IX. Пятое сентября

Отсрочка, данная Моррелю поверенным банкирского дома Томсон и Френч вту минуту, когда он меньше всего ее ожидал, показалась несчастному арма-тору одним из тех возвратов счастья, которые возвещают человеку, чтосудьба, наконец, устала преследовать его. В тот же день он все рассказалсвоей дочери, жене и Эмманюелю, и некоторая надежда, если и не успокое-ние, вернулась в дом. Но, к сожалению, Моррель имел дело не только сфирмой Томсон и Френч, проявившей по отношению к нему такую предупреди-тельность. В торговых делах, как он сказал, есть корреспонденты, но нетдрузей. В глубине души он недоумевал, думая о великодушном поступке фир-мы Томсон и Френч; он объяснял его только разумно эгоистическим рассуж-дением: лучше поддержать человека, который нам должен около трехсот ты-сяч франков, и получить эти деньги через три месяца, нежели ускорить егоразорение и получить шесть или восемь процентов. К сожалению, по злобе или по безрассудству все остальные кредиторыМорреля размышляли не так, а иные даже наоборот. А потому векселя, под-писанные Моррелем, были представлены в его кассу в установленный срок иблагодаря отсрочке, данной англичанином, были немедленно оплачены Кокле-сом. Таким образом, Коклес пребывал попрежнему в своем безмятежном спо-койствии. Один только г-н Моррель с ужасом видел, что если бы ему приш-лось заплатить пятнадцатого числа сто тысяч франков де Бовилю, а тридца-того числа тридцать две тысячи пятьсот франков по другим, тоже отсрочен-ным векселям, то он бы погиб уже в этом месяце. Все марсельские негоцианты были того мнения, что Моррель не выдержитсвалившихся на него неудач. А потому велико было всеобщее удивление,когда он с обычной точностью произвел июньскую оплату векселей. Однако,несмотря на это, к нему продолжали относиться недоверчиво и единодушноотложили банкротство несчастного арматора до конца следующего месяца. Весь июль Моррель прилагал нечеловеческие усилия, чтобы собрать нуж-ную сумму. Бывало, его обязательства на какой бы то ни было срок прини-мались с полным доверием и были даже в большом спросе. Моррель попыталсявыдать трехмесячные векселя, но ни один банк их не принял. К счастью,сам Моррель рассчитывал на коекакие поступления; эти поступления состоя-лись; таким образом, к концу месяца Моррель опять удовлетворил кредито-ров. Поверенного фирмы Томсон и Френч в Марселе больше не видели; он исчезна другой или на третий день после своего посещения г-на Морреля; а таккак в Марселе он имел дело только с мэром, инспектором тюрем и армато-ром, то его мимолетное пребывание в этом городе не оставило иных следов,кроме тех несходных воспоминаний, которые сохранили о нем эти трое. Чтокасается матросов с "Фараона", то они, по-видимому, нанялись на другуюслужбу, потому что тоже исчезли. Капитан Гомар, поправившись после болезни, задержавшей его в Пальме,возвратился в Марсель. Он не решался явиться к г-ну Моррелю; но тот, уз-нав об его приезде, сам отправился к нему. Честному арматору было ужеизвестно со слов Пенелона о мужественном поведении капитана во время ко-раблекрушения, и он сам старался утешить его. Он принес ему полностьюего жалованье, за которым капитан Гомар не решился бы прийти. Выходя от него, г-н Моррель столкнулся на лестнице с Пенелоном, кото-рый, по-видимому, хорошо распорядился полученными деньгами, ибо был одетво все новое. Увидев арматора, честный рулевой пришел в большое замеша-тельство. Он забился в самый дальний угол площадки, переложил свою жвач-ку сначала справа налево, потом слева направо, испуганно вытаращил глазаи ответил только робким пожатием на