Донбасский институт техники и менеджмента 29 страница

Lех Сincia.

Еще в 286 и 355 гг. по Р. X. императоры признавали, что дарение может быть отозвано вполне или отчасти, как скоро после его совершения у дарителя родятся дети[см. сноску 54]; разумеется, такой отзыв не составлял нововведения императорского законодательства, которое в данном случае могло лишь воспроизводить в той или другой степени старый порядок вещей. В 550 г. от основания Рима Цинциев закон (lex Cincia) воспретил дарения свыше известной суммы, за исключением лишь тех случаев, когда одарялись ближайшие родственники или свойственники, или подарок делался опекуном – опекаемому, вольноотпущенником – патрону. По-видимому, Цинциев закон принадлежал к числу leges imperfectae, т.е. он не карал недействительностью сделки, которые совершались вопреки его запрещению. Сначала одного веского слова законодателя казалось достаточно для того, чтобы остановить неправильное направление, принятое дарственными сделками. Потом нарушения закона вошли в обычай и у юристов возникла мысль сообщить законодательному запрещению более действительную силу, чем оно имело. В судебных спорах по дарственным сделкам юристы и претор дозволили заинтересованной стороне ссылаться на то обстоятельство, что сделка была совершена вопреки Цинциеву закону; такая сделка облекалась, смотря по положению спора, в форму эксцепции или репликации. Для пояснения этой практики лучше всего обратиться к отдельным случаям. Назовем А – дарителя, и В – получающего дар. Первый случай: А обещал (стипуляция) В подарить что-либо; В предъявляет к А иск по стипуляции, А устраняет иск посредством ссылки на Цинциев закон (ехсерtio legis Cinciae). Второй случай: А подарил В манципационную вещь (res mancipi) и передал ее ему посредством простой традиции, стало быть, сохранил у себя на время «голое право квиритской собственности»; на основании этого права он виндицирует вещь от В, который отвечает ссылкой на то, что вещь передана ему самим же истцом (еxceptio doli?), на что следует реплика А со ссылкой на Цинциев закон (replicatio legis Cinciae). Третий случай: А передал В подаренную вещь mancipi посредством манципации, но владение вещью почему-либо сохранил у себя; тогда на виндикацию В А отвечает через еxceptio legis Cinciae. Четвертый случай: А передал В и право собственности на подаренную вещь, и владение ею; спустя некоторое время А начинает с В спор о владении вещью. По правилам о владении, при споре о владении движимой вещью она присуждается тому, кто в течение последнего года провладел ею относительно большее количество времени. Стало быть, в данном случае, если подарена была движимая вещь и если В не успел еще провладеть ею больше, чем провладел А, то владение вещью возвратится к А, и тогда положение А подойдет под условия третьего описанного нами случая. – Цинциев закон прилагался в таком виде до IV столетия по Р. X. Начиная с этого времени, императорские постановления (317 г., 428 г., 478 г., 529 г., 531 г.) ограничивают государственный контроль над дарениями тем, что предписывают, – сначала все дарения, а потом (Юстиниан) дарения свыше известной суммы, совершать не иначе как с предъявлением их суду для засвидетельствования (insinuatio). Вместе с тем установился взгляд на дарение, как на консенсуальный договор (pactum), т.е. юридическую силу имело простое соглашение двух сторон о дарении, если только в надлежащих случаях оно предъявлялось суду для установленного засвидетельствования. Но, разумеется, многие другие сделки могли также выражать дарение, как скоро они служили для отчуждения безвозмездного, произвольного и сделанного из расположения к приобретателю (animus donandi): передача какого-либо вещного права, перевод права по обязательству, прощение долга, уплата долга за другого и т.п.

Завещание.

