Донбасский институт техники и менеджмента 31 страница

Императоры боролись также с продажей детей. Уже Каракалла назвал ее делом непозволительным и бесчестным[см. сноску 151], Диоклетиан запретил совершенно (294 г.)[см. сноску 152]. Константин разрешил, однако, бедным родителям продажу новорожденных (329 г.)[см. сноску 153]; в этом случае дело шло, по-видимому, не об отдаче детей во временную кабалу (mancipium), но о полном отчуждении отеческой власти.

Во всем движении, направленном к освобождению детей, ясно просвечивалась еще старая идея, руководясь которой государство оказывало свое покровительство сыну, как своему настоящему или будущему слуге (воину, чиновнику). Законодательство по преимуществу говорило о сыновьях, и их эманципация была преимущественно делом законодателя. Напротив, эманципация дочерей совершалась главным образом под влиянием нравов; впрочем юристы, толкуя эдикт и законы, распространяли на дочерей постановления, говорившие о сыновьях.

XVIII

Преобразование общественного строя и влияние этого преобразования на гражданское право и на состав гражданского общества

II. Влияние изменений, последовавших во взаимном положении общественных классов

История правоспособности.

§ 180. По мере постепенного падения республиканского строя и политической свободы исчезали политические прерогативы римских граждан, отличавшие их от перегринов; с другой стороны, падало это важное различие в населении и в отношении к гражданскому праву. После распространения силы общенародного права (ius gentium) на римских граждан римское гражданское право состояло из двух частей, преемственно образовавшихся в истории: из старой, ius civile, которая обнимала относительно малочисленных граждан и перегринов, получивших commercium, и из новой, ius gentium, обнимавшей всех, как граждан, так и всех перегринов, находящихся на римской территории. Все перегрины оказались введенными в состав римского гражданского общества, – именно в той мере, как это было обусловлено общенародным правом и формулярным судопроизводством; но они были исключены из него в той мере, которая зависела от commercium и actio (§ 75). Теоретически оставалось еще большое различие в гражданском положении граждан и перегринов; на деле же оно было ничтожно, потому что старое квиритское право и старое судопроизводство, отживая свой век, все более и более выходили из употребления. Commercium и actio теряли свою прежнюю цену, и отсутствие их почти не умаляло гражданской правоспособности. Commercium и обособившаяся часть его testamentifactio (право совершать римское завещание и приобретать по оному) еще даруются как отдельным лицам, так особенно целым классам лиц (ius Latii, ius togae); но все это было последним блеском гаснувшего порядка великой старины. Таким образом, с точки зрения юридических норм, положение иностранца, хотя и получившего важную часть гражданской правоспособности, было далеко не равно положению гражданина; но, с точки зрения действующего правового порядка, граждане и иностранцы состояли почти в полном равенстве, так как часть порядка, выражавшая неравенство, омертвела. И, по мере того как омертвение старых юридических норм продолжалось, сгладилось в течение столетий и раздвоение гражданского общества. Ко времени Гая было позабыто старое судопроизводство (per legis actiones), к Константину исчезли его последние следы. Формулярное судопроизводство приобрело исключительное господство, одинаково применяясь для защиты как новых, так и цивильных (formulae in ius conceptae) прав. Таким образом, actio, как часть национально-гражданской правоспособности, утратила всякое значение. Рядом с этим теряло значение и commercium. Одни из сделок и отношений цивильного права выходили из употребления (так, к Константину исчезли манципация, in iure cessio, fiducia[см. сноску 154], еще известные Гаю в качестве живого явления права), другие преобразовывались в духе нового права (например, стипуляция) и включались в состав ius gentium. Только testamentifactio пережила время Константина. Соответствующее всему этому процессу разрушения развитие космополитической точки зрения в ущерб национальной, и рядом с ним падение значения всего римского гражданства (в полититическом отношении обусловленное падением свободы в империи), привели к тому, что уже император Каракалла, руководясь отчасти фискальными соображениями, издал закон (lex Antoniana, 212 г.), которым достоинство римского гражданина было даровано всем свободным обитателям римского государства[см. сноску 155]. Этот закон как бы вновь слил политическую правоспособность, на этот раз уже в смысле подданства, с гражданской правоспособностью, в смысле цивильной. Но на самом деле он не внес существенного изменения в порядок вещей, потому что политическая правоспособность утратила тогда национальный характер, цивильная же обнимала весьма немногое. Ius gentium служило преобладающей системой гражданского права и правоспособность по ius gentium не была обусловлена по-прежнему ни национальным происхождением, ни обладанием политической правоспособностью. Ко времени Юстиниана ius civile окончательно превратилось в пустой звук, который был вычеркнут из кодекса. Так стерлось в устройстве гражданского общества господство политической исключительности. Установлением гражданской равноправности всего населения, без различия его национального происхождения, римское право приблизилось к правовому порядку современных нам образованных обществ.

