Джон Фиске

Если предполагаемые факты и заключения предшествующих глав будут признаны правильными, то станет ясно, что в поисках правильного ответа на один из давно стоящих и наиболее затруднительных вопросов библейского богословия мы в то же время открываем одну из тех центральных ключевых истин, знакомство с которой затрагивает очень много других отраслей знания. Действительно, не будет преувеличением сказать, что принятие этой предполагаемой правды, основывающейся на соответствующих свидетельствах, должно затронуть оценку людьми источников знания. Если священные традиции человечества, будучи единожды правильно понятыми, оказываются в удивительной гармонии друг с другом и содержат результаты, которые наши наиболее далеко продвинувшиеся науки совместно договорились проверить, то это открытие не может не придать новой значимости истории во всех её отраслях и учениях. Но, кроме этого общего эффекта проверки древнего доказательства, наше точное заключение относительно местоположения колыбели человечества имеет наиболее очевидную и важную связь со всеми физическими, палеонтологическими, археологическими, филологическими, мифологическими, этнографическими и культурно-историческими предположениями и размышлениями, — словом, наиболее очевидную и важную связь почти с любой проблемой, которая в заметной степени привлекает и занимает нашу современную мысль (1). В данной части предполагается отметить отношение наших фактов и заключений к нескольким из этих областей исследования, и прежде всего их соотношение с изучением биологии и физики Земли.

В части III, в главе 7 части V и в других местах мы уже приводили разные иллюстрации захватывающего и подтверждающего подлинность вклада, который биологические науки могут внести в изучение доисторических традиций. Возможно, читатель, посвятивший себя этому виду изучения, задался вопросом, почему богатое поле иллюстраций не столь часто использовали авторы, писавшие о древности? Однако, каким бы важным отношение биологических исследований к доисторическим ни было, не следует забывать, что встречное отношение изучения самых ранних прослеживаемых мыслей и верований человечества для наиболее плодотворного изучения биологии ни на йоту не менее важно. Это крайне важное положение как для затронутых областей знания, так и для общей теории личной и организованной культуры; и всё же это положение нечасто принимают во внимание вдумчивые читатели.

Достойно сожаления и настораживает то, что обычный биолог наших дней не видит ничего достойного его профессионального внимания до нынешнего столетия. Интеллектуальная история человечества не представляет ни малейшего интереса или ценности для его работы. Поколения за поколениями человеческих наблюдений, размышлений и предположений, касающихся проблем жизни, для него как будто никогда не существовали. А если он и знакомится с ними в небольшой степени, то обычно лишь ради развлечения своих слушателей тем, что он считает причудливыми и абсурдными идеями прежних времен, и для достижения впечатления у них тем контрастом, который представляет современная «наука». Всё, что человечество сделало до его собственных непосредственных учителей, вызывает у него не более чем жалость и презрение.

Конечно, о таком отношении сейчас в любой отрасли человеческих исследований должно лишь сожалеть. Его последствия вредны со всех точек зрения. В той степени, в которой оно преобладает среди любого отряда работников умственного труда, в той же степени этот отряд становится оторванным от единой исторической мыслительной жизни человечества. От этого страдает не только мыслительная жизнь, но и оторванные от нее работники.

Осознающее свою интеллектуальную историю человечество, естественно, перестает обращать внимание на тех людей, которые отрицают её или теряют к ней интерес. С другой стороны, любой класс людей, игнорирующий историю человеческого сознания и начинающий всю подлинную историю и всю истинную науку с собственных достижений, этими самыми действиями ставит себя вне того духовного содружества, в котором все формы и части знания достигают целостности и взаимной дополненности. Круг их интеллектуальных симпатий и вкусов сужается. С потерей широких симпатий и вкусов они подвергают себя опасности потерять способность различать и оценивать любой вид истины вне ограниченного диапазона их специализированной области профессионального исследования. И эта опасная тенденция зашла уже так далеко, что в любой стране трудно найти такого прославленного биолога, чья публично защищаемая теория образования в его собственной области деятельности полностью не игнорировала или активно не противодействовала бы расширяющимся историческим и человековедческим исследованиям, которые одни лишь могут подготовить человека к полному интеллектуальному согласию со всяким добрым учением. Если эту тенденцию нельзя будет какимлибо способом приостановить, то у специалистов биологии и естествознания может возникнуть действительная опасность превратиться в гильдию столь же узких, изолированных и невлиятельных экспертов, как составители антикварных каталогов современной Европы (2).

