Функции случайных аргументов 7 страница

Как видим, первый взгляд приходится отвергнуть.

Обратимся ко второму. Этот взгляд сходен с третьим в том, что оба они признают социологию как самостоятельную дисциплину, не сливающуюся с другими, специальными науками о социальных явлениях. Различие их между собою состоит в том, что второе из указанных выше решений обосновывает эту самостоятельность социологии на своеобразии ее объекта; этим объектом должны быть* явления, не изучаемые другими социальными науками. Социология должна иметь «свой угол» для исследования. Это своеобразие объекта социологии дает ей автономность и превращает ее в специальную же дисциплину, отличную от всех остальных социальных наук. Третий взгляд, в отличие от второго, обосновывает самостоятельность социологии не на том, что она должна обрабатывать «свой клочок», не вспахиваемый и не разрабатываемый другими дисциплинами. Но на том, что существование специальных наук, изучающих отдельные стороны мира человеческого взаимодействия, делает необходимой науку, которая изучала бы родовые свойства, общие всем явлениям или сторонам человеческого взаимодействия.

Ее объектом являются те же явления, части которых изучаются специальными науками, но под иной точкой зрения: социология берет их во всей их целокупности, глобально, и фиксирует свое внимание лишь на том, что между ними есть общего, свойственного всем видам социальных явлений. Воспользуемся аналогией. На фабрике каждый рабочий имеет свое дело и выполняет ту или иную специальную функцию. Однако это разделение труда не только не делает ненужной работу директора или правления, которое ведает всем предприятием, устанавливает общий план работ и сметы, наблюдает и координирует работы всех специалистов и рабочих, короче, ведает фабрикой как целым единством, но, напротив, требует такой систематизирующей и синтезирующей деятельности. Без нее все дело пойдет вкривь и вкось, и фабрика развалится. То же применимо и к области взаимоотношения социологии к частным социальным наукам. Роль специалистов здесь играют последние, роль правления или директора — социология. Таково обоснование автономности социологии согласно третьему из указанных взглядов.

Рассмотрим каждый из них. В качестве наиболее типичного примера второго решения возьмем теорию Зиммеля. По его мнению, объектом социологии являются формы общения. Вся «материя» социальных явлений, говорит он, уже захвачена и изучается другими социальными науками. Здесь социологии нечего делать. Если, однако, она хочет жить самостоятельно, она должна иметь свой «клочок» для разработки. Единственным подобным «клочком», не разрабатываемым другими дисциплинами, являются сами «формы общения», которые до известной степени независимы от «материи» или «содержания» явлений взаимодействия. Подобно тому как одни и те же геометрические формы, например шар, могут быть наполнены разным содержанием, и обратно — одно и то же содержание (материя) может заключаться в различных геометрически пространственных формах, — так одни и те же формы общения или взаимодействия людей могут в одном случае выступать с одним содержанием, в других — с другим, и обратно. «В общественных группах, самых несходных по целям и по всему их значению, мы находим все же одинаковые формы отношения личностей друг к другу. Главенство и подчинение, конкуренция, подражание, разделение труда, образование партии, представительство, одновременное развитие сомкнутости внутри и замкнутости вовне и бессчетное множество других явлений встречаются в государственном общежитии и в религиозной общине, в шайке заговорщиков и в экономическом товариществе, в художественной школе и в семье. Как бы ни были многообразны интересы, которые вообще приводят к этим обобществлениям, — формы, в которых они совершаются, могут быть одинаковы. И с другой стороны: одинаковый но содержанию интерес может представиться в весьма разнообразно оформленных обобществлениях, например экономический интерес реализуется путем конкуренции и путем планомерной организации производителей; тождественные религиозные жизненные содержания требуют где свободной, где нейтралистской формы общежития; интересы, заложенные в основе отношений полов, находят удовлетворение в необозримом многообразии семейных форм» и т.д. (Simmel. Soziologie, 1908, 8—9)

«Социология, — продолжает Зиммель, — как учение об общественном бытии человечества, которое и в бесконечно многих других отношениях может быть объектом науки, относится таким же образом к остальным специальным наукам, как к физико-химическим наукам о Материи относится геометрия» (Ibid., 12).

