Дети войны

Геннадию Черкашину

Я рос на севастопольских развалках,

среди железа рваного я рос

и с упоением копался в страшных свалках,

кинзы вдыхая запах, а не роз.

На изувеченной земле, как наважденье,

как павших крик – живым предупрежденье,

вскипали кровью маки средь руин,

оберегая нас от бомб и мин,

таились, что в земле, и ждали в нетерпенье,

наполнив рыжей смертью сталь и медь,

когда придёт их время прогреметь.

И эти взрывы страшные гремели,

а наши матери седели.

И хоть давно закончилась война,

но ненасытностью своей она страшна;

и дело рук её коварных палачей –

те сотни тысяч искалеченных детей.

Копались мы в окопах и траншеях,

нам «штабом» был сожжённый бомбой склад,

и тяжестью войны висел на тонкой шее

трофейный воронёный автомат.

Конечно, не стреляли наши «пушки»,

(в затворе мне отец спилил боёк),

но это были страшные игрушки,

хотя в них был и мужества урок.

И каждый день мы шли в атаку строем,

не пригибаясь, на фашистский ДОТ –

за Родину! За Сталина! Вперёд! –

другого не было тогда вождя-героя,

которому бы верил так народ.

Мы брали высоту за высотою,

а враг не смог ни разу нас убить –

мы верили, что вечно будем жить,

и упивались взрослою игрою.

Но иногда вдруг раздавался взрыв:

война сводила с выжившими счёты,

и смерть кого-то выбивала из игры,

но продолжали мы «сапёрные» работы.

Нас привлекали пулемёты и снаряды –

всё, что могло взрываться и стрелять,

и детский ум никак не мог понять:

ну почему гранаты брать не надо?..

Я собирал и разряжал патроны,

взрыватели с усердьем ковырял,

а этого «добра» вокруг ржавели тонны,

и всё-таки рванул в моих руках металл.

Стоял мальчишка, взрывом оглушённый,

дрожа от страха, бледный и немой,

а матери взметнулись обречённо,

гадая на бегу: «Неужто это мой?..»

Но я не ведал, что тогда творил,

хоть был я любопытен и беспечен,

но не был, как другие, искалечен.

Конечно, это Бог меня хранил.

Земля была засеяна смертями,

мы подрывались летом и зимой,

но солнце согревало нас лучами,

ласкало море пенными волнами,

а звёзды ночью потрясали красотой.

Так мы росли среди руин на пепелище,

пропахшем порохом, металлом и огнём,

горды мы были тем, что в нём живём.

И с этих детских лет, голодных, но прекрасных,

на выжженной земле, искромсанной войной,

я Родину обрёл, и не напрасно

меня влечёт неодолимо, властно

наш Севастополь – город мой родной.

Виталий Фесенко с отцом, майором

Фёдором Спиридоновичем Фесенко, 1946 год