VII. Миссия

Спросив за чаем о Флер, Сомс узнал, что ее с двух часов нет дома уехалакуда-то на машине. Целых три часа! Куда она поехала? В Лондон, не сказав нислова отцу? Никогда не мог он до конца примириться с автомобилями. Онпринимал их в принципе, как прирожденный эмпирик или как Форсайт, встречаякаждый новый признак прогресса неизменным: "Что же! Без этого теперь необойтись", - но на деле он считал их слишком быстрыми, большими и вонючими.Вынужденный, по настоянию Аннет, завести машину, комфортабельный ролхард, сжемчужносерой обивкой, с электрическими лампочками, с небольшими зеркалами,пепельницами, вазами для цветов (все это отдавало бензином и духами), он,однако, смотрел на нее так, так смотрел, бывало, на своего зятя МонтегьюДарти. Машина воплощала для него все, что было в современной жизни быстрого,ненадежного и скрыто-маслянистого. В то время как современная жизнь делаласьбыстрей, распущенней и моложе, Сомс делался старте, медлительней исобраннее, туже думал, меньше говорил, как раньше его отец Джемс. Он почтисознавал это сам. Темпы и прогресс все меньше и меньше нравились ему. Ипотом, ездить в автомобиле - значит выставлять напоказ свое богатство, а этоСомс считал небезопасным при нынешнем настроении рабочих. Был у него однаждыслучай, когда его шофер Симз переехал единственное достояние какого-торабочего. Сомс не забыл, как вел себя хозяин, - хоть очень немногие на егоместе стали бы задерживаться по таким пустякам. Ему было жаль собаку, и онбыл готов принять ее сторону против автомобиля, если бы грубиян хозяин недержался так нагло. Пятый час быстро истекал, а Флер не возвращалась, и всечувства в отношении автомобиля, которые Сомс когда-либо пережил прямо иликосвенно, смешались у него в груди, под ложечкой сосало. В семь он позвонилчерез междугородную сестре. Нет! На Грин-стрит Флер не заезжала. Так где жеона? Сомса начали преследовать видения страшных катастроф: его любимая дочьлежит под колесами, ее красивое платье с оборками все в крови и дорожнойпыли. Он прошел в ее комнату, тайком осмотрел ее вещи. Она ничего не взяла -ни чемодана, ни драгоценностей. Это успокоило некоторые его подозрения, ноусилило страх перед несчастным случаем. Как ужасно вот такое беспомощноеожидание, когда пропадает у тебя любимое существо, в особенности если ты приэтом не выносишь суеты и огласки! Что делать, если она не вернется к ночи? В четверть восьмого он услышал шум автомобиля. Точно большая тяжестьсвалилась с сердца, он поспешил вниз, Флер вышла из машины - бледная,усталая на вид, но целая и невредимая. Он ее встретил в холле. - Ты заставила меня тревожиться. Где ты была? - В Робин-Хилле. Извини, дорогой. Пришлось поехать. Я расскажу потом. И, наградив его мимолетным поцелуем, она убежала к себе. Сомс ждал в гостиной. Ездила в Робин-Хилл! Что это предвещает? За обедом нельзя было поднять эту тему - приходилось считаться сщепетильностью лакея. Нервное волнение, пережитое Сомсом, и радость, чтодочь жива и здорова, отнимали у него силы осудить ее за то, что она сделала,или воспротивиться тому, что она собиралась делать дальше; в расслабленномонемении ждал он ее признаний. Страшная штука жизнь! Вот он дожил дошестидесяти пяти лет, сорок лет провел в том, что строил здание своейобеспеченности, а все так же не властен управлять ходом вещей всегдавынырнет что-нибудь, с чем нельзя мириться! В кармане его смокинга лежитписьмо от Аннет. Собирается через две недели домой. Он совершенно не знает,что она там делала. И рад, что не знает. Ее отсутствие было для негооблегчением. С глаз долой - из мыслей вон! А теперь она возвращается. Небыло хлопот! И Кром старший упущен - попал в лапы к Думетриусу, а ведьтолько потому, что он из-за анонимного письма забыл о Болдерби и о картине.