§ 171. Упорнее, нежели с произволом дарителей, законодательство конца республики и империи боролось с произволом завещателей, и в этой последней области достигло относительно больших успехов[см. сноску 55]. По мере распадения родовых связей завещание, подобно дарению, изменяло свой характер; завещатель все больше и больше смотрел на завещаемое имущество, как на свое имущество, и в своих распоряжениях руководился чувствами личного расположения к тем, кого назначал наследниками или кому оставлял отказы (легаты). Падение авторитета «свидетелей» (testes) и тайна, которой стало облекаться завещание (§ 53 i. f.), устранили последнее, что могло стеснять завещателя при самом составлении его распоряжений. Известное правило XII таблиц, по которому завещание должно применяться согласно действительному его смыслу (§ 62), теперь стало вместе с тем и санкцией неограниченного произвола завещателей, в особенности что касалось до назначения отказов[см. сноску 56]. Юристы не хотели или не считали себя вправе выступить против законодательного определения, смысл которого казался не подлежавшим сомнению. Защиту родовых интересов принял на себя законодатель.

Lex Furia.

Вскоре после Цинциева закона (550 г.) был издан Фуриев закон о завещаниях (lex Furia testamentaria, 571 г.?); он запретил отказы на сумму свыше 1000 ассов одному лицу, сделав, подобно Цинциеву закону, исключение в пользу ближайших родственников завещателя[см. сноску 57]; отказ, сделанный вопреки Фуриеву закону, сохранял юридическую силу, но принявший такой отказ принуждался посредством судопроизводства через наложение руки (legis actio per manus iniectionem) к возвращению излишне взятого[см. сноску 58]. По объяснению Гая, Фуриев закон не оградил интересов наследников, потому что завещатель все-таки мог оставить их ни с чем, если распределял все свое имущество на многие легаты, в каждом не более 1000 ассов.

Lex Voconia.

В 585 г. был издан Вокониев закон (lex Voconia), которым предписывалось не отказывать одному лицу более того, что оставляется самому наследнику, но при назначении большего числа отказов наследник не имел особой выгоды и от этого закона[см. сноску 59]. Надо думать, однако, что в последние века республики еще держался старый обычай назначать наследниками (heredes) по завещанию тех же лиц, которые были наследниками по закону, и произвол завещателей сказывался лишь в безмерном отягощении наследников отказами. Вот почему законодатель указанного времени довольствовался одними ограничениями свободы отказов.

Формальные ограничения.

Относительно назначения наследников действовали два старых правила (§ 54); по одному из них, появление постума на свет отменяло завещание, по другому – завещание было недействительно, как скоро в отделе назначения наследников вовсе не упоминались, в том или другом смысле, наследники по нисходящей (sui heredes). Юриспруденция сохранила первое из этих правил, но вместе с тем открыла завещателю возможность в некоторых случаях упомянуть постума в завещании (т.е. назначить наследником или лишить наследства) и таким образом отклонить от завещания применение самого правила. Первая попытка в этом направлении состояла, как кажется, в том, что дозволили упоминать тех постумов, которые родятся после смерти завещателя, но относительно которых уже во время составления завещания было известно, что они, если родятся, то прямо вступят в положение «своих» наследников, например, дети завещателя или внук от сына, который не был в живых уже во время составления завещания. Вторая попытка в том же направлении принадлежала современнику Цицерона, юристу Аквилию Галлу (postumi Aquiliani, § 114). Как мы знаем, он составил формулу, благодаря которой завещатель, предвидя возможность смерти своего сына, оставлял наследство своим внукам, которые могли родиться после смерти завещателя и не далее, как через десять месяцев после смерти своего отца. Дальнейшие нововведения в том же направлении произошли уже в VIII столетии с изданием Веллеева закона (§ 173). Таким образом подрывалось значение одного из «формальных» ограничений свободы завещаний и контроль сосредоточивался на другом ограничении: по-прежнему завещатель под страхом полной или относительной недействительности завещания должен был упомянуть в нем о своих законных наследниках по нисходящей линии.

Когнаты как наследники.

