Глава первая. ПРОИСХОЖДЕНИЕ

Pigritia {Лень (лат.)} - страшное слово. Оно породило целый мир - la pegre, читайте: воровство, и целый ад - lapegrenne, читайте: голод. Таким образом, лень - это мать. У нее сын - воровство, и дочь - голод. Где мы теперь? В сфере арго. Что же такое арго? Это и национальность и наречие; это воровство поддвумя его личинами - народа и языка. Когда тридцать четыре года назад рассказчик этой мрачной изнаменательной истории ввел в оно из своих произведений {"Последний деньприговоренного к смерти". (Прим. авт.)}, написанных с такой же целью, как иэто, вора, говорящего на арго, это вызвало удивление и негодующие вопли:"Как? Арго? Не может быть! Но ведь арго ужасно! Ведь это язык галер,каторги, тюрем, всего самого отвратительного, что только есть в обществе!" ит. д. и т. д. Мы никогда не понимали возражений такого рода. Потом, когда два великих романиста, один из которых являлся глубокимзнатоком человеческого сердца, а другой - неустрашимым другом народа,Бальзак и Эжен Сю, заставили говорить бандитов на их языке, как это сделал в1828 году автор книги "Последний день приговоренного к смертной казни",снова раздались вопли. Повторяли: "Зачем оскорбляют наш слух писатели этимвозмутительным наречием? Арго омерзительно! Арго приводит в содрогание!" Кто же это отрицает? Конечно, это так. Когда речь идет о том, чтобы исследовать рану, пропасть или общество,то с каких это пор стремление проникнуть вглубь, добраться до дна считаетсяпредосудительным? Мы всегда считали это проявлением мужества, во всякомслучае, делом полезным и достойным сочувственного внимания, которогозаслуживает принятый на себя и выполненный долг. Почему же не разведать все,не изучить всего, зачем останавливаться на полпути? Останавливаться - этодело зонда, а не того, в чьей руке он находится. Конечно, отправиться на поиски в самые низы общества, туда, гдекончается твердая почва и начинается грязь, рыться в этих вязких пластах,ловить, хватать и выбрасывать на поверхность животрепещущим это презренноенаречие, сочащееся грязью, этот гнойный словарь, где каждое слово кажетсямерзким звеном кольчатого чудовища, обитателя тины и мрака, - все это задачаи не привлекательная и не легкая. Нет ничего более удручающего, чемсозерцать при свете мысли отвратительное в своей наготе кишение арго.Действительно, кажется, что пред вами предстало гнусное исчадие ночной тьмы,внезапно извлеченное из его клоаки. Вы словно видите ужасную живую,взъерошенную заросль, которая дрожит, шевелится, смотрит на вас, угрожает итребует, чтобы ее вновь погрузили во мрак. Вот это слово походит на коготь,другое - на потухший, залитый кровью глаз; вот эта фраза как будто дергаетсянаподобие клешни краба. И все это обладает той омерзительной живучестью,которая свойственна всему зарождающемуся в разложении. Далее, с каких это пор ужас стал исключать исследование? С каких этопор болезнь стала изгонять доктора? Можно ли представить себеестествоиспытателя, который отказался бы изучать гадюку, летучую мышь,скорпиона, сколопендру, тарантула и швырнул бы их обратно во тьму,воскликнув: "Какая гадость!" Мыслитель, отвернувшийся от арго, походил бы нахирурга, отвернувшегося от бородавки или язвы. Он был бы подобен филологу,не решающемуся заняться каким-нибудь языковым явлением, или философу, нерешающемуся вникнуть в какое-нибудь явление общественной жизни. Ибо арго, -да будет известно тем, кто этого не знает, - явление литературное и вместе стем следствие определенного общественного строя. Что же такое арго всобственном смысле? Арго - это язык нищеты. Здесь нас могут прервать; могут дать более широкое толкованиеприведенному факту, что иногда является средством уменьшить егозначительность; нам могут сказать, что все ремесла, все профессии - к ним,пожалуй, можно было бы добавить все ступени общественной иерархии и всякуюформу мышления - имеют свое арго. Торговец, который говорит: Монпельеналичный, Марсель хорошего