§ 181. Совсем иное произошло в отношении к другому общественному разделению, столь характеризующему древние общества. Мы говорим о разделении всех лиц на свободных и рабов[см. сноску 156]. В этой области римское право в своих позднейших образованиях немногим чем отступило от старых принципов, и во всяком случае отступления, в той мере, в какой они случились, клонились не к лучшему, но к худшему. По-прежнему юридическая регламентация скользила лишь по поверхности жизни и не достигала своей цели, – ни там, где стремились ограничить свободу (законодательство о вольноотпущенниках), ни там, где желали защитить попранную личность (законодательство о рабах).

Вольноотпущенники.

Начнем с вольноотпущенников. Как мы знаем, издревле отпущением раба на волю открывался для него путь к вступлению в среду свободного общества. Юридические способы к тому были различны. Вместе со своим господином раб являлся к магистрату, производившему ценз и с согласия господина заносился в список римских граждан (manumissio censu)[см. сноску 157]; или перед магистратом, заведующим судом, затевался кем-либо мнимый процесс о свободе данного раба, господин его не оспаривал утверждения своего противника и по судебному решению раб объявлялся свободным (manumissio vindicta)[см. сноску 158]. К древнейшим формам следует причислить, наравне с приведенными, отпущение завещанием (manumissio testamento), известное закону XII таблиц[см. сноску 159], и отпущение посредством усыновления (adoptio)[см. сноску 160], употреблявшееся, вероятно, в исключительных случаях. В конце республики образовалось несколько упрощенных форм отпущения на волю: господин писал рабу с объявлением о его свободе (per epistolam), объявлял раба свободным в присутствии своих друзей (inter amicos), допускал его к своему столу. Сначала претор и потом закон (lex Iunia Norbana, 19 г.?) сообщили этим актам юридическую силу[см. сноску 161]. Рядом с введением новых форм упрощались и древние формы. Так, например, при отпущении на волю перед магистратом перестали стесняться условиями места и времени и постепенно сократили и уничтожили торжественную обрядность акта[см. сноску 162]. Сирийско-римский сборник упоминает об освобождении рабов перед свидетелями[см. сноску 163]. Константин учредил способ отпущения на волю в церкви[см. сноску 164]. Юристы императорского времени вообще всякое сомнение относительно действительности того или другого способа решали в пользу свободы и допускали даже некоторые виды молчаливого отпущения. Так, например, раб признавался свободным, если господин называл его в завещании своим сыном или уничтожал документы, закрепившие его за ним и т.п. – Рабское происхождение оставляло на человеке пятно, которое смывалось лишь через несколько поколений. Юристы различали среди граждан свободнорожденных (ingenui) и вольноотпущенников (libertini). В семье, в государстве и в гражданском обществе вольноотпущенник занимал положение низшее, чем полноправный гражданин. Самое приобретение свободы не давалось ему даром. От усмотрения господина зависело возложить на отпущенника при самом освобождении его на волю разные обязательства, например, уплату денежной суммы или совершение какого-либо действия[см. сноску 165]. В завещательных распоряжениях было в ходу условное отпущение, в силу которого раб получал свободу лишь по исполнении обязательств, возложенных на него завещателем. Такой условно отпущенный раб до тех пор, пока не наступала его свобода, назывался statuliber. Это положение пользовалось некоторым покровительством[см. сноску 166].

Их правоспособность.