Такова сущность точки зрения Зиммеля. Сходна с ней позиция и Бугле (Bougiè. Les sciences sociales en Allemagne. Paris, Alcan, 160).

Другие социологи, в принципе стоя на той же позиции, в качестве особого объекта социологии выдвигают другие признаки. Так, Гумплович видит такой объект социологии «в движениях человеческих групп и в взаимном влиянии их друг на друга» (Гумплович. Un programme de sociologie. Annales, t. I, 76, 104; Социология и политика, 1895, 50 и ел.; Основы социологии. СПб., 1899, 112 и ел.).

Приемлемо ли, спрашивается, такое решение вопроса о взаимоотношении социологии к остальным социальным наукам?

И да, и нет. Поскольку явления, называемые Зиммелем «формой общения», охватывают совокупность свойств, принадлежащих всем различным «по содержанию» явлениям человеческого общения, постольку его позиция приемлема; но она в этом случае сводится к третьей точке зрения. Поскольку же под формами общения разумеется класс явлений sui generis, не изучаемый другими науками и делающий социологию специальной наукой, подобной другим социальным наукам, поскольку социология в этом случае является не наукой «генерализирующей» (по выражению Риккерта) или наукой «номотетической» (по терминологии Виндельбанда), а дисциплиной частной, обрабатывающей «частичный уголок» явлений взаимодействия людей, постольку точку зрения Зиммеля придется отвергнуть. Допустим, что Зиммель прав, что «формы общения» действительно даны как нечто отличное от материи или содержания явлений общения. Допустим далее, что для изучения первых будет создана особая наука. Что из этого следует? Только то, что к числу существовавших специальных наук прибавится еще одна специальная. Но отсюда вовсе не следует, что не нужно «генерализирующей» науки об общих свойствах социальных явлений; не следует и то, что эта добавочная специальная дисциплина может выполнять функции «генерализирующей» науки или встать на ее место. Появление такой добавочной ветви знания соответствовало бы увеличению рабочих специалистов фабрики добавочным рабочим специалистом, но оно отнюдь не покрывало бы собой потребности предприятия в директоре или в правлении. Без последних, выполняющих направляющие, «генерализирующие» функции, предприятие не может обойтись. Подобно этому (как сейчас я покажу) без «генерализирующей» дисциплины не может обойтись и совокупность частных наук о явлениях человеческого взаимодействия. Поэтому «социология» Зиммеля, поскольку она была бы специальной дисциплиной, не устраняла и не устраняет необходимость «генерализирующей» науки о родовых свойствах явлений человеческого общения.

Своей попыткой Зиммель в лучшем случае создал бы добавочную частную науку, названную им социологией, и только.

Но и этого фактически нельзя сказать о конструкции германского социолога. Мнимая убедительность зиммелевского построения всецело покоится на метафорических оборотах его терминологии, в частности на излюбленном немцами противопоставлении «формы» и «материи». Эти термины уместны в области художественных явлений, а не в области понятий, имеющих дело с явлениями общения. Стоит проанализировать эти «воззрительные» выражения, и вместо «подкрашенных незнакомок» под ними окажутся чрезвычайно старые знакомые вещи; «форма» превратится в более широкое, обусловливающее понятие (родовое), «материя» — в обусловленное первым видовое понятие. Так, понятие «человек» является формой для понятия «мужчина», а мужчина — материей по отношению к первому понятию. Отсюда вывод: едва ли правильно противопоставление «формы» и «материи» как чего-то совершенно разнородного. Штаммлер, весьма охотно кокетничающий с этими терминами, при попытке отдать себе отчет в них принужден прийти к этому же выводу и таким образом лишить свои построения прелести «новизны» («Чтобы иметь отчетливое представление о высших понятиях, пишет Штаммлер, — необходимо критически выяснить следующие вопросы: какие составные части можно мысленно отбросить, сохраняя в то же время самое понятие, под которое подводится рассматриваемое представление, и при устранении каких элементов, наоборот, исчезает совершенно и данное понятие? Эти последние элементы дают форму понятия, первые же относятся к его материи». Иными словами, «элементы первого порядка суть элементы обусловливающие, вторые же суть элементы подлежащие определению». Общее понятие права будет формой для различных частных правовых постановлений; эти последние будут материей по отношению к первому. Штаммлер. Хозяйство и право, т. I. СПб., 1907, 122. Еще яснее та же мысль, что форма суть родовое, обусловливающее понятие, а «содержание», или «материя», видовое или частное, выражена им в его: Theorie der Rechtswissenschaft. Halle, 1911, 7 и ел.)/