§ 172. Во время Цицерона обнаружилось новое движение в истории наследственного права, – движение, которому предстояло принести важные результаты. С переходом в руки государственной (судебной) власти контроля над дарением и завещаниями изменялся не только характер этого контроля (§ 168), но и самое направление его. Продолжая дело родового строя, государство по-своему понимало его задачи. Род основывался как на родственной связи, так в особенности на территориальном общении своих членов, точно так же, как основанием семьи была принадлежность ее членов к одному дому. Но поддержание такой связи противоречило интересам государства, потому что именно в ней крылся корень замкнутости и исключительности родовых и семейных союзов. Государство выделило из всей совокупности родовых и семейных связей связи родственные и сделало их предметом своей защиты: где прежде род защищал интересы родичей и агнатов, там государство защищало интересы родственников, и этим непосредственно содействовало разрушению родовых и семейных связей в их прежнем виде. Мы видели, как свобода дарений была ограничена в пользу родственников (Цинциев закон), как подобное же произошло при первой попытке ограничить свободу отказов (Фуриев закон); мы увидим далее, как «дети» (liberi) заняли в порядке наследования место «своих» (sui). При общем разлагающем влиянии, которое оказывала на роды и агнатство вся общественная жизнь, родство по крови или когнатство (cognatio), помимо всяких других соображений, представлялось для государства при развившемся индивидуализме единственным прочным основанием для регулирования наследственных отношений. В этом направлении совершилась реформа порядка наследования по закону (ab intestato), которую начал претор и окончил только Юстиниан[см. сноску 60]. Постепенно, шаг за шагом, начало когнатства было введено в этот порядок взамен прежних его оснований. Для этой цели претор воспользовался институтом «владения наследников» (bonorum possessio), распространив его за пределы первоначального применения. Как мы знаем, первоначально владение наследством давалось при известных условиях лицам, которые, по цивильному праву, вообще принадлежали к числу наследников и которые были бы ими в данном случае, если бы не существовали наследники, ближайшие к умершему (§ 150). Теперь претор возымел намерение предоставить «владение» наследством таким лицам, которые не имели на него никакого цивильного права. Для этой цели уже во время Цицерона в эдикте существовало постановление, которое помещалось, по-видимому, вслед за двумя приведенными нами выше (см. сноску 1 на с. 335) и гласило примерно следующее: «когда кто-либо будет просить владение наследством, не опираясь ни на завещание, ни на закон, то я дам ему это владение, если найду к тому справедливое основание»[см. сноску 61]. Первый толчок к такому развитию преторского наследственного права был дан, надо думать, взаимодействием следующих обстоятельств. С одной стороны, по мере разложения родов, падения семейной обособленности и постепенного развития индивидуальности падало значение связей по принадлежности к роду и по агнатству, и взамен того возвышалось значение простого родства по крови, без различия родства по мужской и женской линии. Среди лиц, близких к наследодателю, образовывалась группа родственников по крови, которые, не будучи его агнатами или сородичами, устранялись от наследования, но тем не менее, сознавая свою близость к умершему, стремились занять то или другое место среди его наследников. С другой стороны, обычная обстановка наследования, как она складывалась в поcледние века республики, должна была указать им искомое место. По цивильному праву, в том случае, когда при отсутcтвии завещания не было налицо «своих» наследников, к наследованию призывался ближайший агнат; если по каким-либо причинам этот последний не вступал в наследство, то оно переходило не к следующим, по близости к умершему, агнатам, но к роду как юридическому целому. Преемственность степеней (successio graduum) не была известна в цивильном праве, точно так же, как преемственность классов. Между тем, по мере решительного распадения общинно-родовой связи становилось все труднее и труднее найти в каждом отдельном случае единый, нераздельный род, предполагавшийся в XII таблицах. Наследство рисковало остаться вовсе без наследников, если «ближайший» агнат не принимал его: дальнейшие агнаты не призывались к наследованию и призыв их не входил в виды претора; вместо же рода претендентами на наследство выступали отдельные родичи, не связанные тесно общими интересами и своими взаимными пререканиями лишь затруднявшие регулирование наследственных отношений. Представлялось удобным создать новый, так сказать, запасной класс наследников, который призывался бы к наследованию, как скоро некого было призвать вслед за «ближайшим» агнатом. В родственниках по крови, когнатах, обнаружился элемент, благоприятный для образования такого класса, тем более что в числе когнатов каждый раз могли быть и агнаты, обойденные цивильным правом, и сородичи. От времени Цицерона до нас сохранился впрочем только случай, где наследником явился племянник наследодателя, сын его сестры[см. сноску 62]. Позднее класс когнатов (bonorum possessio unde cognati) занял в порядке наследования прямо то место, которое в древнем порядке принадлежало роду; после «своих» и «агнатов» к наследованию призывались когнаты. Призыв происходил в порядке степеней родства, т.е. сначала призывались когнаты ближайшей степени, потом следующие за ними и т.д. до шестой степени включительно[см. сноску 63]. Таким образом, появилась преемственность степеней (successio graduum). – Итак, первое решительное нововведение в порядке наследования без завещания (по закону) состояло в образовании нового класса наследников – когнатов, который вскоре занял место, принадлежавшее прежде роду.