§ 182. Несмотря на все перечисленные и некоторые другие ограничения (имевшие особенное значение в области государственного права), что касается до гражданской правоспособности вольноотпущенника, то издревле он сразу становился полноправным членом гражданского общества, если только господин, отпустивший его на волю, был сам полноправный гражданин. Такое явление свидетельствует еще раз о близости, которая существовала в древнейшем Риме в отношениях свободных и рабов, несмотря на все различие их положения (выше, § 10). Тогда самое отпущение на волю происходило лишь в тех случаях, когда, по сложившимся воззрениям и обычаям, раб действительно заслуживал свободы, так что вступление его в ряды граждан не могло встретить с ничьей стороны серьезного протеста. – С V в. обстоятельства изменились. Положением вольноотпущенников начали играть политические деятели в видах осуществления своих личных целей или целей своей партии, и меры, принятые государством в качестве противодействия такому движению, привели к разделению вольноотпущенников на разряды, которое отразилось на их гражданской правоспособности. Все это произошло следующим образом. Издревле вольноотпущенники были лишены права на занятие высших государственных должностей (ius honorum) и ограничены в праве участия в народных собраниях: вместе с другими низшими слоями народонаселения они вносились в списки исключительно четырех городских округов (триб) и таким образом вовсе не влияли на голосование сельских округов. Но, начиная с известного Аппия Клавдия, цензоры нередко распространяли вольноотпущенных по всем округам, дабы, опираясь на толпы клиентов, руководить действиями народных собраний. Другие цензоры, сообразно со своими политическими взглядами, возвращались не раз к старому порядку и вновь сосредоточивали вольноотпущенников в городских округах. Происходило постоянное и произвольное колебание в политическом значении отпущенников, – колебание, которое отнюдь не способствовало воспитанию в них гражданских доблестей. Рядом с этим непомерно росло самое число их. В их многочисленности господа усматривали верное средство к тому, чтобы иметь успех в народных собраниях, в особенности во время выборов, и получать львиные доли при даровой раздаче хлеба от государства. Потеря, которая происходила от освобождения рабов, наверстывалась тяжкими обязательствами, обременявшими не по силам невольного должника при самом отпущении его на волю. Отпущение на волю производилось без строгого разбора достоинства отпускаемых лиц. Римское общество наполнилось новыми гражданами, из которых многие были иноземцы и вовсе не знакомы с условиями государственной жизни. Особенный и не менее вредный в политическом отношении характер приобрело отпущение на волю посредством завещаний. Ради одного тщеславия завещатели предписывали поголовное освобождение всех своих рабов, снабжая таким образом родину за раз массой непрошенных граждан.

Разумеется, не в самом факте многочисленного освобождения заключался истинный корень зла. Зло лежало в недостатках всей политической системы, которая не в состоянии была приноровить республиканские учреждения к расширившейся территории государства и его умножившемуся народонаселению; но близорукий политик, каковым был римлянин конца республики, был способен лишь на непосредственное противодействие явлениям, которые поражали его неприятно. В видах такого противодействия возник ряд законодательных мер. Публилиев закон (lex Publilia, 519 г.?) выступил против вымогательств, которые патроны позволяли себе относительно клиентов по поводу сатурналий*; незадолго перед 640 г. претор Друз отнесся строго к вероломным клиентам. Он постановил, что если отпущенник по отпущении на волю отказывался подтвердить клятвенно те обязательства, которые предварительно были выговорены у него за дарование свободы, то он в наказание лишается на суде всякой защиты этой свободы. Но вслед за тем, в 643 г., претор Рутилий Руф, возбудивший гнев всаднического сословия и изгнанный из отечества, первый в своем эдикте сделал предметом точной регламентации отношения патрона и клиента, по обязательствам этого последнего перед первым взамен полученной свободы; именно, притязания патрона были облечены в форму исков: аctio operarum и actio pro socio[см. сноску 167]. Потом в эдикте сформировалась exceptio onerandae libertatis; она давалась отпущенному против тех стипуляций, по которым он обещал что-либо патрону из страха, чувствуя себя в чем-либо виновным перед ним[см. сноску 168]. Позднее императоры и юристы действовали в том же направлении. Рядом с этим обнаружилось течение иного рода.

Lex Fufia.

