Положение об основании 13 страница

В общеизвестной формулировке положение об основании гласит: Nihil est sine ratione. «Ничего нет без основания».

Обычно мы не обращаем внимание на то, что в привыч­ном высказывании этого положения пропускаем мимо ушей маленькое словечко «есть» как нечто само собой разумеющееся. Почему мы должны слышать это «есть»? Ос­новоположение основания гласит: «Всякое сущее имеет некое основание». Положение — это некое высказывание о сущем. Однако сущее мы узнаем как сущее только тог­да, когда обращаем внимание на то, что оно есть и как оно есть. Следовательно, чтобы услышать собственно по­ложение о сущем, мы должны направить наш разум на то, что в положении «Ничего нет без основания» это «есть» задает некий все настраивающий тон. Когда мы вслуша­емся, т.е. освободимся для того, что собственно говорит в этом положении, то само положение внезапно прозвучит по-другому. Больше не «Ничего нет без основания», а «Ничто не есть без основания». Словечко «есть», так или иначе говоря, о сущем, называет бытие сущего. В то же время, когда теперь это «есть» (хочется сказать: «Бытие») задает в положении тон, одновременно вместе с ним под ударение попадает и основание: «Ничто не есть без основания». Теперь бытие и основание звучат одним созвучи­ем. В этом звучании раздается то, что бытие и основание взаимопринадлежат в чем-то одном. Звучащее отныне по-другому положение об основании теперь говорит следую­щее: «К бытию принадлежит основание». Положение об основании не говорит больше как высочайшее основопо­ложение всякого представления о сущем, что все имеет не­кое основание. Положение об основании говорит теперь как слово бытия. Это слово является ответом на вопрос: «Что же означает бытие?» Ответ: «Бытие означает осно­вание». Между тем, положение об основании в качестве слова бытия не может сказать большего: «Бытие имеет не­кое основание». Если бы мы понимали слово бытия в этом смысле, бытие представлялось бы как некое сущее. Только сущее, и притом с необходимостью, имеет некое основание. Оно есть лишь в качестве основанного. Однако бытие, так как оно само является основанием, остается без основания. Поскольку бытие основывает, само являясь основанием, оно позволяет сущему быть, так или иначе, неким сущим.

[Однако поскольку Лейбниц и вся метафизика придер­живаются положения об основании как некоего осново­положения о сущем, метафизическое мышление в соответствии с этим основоположением требует для бытия перво­го основания: в неком сущем, и причем, сущем из сущего (in dem Seiendesten); ср. Лейбниц VII, 289 sqq.]

Итак, всякое сущее, поскольку дано бытием как осно­ванием в бытии, неизбежно обладает приданным ему не­ким основанием. Ибо в противном случае оно не было бы сущим. Тем самым положение об основании, понятое как основоположение достаточного основания, которое необ­ходимо доставить, является истинным только потому, что в нем говорит слово бытия, которое гласит: «Бытие и ос­нование: то же самое».

Это слово бытия, согласно выдвинутому ранее утверж­дению, должно давать ответ, и именно на вопрос: «Что же такое бытие?» Однако является ли это ответом, когда нам говорится: «Бытие означает основание»? Вместо того что­бы получить, таким образом, ответ, мы снова наталкива­емся на какой-то вопрос. Ибо мы тотчас же спрашиваем: «Что же такое основание?» Сейчас на это существует толь­ко такой ответ: «Основание означает бытие». Бытие оз­начает основание — основание означает бытие: здесь все вертится по кругу. Нас охватывает головокружение. Мыш­ление оказывается в растерянности. Ведь мы не знаем на­верняка ни того, что означает «бытие», ни того, что озна­чает «основание». Но если предположить, что слово бы­тия в качестве основания отвечало на вопрос о смысле бытия, то этот ответ остается для нас закрытым, как и преж­де. Не хватает ключа, чтобы отпереть его, что дало бы нам возможность ознакомиться с тем, что говорит слово бытия. Здесь, в этом докладе, это тяжело сделать и потребовалось бы достаточно много слов только для поисков недостаю­щего ключа. Поэтому мы выбрали иной путь, чтобы отпереть, по крайней мере, некую предваряющую дверь. Со­провождать нас на этом пути мог бы поэт, чьи стихи опи­сывают то представление, которое находится под властью могущества основоположения достаточного основания, которое необходимо доставить.

О науке Нового времени Гете сказал:

Однако исследование всеми силами стремится,

никогда не уставая,

К закону, основанию, к «Почему?» и «Как?»