дружелюбное, как всегда, рукопожатиег-на Морреля. Г-н Моррель приписал замешательство Пенелона его ще-гольскому наряду; вероятно, старый матрос не за свой счет пустился натакую роскошь; очевидно, он уже нанялся на какой-нибудь другой корабль истыдился того, что так скоро, если можно так выразиться, снял траур по"Фараону". Быть может даже, он явился к капитану Гомару поделиться с нимсвоей удачей и передать ему предложение от имени своего нового хозяина. - Славные люди! - сказал, удаляясь, Моррель. - Дай бог, чтобы ваш но-вый хозяин любил вас так же, как я, и оказался счастливее меня. Август месяц протек в беспрестанных попытках Морреля восстановитьсвой прежний кредит или же открыть себе новый. Двадцатого августа в Мар-селе стало известно, что он купил себе место в почтовой карете, и всетотчас же решили, что Моррель объявит себя несостоятельным в конце меся-ца и нарочно уезжает, чтобы не присутствовать при этом печальном обряде,который он, вероятно, препоручил своему старшему приказчику Эмманюелю иказначею Коклесу. Но, вопреки всем ожиданиям, когда наступило 31 авгус-та, касса открылась, как всегда. Коклес сидел за решеткой невозмутимо,как "праведный муж" Горация, рассматривал с обычным вниманием предъявля-емые ему векселя и с обычной своей точностью оплатил их от первого допоследнего. Пришлось даже, как предвидел г-н Моррель, погасить два чужихобязательства, и по ним Коклес уплатил с той же аккуратностью, как и поличным векселям арматора. Никто ничего не понимал, и всякий с уп-рямством, свойственным предсказателям печальных событий, откладывалобъявление несостоятельности до конца сентября. Первого сентября Моррель вернулся. Все семейство с большой тревогойожидало его; от этого путешествия в Париж зависела последняя возможностьспасения. Моррель вспомнил о Дангларе, ставшем миллионером и когда-тообязанном ему, потому что именно по его рекомендации Данглар поступил наслужбу к испанскому банкиру, с которой и началось его быстрое обогаще-ние. По слухам, Данглар владел шестью или восемью миллионами и неограни-ченным кредитом. Данглар, по вынимая ни одного червонца из кармана, могвыручить Морреля. Ему стоило только поручиться за него, и Моррель был быспасен. Моррель давно уже думал о Дангларе; но из-за какого-то безотчет-ного отвращения Моррель до последней минуты медлил и не прибегал к этомукрайнему средству. И он оказался прав, ибо возвратился домой, подавлен-ный унизительным отказом. Но, переступив порог своего дома, Моррель не обмолвился ни словом жа-лобы или упрека; он со слезами обнял жену и дочь, дружески протянул рукуЭмманюелю, потом заперся в своем кабинете, в третьем этаже, и потребовалк себе Коклеса. - На этот раз, - сказали обе женщины Эмманюелю, - мы пропали. После короткого совещания они решили, что Жюли напишет брату, стояв-шему с полком в Ниме, чтобы он немедленно приехал. Бедные женщины инстинктивно чувствовали, что им нужно собрать все си-лы, чтобы выдержать грозящий им удар. К тому же Максимилиан Моррель, хотя ему было только двадцать два го-да, имел большое влияние на отца. Это был молодой человек прямого и твердого нрава. Когда ему пришлосьизбирать род деятельности, отец не захотел принуждать его и предоставилмолодому человеку свободный выбор согласно его вкусам и склонностям. Тотзаявил, что намерен поступить на военную службу. Порешив на этом, онприлежно занялся науками, выдержал конкурсный экзамен в Политехническуюшколу и был назначен подпоручиком в 53-й пехотный полк. Он уже около го-да служил в этом чипе и рассчитывал на производство в поручики. В полкуМаксимилиан Моррель считался строгим исполнителем