качества; биржевой маклер, говорящий: играю наповышение, страховая премия, текущий счет; игрок, который говорит: хожу повсем, пика бита; пристав на Нормандских островах, говорящий: съемщик, научасток которого наложено запрещение, не может требовать урожая с этогоучастка во время заявления наследственных прав на недвижимое имуществоотказчика; водевилист, заявляющий: пьесу освистали; актер, сказавший: япровалился; философ, который сказал: тройственность явления; охотник,говорящий: красная дичь, столовая дичь; френолог, сказавший: дружелюбие,воинолюбие, тайнолюбие; пехотинец, именующий ружье кларнетом; кавалерист,который называет своего коня индюшонком; учитель фехтования, говорящий:терция, кварта, выпад; типограф, сказавший: набор на шпонах, - все они,типограф, учитель фехтования, кавалерист, пехотинец, френолог, охотник,философ, актер, водевилист, пристав, игрок, биржевой маклер, торговец,говорят на арго. Живописец, который говорит: мой мазилка, нотариус, которыйговорит: мой попрыгун, парикмахер, который говорит: мой подручный, сапожник,который говорит: мой подпомощник, говорят на арго. В сущности, если угодно,различные способы обозначать правую и левую стороны также принадлежат арго:у матроса - штирборт и бакборт, у театрального декоратора - двор и сад, упричетника - апостольская и евангельская. Есть арго модниц, как было аргожеманниц. Особняк Рамбулье кое-где граничит с Двором чудес. Есть аргогерцогинь - свидетельством этого является фраза в любовной записочке однойвеликосветской дамы и красавицы эпохи Реставрации: "Во всех этих сплетках вынайдете тьможество оснований для того, чтобы мне вызволиться". Дипломатические шифры также составлены на арго: папская канцелярия,употребляющая цифру "26" вместо "Рим", grkztntgzyal вместо отправка иabfxustgrnogrkzutu XI вместо герцог Моденский, говорит на арго.Средневековые врачи, которые вместо морковь, редиска и репа говорили:opoponach, perfroschinum, reptitalmus, dracatholicum angelorutn,postmegorum, говорили на арго. Сахарозаводчик, почтенный предприниматель,говорящий: сахарный песок, сахарная голова, клерованный, рафинад, жженка,бастер, кусковой, пиленый, изъясняется на арго. Известное направление вкритике, двадцать лет назад утверждавшее: Половина Шекспира состоит из игрыслов и из каламбуров, говорило на арго. Поэт и художник, которые совершенноверно определили бы г-на де Монморанси как "буржуа", если бы он ничего несмыслил в стихах и статуях, выразились бы на арго. Академик-классик,называющий цветы Флорой, плоды Помоной, море Нептуном, любовь огнем в крови,красоту прелестями, лошадь скакуном, белую или трехцветную кокарду розойБеллоны, треуголку треугольником Марса, - этот академик-классик говорит наарго. У алгебры, медицины, ботаники свое арго. Язык, употребляемый накораблях, этот изумительный язык моряков, живописный, достигающийсовершенства, язык, на котором говорили Жан Бар, Дюкен, Сюффрен и Дюпере,язык, сливающийся со свистом ветра в снастях, с ревом рупора, со стукомабордажных топоров, с качкой, с ураганом, шквалом, залпами пушек, - этонастоящее арго, героическое и блестящее, которое перед пугливым арго нищеты- то же, что лев перед шакалом. Все это так. Но что бы ни говорили, подобное понимание слова "арго"является расширенным его толкованием, с которым далеко не все согласятся. Мыже сохраним за этим словом его прежнее точное значение, ограниченное иопределенное, и отделим одно арго от другого. Настоящее арго, аргочистейшее, если только эти два слова сочетаются, существующее с незапамятныхвремен и представлявшее собой целое царство, есть, повторяем, не что иное,как уродливый, пугливый, скрытый, предательский, ядовитый, жестокий,двусмысленный, гнусный, глубоко укоренившийся роковой язык нищеты. Упоследней черты всех унижений и всех несчастий существует крайняя, вопиющаянищета, которая восстает и решается вступить в борьбу со всей совокупностьюблагополучии и господствующих прав, - в борьбу страшную, где, применяя тохитрость, то насилие, немощная и свирепая, она нападает на общественныйпорядок, вонзаясь в него шипами порока или обрушиваясь дубиной преступления.