Это «однако» в самом начале первой строки выделяет исследование по сравнению с неким иным подходом и по­зицией, которые больше не стремятся без устали к основанию для сущего. Всегда, когда мы подстерегаем основа­ния сущего, мы спрашиваем: «Почему?» Это вопроситель­ное слово гонит представление от одного основания к другому. «Почему» никак не допускает покоя, не знает оста­новки, не делает никаких перерывов. «Почему» — это сло­во, обозначающее вовлеченность в некое неутомимое и-так-далее, которое движет исследование, когда оно толь­ко слепо утомляет самое себя, так, что однажды вместе с ним можно будет зайти слишком далеко.

Слово бытия как основания говорит следующее: «Бы­тие — само являясь основанием — остается без основания», т.е. теперь — без «почему». Если мы попытаемся помыслить бытие как основание, мы должны сделать шаг назад из воп­роса: «Почему?».

Но чего же мы тогда еще должны придерживаться?

В «Собрании изречений», датированном 1815 годом, Гете говорит:

Как? Когда? Где? — Боги остаются безмолвны!

Придерживайся «Потому» и не спрашивай «Почему?»

Wie? Wann? und Wo? — Die Götter bleiben stumm!

Du halte dich ans Weil und frage nicht Warum?

«Почему» разворачивается в вопросы: «Как? Когда? Где?» Оно спрашивает о законе, о времени, о месте того, что совершается. Это вопрошание о пространственно-временно-закономерно приведенных в порядок течениях дви­жения есть тот способ, в котором исследование подстере­гает «почему» сущего. Но Гете говорит:

Придерживайся «Потому» и не спрашивай «Почему?»

О чем говорит «потому»? Оно предотвращает исследо­вание «почему», а следовательно, исследование обоснова­ния. Оно отказывает в обосновывании и проникновении в суть. Так как «потому» есть без «почему», не имеет ни­какого основания, оно само является основанием.

Слово «основание» означает нечто глубоко лежащее, к примеру, морское дно, дно долины, глубину души. Ср. Гете, Сонеты, «Потрясение» («Mächtiges Überraschen»):

Was auch sich spiegeln mag von Grund zu Gründen,

Er wandelt unaufhaltsam fort zu Tale.

Поток со скал бросается и мчится

Навстречу океану, увлекая

В долины неизведанного края

Все то, что жаждет в безднах отразиться[19].

Основание есть то, на чем покоится все, что предлежит всякому сущему в качестве того, что его несет. «Потому» называет это несущее предлежание, перед которым мы просто останавливаемся. «Потому» указывает на сущность основания. Однако если слово бытия как основания явля­ется неким истинным словом, то «потому» одновременно указывает и на сущность бытия.

Однако что же собственно означает «потому» («weil»)? Это — укороченное слово, обозначающее «пока» («dieweilen»). Старая поговорка гласит:

Следует ковать железо, потому что оно теплое

Man muβ das Eisen schmieden, weil es warm ist.

Под «потому» здесь ни в коем случае не подразумева­ется: поэтому — потому что, но «потому» означает: пока (dieweilen), т.е. до тех пор, пока — в то время как — железо является теплым. Немецкий глагол weilen (находиться, про­водить время) означает: длиться, оставаться тихим, погру­зиться в себя, а именно: пребывать в покое. В одном прекрасном стихотворении Гете говорит:

Запинается скрипка, замирает танцор.

Die Fiedel stock, der Tanzer weilt.

Однако «находиться», «длиться», «пребывать постоян­но» — это старый смысл слова «быть». «Потому», которое предотвращает всякое обоснование и любое «почему», называет простое, скромное, без каких-либо «почему» предлежание, в котором все заключается, на котором все поко­ится. «Потому» называет основание. Но одновременно «потому» в качестве некоего «пока» называет дление: бы­тие. «Потому» сразу называет и бытие, и основание, на­зывает дление, бытие как основание. Бытие и основание — в этом «потому» — то же самое. Они оба принадлежат друг другу.

Не слишком значительное положение об основании: «Ничто не есть без основания» говорит как великое осно­воположение, principium grande. Положение является вели­ким благодаря власти своего требования надо всяким пред­ставлением. Не слишком значительное положение об осно­вании «Ничто не есть без основания» одновременно гово­рит как слово бытия и называет бытие в качестве основа­ния.

Однако только потому, что слово бытия является истин­ным, имеет силу и основоположение представления. Поло­жение об основании как слово бытия впервые дает осно­воположению представления основание.

Слово бытия как основания делает возможным такое основывание. В силу такой способности слово бытия яв­ляется неким мощным словом. Оно велико, но в совершен­но другом смысле, чем величие могущества основоположе­ния. Положение об основании как слово бытия является великим в смысле чего-то, обладающего великим влияни­ем, великой возможностью, чего-то могущественного. Оно не говорит о власти требования «почему». Могуществен­ное слово — это некое слово, лишенное власти. Оно про­сто передает нам смысл «бытия».