не только солдатского,но и человеческого долга, и его прозвали "стоиком". Разумеется, многиеиз тех, кто награждал его этим прозвищем, повторяли его за другими, дажене зная, что оно означает. Этого-то молодого офицера мать и сестра и призвали на помощь, чтобыон поддержал их в тяжкую минуту, наступление которой они предчувствова-ли. Они не ошибались в серьезности положения, ибо через несколько минутпосле того как г-н Моррель прошел в свой кабинет вместе с Коклесом, Жюлиувидела, как казначей выходит оттуда весь бледный и дрожащий, с помутив-шимся взглядом. Она хотела остановить его, когда он проходил мимо, и расспросить; нобедный малый, спускаясь с несвойственной ему поспешностью по лестнице,ограничился тем, что, воздев руки к небу, воскликнул: - Ах, мадемуазель Жюли! Какое горе! И кто бы мог подумать! Спустя несколько минут он вернулся, неся несколько толстых счетныхкниг, бумажник и мешок с деньгами. Моррель просмотрел счетные книги, раскрыл бумажник и пересчиталденьги. Весь его наличный капитал равнялся восьми тысячам франков; можно былоожидать к пятому сентября поступления еще четырех-пяти тысяч, что сос-тавляло, в наилучшем случае, актив в четырнадцать тысяч франков, в товремя как ему нужно было уплатить по долговым обязательствам двести во-семьдесят семь тысяч пятьсот франков. Не было никакой возможности пред-ложить такую сумму даже в зачет. Однако, когда Моррель вышел к обеду, он казался довольно спокойным.Это спокойствие испугало обеих женшин больше, чем самое глубокое уныние. После обеда Моррель имел обыкновение выходить из дому; он отправлялсяв "Клуб Фокейцев" выпить чашку кофе за чтением "Семафора"; но на этотраз он не вышел из дому и вернулся к себе в кабинет. Коклес, тот, по-видимому, совсем растерялся. Большую часть дня онпросидел на камне во дворе, с непокрытой головой, при тридцатиградуснойжаре. Эмманюель пытался ободрить г-жу Моррель и Жюли, но дар красноречияизменил ему. Он слишком хорошо знал дела фирмы, чтобы не предвидеть, чтосемье Моррель грозит страшная катастрофа. Наступила ночь. Ни г-жа Моррель, ни Жюли не ложились спать, надеясь,что Моррель, выйдя из кабинета, зайдет к ним. Но они слышали, как он,крадучись, чтобы его не окликнули, прошел мимо их двери. Они прислушались, по он вошел в свою спальню и запер за собою дверь. Госпожа Моррель велела дочери лечь спать; потом, через полчаса послетого как Жюли ушла, она встала, сняла башмаки и тихо вышла в коридор,чтобы подсмотреть в замочную скважину, что делает муж. В коридоре она заметила удаляющуюся тень. Это была Жюли, которая,также снедаемая беспокойством, опередила свою мать. Молодая девушка подошла к г-же Моррель. - Он пишет, - сказала она. Обе женщины без слов поняли друг друга. Госпожа Моррель наклонилась к замочной скважине. Моррель писал; ногоспожа Моррель заметила то, чего не заметила ее дочь: муж писал на гер-бовой бумаге. Тогда она поняла, что он пишет завещание; она задрожала всем телом,но все же нашла в себе силы ничего не сказать Жюли. На другой день г-н Моррель казался совершенно спокойным. Он, каквсегда, занимался в конторе, как всегда, вышел к завтраку. Только послеобеда он посадил свою дочь возле себя, взял обеими руками ее голову икрепко прижал к груди. Вечером Жюли сказала матери, что хотя отец ее казался спокойным, носердце у него сильно стучало. Два следующих дня прошли в такой же тревоге. Четвертого сентября ве-чером Моррель потребовал, чтобы дочь вернула ему ключ от кабинета. Жюли вздрогнула, - это требование показалось ей зловещим. Зачем отецотнимал у нее ключ, который всегда был у нее и который у нее в детствеотбирали