Querela inofficiosi testamenti.

§ 173. Рядом с этим начались важные нововведения в порядке наследования по завещанию. «Формальные» ограничения, равно как правила об отказах, удовлетворяли своему назначению лишь до тех пор, пока завещатели оставляли наследство своим ближайшим наследникам, устраняя только недостойных. Но когда в связи с общим распадением добрых семейных нравов произвол проник и в эту область, тогда потребовались более серьезные меры для ограждения интересов ближайших родственников завещателя. Третье постановление эдикта о «владении» наследством (§ 172) могло служить и для достижения этой последней цели. При преторе Пизоне (консул 687 г.?) один сын, обладавший самостоятельным положением (sui iuris), в своем завещании лишил наследства своего отца. Когда дело дошло до претора, то он отказал во владении наследством лицу, которое было указано в завещании, и дал это владение отцу завещателя. Таким образом, по-видимому, уже во время Цицерона стало практиковаться, что ближайшие родственники умершего, обойденные в его завещании, или прямо лишенные наследства, или же, наконец, получившие по завещанию слишком мало сравнительно с тем, что они должны были бы получить по закону, обращались с жалобой (querela inofficiosi testamenti) в суд центумвиров (см. сноску 1 на с. 168), ходатайствуя перед ним об отмене такого «обидного» завещания[см. сноску 64]. Как мы знаем, суду центумвиров вообще подлежал разбор споров по завещаниям, причем формулу составлял претор в порядке сакраментального судопроизводства (legis actio sacramenti). Если суд находил жалобу на обидное завещание основательной, то предполагал, что завещатель составил его в нездравом уме[см. сноску 65], и отменял завещание или во всем его составе, или же только относительно распоряжений, которые касались обиженных и жаловавшихся лиц. Таким образом, утверждалось то новое правило, что завещатель непременно должен оставить некоторую долю своего имущества тем или другим из числа своих законных наследников, иначе отменялось самое завещание. Вопросы: кто из наследников-родственников имел право на указанную жалобу, получением какой именно доли он должен был бы ограничиться и не приносить жалобы, в каких именно случаях он обязан был считать себя справедливо устраненным от наследования, – все эти вопросы решала смотря по обстоятельствам каждого дела коллегия центумвиров и, по-видимому, по большинству голосов. – Реформы следовали одна за другой. В 714 г. была принята решительная мера относительно свободы отказов.

Lex Falcidia.

Изданный в этом году Фальцидиев закон (lex Falcidia)[см. сноску 66] отменил действие Фуриева и Вокониева законов и постановил, что наследнику по завещанию должно оставаться во всяком случае не менее одной четверти всего состояния завещателя; под состоянием же разумелся тот чистый ocтаток, который имеет быть за вычетом из наличного имущества всех долгов завещателя, расходов на его погребение и т.п. При назначении нескольких наследников каждый из них имел право на соответствующую числу наследников долю из четвертой части состояния; например, из двух наследников каждый имел право на получение не менее одной восьмой части всего состояния. Фальцидиев закон был lex perfecta; распоряжения, сделанные вопреки этому закону, не подлежали исполнению. Потому, если кто-либо назначал в отказах более трех четвертей своего состояния, то все отказы подлежали уменьшению пропорционально их величине, для того, чтобы довести общую сумму отказанного имущества до законного предела. Фальцидиев закон действовал еще при Юстиниане, и под пером классических юристов стал предметом обширных толкований, направленных к тому, чтобы правило закона приложить ко всему разнообразию отдельных казусов.