В исследованиях, подобных тем, которые нас так захватили, заключено наилучшее из возможных исправлений такой односторонности. В этой области найдены побуждения для любознательности исследователя, факты для его понимания, доказательства для его здравого рассудка, игра для его воображения. И всё время изучение природы и изучение им человека взаимно помогают друг другу. Перед исследователем сейчас природа и её жизнь в двух формах: 1) как она погребала себя под слоями горных пород; 2) как она изобразила себя в исторической и даже доисторической мысли человека. Если первая придаёт ей больше осязаемости, то это лишь осязаемость разлагающегося скелета. Только вторая показывает её дивной и наполненной всеми значениями жизни. Каждая из форм важна, являясь взаимно исправляющей и взаимно дополняющей.

Пока ещё биологи не воспользовались древними концепциями природы так, как им следовало бы это

сделать. Каким долгим и медленным был прогресс ботаники до этой новейшей концепции о том, что всё

формы жизни растительного царства произошли первоначально из одного центра, который находился на

полюсе! Древнеиранский миф о «дереве всех семян», от которого произошли «зародыши всех видов растений», когда-либо произраставших, и которое было расположено на Северном полюсе, должен был давно натолкнуть их на истину как относительно генетического единства растительного царства, так и относительно его древнего центра распространения.

То же самое можно сказать о зоологах и многозначительности мифов того народа, почитающего «первобытного вола» и Гоша, «олицетворения животного царства» (3). В этих осколках древней культуры мы имеем формы, в которых доисторическая зоология выражала единство происхождения и северное полярное

происхождение всей фауны Земли.

Теперь, возможно, слишком поздно биологам искать в этих частных мифах указания, которые много поколений назад они могли им дать. Более медленными и болезненными путями эта красивая полярно-центрическая концепция растительного, животного и человеческого миров была наконец достигнута. Проблемы распространения самых древних растений, животных и народов заставили людей её принять. Но если открытие согласованного значения этих древних мифов было одинаково отсрочено, мы можем по крайней мере потворствовать надежде, что неожиданное согласие доисторических представлений с представлениями самой новейшей науки вдохновит искренних исследователей природы на новое и более уважительное отношение к первобытным учениям и верованиям человечества. Тем временем пусть не будет забыто то, что есть и другие мифы такой же древности и, возможно, более широкой распространенности, значение которых для прогресса биологии может оказаться сегодня столь же большим, как когда-то значение мифа о «дереве всех семян».

Заметьте, например, такой любопытный факт, что, в то время как в древней восточно-арийской мысли боги горы Меру имеют потрясающий рост, обитатели смежных областей несколько меньше, хотя все ещё гигантские, но они, кажется, последовательно уменьшаются в размере от варши к варше, пока мы не достигаем страны Бхарата, варши, которая граничит с экваториальным океаном и населена обычными людьми. И если жители ада, находящегося дальше на юг, должны быть, в соответствии с неким законом природы, еще меньше, чем люди, то душа принца Сатьявана, когда её уносят к местожительству Ямы, описана в «Махабхарате» лишь

«высотой с большой палец». Поразительная последовательность: начинаясь с существ ростом в несколько миль, она завершается на границах «Земли смерти» бестелесными духами, чей рост равен лишь длине большого пальца. Но это представление о размерах царства порождённой и изменчивой жизни не ограничивалось предками индусов. В наиболее ранней мысли Древней Греции подлинная обитель пигмеев была около экваториальной Океанской реки; дальше к северу располагалось местожительство людей; продвигаясь еще дальше, человек попадал в край гигантов; в то время как на полярном Олимпе боги были настолько огромны, что при своём падении распростертый Арес «закрыл семь акров» (4). Следы того же самого замечательного правила найдены в другой мифологии (5). Возможно, эти отдалённые доисторические представления имеют некоторое значение для сегодняшней биологии.

Чем должен быть этот урок, как не тем, что во всех наших исследованиях происхождения и условий поддержания жизни должны быть приняты во внимание явления высоких северных широт? Те, кто занят непосредственно эиими исследованиями, слишком долго обращали своё внимание на ледяные пропасти «глубокого моря» в надежде в каком-нибудь «глубоководном» комке с лишённого солнца океанского дна найти протоплазматическую энергию, которая преобразовала неживую материю в микромиры органической жизни. Но этот поиск ни в коем случае не следует вести в области холода и тьмы (6). Давайте искать начала жизни и питающие жизнь силы там, где были замечены её высшая энергия и изобилие, — в центре, откуда все типы и формы жизни победно распространились по миру; давайте изучать их на полюсе (7).