только в наказание? Она просительно взглянула на г-на Морреля. - Чем я провинилась, отец, - сказала она, - что вы отбираете у меняэтот ключ? - Ничем, дитя мое, - отвечал несчастный Моррель, у которого этотпростодушный вопрос вызвал слезы на глазах, - ничем, просто он мне ну-жен. Жюли притворилась, что ищет ключ. - Я, должно быть, оставила его у себя в комнате, - сказала она. Она вышла из комнаты, но вместо того чтобы идти к себе, она побежаласоветоваться с Эмманюелем. - Не отдавайте ключа, - сказал он ей, - и завтра утром по возможностине оставляйте отца одного. Она пыталась расспросить Эмманюеля, но он ничего не знал или ничегоне хотел говорить. Всю ночь с четвертого на пятое сентября г-жа Моррель прислушивалась кдвижениям мужа за стеной. До трех часов утра она слышала, как он взвол-нованно шагал взад и вперед по комнате. Только в три часа он бросился на кровать. Мать и дочь провели ночь вместе. Еще с вечера они ждали Максимилиана. В восемь часов утра г-н Моррель пришел к ним в комнату. Он был споко-ен, но следы бессонной ночи запечатлелись на его бледном, осунувшемсялице. Они не решились спросить его, хорошо ли он спал. Моррель был ласковее и нежнее с женой и дочерью, чем когда бы то нибыло; он не мог наглядеться на Жюли и долго целовал ее. Жюли вспомнила совет Эмманюеля и хотела проводить отца; но он ласковоостановил ее и сказал: - Останься с матерью. Жюли настаивала. - Я требую этого! - сказал Моррель. В первый раз Моррель говорил дочери: "Я требую"; но он сказал это го-лосом, полным такой отеческой нежности, что Жюли не посмела двинуться сместа. Она осталась стоять молча и не шевелясь. Вскоре дверь снова откры-лась, чьи-то руки обняли ее и чьи-то губы прильнули к ее лбу. Она подняла глаза и вскрикнула от радости. - Максимилиан! Брат! - воскликнула она. На этот возглас прибежала г-жа Моррель и бросилась в объятия сына. - Матушка! - сказал Максимилиан, переводя глаза с матери на сестру. -Что случилось? Ваше письмо испугало меня, и я поспешил приехать. - Жюли, - сказала г-жа Моррель, - скажи отцу, что приехал Максимили-ан. Жюли выбежала из комнаты, но на первой ступеньке встретила человека списьмом в руке. - Вы мадемуазель Жюли Моррель? - спросил посланец с сильным итальянс-ким акцентом. - Да, сударь, это я, - пролепетала Жюли. - Но что вам от меня угодно?Я вас не знаю. - Прочтите это письмо, - сказал итальянец, подавая записку. Жюли была в нерешительности. - Дело идет о спасении вашего отца, - сказал посланный. Жюли выхвати-ла у него из рук письмо. Быстро распечатав его, она прочла: "Ступайте немедленно в Мельянские аллеи, войдите в дом N 15, спроситеу привратника ключ от комнаты в пятом этаже, войдите в эту комнату,возьмите на камине красный шелковый кошелек и отнесите этот кошелек ва-шему отцу. Необходимо, чтобы он его получил до одиннадцати часов утра. Вы обещали слепо повиноваться мне; напоминаю вам о вашем обещании. Синдбад-Мореход". Молодая девушка радостно вскрикнула, подняла глаза и стала искать че-ловека, принесшего ей записку, чтобы расспросить его; но он исчез. Она принялась перечитывать письмо и заметила приписку. Она прочла: "Необходимо, чтобы вы исполнили это поручение лично и одни; если выпридете с кем-нибудь или если кто-нибудь придет вместо вас, привратникответит, что он не понимает, о чем идет речь". Эта приписка сразу охладила радость молодой девушки. Не угрожает лией беда? Нет ли тут ловушки? Она была так невинна, что не знала, какойименно опасности может подвергнуться девушка ее лет; но не нужно знатьопасности, чтобы бояться ее; напротив, именно неведомая опасность внуша-ет