Украдкой подметил он напряженное выражение на лице дочери, точно и онавоззрилась на картину, которую не может купить. Сомс почти жалел, чтокончилась война. Во время войны волнения как-то не так волновали. Поласковому голосу, по выражению ее лица Сомс знал, что дочь чего-то хочет отнего, но не знал наверное, умно ли будет дать. Он отодвинул от себянетронутую тарелку с сыром и даже закурил за компанию с Флер папироску. После обеда Флер завела электрическую пианолу. Самые мрачныепредчувствия обступили Сомса, когда дочь села на мягкую скамеечку у его ноги взяла его за руку. - Дорогой, не сердись на меня. Я должна была повидаться с Джоном - онмне писал. Он попытается воздействовать на свою мать. Но я все обдумала.Это, в сущности, в твоих руках, папа. Если бы ты мог убедить ее, что нашбрак ни в каком смысле не означал бы возобновления прошлого! Что я останусьтвоею дочкой, а Джон ее сыном; что ты не стремишься встречаться ни с ним, нис нею, и ей не нужно будет встречаться ни с тобой, ни со мной! Ты одинможешь ее убедить, дорогой, потому что обещать это можешь только ты. Нельзяже обещать за другого. Ведь тебе не будет слишком уж неловко увидеться с неюодин только раз - теперь, когда отец Джона умер? - Слишком неловко? - повторил Сомс. - Это просто немыслимо! - Знаешь, - сказала Флер, не подымая глаз, - на самом деле ты непрочьувидеться с нею! Сомс молчал. Ее слова выразили чересчур глубокую правду, которую он недопускал до своего сознания. Флер переплела его пальцы своими; горячие,тонкие, страстные, вцепились они в его руку. Она его дочь, она процарапаетсебе дорогу сквозь кирпичную стену. - Что же мне делать, если ты не согласишься, папа? - сказала она оченьмягко. - Для твоего счастья я сделал бы все, - сказал Сомс, - но это не дасттебе счастья. - О, ты не знаешь! Даст! - Только все разбередить! - сказал он угрюмо. - Все и так разбередили. Теперь надо все уладить. Заставить ее понять,что дело идет только о наших жизнях, что это не касается ни ее жизни, нитвоей. Ты можешь, папа, я знаю, что можешь. - Ты в таком случае знаешь очень много, - последовал угрюмый ответ. - Если ты нам поможешь, мы с Джоном подождем год, два года, еслихочешь. - Мне кажется, - тихо сказал Сомс, - с моими чувствами ты не считаешьсянисколько. Флер прижала его руку к своей щеке. - Считаюсь, дорогой. Но ведь ты не захочешь, чтобы я была до крайностинесчастна. Как она ластится, чтобы достичь своей цели! Сомс всеми силами старалсяповерить до конца, что она в самом деле думает о нем, и не мог, не мог. Всеее помыслы лишь о том мальчике! Зачем же должен он помогать ей добитьсяэтого мальчика, который убивает ее любовь к отцу? Зачем? По законамФорсайтов это нелепость! На этом ничего не выиграешь, ничего! Уступить ееэтому мальчику! Передать во враждебный лагерь, под влияние женщины, котораятак глубоко оскорбила его! Постепенно и неизбежно он лишится цветка своейжизни! И вдруг он почувствовал влагу на руке. Сердце его болезненнодрогнуло. Флер плачет - этого он не может перенести. Он быстро положилвторую руку на руку дочери, но и по второй руке потекла слеза. Так дальшенельзя! - Хорошо, хорошо, - сказал он. - Я подумаю и сделаю, что смогу.Успокойся. Если это нужно для ее счастья, значит нужно. Он не может отказать ей впомощи. И чтобы она не начала благодарить, он встал с кресла и направился кпианоле - слишком шумно играет! Пока он подходил, пластинка кончилась иостановилась с тихим шипением. Вспомнился музыкальный ящик дней его детства:"Мелодия кузницы", "Заздравный кубок", - Сомс всегда чувствовал себянесчастным, когда мать по воскресеньям заводила среди дня музыку. И вотопять то же самое, та же штука, только больше, дороже, и теперь она играет:"Дикие, дикие женщины!" и "Праздник полисмена", а на Сомсе уже нет черногобархатного костюмчика с небесно-голубым воротником. "Профон прав, -промелькнула мысль, - ничего во всем этом нет. Мы идем к могиле!" Изрекшимысленно это поразительное замечание, он вышел. В этот вечер он больше не видел Флер. Но наутро за завтраком ее глазанеотступно следили за ним с призывом, от которого он не мог укрыться, да ине старался. Да! Он решился на эту пытку для нервов. Он поедет в РобинХилл -дом, с которым, связано столько воспоминаний. Приятное воспоминание -последнее! Когда он приехал, чтобы угрозой развода разлучить Ирэн с отцомэтого мальчика! Часто потом приходило ему на ум, что своим вмешательством онтолько скрепил их союз. А теперь он собирается скрепить союз своей дочери сих сыном. "Не знаю, - думал он, - за какие прегрешения навалились на менятакие напасти!" В Лондон и из Лондона он ехал поездом, а от станции пошел вгору пешком по длинной проселочной дороге, почти не изменившейся, насколькоон помнил, за эти тридцать лет. Странно - в такой близости от города!