Закон, изданный в 8 г. по Р. X. (lex Fufia Caninia) и отмененный только при Юстиниане, запретил поголовное освобождение рабов в завещаниях, ограничивая таковое известной частью. Рабы освобождались не иначе как поименным обозначением их в завещании; из десяти рабов освобождалось не более половины, из 11–30 не более трети, из 31–100 не более четверти, из высшего числа не более одной пятой части и ни в каком случае не более ста[см. сноску 169].

Lex Aelia Sentia и др.

Другие законы (lex Aelia Sentia. 4 г. н.э. и lex iunia, 19 г. н.э.)[см. сноску 170] установили различие в гражданском положении отпущенников. Для того, чтобы сделаться полноправным гражданином (civis), отпущенник должен удовлетворить трем условиям: во-первых, иметь 30 лет от роду; во-вторых, принадлежать господину на праве квиритской собственности; в-третьих, быть отпущенным vindicta, censu или testamento. Сам господин должен быть не моложе 20 лет. Все четыре условия – отчасти тенденциозные, избранные с целью ограничить число полноправных граждан из вольноотпущенников. Но, с другой стороны, в выборе этих условий усматривается известный консерватизм, преклонение перед стариной, которое не дозволяло лишать правоспособности того, кто получал ее по старому праву. Вольноотпущенники могли стать полноправными гражданами и не достигнув 30-летнего возраста, но лишь посредством vindicta, и тогда, когда они являлись по отношению к господину (который в этом случае мог быть и моложе 20 лет) родителем, сыном или дочерью, братом или сестрой, кормильцем, педагогом, управляющим, невестой, спасителем и т.п. Для констатирования этих обстоятельств в каждом отдельном случае (causae probatio) был учрежден особый совет из 5 сенаторов и 5 всадников в Риме и из 20 граждан – в провинциях. – В противоположность перечисленным лицам те вольноотпущенники, которые в бытность свою рабами были скованы, заклеймены, подвергались пытке или предназначались на гладиаторство, становились в ряды дедитициев. Так назывался низший разряд отпущенников, образованный по аналогии первоначальных дедитициев (выше, § 76). Эти отпущенники совсем не имели гражданских прав (по древнему квиритскому праву, но не по ius gentium), считались не выше иностранцев и должны были держаться на сто тысяч шагов за чертой Рима. Их появление в городе влекло для них потерю свободы навсегда. Будучи вторично отпущены на волю, такие рабы не получали ее, но поступали в разряд рабов римского народа. – Наконец, все остальные отпущенники, не подходившие ни под один из двух описанных классов, зачислялись в средний класс – латинов (Lаtini Iuniani). Их гражданская правоспособность ограничивалась в том отношении, что они не могли ни оставлять завещаний, ни приобретать по ним. Как вольноотпущенники-дедитиции составляли подобие прежних дедитициев, так и вольноотпущенники-латины были образованы по образцу одного из разрядов прежних союзников. Сенатусконсультом было дозволено, по достижении латинянами 30-летнего возраста, повторять над ними акт манумиссии с целью возведения их в римское гражданство (iteratio). Эта цель достигалась, если налицо были остальные условия, которые, как показано выше, требовались для того, чтобы вольноотпущенник становился гражданином[см. сноску 171].

Разделение вольноотпущенников на три разряда пережило реформу Каракаллы (§ 180) и было отменено только при Юстиниане[см. сноску 172], с чем вместе исчезло и самое разделение граждан на свободнорожденных и вольноотпущенников, – мера, которая, с окончательным исчезновением республиканского строя, не представляла, конечно, ни особой важности, ни затруднений при своем применении.

Положение рабов.