Для надобностей этой борьбы нищета изобрела язык битвы - арго. Заставить всплыть из глубины и поддержать над бездной забвения пустьдаже обрывок некогда живого языка, обреченного на исчезновение, то естьсохранить один из тех элементов, дурных или хороших, из которых слагаетсяили которыми осложняется цивилизация, - это значит расширить данные длянаблюдения над обществом, это значит послужить самой цивилизации. Умышленноили неумышленно Плавт оказал ей эту услугу, заставив двух карфагенскихвоинов говорить на финикийском языке; эту услугу оказал и Мольер, заставивговорить стольких своих персонажей на левантинском языке и всевозможныхвидах местных наречий. Здесь возражения снова оживают: "А, финикийский,чудесно! Левантинский - в добрый час! Даже местные наречия, пожалуйста! Этоязык наций или провинций; но арго? Какая необходимость в арго? Зачемвытаскивать на свет божий арго?" На все это мы ответим одно. Если язык, на котором говорила нация илипровинция, заслуживает интереса, то есть нечто еще более достойное вниманияи изучения - это язык, на котором говорила нищета. Это язык, на котором во Франции, к примеру, говорила более четырехстолетий не только какая-нибудь разновидность человеческой нищеты, но нищетавообще, всяческая нищета. И затем, - мы на этом настаиваем, - изучать уродливые черты и болезниобщества, указывать на них для того, чтобы излечить, - это не та работа, гдеможно выбирать. Историк нравов и идей облечен миссией не менее трудной, чемисторик событий. В распоряжении одного - поверхность цивилизации: оннаблюдает борьбу династий, рождения престолонаследников, бракосочетаниякоролей, битвы, законодательные собрания, крупных общественных деятелей,революции - все, что совершается при свете дня вовне. Другому достаются еенедра, ее глубь - он наблюдает народ, который работает, страдает и ждет,угнетенную женщину, умирающего ребенка, глухую борьбу человека с человеком,никому неведомые зверства, предрассудки, несправедливости, принимаемые какдолжное, подземные толчки, отразившие закон, тайное перерождение душ, едваразличимое содрогание масс, голодающих, босяков, голяков, бездомных,безродных, несчастных и опозоренных - все эти призраки, бродящие во тьме.Ему надлежит нисходить туда с сердцем, исполненным милосердия и строгости,до самых непроницаемых казематов, где вперемешку пресмыкаются тот, ктоистекает кровью, и тот, кто нападает, тот, кто плачет, и тот, ктопроклинает, тот, кто голодает, и тот, кто пожирает, тот, кто являетсяжертвою зла, и тот, кто его творит. Разве у историков сердец и душ меньшеобязанностей, чем у историков внешних событий? Разве Данте нужно былосказать меньше, чем Макиавелли? Разве подземелья цивилизации, будучи стольглубокими и мрачными, меньше значат, нежели надземная ее часть? Можно лихорошо знать горный кряж, если не знаешь скрытой в нем пещеры? Из вышесказанного могут заключить, что между двумя категориямиисториков есть большое различие; на наш взгляд, его не существует. Нельзябыть хорошим историком жизни народов, внешней, зримой, бросающейся в глаза,открытой, если ты вместе с тем не являешься историком скрытой жизни егонедр; нельзя быть хорошим историком внутреннего бытия, если ты не сумеешьстать каждый раз, когда в этом встретится необходимость, историком бытиявнешнего. История нравов и идей пронизывает историю событий и сама, в своюочередь, пронизана ею. Это два порядка разных явлений, соответствующих одиндругому, всегда взаимно подчиненных, а нередко и порождающих друг друга. Всечерты, которыми провидение отмечает лик нации, имеют свое загадочное, ноотчетливое соответствие в ее глубинах, и все содрогания этих глубин вызываютизменения на поверхности. Подлинная история примешана ко всему, и потомунастоящий историк должен вмешиваться во все. Человек - это не круг с одним центром, это эллипс с двумя средоточиями.