят нашу страну, знают литературу, культуру, понимают многое едва ли не лучше нас, потому как могут смотреть взглядом заинтересованно-доброжелательным, но все же со стороны. Такой возможности мы сами лишены.

Баби, насколько я мог судить, относилась как раз к этой категории славистов. Она мне сразу понравилась. Бывает так, встретишь человека — и тебе легко и приятно с ним общаться и говорить, будто знаком с ним едва ли не много лет.

— У нас с сестрой особое отношение к деду, — сказала Баби.

Мы наконец выбрали удобную лавочку со спинкой, среди деревьев и чуть в стороне от тропинки. И Баби рассказала мне о Самюэле Спире, его семье и фонде.

Сестры-близнецы Баби и Нэнси Спир остались сиротами в четыре года. Их родители, Роджер Спир и его жена Кэролайн, погибли в авиационной катастрофе при перелете из Майами в Сан-Франциско. Девочек взял к себе Самюэль Спир, отец Роджера. В те времена он занимался частной адвокатской практикой в Далласе в Техасе.

Смерть единственного сына и невестки была для Спира страшным горем, тем более что уже тогда у него сильно осложнились отношения с женой Роуз, которая больше интересовалась собой, своим здоровьем и нарядами, чем мужем и собственными детьми — у них с Самюэлем было еще две дочери. К тому времени дочери, впрочем, жили уже вполне самостоятельной жизнью. И любили больше, несмотря ни на что, мать.

В отличие от дочерей, внучки как-то сразу прилепились к деду. Он отвечал им взаимностью и прямо-таки таял при одном их виде. Когда же они забирались к нему на колени, то он не мог отказать им практически ни в чем. Дети прекрасно чувствовали эту его слабость, но, надо отдать им должное, пользовались ею не столь часто.

В том же 1976 году произошел и резкий взлет карьеры Самюэля Спира. К тому времени он нажил уже вполне достаточное состояние, чтобы позволить себе поиграть в политику. Тем более что и повод представился. Еще два года назад, когда Джералд Форд стал президентом США, он предложил Спиру должность посла в Италии.

С Фордом они были знакомы со времен учебы в Йельском университете. Форд заканчивал университет, а Спир только начинал учебу, но они вместе играли в одной бейсбольной команде, и оба были большими поклонниками гольфа. Как ни странно, такие спортивные интересы сближают людей на долгие годы. Тем, кому человек привык доверять на спортивной площадке, он зачастую доверяет и во всем остальном.

А позже у адвокатской конторы Самюэля Спира были общие финансовые дела с юридической фирмой Форда «Бьюкен энд Форд».

Второму их сближению способствовали не только бывшие совместные успехи на спортивном поприще, но и Норман Кларк, закончивший после войны тот же юридический факультет Йельского университета. Он к этому времени уже практически постоянно занимал полуофициальную должность военного советника президента. Президенты менялись, Кларк оставался.

Именно Самюэль Спир в свое время вел дела «Кларк компани», и во многом благодаря его профессионализму и юридическому таланту Кларк смог вернуть себе контроль над своей компанией.

Тогда, в самом еще начале президентства Форда, Самюэль Спир довольно деликатно отказался от предложения отправиться в Италию в качестве посла США. Однако, когда два года спустя ему предложили пост посла в Нидерландах, он предложение принял.

Мало кто догадывался о том, что не столько гибель сына заставила его покинуть страну на довольно долгий срок, сколько настойчивое желание внучек увидеть и познакомиться с настоящей королевой. Поскольку желание девочек было законом, а в данном случае это и не противоречило намерениям Спира в любом случае временно покинуть страну, то они, то есть Самюэль и внучки, вскоре переселились в резиденцию американского посла в Гааге.

Роуз Спир осталась в Америке. Это был уже практически развод. Самюэль оставался совладельцем юридической конторы в Далласе, тогда же он основал и благотворительный фонд, который в те времена еще не носил его имени.

Годы работы в Европе принесли ему не только душевное равновесие и славу мудрого политика, но и помогли его фонду всерьез встать на ноги. Деньги для фонда текли отовсюду — и благодаря личному обаянию Спира, его исключительной порядочности и грандиозным реализованным проектам фонда.

Например, за счет фонда было организовано несколько крупных художественных мероприятий в Амстердаме: выставки классической живописи из самых разных музеев мира совершили крупные турне не только по основным столицам, но и по городам провинциальной Европы и Америки.

Все это, естественно, широко освещалось в мировой прессе и сделало громкое и доброе имя не только фонду, но и самому Спиру. Спустя какое-то время благотворительный фонд уже иначе как Фондом Спира не называли. В конце концов это название утвердилось официально.

С одной стороны увеличивались пожертвования, с другой — все более широкие сферы некоммерческой деятельности получали действенную материальную и моральную поддержку: гуманитарные и естественнонаучные исследования, библиотеки, музеи, конкретные ученые, художники, писатели.

Но самыми большими поклонниками Спира были художники. Именно на средства фонда был отреставрирован целый район в Амстердаме вблизи Центрального вокзала. Бывшие пакгаузы были перестроены в художественные мастерские, где могли работать молодые художники со всего мира.

Сестры росли настоящими голландками — Самюэль Спир до 1984 года был послом в Нидерландах. Хотя они жили по большей части в Гааге, но любили по-настоящему Амстердам.

Очень рано дед стал водить Баби и Нэнси по художественным музеям Амстердама, а потом и по другим музеям этой маленькой, но словно бы пропитанной живописью страны. В Амстердаме они любили бывать в Рейксмузеуме и музее Ван Гога.

Музей современного искусства вызывал у них порой приступы гомерического хохота. Причем как в самом музее, так и при малейшем воспоминании о нем.

Воспитанные на классическом искусстве, они только позже, познакомившись и подружившись с художниками, чьи выставки устраивал дед, поняли, что и современное искусство что-то значит. Тогда они зачастили в амстердамские галереи, которых, как утверждают туристские справочники, в этом городе около четырехсот.

В более ранние годы наибольший восторг вызывал все же Этнографический музей, где были выставлены предметы материальной культуры народов всего мира. Особенно их поражали ярко раскрашенные африканские маски, словно готовые укусить в любой момент. Скальпов их соотечественников, к огромному сожалению девочек, в музее не было.

Сестры очень любили ездить с дедом по стране, где города переходили друг в друга так быстро, что не всегда можно было понять, где кончается один и начинается другой. Зато между городами на польдерах, островках земли, отвоеванных у моря, росли бескрайние поля разноцветных тюльпанов.

Естественно, каждый год девочки ненадолго ездили в Америку, но большую часть свободного времени дед предпочитал путешествовать с ними по Европе. Он вообще, хотя и был стопроцентным американцем из семьи чуть ли не первых переселенцев, больше любил Европу, ее историю, культуру и в конечном счете людей.

С настоящей королевой им приходилось общаться на Рождественские праздники, когда во дворце в Гааге устраивалась елка для детей представителей дипломатического корпуса. Королева оказалась очень симпатичной, но вполне обычной женщиной. Санта-Клаус поражал их воображение почему-то больше. Тем более, что он дарил им именно те подарки, о которых они просили его в предрождественских открыточках.





Дата публикования: 2015-11-01; Прочитано: 231 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.018 с)...