Об этом предмете такой консервативный специалист, как ректор университета Доусон, недавно заметил: «Нет ничего невозможного в том, что в планах Создателя непрерывное летнее солнце арктических областей могло быть средством для созидания или по крайней мере для быстрого роста и умножения новых и более разнообразных видов растений (8).

Какие новые и интересные стороны проблемы жизни возникают в этом истинном центре! (9)

Здесь находится такое царство солнечного света, о каком мы никогда не мечтали в наших более низких широтах. Здесь мы имеем такую напряженность и направление магнитного поля Земли, с биологической значимостью которых мы совершенно не знакомы. Здесь мы сталкиваемся с электрическими силами, протекающими через каждый лист травы и вершины самих холмов с «колышащимся пламенем» (10). Разве не окажется, что совершенно исключительные биологические условия и энергии приведут к некоторому исключительному биологическому результату? Разве это не более обнадеживающая область для изучения происхождения жизни, чем тёмные и почти замороженные тайники глубин моря? Старые богословы были приучены называть Адама и Еву «протопластами», возможно, что на их древней полярной прародине наука сможет все же обнаружить священную тайну всей «протоплазмы».

Наш новый интерес к одной из земных полярных областей придает новое значение противоположности между обеими полярными областями (11). Не более десяти лет назад наш наиболее выдающийся американский геолог сказал: «В существующем состоянии науки я не нахожу никакого объяснения тому, почему большая часть земной суши должна быть расположена

вблизи Северного полюса, а воды — около Южного. Физики говорят, что это указывает на большее притяжение и поэтому большую плотность твёрдых пород под Южным океаном. Но почему минеральные компоненты должны были быть так собраны вокруг Южного полюса, чтобы придать там коре большую плотность, — этот вопрос остается без ответа. Может быть, потому, что магнитный железняк (магнетит) гораздо в большем количестве проникал сквозь антарктическую кору, чем через арктическую? Это лишь одна из многих возможностей, и в настоящее время, не имея удовлетворительных доказательств, она не может противостоять общей истине, что железо присутствовало повсеместно» (12).

Но различие двух полюсов столь же озадачивающе для биолога, как и для географа: «Исследования показали, что две полярные области отличаются очень сильно. Моря Арктики изобилуют животными. Такие

наземные животные, как медведь, волк, северный олень, мускусный бык, арктическая лиса, рассеяны по замороженной поверхности земли, где они находят средства пропитания. Воздух населен неисчислимыми стаями птиц; выносливая растительность простирается почти до Северного полярного круга, а за ним существует во мхах, лишайниках, низкой траве, щавеле, маленьких чахлых кустах, низкорослых деревьях и в

летних красивых цветах. В Антарктике, наоборот, растительность прекращает расти на некоторой границе,

деревья исчезают приблизительно на 56° ю. ш. Моря изобилуют животными, неизвестными в Арктике; здесь

много птиц, однако на суше совершенно не найдены четвероногие животные» (13).

С этим мы можем сравнить уже цитировавшиеся слова сэра Джозефа Хукера: «Говоря географическим

языком, совершенно не существует антарктической флоры, кроме нескольких лишайников и морских водорослей» (4).

Разве не кажется, будто в период, когда появившаяся в арктическом центре растительная и животная

жизнь начала свое победное шествие по всей Земле, Южный полюс, должно быть, был покрыт «бесплодным морем»? Или, более того, имеется некоторое заметное различие в биологической значимости самих полюсов? (15)

Но полярные биологические исследования подразумевают предшествующее освоение полюса и более

широкое и систематическое изучение земной физики (16). Здесь заключены всё новые и новые побуждения, чтобы раз за разом исследовать с каждой стороны всё ещё не охваченную твердыню Северного полюса. Маури мог давно написать: «По мере развития науки люди со всё более глубокой тоской смотрели на мистические круги полярных областей. Там возникают айсберги, начинаются ледники; там колыбель потоков, там «детская

комната» китов; там ветры заканчивают свои кругообороты, а морские течения — свой круг; там зажигается утренняя заря, а дрожащая стрелка компаса уходит на отдых; а ещё там в лабиринтах мистического круга непрерывно играют земные силы тайной мощи и широкого влияния на благополучие человека. В пределах Северного полярного круга находятся полюс ветров и полюс холода, полюс Земли и магнитный полюс. Это — круг тайн, и желание проникнуть в него, исследовать его неисхоженные просторы и секретные

