Старинный друг щипач Васил

К помощи Васила Усольцев прибегал редко. Это уж когда совсем невмоготу.

В этот раз был тот самый случай.

Васил никогда не отказывал майору в помощи, считая себя его должником.

Оно и понятно – раза два Усольцев выручал его буквально в последний момент, когда на запястье Васила уже защелкивались «браслеты».

Дело в том, что некогда Васил был классным карманником, каких по всей Москве не наберется даже десятка. Такие люди в былые времена пользовались особым почтением у коллег по цеху не только благодаря яркости своего таланта, но еще и потому, что составляли едва ли не самый аристократический слой воровского мира.

Васил был именно таким. Даже держался он как‑то по‑особенному, будто бы воровал не кошельки у зазевавшихся бабулек, а распоряжался Пенсионным фондом.

Он относил себя к «прошлякам», то есть к тем ворам, чей золотой век уже находился далеко позади. И самое большее, что им остается, так это учить уму‑разуму подрастающую молодежь да, садясь по весне на лавочку, греть свои обветшавшие кости.

Действительность была иной, и в словах Васила существовало немало лукавства. Разумеется, он был далек от пика своей лучшей формы, когда в один день вытаскивал по двадцать кошельков. Но где‑нибудь в конце недели он непременно выходил на «дело». Как объяснял он приятелям, делал он это для того, чтобы вновь почувствовать, как гуляет в жилах кровушка, и чтобы не застаивалась в суставах соль. По его разумению, подобная практика значительно продлевает жизнь. Одним для тонуса требуется водка, другим – молодая женщина, а он принадлежит к тем, что не умеют жить без работы.

У многих воров поведение Васила вызывало лишь невольную улыбку.

Странная получалась картина. Человек выходит из собственного коттеджа, крыша которого едва не подпирает небосвод, садится в «Мерседес» последней модели и мчится на толкучку лишь только для того, чтобы выкрасть тощий кошелек у какого‑нибудь старика.

Трижды его ловили с поличным (оно и понятно, гибкость пальцев уже не та, да и реакция не столь быстра, что лет сорок назад) и победно препровождали в районный отдел милиции, но всякий раз отпускали под поручительство Усольцева.

Старый Васил встретил майора как родного, словно последние десять лет они пропарились бок о бок на соседних шконках. Даже позволил себе фамильярность – хлопнул опера по плечу и тут же, исправляя собственную ошибку, пригласил его в дом.

– У меня к тебе дело, Васил, – уже с порога начал Усольцев, стараясь не смотреть на великолепие, которое чуть ли не кричало со всех сторон: старинные картины вазы, антикварные вещички, которые могли бы запросто украсить даже столичные музеи. И масса всего такого, о чем следовало бы сказать – блеск!

– А ты не мог зайти к старому другу, ну просто так! – достал Васил высокую плоскую бутылку с коньяком. Наверняка очень дорогой. Дешевых вещей в этом доме не признавали. – Поговорить, выпить хороших напитков. Вы ведь, молодежь, стараетесь избегать нас, стариков. Считаете большими занудами, а ведь это не так. – Разливал он коньяк в махонькие хрустальные стопочки. – Старики аккумулируют мудрость. А ведь ее нужно кому‑то передавать. Так вот помрешь как‑нибудь нежданно и унесешь с собой все, что знал. Давай сначала за встречу.

Отказываться было бессмысленно. Старый Васил обладал не только очень гибкими пальцами, но еще и необыкновенной приставучестью. Следовало сдаться, чтобы избежать ненужной борьбы и неуместной обиды.

Выпили молчком, без тоста, как на панихиде, закусив добрым ошметком ветчины. Спиртное расслабило мгновенно, вжав тело в мягкий диван. Щеки у Васила покрылись легким пурпуром, он предложил еще по одной. Но Усольцев закрыл ладонью пустую рюмку.

Заметив решительность майора, лицо Васила как‑то сразу увяло, напомнив тропический злак, лишенный влаги.

– Ну, говори, что тебя привело ко мне. Ведь не из праздного же любопытства пришел?

– Ты случайно не знаком с Иваном Степановичем Федосеевым?

– Это с вертухаем‑то, что ли? – Старый жулик брезгливо поморщился.

– С ним самым.