Между тем, мы должны спросить: «Почему?» Ведь мы не можем выпрыгнуть из настоящего века, над которым властвует основоположение достаточного основания, которое должно быть доставлено. Но одновременно мы не можем отказаться от того, чтобы придерживаться этого «потому», по той причине, что мы послушны слову бытия как основания. Мы должны делать одно: следовать силе основоположения для всякого представления. Мы не мо­жем позволить себе другого: размышлять о могуществе сло­ва бытия.

Положение об основании говорит: «Ничего нет без основания». Отныне каждое слово положения говорит своим способом.

В положении об основании говорит требование осно­воположения. В положении об основании говорит обра­щение слова бытия. Однако это обращение является на­много более древним, чем требование. Ведь в течение нео­бычайно долгого инкубационного периода положения об основании к западноевропейскому человеку всегда уже было обращено слово бытия как основания. Без этого об­ращения не существовало бы мышления в облике филосо­фии. А без философии не существовало бы также никакой западноевропейской науки, никакого освобождения атом­ной энергии. Однако обращение в слове бытия как осно­вания остается безмолвным в отличие от основоположения, громко заявляющего о себе в ныне шумящей, бьющей во все колокола силе своего требования.

Раз это так, то в этом шуме больше всего и упорнее все­го еще и сегодня пропускают мимо ушей обращение, кото­рое пробивается сквозь положение об основании.

«Это зависит от нас», — так было сказано. Однако не от того, живем ли мы благодаря атому, а от того, можем ли мы, смертные, какие мы суть, быть именно теми, кото­рые стоят в обращении бытия. Только такие существа спо­собны умирать, т.е. принимать смерть как смерть.

От этого зависит, суть ли мы те, кто ждет и бдит, кто бодрствует для того, чтобы тишина обращения в слове бы­тия одержала верх над звучанием в требовании principium rationis как основоположении для всякого представления. От этого зависит то, покорится ли сила требования «почему» обладающему великим влиянием обращению «потому».

Придерживайся «Потому» и не спрашивай «Почему?»

Слова Гете — это некий намек. Но намеки остаются только намеками, если мышление не истолковывает их как окончательные высказывания и не оставляет их таковы­ми. Намеки — это только намеки, пока мышление следует их указанию, размышляя над ними. Таким образом, мыш­ление оказывается на некем пути, который ведет к тому, что испокон веков обнаруживает себя и одновременно пря­чется в традиции нашего мышления в качестве того, что достойно мышления.

К этому достойному мышления относится то простое обстояние дел, которое, возможно, теперь нам стало кое в чем ближе. Мы называем его, когда говорим: «Бытие дается нам как основание». Основание толкуется как ratio, как отчет.

В соответствии с этим человек является animal rationale, живым существом, он требует отчета и дает отчет. Соглас­но вышеназванному определению, человек есть считающее живое существо. При этом слово «считать» понимается в более широком смысле, который слово ratio (изначально — слово римского торгового языка) получает уже у Цице­рона в то время, когда греческое мышление перенимается римским представлением.

Бытие дается нам как основание. Основание толкуется как ratio, как отчет. Человек есть считающее живое суще­ство. Все это остается действительным при самых различ­ных изменениях и единой линией проходит сквозь всю ис­торию западноевропейского мышления. Это мышление в качестве мышления европейского Нового времени приве­ло мир в сегодняшнюю мировую эпоху, в атомный век. Перед лицом этого простого и в то же время тревожного для Европы обстояния вещей мы спрашиваем:

«Исчерпывает ли вышеупомянутое определение, глася­щее, что человек является animal rationale, сущность чело­века? Гласит ли последнее слово, которое может быть сказано о бытии, что бытие означает основание?» Или: «Не остается ли сущность человека, не остается ли его принад­лежность бытию, не остается ли сущность бытия, все более нас озадачивая, все еще чем-то достойным мышления? Сме­ем ли мы, если уж дело должно обстоять таким образом, оставить на произвол судьбы это достойное мышления в угоду неистовству исключительно считающего мышления и его гигантских успехов? Или мы обязаны найти путь, на котором мышление способно было бы соответствовать этому достойному мышления, вместо того, чтобы, околдованные считающим мышлением, мы прошли в мысли мимо чего-то достойного мышления?»

Это — вопрос. Это — мировой вопрос мышления. В от­вете на него решается, что станет с Землей, и что станет с Dasein человека на этой Земле.