палаты, изучить его физические стороны и превратилось в тоску. Благородная отвага сделала арктические льды и одетые снегом моря «классической» землей. Ведут туда людей не лихорадочное восхищение и не тщетные амбиции, а более высокое чувство, священное побуждение: желание заглянуть в мастерские творения, постичь строение нашей планеты и за счёт знания вырасти более мудрыми и совершенными». Если такую страсть к открытию можно было бы разжечь к имеющимся более старым и отвлеченным проблемам, каким должен был бы быть результат, когда к ним была бы добавлена возможность раскрытия по крайней мере некоторых тайн жизни природы и определения места, где началась человеческая жизнь!

-----

(1) Даже психологи в своих исследованиях могут быть глубоко заинтересованы в нашем результате: «Здесь возникает вопрос о том, насколько на неё (власть мысли фокусника над предметом) могут воздействовать электрические и магнитные явления, среда и климатические влияния, так как она поистине расцветает и в Старом, и в Новом Свете по мере того, как исследователи приближаются к области Северного полярного круга и входят в земли северного сияния и полночного солнца». G. Archie Stockwell. Indian Jugglery and Psychology

//The Independent. New York, Sept. 27, 1883. P. 1221.

(2) Несколько лет назад г-н Джон Стюарт Милл в обращении к Шотландскому университету выступил в защиту требований о включении классических исследований в общий университетский учебный план. За одно это «преступление» его сурово критиковали в редакционной статье Американского органа естествознания, и, несмотря на тот факт, что он был печально известен как неверующий в Откровение и открытый поклонник атеистической эволюционной социологии Конта, ему было предъявлено ужасное обвинение: «Он был в

золотом веке, в состоянии свободы мысли потерянного рая, в которой понятия древнего совершенного состояния человечества и превосходства древних были противоположны вырожденчеству современников; и настолько полно был захвачен и извращен этим представлением его интеллект, что он был отключен от понимания огромного и значительного влияния современной доктрины эволюции». «The Dead-Language Superstition», Popular Science Monthly. New York, 1883. P. 703. Такие естествоиспытатели слишком безграмотны, чтобы осознавать тот факт, что именно в биологию Милл внес огромный вклад, заявив, что среди всех отраслей человеческого знания она «представляет пока ещё единственный пример истинных принципов рациональной классификации».

(3) Darmesteter. The Zend-Avesta. Part II. P. 110.

(4) Darmesteter. The Zend-Avesta. Part XXI. P. 407. Вспомним здесь четыре более чем гигантских посейдоновых шага от фракийского Самоса до Эгеиды. Iliad, XIII, 20.

(5) «Идея о душе как своего рода «пальчике» знакома индусам и немецкому фольклору». Е. В. Туlоr. Primitive Culture, I, 450 п.

(6) «По мере опускания от берега в глубины вод, чем глубже мы идём, тем температура становится более низкой, пока мы не достигнем слоя или зоны воды с температурой приблизительно 32—36° по Фаренгейту, где изобилует одна лишь циркумполярная или арктическая жизнь... Вода океана по всему земному шару ниже глубины одной тысячи морских саженей имеет арктическую температуру». Packard. Zoology. P. 665.

(7) После того как были написаны вышеупомянутые слова, выдающийся специалист глубоководного землечерпания произвел на свет следующее поразительное свидетельство: «Что касается состава глубоководной фауны, то одна из её наиболее замечательных особенностей — полное отсутствие в ней палеозойских форм, за исключением лишь представителей моллюсков и, брахиопод; и примечательно, что

среди глубоководных моллюсков нет представителей Nautilida и Ammonitida, в таком изобилии встречавшихся в древние периоды, и что наиболее древняя брахиопода Lingula может встречаться только на мелководье». Professor H. N. Moseley. Biological Address before British Association in 1884 // Nature, August 28, 1884. P. 428.

(8) The Genesis and Migration of Plants // The Princeton Review 1879. P. 292.