§ 183. Впрочем, мы видим из этого, что отпущенники достигли под конец положения, равного с положением прочих граждан, несмотря на то, что законодательство долгое время стремилось к противоположному результату. Совершенно обратное представляла история рабства. В своем месте (§ 10) был показан жесткий взгляд древнейшего права на раба, которое не признавало в нем ничего кроме вещи; но, как мы видели, этот взгляд далеко не выражал бытовой действительности, в которой раб признавался до некоторой степени и членом семьи, и личностью. Еще Цицерон, находясь под очевидным влиянием Аристотеля, выражался о рабах как о вещах, и вместе с тем отличался, по-видимому, человечным обращением с ними[см. сноску 173]. Но постепенно жизнь устраняла это разноречие. По мере расширения римского государства и его торговых сношений умножилось количество рабов в Риме. Увеличилось число военнопленных; после победы или взятия враждебного города десятки и сотни тысяч мужчин и женщин продавались в рабство квестором (sub hasta или sub corona venire). Разбойники сухопутные (grassatores) и морские (из числа последних особенно прославились Киликийцы, могущество которых было уничтожено Помпеем*) захватывали немало свободных людей, поставляя их на невольничьи рынки. Были также лица, добровольно обращавшиеся в рабство или же лишенные свободы в наказание (capitis deminutio maxima). Из этих источников наполнялся невольничий рынок. Возникла правильная торговля рабами, рабы стали не только предметом собственности, но и товаром. В домах, где прежде ограничивались немногими рабами, их появились сотни и тысячи. Общее число рабов в Италии должно считать для этого времени уже миллионами. Исчезли и другие условия, которые в старину благоприятствовали хорошему положению рабов. Из кратковременного рабское состояние превратилось в пожизненное и наследственное. Рабы, происходя из всех народов известного тогда мира, были чужды римлянам во всех отношениях. Гражданин относился к своему рабу вообще как к существу низшему, как к животному. Раб содержался не только в качестве орудия сельского хозяйства, но и как орудие личных прихотей, необходимая принадлежность роскошной жизни. Сообразно с этим рабы разделялись на две главные категории: сельских (familia rustica) и городских (familia urbana). Особенно приниженным и тяжелым представляется положение сельских рабов. Они удалены от господина и подчинены произволу старосты (villicus) из рабов, преследующего свои личные интересы. Сдерживаемые одним страхом жестоких наказаний, перемеченные (обыкновенное наказание покушавшихся на бегство), закованные в цепи или опутанные в веревки, они выгоняются утром на работу и к вечеру загоняются гуртом на ночлег в сараи, находящиеся под бдительной охраной. Не лучше было положение многих рабов в самом городе. Личное сближение с господином открывало рабам, исполнявшим высшие должности (учителя, воспитатели, врачи, секретари и т.п.), некоторые обеспечения, но обыкновенную массу их оно не спасало ни от цепей, ни от ужасов разврата или гладиаторства. Будучи в древнейшее время необходимым условием общественности, рабство стало врагом ее, представляя собой чудовищный институт, полный крови, слез, всяких ужасов насилия и страданий. Развитие общественности бывает совместимо с разделением населения на неравноправные классы, когда отдельные члены классов во взаимном обхождении своем выражают именно ту степень неравенства, которая требуется данным состоянием общества и отвечает нравственным понятиям отдельных лиц; но когда обхождение переходит этот предел неравенства, тогда это последнее становится врагом общественности, развивая узкий эгоизм и жестокосердие, с одной стороны, притупление и ожесточение – с другой.

Юридическое воззрение на рабов.

Законодательство.