наибольший страх. Жюли колебалась; она решила спросить совета. И по какому-то необъяснимому побуждению пошла искать помощи не к ма-тери и не к брату, а к Эмманюелю. Она спустилась вниз, рассказала ему, что случилось в тот день, когдак отцу ее явился посланный банкирского дома Томсон и Френч, рассказалапро сцену на лестнице, про данное ею обещание и показала письмо. - Вы должны идти, - сказал Эмманюель. - Идти туда? - прошептала Жюли. - Да, я вас провожу. - Но ведь вы читали, что я должна быть одна? - Вы и будете одна, - отвечал Эмманюель, - я подожду вас на углу Му-зейной улицы; если вы задержитесь слишком долго, я пойду следом за вами,- и горе тому, на кого вы мне пожалуетесь! - Так вы думаете, Эмманюель, - нерешительно сказала девушка, - что ядолжна последовать этому приглашению? - Да. Ведь сказал же вам посланный, что дело идет о спасении вашегоотца? - Спасение от чего, Эмманюель? Что ему грозит? - спросила Жюли. Эмманюель колебался, но желание укрепить решимость Жюли одержаловерх. - Сегодня пятое сентября, - сказал он. - Да. - Сегодня в одиннадцать часов ваш отец должен заплатить около трехсоттысяч франков. - Да, мы это знаем. - А в кассе у него нет и пятнадцати тысяч, - сказал Эмманюель. - Что же будет? - Если сегодня в одиннадцать часов ваш отец не найдет никого, ктопришел бы ему на помощь, то в полдень он должен объявить себя банкротом. - Идемте, идемте скорей! - взволнованно воскликнула Жюли, увлекая засобой Эмманюеля. Тем временем г-жа Моррель все рассказала сыну. Максимилиан знал, что вследствие несчастий, одно за другим постигшихего отца, в образе жизни его семьи произошли значительные перемены, ноне знал, что дела дошли до такого отчаянного положения. Неожиданный удар, казалось, сразил его. Потом он вдруг бросился из комнаты, взбежал по лестнице, надеясь най-ти отца в кабинете, и стал стучать в дверь. В эту минуту открылась дверь внизу; он обернулся и увидел отца. Вмес-то того чтобы прямо подняться в кабинет, г-н Моррель прошел сперва всвою комнату и только теперь из нее выходил. Господин Моррель, увидев сына, вскрикнул от удивления; он не знал обего приезде. Он застыл на месте, прижимая левым локтем какой-то предмет,спрятанный под сюртуком. Максимилиан быстро спустился по лестнице и бросился отцу на шею; новдруг отступил, упираясь правой рукой в грудь отца. - Отец, - сказал он, побледнев, как смерть, - зачем у вас под сюрту-ком пистолеты? - Вот этого я и боялся... - прошептал Моррель. - Отец! Ради бога! - воскликнул Максимилиан. - Что значит это оружие? - Максимилиан, - отвечал Моррель, пристально глядя на сына, - ты муж-чина и человек чести; идем ко мне, я тебе все объясню. И Моррель твердым шагом поднялся в свой кабинет; Максимилиан, шата-ясь, шел за ним следом. Моррель отпер дверь, пропустил сына вперед и запер дверь за ним; по-том прошел переднюю, подошел к письменному столу, положил на край писто-леты и указал сыну на раскрытый реестр. Реестр давал точную картину положения дел. Через полчаса Моррель должен был заплатить двести восемьдесят семьтысяч пятьсот франков. В кассе было всего пятнадцать тысяч двести пятьдесят семь франков. - Читай! - сказал Моррель. Максимилиан прочел. Он стоял, словно пораженный громом. Отец не говорил ни слова, - что мог он прибавить к неумолимому приго-вору цифр? - И вы сделали все возможное, отец, - спросил наконец Максимилиан, -чтобы предотвратить катастрофу? - Все, - отвечал Моррель. - Вы не ждете никаких поступлений? - Никаких. - Все средства истощены? - Все. - И через полчаса... - мрачно прошептал Максимилиан, - наше имя будетобесчещено! - Кровь смывает