То же приходится сказать и о зиммелевском противопоставлении материи и формы. Его построения в этом смысле или принципиально негодны, или же сведутся к тому, что «формы» Зиммеля представят обусловливающие понятия, «материя» — обусловленные. Принципиально негодны они в силу необоснованности аналогии с геометрическими формами. Геометрия может и должна говорить о формах, ибо она имеет дело с пространством. Ее объект по существу «воззрительный». В явлениях же общения людей положение вещей совершенно иное. Разве власть или подчинение, разделение труда или конкуренция имеют какую-нибудь воззрительно-пространственную форму? Треугольны они или круглы? Широки или узки? Плоски или выпуклы? Эти категории совершенно неприложимы к этим понятиям, как неприложимы они и к дифференциации, к солидарности и т. д. А ведь, раз проводится аналогия, должна же она иметь какое-либо сходство! Здесь его нет, поэтому все аналогии с шаром и т. д. приходится признать простыми метафорами, лишь затемняющими, а не уясняющими суть дела.

Совершенно ошибочным, далее, является положение, будто бы могут быть одни и те же формы общения с совершенно различным содержанием, и обратно — одно и то же содержание общения в различных формах. Прекрасное подтверждение этой ошибочности дает не кто иной, как сам Зиммель, на протяжении всего курса своей «Soziologie».

Перед нами «форма общения» в виде явлений властвования и подчинения. Спрашивается, тождественна ли она в деспотии и в современной республике при властвовании одного, неограниченного монарха над группой и при властвовании двоих или народных представителей над гражданами? История нам ясно отвечает на этот вопрос, и отвечает отрицательно. Так же отвечает и сам Зиммель. Властвование одного над группой имеет совершенно иную «форму», чем властвование двоих, взаимоотношение властителя к подчиненным, его природа, его функция—совершенно различны во всех этих случаях (cм.: Simmel. Soziologie, гл. 3; Ǜber- und Unterordnung, 141).

От мнимой тождественности «форм общения» при различных содержаниях ничего не остается, кроме слова «властвование», да общих, родовых признаков взаимоотношения власти к подвластным.

То же можно видеть и на анализе других «форм общения», исследуемых Зиммелем (cм., напр., гл. «Die quantitative Bestimmtheit der Gruppe»).

Вот почему его тезис: одна и та же форма общения может наполняться различным содержанием, и обратно — либо абсолютно ложен, либо в лучшем случае этот тезис должен быть понимаем так: родовое явление (напр., властвование) может распадаться на виды. Родовое явление (или соответственное родовое понятие) условно называется формой, видовое — материей. При таком понимании понятие социологии Зиммеля, как выше было указано, сводится к третьему из указанных взглядов: социология как наука о формах общения, под которыми разумеется совокупность отношений наиболее общих и родовых, свойственных каждому явлению взаимодействия людей, есть наука, изучающая эти родовые свойства процессов общения.

Так фактически дело и обстоит. Зиммель глубоко ошибается, когда думает, что «формы общения», изучаемые его социологией, не изучаются другими социальными науками и не являются «материей» последних. Разве то же явление властвования и подчинения не составляет предмет изучения науки государственного права? «Власть и государство», понятия «власти», «межвластных отношений», «форм и видов властвования» и т. п. — разве все это не главы этой науки, которые можно встретить в любом курсе государственного права? (см., напр.: Дюги. Конституционное право, 1908, 24 и ел.; С. Котляревский. Власть и право, 1915; Палиенко. Суверенитет, 1903; П. Покровский. О госуд. власти. Юрид. Зап., 1914, вып. XXI—XXII; Б. Кистяковский. Сущность госуд. власти. Юрид. Зап., 1913, вып. III; Курсы: Коркунова, Петражицкого, Тарановского по общей теории права, курсы Эсмена, Н. И. Лазаревского и др. по госуд. праву