Повидимому, не все торопятся сбыть свою землю с рук! Это рассуждениеуспокаивало Сомса, когда он шел между высокими изгородями, медленно, чтобыне вспотеть, хотя день был прохладный. Что ни говори, а все-таки в землеесть что-то реальное, ее не сдвинешь с места. Земля и хорошие картины! Ценымогут немного колебаться, но в общем всегда идут вверх - такой собственностистоит держаться в мире, где так много нереального, дешевой стройки,изменчивых мод, где все заражено настроением: "Сегодня живы, завтра нас нестанет". Французы, пожалуй, правы с их крестьянским землевладением, хоть они невысоко ставит все французское. Свой кусок земли! В этом есть что-тоздоровое. Часто приходится слышать, как собственниковкрестьян называют"тупой и косной массой"; а молодой Монт назвал как-то своего отца "коснымчитателем "Морнинг пост" - непочтительный юнец! Не так уж это плохо - бытькосным и читать "Морнинг пост"; бывает и похуже. Взять хотя бы Профона и всюего породу; или этих новоявленных лейбористов, этих политиканствующихгорлодеров и "диких, диких женщин!" Много есть очень скверного! И вдруг Сомспочувствовал слабость, озноб и дрожь в коленях. Просто нервное волнениеперед встречей! Как сказала бы тетя Джули, цитируя "Гордого Доссета", нервыкуролесят. В просветы между деревьями был уже виден дом; за его постройкойон сам когда-то наблюдал, располагая жить в нем вдвоем с этой женщиной,которая странной прихотью судьбы в конце концов стала жить в нем с другим.Сомс начал думать о Думетриусе, о внутреннем займе и о других возможностяхпомещения капитала. Не может же он встретиться с Ирэн, когда его нервысовсем расстроены, он, который представляет для нее день страшного суда наземле, как и в небесах; он, олицетворение законной собственности, и она,воплощение преступной красоты! Его достоинство требует от него бесстрастия висполнении своей миссии - соединить нерушимыми узами их детей, которые, еслиб эта женщина вела себя как подобает, были бы братом и сестрой. Ах, опятьэта злосчастная мелодия. "Дикие, дикие женщины!" вертится в голове точноназло, потому что мелодии, как правило, в голове у него не вертятся. Пройдямимо тополей перед фасадом дома, он подумал: "Как они выросли; ведь это япосадил их!" Горничная открыла дверь на звонок. - Доложите - мистер Форсайт, по очень важному делу. Если Ирэн поймет, кто пришел, весьма возможно, что она откажется егопринять. "Черт возьми, - подумал он, ожесточаясь по мере приближения часаборьбы. - Нелепая затея! Все шиворот-навыворот!" Горничная вернулась. - Не изложит ли джентльмен свое дело? - Скажите, что оно касается мистера Джона, - ответил Сомс. Снова остался он один в холле перед бассейном белосерого мрамора,задуманным ее первым любовником. Ох! Она дурная: она любила двух мужчин, а его не любила! Он не должен этого забывать, когда встретится с ней еще раз лицом клицу. И вдруг он увидел ее в просвет между тяжелыми лиловыми портьерами,застывшую, словно в раздумье: та же величественная осанка, то жесовершенство линий, та же удивленная серьезность в темных глазах, та жеспокойная самозащита в голосе: - Войдите, пожалуйста! Он вошел. Как тогда на выставке, как в той кондитерской, она показаласьему все еще красивой. И в первый раз, самый первый со дня их свадьбы,состоявшейся тридцать шесть лет назад, он заговорил с Ирэн, не имеязаконного права назвать ее своею. Она не была в трауре - все, верно,радикальные выдумки его двоюродного братца. - Извините, что осмелился к вам прийти, - сказал он угрюмо, - но этодело надо так или иначе решить. - Вы, может быть, присядете? - Нет, благодарю вас. Досада на свое ложное положение, на невыносимую церемонность между нимиовладела Сомсом, и слова посыпались сбивчиво: - Какая-то адская, злая судьба! Я не поощрял, я всеми силами старалсяпресечь. Моя дочь, я считаю, сошла с ума, но я привык ей потакать, вотпочему я здесь. Вы, я уверен, любите вашего сына. - Безгранично. - И что же? - Решение зависит от Джона. У Сомса было чувство, точно его осадили и поставили перед ним барьер.