бесчестие, - сказал Моррель. - Вы правы, отец, я вас понимаю. Он протянул руку к пистолетам. - Один для вас, другой для меня, - сказал он. - Благодарю. Моррель остановил его руку. - А мать?.. А сестра?.. Кто будет кормить их? Максимилиан вздрогнул. - Отец! - сказал он. - Неужели вы хотите, чтобы я жил? - Да, хочу, - отвечал Моррель, - ибо это твой долг. Максимилиан, утебя нрав твердый и сильный, ты человек недюжинного ума; я тебя не нево-лю, не приказываю тебе, я только говорю: "Обдумай положение, как если быты был человек посторонний, и суди сам". Максимилиан задумался; потом в глазах его сверкнула благородная реши-мость, но при этом он медленно и с грустью снял с себя эполеты. - Хорошо, - сказал он, подавая руку Моррелю, - уходите с миром, отец.Я буду жить. Моррель хотел броситься к ногам сына, но Максимилиан обнял его, и дваблагородных сердца забились вместе. - Ты ведь знаешь, что я не виноват? - сказал Мор рель. Максимилиан улыбнулся. - Я знаю, отец, что вы - честнейший из людей. - Хорошо, между нами все сказано; теперь ступай к матери и сестре. - Отец, - сказал молодой человек, опускаясь на колени, - благословитеменя. Моррель взял сына обеими руками за голову, поцеловал его и сказал: - Благословляю тебя моим именем и именем трех поколений безупречныхлюдей; слушай же, что они говорят тебе моими устами: провидение можетснова воздвигнуть здание, разрушенное несчастьем. Видя, какою смертью япогиб, самые черствые люди тебя пожалеют; тебе, может быть, дадут отс-рочку, в которой мне отказали бы; тогда сделай все, чтобы позорное словоне было произнесено; возьмись за дело, работай, борись мужественно ипылко; живите как можно скромнее, чтобы день за днем достояние тех, комуя должен, росло и множилось в твоих руках. Помни, какой это будет прек-расный день, великий, торжественный день, когда моя честь будет восста-новлена, когда в этой самой конторе ты сможешь сказать: "Мой отец умер,потому что был не в состоянии сделать то, что сегодня сделал я; но онумер спокойно, ибо знал, что я это сделаю". - Ах, отец, отец, - воскликнул Максимилиан, - если бы вы могли ос-таться с нами! - Если я останусь, все будет иначе; если я останусь, участие обратит-ся в недоверие, жалость - в гонение; если я останусь, я буду человеком,нарушившим свое слово, но исполнившим своих обязательств, короче, я будупопросту несостоятельным должником. Если же я умру, Максимилиан, подумайоб этом, тело мое будет телом несчастного, но честного человека. Я жив,и лучшие друзья будут избегать моего дома; я мертв, и весь Марсель сослезами провожает меня до последнего приюта. Я жив, и ты стыдишься моегоимени; я мертв, и ты гордо поднимаешь голову и говоришь: "Я сын того,кто убил себя, потому что первый раз в жизни был вынужден нарушить своеслово". Максимилиан горестно застонал, по, по-видимому, покорился судьбе. Ина этот раз если не сердцем, то умом он согласился с доводами отца. - А теперь, - сказал Моррель, - оставь меня одного и постарайся уда-лить отсюда мать и сестру. - Вы не хотите еще раз увидеть Жюли? - спросил Максимилиан. Последняя смутная надежда таилась для него в этом свидании, но Мор-рель покачал головой. - Я видел ее утром, - сказал он, - и простился с нею. - Нет ли у вас еще поручений, отец? - спросил Максимилиан глухим го-лосом. - Да, сын мой, есть одно, священное. - Говорите, отец. - Банкирский дом Томсон и Френч - единственный, который из человеко-любия или, быть может, из эгоизма, - не мне читать в людских сердцах, -сжалился надо мною. Его поверенный, который через десять минут придетсюда получать деньги по векселю в двести восемьдесят семь тысяч