Последнее слово осужденного

- Здравия желаю, товарищ генерал – майор!

- Приветствую, присаживайся, полковник. Новости у меня для тебя хорошие, рапорт твой подписан. Отпускать я тебя не очень хочу, но все понимаю. Дело раскрыл, похвально. Сирота, вот что тебя тянет?

- Устал я, Виктор Петрович.

- Сирота, я все понимаю, и про пацана, и про доктора, девку-то за что обидел?

- Виктор Петрович, приступ справедливости. За «Колодец».

- Игорь, не та дура в приемной тебя в «Колодец» отправила, а я. Кто-то должен был вести Дорошкевича, кто-то должен был знать, о чем он думает.

- И все таки зря. Не надо было так.

- Игорь, слушай, мужик ты грамотный, но дело вот так повернулось, был у тебя друг – и вот, что с ним стало… ты на похоронах-то был?

- Нет. Там родственники Серегины, точнее, подполковника Трошина, они бы мне не рады были. За прошлые дела.

- Зря, Сирота, жалеть же будешь, что не успел.

- Всему свое время, Виктор Петрович, всему свое время.

Он достал бумагу о переводе. Я, не думая, подписал ее и забрал с собой.

- Спасибо, Виктор Петрович, прощайте...

- Не торопись, Сирота, прощаться. Всему свое время.

- Еще раз, всему свое время, Виктор Петрович

Я вышел из кабинета. В приемной все та же миловидная девушка. Она смотрела на меня с абсолютно стеклянным, зачарованным взглядом. Спустя несколько секунд марево перед ее газами пало, и она поймала мой взгляд, потом достроила общий план. Уходя, я направил на нее ладонь, сложенную наподобие пистолета и дернул ее вверх. Немая сцена.

Сперанск… Я провел здесь 19 лет своей жизни, придя еще сопливым лейтенантом. Город одинаковых хрущевок, настроенных как левая пятка хотела, город поделенный своей архитектурой на «сливки», «рабочих» и «гетто». И если четкая граница была только между первыми и вторыми, то между вторыми и третьими, по сути, различий не было… Город военных и полицейских, торговых центров и бабулек на улице, город разбитых дорог и дорогих машин. Объединяло все только одно – Сперанск – город без надежды и без будущего. За свои 19 лет я это понял настолько хорошо, что подкорка болит. Но вот и все. Я покидаю тот город, что и не стал для меня родным, любимым или таким, о котором принято вспоминать… Нет, было 19 лет, за которые я получил полковничьи погоны, было 19 лет гонки со временем, 19 лет задержаний, допросов, судов. И все, жизнь прожита…

Ненавижу поезда. Вонючее общежитие на колесах с вечно грязной обстановкой, пьяными проводницами и запахами нестиранных носков, помноженными на храп. Но я еду к себе, в деревню, мою малую родину, про которую так рассказывал Антону в СИЗО, и даже вся эта проклятая обстановка вокруг моей скорлупы неспособна испортить моего флегматичного настроения с ожиданием дальней надежды…

- Ну и сволочь ты все-таки, Сирота!

Внезапный женский голос поверг меня в сюрреализм, назвать меня так могло очень мало людей, а тут так открыто…

Я поднял глаза и начал рассматривать говорившую. Она все еще молода, несмотря на свои года. Погасли глаза. Это точно. Я не помню ни и кого таких глаз. У нее морщинки, все те же длинные русые волосы, она все также почти не красится, и самое главное, все также ничего не боится.

- Девушка, вы рискуете с такими обращениями!

- Сирота, расслабься, ты без мундира.

- Здравствуй, Маша.

- Ну наконец-то!

Мария Анатольевна Дорошкевич. Как же я мог забыть про нее?? Выпускница медицинского училища по распределению отправлена в Сперанск в местную больницу. Та история, рассказанная мной в СИЗО, была целиком и полностью правдой, кроме одного. Когда там, в парке, я сказал, что люблю её, она осталась со мной. Правда, на время. А потом, когда дела стали сыпаться, мы расстались. И получилось так, что на 18 лет.

- А почему я сволочь, кстати?

- За 18 лет ни разу не поинтересовался

- Я все знаю, Маш. Я был с ним в самый нужный момент, я был его мыслями.

- И кто ты после этого?

- Да, как и ты… Газеты же все наврали, как обычно

- Знал бы ты, как я к нему рвалась. А тут такая шумиха. Вот и пришлось прятаться…

- Не только из-за шумихи ты спряталась.

- Ты тоже в «Колодце» не из-за хорошей жизни оказался.

- Меня отправили следить за ним. Но они же не знали, что тут такое…

- Как он?

- Отвратительно. Не идет ему черный полиэтилен. Да, кстати, возьми на память о сыне. Извини, больше нечего.

Я отдал ей тот самый кусочек черепа. Находка привела ее в шок… Остался только один вопрос:

- Трошин… Это ты?

- Я мать, я защитила своего ребенка. Он убил Антона.

- Я тебя понимаю и поступил бы так же

- Да заткнись ты уже, Сирота…

Я вышел ночью. За все расследование я выяснил слишком много информации обо всем, кроме одного. Я так и не смог выяснить ничего о своем Сыне – Антоне. Я отвратительный отец, жертва работы. А мой ребенок Дорошкевич Антон Игоревич сейчас гниет в мешке в тюремном дворе. Чертово искупление. А парню всего 18, и в его бедах виноват я…

Сперанск, я тебя ненавижу, ты забрал у меня все. Я надеюсь, что не никогда больше сюда не приеду.