«Формы общения», называемые им Die Treue и Dankbarkeit, точно так же изучаются в качестве «материи» в ряде социальных наук (напр., явления обмена, спроса и предложения изучаются политической экономией); солидарность и разделение труда одинаково изучаются и этикой, и наукой о государстве, и политической экономией; влияние числа на организацию группы составляет предмет демографии и т.д. (Simmel. Soziologie, 581—598, 403—453, 47—133 и др.). Короче, — социология Зиммеля имеет своим объектом явления, изучаемые рядом частных социальных наук; поэтому его положение, что социология должна обрабатывать «свое поле», не обрабатываемое другими отраслями знания, им не доказано. Отсюда вывод: поскольку он обосновывал автономность социологии на только что указанной предпосылке, ему этой автономности доказать не удалось.

Вывод из всего сказанного о конструкции Зиммеля таков: 1) Если бы ему удалось выделить для социологии вид взаимодействия, не изучаемый другими дисциплинами, то это означало бы лишь создание добавочной специальной отрасли знания, нисколько не делающей ненужной «генерализирующую» науку в смысле третьего, указанного выше взгляда. 2) Собственная концепция Зиммеля, построенная на противопоставлении «формы» и «материи», ошибочна: неверно его утверждение, что одна форма общения может иметь различное социальное содержание; неверно, что одна и та же «социальная материя» может проявляться в различных формах общения; неверно его положение, что явления, называемые им «формами общения», не изучаются другими социальными науками; наконец, лишена всякой основы аналогия «форм общения» с геометрически пространственными формами. 3) Какой-нибудь смысл и содержание операции Зиммеля с «формой и материей» могут иметь только в том случае, если эти термины понимать в смысле явлений и понятий обусловливающих, родовых (форма), и обусловливаемых, видовых (материя). А в этом случае концепция Зиммеля сводится к третьей из указанных выше точек зрения относительно взаимоотношения социологии и частных социальных наук.

Все сказанное о Зиммеле с соответствующими изменениями применимо и к другим авторам, примыкающим ко второму из указанных выше взглядов.

Обратимся к рассмотрению третьего решения. Оно гласит: социология есть наука, изучающая наиболее общие свойства явлений взаимодействия людей, отдельные виды или стороны которых изучаются специальными, так называемыми социальными науками.

Такой ответ сразу же вызывает ряд вопросов: нужна ли такая наука? Не будет ли она простым ярлыком для всего corpus'a социальных наук? Не обречена ли она по сути дела на дилетантство и поверхностность? Такие и подобные возражения раздавались и раздаются. Остановимся на них.

Я не раз выше указывал, что дифференциация наук не только не исключает, но, напротив, требует существования «генерализирующей» науки.

1) Это положение основывается прежде всего на том, что там, где дан ряд явлений, распадающихся на несколько видов, там должна быть дана и наука, изучающая общеродовые свойства данного разряда явлений. Здесь вполне применима теорема Л. Петражицкого, гласящая: «Если есть п видов сродных предметов, то теоретических наук, вообще теорий должно быть п + 1; напр., при наличности 2-х видов требуется 2+1=3 науки; при наличности 3-х видов — 4 науки и т. д.» (Петражицкий. Введение в теорию права, 80. «В самом деле, — продолжает проф. Петражицкий, — если класс а (напр., правовые явления) и класс b (напр., нравств. явления) — действительно классы сродных явлений, т. е. наряду со своими специальными особенностями имеют и общие черты и свойства, относятся к тому же высшему роду, то для надлежащего познания объектов того и другого класса необходимо как знание родовых, общих, так и специфических свойств; но при наличности только двух дисциплин, теории а (напр., права) и теории b (напр., нравственности), такое знание невозможно в виде вполне правильных теорий, а неизбежно или полное отсутствие знания родовых свойств, или же наличность в обоих дисциплинах хромых теорий; для избежания того или другого необходима наряду с двумя видовыми дисциплинами, изучающими специфические особенности класса а и класса b, еще одна высшая, родовая дисциплина с, изучающая и излагающая свойственное общему роду». Ibid., 80—81). Такое требование вытекает из принципа адекватности теории. Растения и животные — это два вида, принадлежащие к общему роду организмов; наряду с их специфическими свойствами они имеют и общие свойства. Поэтому наряду с ботаникой и зоологией дана третья наука — общая биология, имеющая своей задачей исследование этих общих, родовых свойств явлений жизни.