(9) Следующий отрывок из недавней газеты предлагает некоторые новые линии желательных исследований:

«Норвежский специалист по географии растений Шубелер недавно привлёк внимание к некоторым неожиданным и удивительным особенностям, проявившимся в произрастании растений в высоких широтах, которые он приписал усиленному солнечному воздействию долгих дней. Большинство растений в этих областях приносят намного больше и более тяжелых семян, чем в более низких широтах. Зерно тяжелее на Севере, чем в более южных широтах; увеличение веса происходит благодаря усвоению неазотных веществ, в то время как в них совершенно нет белковых соединений. Листья большинства растений вырастают крупнее в более высоких широтах и в то же самое время приобретают более глубокую, более темную окраску. Это свойство наблюдалось не только у большинства диких деревьев и кустарников, но и у плодовых растений и деревьев и даже у огородных растений. И ещё наблюдалось, что цветы большинства растений больше по размеру и более ярко окрашены и что многие цветы, белые на юге, на дальнем севере становятся фиолетовыми».

Жизненные силы в высоких арктических широтах настолько мощны и неудержимы, что ни темнота, ни неописуемый холод не могут противостоять им. Это утверждение хорошо иллюстрируют водоросли. Согласно автору статьи в журнале «Nature» (Oct. 30, 1884), почти все арктические морские водоросли живут несколько лет, и для того, чтобы они могли размножаться и питаться, их органы действуют в течение темного периода так же успешно, как и в течение светлого. В зимний период в самой северной части Шпицбергена в 1872—1873 годах профессор Кьеллман наблюдал (заметьте!) в середине зимы, когда солице находится наиболее низко, а темнота поэтому наиболее сильна, что происходило значительное развитие и рост органов питания, и что касается органов размножения, то он выяснил, что именно в этот сезон они были наиболее развиты. Появились и вызрели споры всех видов, превратившись в роскошные растения. Арктические моргкие водоросли представляют поэтому замечательное зрелище растений, у которых развиваются органы питания и особенно органы размножения круглый год, даже в течение долгой полярной ночи, постоянно вырастая при температуре между —1° и —2°С, и даже достигая больших размеров при температуре, которая никогда не поднимается выше точки замерзания. Относительно «прародины» профессор Кьеллман пришёл к выводу, что место происхождения морской водорослевой растительности находится непосредственно в самом Северном Ледовитом океане. Он уверен, что эту теорию доказывает тот факт, что арктическая флора морских водорослей богата местными видами. Есть много видов, найденных как в Северной Атпантике, так и в Тихом океане, большой процент которых заходит очень далеко на север в Арктическом океане, где они достигли высокой степени развития, являясь характерными морскими водорослями Северного Ледовитого океана; и то, что эти виды появились там и постепенно распространились в двух других океанах, он считает более чем вероятным. То, как незначительно зональные различия климата влияют на возможность повсеместного распространения северной популяции флоры и даже фауны, хорошо показывает следующее: «С океанской температурой связан замечательный факт, что принадлежащие арктическим морям формы животной жизни были подняты в Антарктическом океане с глубины в две тысячи морских саженей и, возможно, прошли путь от полюса до полюса через тропики (в глубоководных течениях), не подвергаясь большему перепаду температур, чем приблизительно в пять градусов». Gen. R. McCormick. Voyages of Discovery in the Arctic and Antarctic Seas. London, 1884. Vol. I. P. 354.

(10) The Arctic Manual. P. 739.

(11) «Более высокая средняя температура Северного полушария по сравнению с Южным явно доказана и всеми признана». Professor Hennessy. Terrestrial Climate // Philosophical Magazine and Journal of Science. London and Edinburgh, 1859. P. 189. О большей длительности в Северном полушарии весны и лета см. Malte-Brun. System of

Universal Geography. Boston, 1834. Vol. I. P. 14. А также: Mansfield Merriman. The Figure of the Earth. New York, 1881. P. 76. Неравенство средней температуры сейчас считается меньшим, чем предполагалось прежде.

(12) Professor Dana, in: American Journal of Science, 1875. Vol. XXI.

(13) С. Р. Daly, in: Johnson's Cyclopaedia, Art. «Polar Research».

(14) Nature. London, 1881. P. 447.

(15) Последнее объяснение должно показаться более предпочтительным по экспериментам доктора Фердинанда Кона, который обнаружил, что положительный электрод препятствует развитию микрококков «в значительно большей степени, чем отрицательный». Beitrage zur Biologie der Pflanzen. Breslau, 1879. P. 159. Также известно, что яйца могут быть высижены быстрее на одном полюсе магнита, нежели на другом.

(16) См.: Приложения, VII «Новейшие полярные исследования». А также: Andree. Der Kampf um den Nordpol. 4 Aufl. Bielefeld, 1882.

ГЛАВА 2