Unde liberi.

– Ко времени императора Августа последовало второе нововведение претора в порядке наследования по закону. Оно состояло в том, что из числа когнатов, призванных к наследованию в качестве третьего класса, претор выделил лиц, наиболее близких к наследодателю; сюда относились не состоявшие под его властью (эманципированные) дети его, и потом – вообще все нисходящее потомство по мужской линии. Эти лица были переведены в состав первого класса и поставлены на одинаковое положение со «своими» (sui); таким образом, состав первого класса наследников был изменен: вместо «своих» в этом классе наследовали теперь «дети» (liberi), т.е. вообще все нисходящие, как принадлежащие к числу «своих», так и те, которые не состояли под чьею-либо чужой властью и были бы «своими», если бы по какому-либо случаю не вышли из-под власти своего родного домовладыки. Усыновленные в чужой семье и потом эманципированные причислялись к своей родной семье. – Одно нововведение сопровождалось другим. С изменением в составе первого класса наследников надо было изменять соответственным образом и состав тех лиц, о которых завещатель был обязан упоминать в своем завещании.

Bonorum possessio contratabulas.

Претор объявил, что молчаливый обход «детей» (причем разумелись именно наследники первого класса) в завещании, дает им право на «владение» наследством вопреки завещанию (bonorum possessio contra tabulas). Должно быть, таким правом воспользовались прежде всего те из преторских наследников, которые вовсе были забыты в цивильном праве (эманципированные); потом же «владение наследством вопреки завещанию» было предоставлено мало-помалу и прочим из названных лиц. От обыкновенного вида «владения» наследством (§ 150), этот последний его вид отличался тем, что «владелец» защищался не только против третьих лиц, но и против самого наследника, назначенного завещанием (scriptus heres), так что владение было во всяком случае cum re. Иски владельца распространялись и на наследника, а против его иска он имел эксцепцию. С осуществлением права на владение наследством вопреки завещанию наследство распределялось между всеми прямыми наследниками, за исключением лиц, самим завещателем лишенных наследства. Стало быть, обойденные в завещании получали наследство вместе с назначенными в нем, насколько эти последние принадлежали к числу прямых наследников. Завещание соблюдалось еще и в том отношении, что выдавались отказы, сделанные завещателем в пользу детей и родителей, а также в пользу жены и невестки, в двух последних случаях – отказы, назначенные по поводу приданого. Таким образом, старое цивильное правило об упоминании известных лиц в завещании было перенесено в преторский эдикт с расширением самого круга этих лиц. Кроме того, формальным и придирчивым способом толкования формулы лишения наследства юристы старались поддержать ее значение. – Напротив, другое «формальное» ограничение завещаний, именно правило о постумах, продолжало терять свое значение.

Lex Velleia.

В конце республики или в начале империи был издан об этом предмете Веллеев закон (lex Velleia). Продолжая дело, над которым, как мы видели, потрудились еще юристы VII в., он дозволил завещателю упоминать о постумах, которые могли родиться при жизни его: во-первых, о тех нисходящих, которые могли родиться после совершения завещания, как «свои» наследники; во-вторых, таких нисходящих, которые жили во время составления завещания, но «своими» наследниками стали после того (например, внуки становятся деду «своими» наследниками, если после составления завещания умрет их отец). Юристы классической эпохи сделали эти постановления, равно как формулу Аквилия Галла (§ 171), предметом самой распространительной интерпретации, стараясь таким образом о том, чтобы завещатель в возможно большем числе случаев мог упомянуть о постумах и через то отвратить отмену завещания вследствие их появления[см. сноску 67]. Такая практика в конце концов вела к тому, что старое правило почти потеряло свою силу: в большинстве случаев рождение постума перестало отменять завещание, если только завещатель предусмотрел возможность появления постума и упомянул о нем в завещании. Назначение постума наследником или лишение его наследства, казавшееся юристу старых времен невозможным, как назначение или лишение лица, еще не существующего (persona incerta), для юристов конца республики и империи при более широком взгляде их на предмет не представляло особых затруднений.