– Как же не знаком, я эту падлу как общипанного знаю. Он у нас под кликухой Батя проходил, – скрипнул зубами Васил. И простоватое выражение его лица мигом сменилось злобной гримасой. В нем как будто заново воскресли инстинкты, приобретенные на зоне. – Тут как получилось, последний срок я отбывал в трех колониях. Уж не знаю, чем я им там не угодил, но они считали, что оставаться долго мне на одном месте не следовало. Чтобы, значит, я корни не пустил. Будто бы вся буза из‑за меня идет. Меня переводят, и он за мной следом идет, отправляют в другой лагерь по этапу, и Батя следом подтягивается. Как рок какой‑то. Мы с ним по этому поводу даже шутить начали, дескать, одной веревочкой по гроб жизни связаны.

– А может быть, так оно и есть, Васил? – очень серьезно спросил Усольцев.

– Что ты имеешь в виду?

Васил понемногу озлоблялся. Таким наверняка он и был на зоне, и его сегодняшнее состояние – это всего лишь жалкая копия прежнего дерзкого и неустрашимого уркагана с погонялом Васька Серп.

– Ты мне сначала скажи, что он был за человек.

– Я человеком его не считаю, – грубовато оборвал Васил. – Человек – это в первую очередь звание. А у падлы его быть не может.

– Ты бы поспокойнее, – с улыбкой умерил пыл старого вора майор. – Тебе еще одну рюмашку – и ты мебель начнешь крушить направо и налево, а ведь она денег немалых стоит.

Васил громко выдохнул, остывая.

– Не буду скрывать, кум он был от бога. Такой, как он, раз в десять лет родиться может. Любил, чтобы все было так, как он скажет. Уважаемого уркагана мог посадить в петушатник лишь потому, что тот осмелился слово поперек ему вымолвить. И в каждой колонии развивал такую деятельность, что усилия конторы в сравнении с ним покажутся детсадовскими играми. В каждой хате, в каждом отряде он имел своего агента. Не знаю, как ему это удавалось, но получалось так, что в стукачах у него оказывались очень уважаемые блатные. Может быть, подкупал их или прессовал. Не знаю! Но они работали на него так, как родине бы не служили! Что творится в зоне, он знал лучше любого вора. Бывало, ляпнешь что‑нибудь, а ему уже через час сообщат. Страшный человек! У меня было такое ощущение, что вся колония работает на него. И агентуру‑то он заводил для того, чтобы с блатных отщипнуть большую копейку. А переводили его потому, что он делиться не хотел ни с кем, греб под себя в обе руки!

– У меня вот к тебе какое дело, Васил. Ты бы мог передать ему, как бы случайно, кое‑какую информацию?

– А сам ты что, не можешь, что ли? – хмыкнул Васил.

– Информация будет ложная, но очень важно, чтобы он в нее поверил. И прийти она должна к нему через человека, которому он доверяет.

– Давай размочим, – взмолился Васил, – не могу я ТЭДС, на сухую, нужно переварить как следует.

– Только вот до сих пор, – согласился майор, черкнув указательным пальцем по самой середине стопки.

– Понеслась, – коротко и емко проговорил Васил слегка коснувшись стопки майора.

В этот раз предпочтение отдавалось сервелату, нарезанному не по‑российски, тоненькими, едва ли не прозрачными ломтиками.

Вдохнув запах пряностей, исходивший от мяса, Васил проглотил его едва ли не целиком. Усольцев, напротив, откусил лишь махонький кусочек и съел осторожно, вдумчиво оценив вкусовые качества.

– Понятно, о чем речь, – загорелись глаза Васила, – туфту хочешь ему всучить, и чтобы он в нее поверил. Только ведь Батя очень осторожен. Мигом раскусить может. Хотя, если покумекать, можно кое‑что придумать. Уж очень хочется ему рога поломать! Есть у меня один человечек, полуцветной. Он мне должен очень много. Когда‑то на зоне он входил в пристяж Закира Каримова. А тот в свою очередь до сих пор с Федосеевым корешится. Если грамотно ему нашептать, то косяк твой до ушей Бати дойдет в чистом виде.

– Тогда будем считать, что в расчете?

Васил отрицательно покачал головой:

– Не согласен. Считай это моим подарком. Мне самому до смерти хочется, чтобы Батяня рога замочил.