пятьсотфранков, не предоставил, а сам предложил мне три месяца отсрочки. Пустьэта фирма первой получит то, что ей следует, сын мой, пусть этот человекбудет для тебя священен. - Да, отец, - сказал Максимилиан. - А теперь, еще раз прости, - сказал Моррель. - Ступай, ступай, мненужно побыть одному; мое завещание ты найдешь в ящике стола в моейспальне. Максимилиан стоял неподвижно; он хотел уйти, но не мог. - Иди, Максимилиан, - сказал отец, - предположи, что я солдат, как иты, что я получил приказ запять редут, и ты знаешь, что я буду убит; не-ужели ты не сказал бы мне, как сказал сейчас: "Идите, отец, иначе васждет бесчестье, лучше смерть, чем позор!" - Да, - сказал Максимилиан, - да. Он судорожно сжал старика в объятиях. - Идите, отец, - сказал он. И выбежал из кабинета. Моррель, оставшись один, некоторое время стоял неподвижно, глядя назакрывшуюся за сыном дверь; потом протянул руку, нашел шнурок от звонкаи позвонил. Вошел Коклес. За эти три дня он стал неузнаваем. Мысль, что фирм?Моррель прекратит платежи, состарила его на двадцать лет. - Коклес, друг мой, - сказал Моррель, - ты побудешь в передней. Когдапридет этот господин, который был здесь три месяца тому назад, - ты зна-ешь, поверенный фирмы Томсон и Френч, - ты доложишь о нем. Коклес, ничего не ответив, кивнул головой, вышел в переднюю и сел настул. Моррель упал в кресло. Он взглянул на стенные часы: оставалось семьминут. Стрелка бежала с неимоверной быстротой; ему казалось, что он ви-дит, как она подвигается. Что происходило в эти последние минуты в душе несчастного, который,повинуясь убеждению, быть может ложному, но казавшемуся ему правильным,готовился в цвете лет к вечной разлуке со всем, что он любил, и расста-вался с жизнью, дарившей ему все радости семейного счастья, - этого невыразить словами. Чтобы понять это, надо было бы видеть его чело, покры-тое каплями пота, но выражавшее покорность судьбе, его глаза, полныеслез, но поднятые к небу. Стрелка часов бежала; пистолеты были заряжены; он протянул руку, взялодин из них и прошептал имя дочери. Потом опять положил смертоносное оружие, взял перо и написал нес-колько слов. Ему казалось, что он недостаточно нежно простился со своейлюбимицей. Потом он опять повернулся к часам; теперь он считал уж не минуты, асекунды. Он снова взял в руки оружие, полуоткрыл рот и вперил глаза в часовуюстрелку; он взвел курок и невольно вздрогнул, услышав щелканье затвора. В этот миг пот ручьями заструился по его лицу, смертная тоска сжалаему сердце: внизу лестницы скрипнула дверь. Потом отворилась дверь кабинета. Стрелка часов приближалась к одиннадцати. Моррель не обернулся; он ждал, что Коклес сейчас доложит ему: "Пове-ренный фирмы Томсон и Френч". И он поднес пистолет ко рту... За его спиной раздался громкий крик; то был голос его дочери. Онобернулся и увидел Жюли; пистолет выпал у него из рук. - Отец! - закричала она, едва дыша от усталости и счастья. - Вы спа-сены! Спасены! И она бросилась в его объятья, подымая в руке красный шелковый коше-лек. - Спасен, дитя мое? - воскликнул Моррель. - Кем или чем? - Да, спасены! Вот, смотрите, смотрите! - кричала Жюли. Моррель взял кошелек и вздрогнул: он смутно припомнил, что этот коше-лек когда-то принадлежал ему. В одном из его углов лежал вексель на двести восемьдесят семь тысячпятьсот франков. Вексель был погашен. В другом - алмаз величиною с орех со следующей надписью, сделанной наклочке пергамента: Приданое Жюли. Моррель провел рукой по лбу: ему казалось, что он грезит. Часы начали бить одиннадцать. Каждый удар отзывался в нем так, как если бы стальной молоточек сту-чал