§ 184. Время наибольшего развития этого ненормального состояния рабства в Риме совпадает с временем конца республики и начала империи. Потом, с прекращением завоеваний и уничтожением разбойничьих шаек, иссякли источники рабства; количество рабов относительно уменьшилось, и положение их, хотя немного, поднялось. Философия стоиков и религиозное учение христиан влияли в том же направлении. Сенека учил, что раб есть младший брат и что в нем следует уважать человеческое достоинство. Под влиянием стоицизма юристы провозгласили, что от природы все люди свободны и равны, и что только гражданская жизнь разделила людей на свободных и рабов[см. сноску 174]. Подобно этому апостол Павел, предписывая рабам повиновение по отношению к господам, не раз выражает ту мысль, что пред лицом Господа нет ни раба, ни свободного, но все – одно[см. сноску 175]. Тем же взглядом проникнуто учение отцов церкви. Под влиянием таких воззрений в образованнейших домах устанавливается человечное обращение с рабами. Ряд юридических мер был направлен к тому, чтобы охранить рабов от произвола и жестокости господ. Lex Claudia (47 г. н.э.) за непопечение о больном рабе наказывает господина потерей его власти: раб освобождается и зачисляется в один из разрядов неполноправных граждан (Latinus Iunianus[см. сноску 176]). Lex Petronia (61 г. н.э.) запрещает употреблять рабов на публичные бои с животными[см. сноску 177]. Sc. ad legem Petroniam (121 г. н.э.) императора Адриана запрещает господам под страхом уголовного наказания самовольное убийство провинившихся рабов, заключение их в домашние тюрьмы (ergastura), продажу для проституции и гладиаторских игр[см. сноску 178]. Антонин Благочестивый узаконил обычай, по которому угнетаемые рабы искали убежища в храмах и у статуй императоров, и предписал подвергать господ за убийство своих и чужих рабов наказанию по lex Cornelia de sicariis, a в случаях жестокого обращения с рабами продавать этих последних в другие руки[см. сноску 179]. В этом случае угнетенные должны были обращаться с жалобой к префекту города. Септимий Север распространил такое право жалобы на случаи, когда рабыне грозила продажа для публичной проституции[см. сноску 180]. Господа, обратившиеся к христианству, отпускали рабов на волю в большом числе. Христианские общины, со своей стороны, способствовали этому тем более, что на епископов, священников и почетнейших христиан в округе самими законами возлагалось часто содействие выкупу угнетенных рабов. Позднее в Византийской империи монастыри служили удобным убежищем для большого числа беглых рабов. Ряд мер был направлен также к подавлению гладиаторских игр и проституции. Так, Константин на Востоке (325 г.) и Гонорий на Западе (395 г.) выступили против гладиаторских игр[см. сноску 181], против которых особенно восставали отцы церкви. Константин же приравнял умышленное убийство раба к убийству свободного человека[см. сноску 182]. Несколько законов Льва, Феодосия и Юстиниана запретили отдавать рабынь силой на сцену, держать в частных домах игральщиц на флейте, подвергать рабынь проституции[см. сноску 183].

Трудно определить с точностью, в какой именно степени перечисленные юридические меры достигли своего назначения. Относительно гдадиаторских игр известно, что они не исчезли с их запрещением и на Востоке, например, продержались до Феодосия. Законы, направленные против проституции, оставались мертвой буквой. Значение прочих мер не могло подняться выше слабого паллиатива, и человеколюбивое обращение с рабами, если и водворялось, то не законами, но только нравами. Как прежде, так и теперь был некоторый разлад между нормами и действующим порядком. Только прежде суровость нормы сопровождалась мягкостью нравов, теперь же, наоборот, мягкие предписания разбивались о жестокость жизни. Во всяком случае юридическое мировоззрение не ограничилось вышеприведенными мерами.

Правоспособность рабов.

За известными категориями рабов были признаны настоящие гражданские правомочия. Так, раб, принадлежащий не частному лицу, но римскому народу (servus publicus), имеет право завещательного распоряжения половиной своего имущества[см. сноску 184]. Из примера Плиния известно, что завещания рабов допускались также некоторыми господами из частных лиц[см. сноску 185]. Свободный, обращенный в рабство в наказание (servus роеnае), приобретает отказ, сделанный в его пользу на его содержание (legatum alimentorum[см. сноску 186]). По предписанию Юстиниана (531 г.), раб приобретает всякий легат даже тогда, когда с ним не связано приобретение свободы[см. сноску 187]. В некоторых случаях, именно в спорах, направленных к признанию рабыни свободной, она допускается к личному ходатайству в суд[см. сноску 188] и т.п. Более посредственным характером отличаются следующие льготы. Некоторым отношениям, возникшим во время состояния лица в рабстве, придается юридическое значение тогда, когда раб получает свободу. Так, при определении родства вольноотпущенников в брачном, наследственном и процессуальном праве принимается в расчет родство, которое образовалось во время рабского состояния (servilis cognatio): запрещается брак между такими близкими родственниками[см. сноску 189], устанавливается между ними право наследования[см. сноску 190]; запрещается нисходящим призывать к суду восходящих, без разрешения претора[см. сноску 191]. Обязательственные отношения, в которые вступали рабы во время несвободы, признавались по отпущении их на волю за «естественные» обязательства (obligationes naturales[см. сноску 192]). Этот род обязательств не защищался иском, но обладал некоторой иной, не полной защитой. В некоторых же случаях из подобных отношений возникали даже настоящие иски: actio de dolo[см. сноску 193], actio depositi in factum concepta[см. сноску 194], actio mandati и actio negotiorum gestorum[см. сноску 195], actio praescriptis verbis[см. сноску 196], exceptio doli mali[см. сноску 197]. Точно так же деликты рабов рождали обязательства, по которым они должны были отвечать после своего освобождения на волю[см. сноску 198].