То же применимо и к социологии. В целях лучшего и детального изучения явлений социальной жизни здесь необходима специализация наук; каждая из специальных дисциплин будет изучать и изучает частный вид явлений человеческого взаимодействия (см. выше). Но все эти виды как частные случаи родового факта — человеческого взаимодействия — должны иметь и ряд общих свойств. Изучение их требует «генерализирующей» науки об этих родовых свойствах; такой дисциплиной является социология. К числу п частных социальных наук, изучающих п видов социального явления, должна присоединиться п + 1-ая наука — социология.

2) Бытия такой «генерализирующей» науки требует и принцип экономии сил. Вместо того чтобы каждая частная наука говорила о законах и отношениях, имеющих место не только в пределах изучаемых ею явлений, но и в ряде других видов данного рода, научно экономнее и правильнее будет, если такие законы и отношения будут сразу формулированы в применении ко всем видам явлений, где они имеют место. Ценность положения «сигары в 10 лотов весом притягиваются прямо пропорционально массе и обратно пропорционально квадрату расстояния» равна нулю, хотя это положение и правильно. Иначе совсем обстоит дело с положением «все тела притягиваются прямо пропорционально массе», и т. д. Это положение Ньютона поистине было великим открытием и прежде всего с точки зрения экономии сил («Открытие этого закона, — правильно говорит Чупров, — обозначает собою переворот в теории тяготения. Почему? И до Ньютона допускали, что солнце как целое притягивает планеты; приходила также в голову мысль о законе обратной пропорциональности квадрату расстояния. Ньютон совершил лишь переход от рассмотрения сил, действующих между телами конечных размеров, к изучению сил, с которыми притягиваются бесконечно малые частицы. Но этот переход сопряжен с такой экономией умственной энергии, что по праву занимает отводимое ему место в истории вопроса. Если бы память должна была удерживать в отдельности каждый установленный в этой области единичный факт (напр., что сигары в 10 лотов весом, что медный куб и шар, что два камня и т. д. притягиваются согласно формуле тяготения. — П. С.), то с ростом знаний сложность проблемы вышла бы за пределы ограниченных способностей человеческого разума». Благодаря открытию Ньютона, «мы сразу выходим из затруднения: пестрая масса отдельных фактов становится тотчас легко обозримою. Весь богатый запас наблюдений резюмируется в краткой формуле». А. А. Чупров. Очерки по теории статистики, 1909, 9—11).

Множество частных случаев оно свело к общему явлению; частное проявление отношений тяготения, замечавшееся в отдельных случаях, оно сделало родовым свойством материи вообще. И в этом его громадное значение. С точки зрения экономии сил всякое превращение частного случая в общий факт, видового явления или свойства в родовое — раз такое превращение соответствует действительности — будет научным выигрышем. В силу этого принципа не только возможна, но и методологически необходима социология, ставящая своей целью изучение родовых свойств явлений взаимодействия. Учение о таких свойствах было бы большим приобретением с точки зрения экономии сил.

3) Существования социологии в этом смысле требуют и сами интересы специальных наук. Нет сомнения, что социология как наука индуктивная неразрывна от частных наук, анализирующих мельчайшие факты социального взаимодействия, и только от них и через них она получает данные для формулировки своих обобщений. В этом смысле частные дисциплины могут быть названы видами специальной социологии. Поэтому ее прогресс зависит от прогресса первых.