по его собственному сердцу. - Постой, дитя мое, - сказал он, - объясни мне, что произошло. Где тынашла этот кошелок? - В доме номер пятнадцать, в Мельянских аллеях, на камине, в убогойкаморке на пятом этаже. - Но этот кошелек принадлежит не тебе! - воскликнул Моррель. Жюли подала отцу письмо, полученное ею утром. - И ты ходила туда одна? - спросил Моррель, прочитав письмо. - Меня провожал Эмманюель. Он обещал подождать меня на углу Музейнойулицы; но странно, когда я вышла, его уже не было. - Господин Моррель! - раздалось на лестнице. - Господин Моррель! - Это он! - сказала Жюли. В ту же минуту вбежал Эмманюель, не помня себя от радости и волнения. - "Фараон"! - крикнул он. - "Фараон"! - Как "Фараон"? Вы не в своем уме, Эмманюель? Вы же знаете, что онпогиб. - "Фараон", - господин Моррель! Отдан сигнал, "Фараон" входит в порт. Моррель упал в кресло; силы изменили ему; ум отказывался воспринятьэти невероятные, неслыханные, баснословные вести. Но дверь отворилась, и в комнату вошел Максимилиан. - Отец, - сказал он, - как же вы говорили, что "Фараон" затонул? Состорожевой башни дан сигнал, что он входит в порт. - Друзья мои, - сказал Моррель, - если это так, то это божье чудо! Ноэто невозможно, невозможно! Однако то, что он держал в руках, было не менее невероятно: кошелек спогашенным векселем и сверкающим алмазом. - Господин Моррель, - сказал явившийся в свою очередь Коклес, - чтоэто значит? "Фараон"! - Пойдем, друзья мои, - сказал Моррель, вставая, пойдем посмотрим; ида сжалится над нами бог, если это ложная весть. Они вышли и на лестнице встретили г-жу Моррель. Несчастная женщина несмела подняться наверх. Через несколько минут они уже были на улице Каннебьер. На пристани толпился народ. Толпа расступилась перед Моррелем. - "Фараон"! "Фараон"! - кричали все. В самом деле, на глазах у толпы совершалось неслыханное чудо: противбашни св. Иоанна корабль, на корме которого белыми буквами было написано"Фараон" (Моррель и Сын, Марсель), в точности такой же как прежний "Фа-раон", и так же груженный кошенилью и индиго, бросал якорь и убирал па-руса. На палубе распоряжался капитан Гомар, а Пенелон делал знаки г-нуМоррелю. Сомнений больше не было: Моррель, его семья, его служащие виде-ли это своими глазами, и то же видели глаза десяти тысяч человек. Когда Моррель и его сын обнялись и тут же на молу, под радостные кли-ки всего города, незаметный свидетель этого чуда, с лицом, до половинызакрытым черной бородой, умиленно смотревший из-за караульной будки наэту сцену, прошептал: - Будь счастлив, благородный человек; будь благословен за все то доб-ро, которое ты сделал и которое еще сделаешь; и пусть моя благодарностьостанется в тайне, как и твои благодеяния. Со счастливой, растроганной улыбкой на устах он покинул свое убежищеи, не привлекая ничьего внимания, ибо все были поглощены событием дня,спустился по одной из лесенок причала и три раза крикнул: - Джакопо! Джакопо! Джакопо! К нему подошла шлюпка, взяла его на борт и подвезла к богато оснащен-ной яхте, на которую он взобрался с легкостью моряка; отсюда он еще развзглянул на Морреля, который со слезами радости дружески пожимал протя-нутые со всех сторон руки и затуманенным взором благодарил невидимогоблагодетеля, которого словно искал на пебосах. - А теперь, - сказал незнакомец, - прощай человеколюбие, благодар-ность... Прощайте все чувства, утешающие сердце!.. Я заменил провидение,вознаграждая добрых... Теперь пусть бог мщения уступит мне место, чтобыя покарал злых! С этими словами он подал знак, и яхта, которая, видимо, только этогои дожидалась, тотчас же вышла в море.