События - одно из них, идеи - другое. Арго - не что иное, как костюмерная, где язык, намереваясь совершитькакой-нибудь дурной поступок, переодевается. Там он напяливает на себямаски-слова и лохмотья-метафоры. Так он становится страшен. Его с трудом узнают. Неужели это действительно французский язык,великий человеческий язык? Вот он готов выйти на сцену и подать репликупреступлению, пригодный для всех постановок, которые имеются в репертуарезла. Он уже не идет, а ковыляет; он прихрамывает, опираясь на костыль Дворачудес, - костыль, способный мгновенно превратиться в дубинку; он именуетсяпрофессиональным нищим; он загримирован своими костюмерами - всеми этимипризраками; он то ползет по земле, то поднимается - двойственное движениепресмыкающегося. Он может сыграть любую роль: подделыватель документовсделал его косым, отравитель покрыл ярью-медянкой, поджигатель начернилсажей, а убийца подрумянил кровью своих жертв. Если подойти к дверям общества с той стороны, где обретаются честныелюди, то можно услышать разговор тех, кто за дверями. Можно различитьвопросы и ответы. Можно расслышать, хотя и не понимая его смысла,отвратительный говор, звучащий почти по-человечески, но более близкий к лаю,чем к речи. Это - арго. Слова его уродливы и отмечены какой-тофантастической животностью. Кажется, что слышишь говорящих гидр. Это - непонятное в сокрытом мглою. Это скрипит и шушукается, дополняясумерки загадкой. Глубокую тьму источает несчастье, еще более глубокую -преступление; эти две сплавленные тьмы составляют арго. Мрак вокруг, мрак впоступках, мрак в голосах. Страшен этот язык-жаба; он мечется взад и вперед,подскакивает, ползет, пускает слюну и отвратительно копошится в бесконечномсером тумане, созданном из дождя, ночи, голода, порока, лжи,несправедливости, наготы, удушья и зимы, - в тумане, заменяющем ясныйполдень отверженным. Будем же снисходительны к ним. Увы! Что представляем собою мы с вами?Что такое я, обращающийся к вам? Кто такие вы, слушающие меня? Откуда мы?Есть ли полная уверенность в том, что мы ничего не совершили, прежде чемродились? Земля отнюдь не лишена сходства с тюремной клеткой. Кто знает, неявляется ли человек преступником, вторично приговоренным к наказаниюбожественным судом? Взгляните на жизнь поближе. Она создана так, что всюду чувствуетсякара. Вы тот, кто зовется счастливцем? Нет, вы каждый день грустите. Каждомудню - своя большая печаль или своя маленькая забота. Вчера вы дрожали заздоровье того, кто вам дорог, сегодня боитесь за свое собственное, завтравас беспокоят денежные дела, послезавтра наветы клеветника, вслед за этим -несчастье друга; потом дурная погода, потом разбитая или потерянная вещь,потом удовольствие, за которое вам приходятся расплачиваться муками совестии болью в позвоночнике, а иногда вас беспокоит положение государственныхдел. Все это не считая сердечных горестей. И так далее, до бесконечности.Одно облако рассеивается, другое лишь меняет очертания. На сто дней едва линайдется один, полный неомраченной радости и солнца. А ведь вы принадлежитек небольшому числу тех, кто обладает счастьем! Чтo касается других людей, тонад ними ночь, беспросветная ночь. Незрелые умы пользуются выражением: счастливцы и несчастные. В этоммире, по-видимому, являющемся преддверием иного, нет счастливцев. Правильное разделение людей таково: осиянные светом и пребывающие вомраке. Уменьшить количество темных, увеличить количество просвещенных - таковацель. Вот почему мы кричим - "Обучения! Знания!" Научить читать - это зажечьогонь; каждый разобранный слог сверкает. Впрочем, сказать: "свет" не всегда значит сказать: "радость". Страдаюти залитые светом: его излишек сжигает. Пламя - враг крыльев. Пылать, непрекращая полета, - это и есть чудо гения. Когда вы познаете, когда вы полюбите, вы будете страдать еще больше.День рождается в слезах. Осиянные светом плачут хотя бы над пребывающими вомраке.