Но если верно это, столь же верно и обратное положение, что прогресс специальных наук зависит от прогресса социологии. Duprat прав, говоря: «социология столь же необходима для прогресса специальных наук, как эти последние для прогресса самой социологии» (Duprat. Science sociale et democratie. Paris, 1900, 71). Различные разряды явлений взаимодействия, изучаемые отдельными науками, например явления экономические, религиозные, правовые, эстетические и т. д., в действительной жизни не отделены друг от друга, а неразрывно связаны и влияют одни на другие. «Заработная плата рабочих, например, зависит не только от отношений между спросом и предложением, но и от известных моральных идей. Она падает и подымается в зависимости от наших представлений о минимуме благополучия, которое может требовать для себя человеческое существо, т. е. в конце концов от наших представлений о человеческой личности». (Связь идей и экономических фактов.) Формы политического устройства связаны и зависят от числа и плотности населения (см. для примера: Coste. Les principes d'une sociologie objective, 1899; Его же. L'expérience des peuples, 1900; Simmel. Soziologie, гл. 2). Разделение труда определенным образом связано с явлениями солидарности (см.: Дюркгейм. Разделение обществ, труда 1900; Bouglè. Revue générale des théorie sur la division du travail. L'année sociologique, 6, 73—122). Экономическая организация общества зависит часто от форм религиозных верований (см. Bouglè. Le regime des castes, 1908). Географические условия определенным образом влияют и на организацию производства, и на строй семьи, и на обычаи народа (см. напр.: Demolins. Comment la route cree Ie type social, т. I и II. Librairie de Paris), и т. д. Короче, в подлинной действительности все явления взаимодействия людей одни с другими связаны.

Поэтому если экономист ограничился бы только экономическими явлениями, игнорируя и не учитывая явления не экономические и влияние последних, то вместо законов, формулирующих действительные отношения экономических явлений, он дал бы лишь воображаемые законы, не способные совершенно объяснить подлинные экономические процессы. А раз это так, то ему волей-неволей приходится быть уже не только специалистом-экономистом, но и социологом, координирующим отношения основных форм социальной жизни. То же mutatis mutandis применимо и ко всякой специальности. Так или иначе координирования и установления взаимоотношений между различными классами социальных явлений не избежать любому специалисту. Волей-неволей он здесь вынужден выступать как социолог и как не «специалист».

Мало того, уже само выделение определенной стороны социального бытия, например религиозной, в качестве особого объекта из общего комплекса социальных явлений, предполагает наличность общего понятия социальных явлений, их основную классификацию, черты сходства и различия членов этой классификации с выделяемым членом и т. д. и т. д. Без этих предпосылок и без правильного разрешения этих задач немыслимо ни правильное определение изучаемого вида социальных явлений (напр., права, религии, хозяйства и т. д.), ни верное определение взаимоотношений между ним и другими видами явлений общения, ни правильная формулировка основных закономерностей, данных в правовой, экономической, религиозной и других областях исследования. Значит, каждый специалист есть всегда и социолог, и не может не быть им. И если социологии бросают упрек в дилетантизме ввиду того, что невозможно-де охватить все стороны общественной жизни, то тот же упрек и с тем же правом можно бросить любому специалисту, ибо и специалист явно или тайно неизбежно должен быть социологом. Различие здесь будет лишь в том, что «специалисту» приходится разрешать все эти общие вопросы «по случаю»; ad hoc, «с кондачка»; социология же как наука, специально занимающаяся этими проблемами, будет разрешать и разрешает их планомерно, систематически. В первом случае при поспешном разрешении больше шансов впасть в ошибки, во втором — меньше.

Не этим ли объясняются «неудачи» специальных дисциплин, большинство которых до сих пор еще ищет определения своего объекта? Конечно, социолог не будет решать указанные вопросы одним приемом, независимо от данных специальных наук. Но если успех его работы обусловлен прогрессом последних, то, с другой стороны, как видно из сказанного, и прогресс последних зависит от совершенства социологии. В этом убеждает нас и история социологии, и история специальных наук. Совершенствование последних влекло за собой улучшение социологии, и обратно, сам факт обоснования и развития последней вызвал в итоге почти во всех частных науках настоящую революцию. Неоспоримым фактом развития их за последние десятилетия является тенденция «социологизирования» последних. И наука о праве, и наука о хозяйстве, и дисциплины, изучающие явления религиозные, эстетические, психологические, язык, нравы, обычаи, движение народонаселения и т. д., — все они за эти десятилетия в большей или меньшей мере «социологизировались», прониклись общесоциологическими принципами и понятиями, соответственным образом перекрасились, короче—не избегли влияния этой дисциплины. «Социологизм» специальных наук — знамение времени. Этот факт достаточно убедительно говорит о неразрывной связи между первыми и последней, о взаимной обусловленности их совершенствования и взаимной заинтересованности в существовании и развитии каждой.