Порядок наследования.

§ 174. После указанных изменений порядок наследования представлялся в следующем виде: если наследодатель оставил завещание, то прежде всего спрашивалось, упомянул ли он в этом завещании всех тех лиц, упомянуть о которых он был обязан; и если в этом отношении в завещании оказывался пробел, то 1) обойденные молчанием совместно с назначенными наследниками могли искать «владение» наследством вопреки завещанию (bonorum possessio contra tabulas); если же они не заявляли такого требования, или же завещание было составлено исправно, то наследовали 2) наследники, назначенные завещанием; они получали права по наследству, в цивильном смысле (hereditas), когда могли доказать, что завещание отвечает вполне требованиям цивильного права, и простое «владение» наследством (bonorum possessio secundum tabulas), когда не могли или не хотели прибегнуть к такому доказательству. Если наследодатель умирал без завещания, наследники выступали в таком порядке: 3) дети и остальные нисходящие по мужской линии, из них «свои» могли получить как цивильное наследство (hereditas), так и «владение» наследством, остальные же имели только «владение» (bonorum possessio unde liberi); 4) ближайший агнат, который имел и цивильное право (hereditas) и «владение» (bonorum possessio unde legitimi), и, наконец, 5) когнаты, которым предоставлялось одно владение (bonorum possessio unde cognati) в последовательности степеней родства. При отсутствии названных пяти классов к наследованию призывался еще шестой класс – супруг или супруга наследодателя (bonorum possessio unde vir et uxor). Время образования этого шестого класса неизвестно[см. сноску 68].

Дальнейшее развитие.

Что же касается вообще до всего порядка наследования без завещания (классы 3–6), то юристы империи и сами императоры продолжали реформу претора. Нет нужды приводить во всех ее подробностях эту кропотливую работу столетий, продолжительность и дробность которой только показывает, с каким трудом может даваться юристу и законодателю последовательное переустройство порядка наследования. Достаточно ограничиться немногими указаниями. Первый класс наследников (дети) расширялся за счет третьего; в него включили детей, рожденных вне законного брака и потом узаконенных; по утверждению городских курий (со времени Юстиниана – также через последующее вступление родителей в законный брак); в него включили далее нисходящее потомство по женской линии, причем до Юстиниана такие нисходящие получали долю, несколько меньшую сравнительно с нисходящими по мужской линии; наконец, положение усыновленных было несколько изменено в том смысле, что в наследственных отношениях они стали несколько ближе, чем прежде, к своему родному отцу. Рядом со всем этим раздвинулись рамки второго класса, еще при Гае остававшиеся без всяких изменений. Ко времени Ульпиана изменилось самое понятие агнатства. В противоположность древнему воззрению (§ 6) под агнатством понимали просто всех родственников (когнатов) по мужской линии[см. сноску 69], и все такие агнаты были зачислены во второй класс наследников, без различия мужчин и женщин. Далее во втором классе наследовала мать после своих детей и дети после своей матери, а при Юстиниане отец после сына, отпущенного им из-под своей власти. Порядок наследования матери после детей и детей после матери был предметом многочисленных постановлений, начиная с императора Клавдия (I в. по Р. X.) и кончая Юстинианомyz[70]. Второй класс совершенно потерял свою прежнюю физиономию, хотя продолжал называться «агнатами» или «законными» (legitimi) наследниками, в тесном и особом смысле слова законный. Единственный существенный остаток старины состоял только в том, что преемственность степеней не применялась во втором классе вплоть до самого Юстиниана. К третьему классу принадлежали по-прежнему когнаты, не включенные в первые два класса. Юстиниан деятельно участвовал рядом постановлений в завершении всех этих преобразований и, наконец, счел за лучшее отменить сразу накопившуюся массу конституций, сенатусконсультов и толкований юристов, заменив их одним общим законом. Это было сделано им в 543 г. новеллой 118. Последние следы различия когнатства и агнатства были уничтожены, наследственные права женщин сравнены с правами мужчин, когнаты призваны к наследованию без ограничения степеней. Весь порядок наследования представился в следующем виде: сначала призываются 1) нисходящие, причем внуки, правнуки и т.д. наследовали поколенно, как это было и в старом праве (§ 52), потом следуют 2) восходящие (в порядке степеней), полнородные братья и сестры и дети умерших братьев и сестер[см. сноску 71], последние – поколенно; 3) единокровные и единоутробные братья и сестры, также братья и сестры по усыновлению и незаконные дети; 4) все остальные родственники по боковым линиям с соблюдением преемственности степеней родства; 5) супруг или супруга лица, после которого оставлено наследство. Кроме того, на особых правах участвовали в наследовании малолетний усыновленный, дети, рожденные в конкубинате, и бедная вдова наследодателя, – эта последняя в том случае, когда она не призывалась по пятому классу.