§ 185. Наконец, была область, где обязательства раба имели юридическое значение с самого момента своего возникновения; но иск по такому обязательству кредитор должен был предъявлять не к рабу, а к его господину. Это – область отношений по пекулию. Старый обычай давать рабам пекулий никогда не терял своего действия; только в эпоху особенного увеличения численности рабов немногие из них могли пользоваться таким вниманием со стороны своих господ. Понятно, что господа уделяли рабам пекулий в своих же собственных интересах и на самостоятельное хозяйство раба смотрели как на доходную статью. Еще Катон давал своим рабам деньги на приобретение и воспитание малолетних рабов и потом покупал по сходной цене таких воспитанников для себя. Другие покупали у своих рабов разные хозяйственные припасы, находя такое приобретение их выгоднее, чем покупку на рынке. Цицерон свидетельствует об одном лице, что он купил для своего раба аптеку; с развитием в обществе промышленного духа господа стали доверять своим рабам ведение различных заведений и предприятий. Юристы называли пекулием такое имущество, которому раб, с согласия своего господина, ведет особый счет[см. сноску 199]. Это имущество увеличивалось и уменьшалось; из него раб платил господину выкуп за свою свободу. Постоянно пекулий давал рабу повод вступать в обязательства как со своим господином, так и с третьими лицами. Временные обязательства раба и господина основывались на их личном доверии друг к другу и были всецело изъяты из юридической области; но нельзя было отнестись таким же образом к обязательствам раба перед третьими лицами. Вступая в сделку с рабом, который, с согласия господина, вел особое хозяйство, каждый полагался на то, что господин примет на себя последствия сделки. Претор признал, что господин ответствен за обязательства, которые раб примет на себя по делам своего пекулия; ответственность не должна была превышать тех размеров, которые имел пекулий в момент судебного приговора. Кроме того, требования самого господина, возникшие из того же источника, удовлетворялись прежде других требований. Для истории юридических идей характеристично, как формулировали юристы это последнее положение. Сначала они принимали, что долги раба господину сами собой уменьшают, в соответственной степени, размер пекулия, потом в господине признали кредитора раба, с преимущественным, перед другими, правом требования[см. сноску 200]. Иск, который служил в описанном случае кредиторам раба, назывался actio de peculio[см. сноску 201]; как сказано, ответчиком по этому иску являлся господин. Два других иска служили дальнейшим развитием той же идеи. Если пекулий был дан рабу для ведения какого-либо промышленного или торгового предприятия, то кредиторы его имели против господина actio tributoria[см. сноску 202], и требованиям самого господина не давалось никакого преимущества перед требованиями прочих лиц; если раб, имевший пекулий, вступал в обязательственную сделку с третьим лицом, но приобретенное по такой сделке не вносил в пекулий, а отдавал своему господину, то кредитор по сделке имел против этого последнего actio de in rem verso[см. сноску 203] и господин отвечал в размере своего обогащения. Все названные иски применялись также в отношении пекулия, который отцы давали своим подвластным детям (§ 178). Формула составлялась так, что в интенции обозначалось подвластное лицо, вступившее в сделку с истцом, а в кондемнации указывался сам господин (ср. § 136). Формально иски были основаны на той идее, что раб и сын, по делам пекулия, действуют как представители своего домовладыки; но вместе с тем эти иски выражали юридическое признание личности подвластного, как контрагента, и его имущественной самостоятельности. Понятие пекулия постепенно расширялось; если раб занимал деньги у одного лица и потом отдавал их взаймы другому, то, по Лабеону, здесь не было расширения пекулия, а одно простое обогащение господина (in rem versio), чего Помпоний уже не принимал так безусловно[см. сноску 204]; точно так же Ульпиан вообще был наклонен принимать не обогащение господина (in rem versio), но приращение пекулия во всех тех случаях, когда раб совершал сделки именно в том намерении, чтобы вырученное присоединить к пекулию[см. сноску 205]. Воле раба приписывалось, стало быть, юридическое значение, его хозяйство трактовалось как обособленное от хозяйства его господина.