Вот почему вполне правильно утверждение, что сами интересы специальных наук требуют существования генерализирующей науки в форме социологии. Вот почему Orgaz вполне прав, говоря, что если в наше время в самой социологии под влиянием школы Дюркгейма наблюдается тенденция разработки «специальных» социологии, то эта тенденция не только не исключает, а, напротив, требует развития генерализирующей или общей социологии, унифицирующей явления «философски» (Вормс), «методологически» (школа Дюркгейма), «субстанциально» (органико-реалистическая школа) (см.: R. Orgaz. Sociologie générale et sociologie spéciale. Revue intern, de sociol. 1914, № 3).

Вот почему прав и Maupas, настаивающий на методологической ценности социологии. «Исключая специфические области социальной реальности, социология может иметь лишь генеральный характер. Отныне она имеет своим объектом проблемы методологические, общие всем социальным наукам; ее миссия — систематизировать результаты, добытые последними. Позже она может ставить и новые проблемы, которые, выходя из пределов специальных наук, позволили бы ей, как физике, дать обобщения, дающие знания о субстанциальной реальности основного социального факта» (Maupas. Caractères et critique de la sociologie, 209).

4) Вообще говоря, положение социологии по отношению к частным дисциплинам то же самое, что и положение общей биологии по отношению к анатомии, физиологии, морфологии, систематике и к другим специальным биологическим отраслям знания («Общая биология исследует законы, приложимые ко всем живым существам всех групп», — правильно говорит Ле-Дантек. См.: Le Dantec. II у a une biologie générale. Revue philos., 1912, июнь, 561—562); положение общей части физики — к акустике, электрологии, учению о свете и т. д.; положение химии — по отношению к химии органической, неорганической и т. п. Поэтому тот, кто вздумал бы говорить, что социологии как единой науки нет и не может быть, а есть только специальные науки, — тот должен был бы доказать, что нет физики как общей и единой науки, нет общей биологии, общей химии и т. д. (см. об этом: Де-Роберти. Новая постановка основн. вопросов социологии, 262; Ковалевский. Социология, т. I, 1910, гл. I—V. Здесь же читатель найдет и подробную трактовку вопроса об отличии социологии от философии, истории, этики, психологии, зоо-психологии, статистики, истории учреждений, права, этнографии и политической экономии).

Впрочем, такие голоса сейчас перестали звучать: социология уже вышла из того состояния, когда можно было оспаривать ее право на существование. Теперь это существование факт, и право на него у социологии несомненно.

Таково решение вопроса об отношении социологии к частным социальным наукам. Как я уже сказал, на этой позиции в данном вопросе стоит большинство социологов» (см., кроме цитированных авторов: Де-Грееф. Precis de sociologie, 8; Морселли. Sociologie generale, 1898, 33; Уорд. Очерки социологии, 1901, 113; Гиддингс. Основы социологии, 1898, гл. II; Кост. Lesprincipes d'une sociologie objective, 33 и ел.; Duprat. Science sociale et democratic, 31—77; Small. Ст. в The amer. journ. of sociology, 1912, сентябрь; Ellwood. Sociology in its psychol. aspects, 1912, 15 и ел.; Richard. La sociologie générale et les lots sociologiques. Paris, 1912; Ваксвейлер. Esquisse; Duprèel. Le rapport social; Pareto. Trattato di sociologia generale. Firense, 1916, т. I, гл. I; Палант. Очерк социологии, 1910, гл. П; Соrnеjо. Sociologie générale, 1911, т. I, гл. I; Кареев. Введение в изучение социологии, 1907, 1—3; Хвостов. Социология, 1917, 1—3; Squillace. I problemi costituzionali della sociologia, 1907, гл. IV—VI).