Обязательная доля.

§ 175. Практика и законодательство постепенно выработали также твердые правила, которыми определялся порядок «жалобы» на «обидное» завещание (querela inofficiosi testamenti). Во всяком случае право на эту жалобу имел только тот, кто был бы наследником после умершего, если бы он вовсе не оставил завещания. Прежде всего жалоба ограждала интересы нисходящих, и это представлялось особенно важным в такое время, когда отцы, лишая своих детей наследства, подчинялись влиянию ложных наговоров и подстрекательств[см. сноску 72], шедших по большей части со стороны мачех[см. сноску 73], когда проявления самодурства доходили до того, что, например, отец лишал наследства дочь, не желавшую развестись со своим мужем[см. сноску 74]. Кроме наследников по нисходящей и по восходящей, наследники в боковых линиях тоже заявляли притязания на жалобу, но ко времени, по крайней мере, Ульпиана право на жалобу было ограничено в этом случае братьями и сестрами наследодателя. Императорское постановление 294 г. отняло это право и у них, другое же постановление 319 г. допустило жалобу братьев и сестер (за исключением единоутробных) только в том случае, когда они были обойдены в пользу лица «бесчестного» (turpis persona). Право на жалобу признавалось также за патроном, за отцом, отпустившим наследодателя на волю, за несовершеннолетним усыновленным. Юстиниан прибавил к этому ряду еще вдову умершего, если она не имела своего состояния; ей предоставлялась четверть всего наследства, но без уничтожения всего завещания. Что касается до остальных жалобщиков, то в случае выигрыша своего дела они наследовали так, как должны были бы наследовать по закону, т.е. завещание отменялось и взамен того наступало наследование по закону. Но они теряли право на жалобу, если завещатель оставил им, в какой бы то ни было форме (в форме ли наследства, или в форме отказа, или в какой-либо иной) одну четверть того, что им следовало по закону. Другими словами, это значило, что завещатель обязательно должен был оставить каждому из своих законных наследников не менее одной четверти его законной доли. Так образовалась обязательная наследственная доля, предусмотренная уже Фальцидиевым законом относительно наследников по завещанию. Юстиниан изменил этот порядок в двух отношениях: во-первых, он установил различные размеры обязательной наследственной доли, смотря по числу наследников (1/3, 1/2), во-вторых, он предписал, что обязательная доля должна оставляться непременно в форме назначения подлежащего лица наследником, а не в какой-либо иной форме. Завещание, которое отменялось по несоблюдению правил об обязательной доле, теряло свою силу только в той части, где содержалось назначение наследников, и сохраняло свою силу в прочих частях (отказы и пр.). – Если законный наследник, имевший право на обязательную долю, не был позабыт в завещании, но получил менее этой доли, то во время юриста Павла ему предоставлялось просить или об отмене всего завещания, или только о дополнении оставленного ему – до пределов обязательной доли. С 361 г. он был обязан избрать этот путь, если его указывал в своем завещании сам завещатель; по Юстиниану, он был обязан к тому во всяком случае. – Что касается, наконец, до вопроса, какие основания признавались уважительными для устранения того или другого родственного лица от наследства, то это разрешалось усмотрением суда в каждом отдельном случае, и только Юстиниан установил точный перечень таких оснований, возложив на наследника по завещанию обязанность доказать их существование, когда возникнет о том судебный спор.