Всегда, всегда она умела поставить барьер перед ним - даже тогда, в первыедни после свадьбы. - Прямо какое-то сумасбродство, - сказал он. - Да. - Если бы вы... Ну, словом... Они могли бы быть... Он не договорил своей фразы: "братом и сестрою, и мы были бы избавленыот этого несчастья", но увидел, что она содрогнулась, как если бы ондоговорил, и, уязвленный, отошел через всю комнату к окну. С этой стороныдеревья ничуть не выросли - не могли, были слишком стары! - В отношении меня, - продолжал он, - вы можете быть спокойны. Я нестремлюсь видеться ни с вами, ни с вашим сыном в случае, если этот бракосуществится. В наши дни молодые люди - их не поймешь. Но я не могу видетьмою дочь несчастной. Что мне сказать ей, когда я вернусь домой? - Передайте ей, пожалуйста, то, что я сказала вам: все зависит отДжона. - Вы не противитесь? - Всем сердцем, но молча. Сомс стоял, кусая палец. - Я помню один вечер... - сказал он вдруг. И замолчал. Что было... чтобыло в этой женщине такого, что не могло уложиться в четырех стенах егоненависти и осуждения? - Где он, ваш сын? - Вероятно, наверху, в студии отца. - Вы, может быть, вызовете его сюда? Он следил, как она нажала кнопку звонка, как вошла горничная. - Скажите, пожалуйста, мистеру Джону, что я его зову. - Если решение зависит от него, - заторопился Сомс, когда горничнаяудалилась, - можно, вероятно, считать, что этот противоестественный браксостоится; в таком случае будут неизбежны кое-какие формальности. С кемприкажете мне вести переговоры - с конторой Хэринга? Ирэн кивнула. - Вы не собираетесь жить с ними вместе? Ирэн покачала головой. - Что будет с этим домом? - Как решит Джон. - Этот дом... - сказал неожиданно Сомс. - Я связывал с ним надежды,когда задумал построить его. Если в нем будут жить они, их дети! Говорят,есть такое божество - Немеэида. Вы верите в него? - Да. - О! Верите? Он отошел от окна и встал близ нее, у ее большого рояля, в изгибекоторого она стояла, как в бухте. - Я навряд ли увижу вас еще раз, - медленно заговорил он. - Пожмем другдругу руки... - губы его дрожали, слова вырывались толчками. - И пустьпрошлое умрет. Он протянул руку. Бледное лицо Ирэн стало еще бледнее, темные глазанедвижно остановились на его глазах, руки, сложенные на груди, нешевельнулись. Сомс услышал шаги и обернулся. У полураздвинутой портьерыстоял Джон. Странен был его вид. В нем едва можно было узнать того мальчика,которого Сомс видел на выставке в галерее на Корк-стрит; он оченьповзрослел, ничего юного в нем не осталось: изнуренное, застывшее лицо,взъерошенные волосы, глубоко ввалившиеся глаза. Сомс сделал над собою усилиеи сказал, скривив губы не то в улыбку, не то в гримасу: - Ну, молодой человек! Я здесь ради моей дочери; дело, как видно,зависит от вас. Ваша мать передает все в ваши руки. Джон пристально глядел матери в лицо и не давал ответа. - Ради моей дочери я заставил себя прийти сюда, - сказал Сомс. - Чтомне сказать ей, когда я к ней вернусь? По-прежнему глядя на мать, Джон сказал спокойно: - Скажите, пожалуйста. Флер, что ничего не выйдет; я должен исполнитьпредсмертную волю моего отца. - Джон! - Ничего, мама! В недоумении Симе переводил взгляд с одного на другую; потом взял скресла шляпу и зонтик, направился к, выходу. Мальчик посторонился, давая емудорогу. Сомс вышел. Было слышно, как скрипели кольца задвигаемой за нимпортьеры. Этот звук расковал что-то в его груди. "Ну так!" - подумал он и захлопнул парадную дверь.