Блатные при нем жили припеваючи

Майор Усольцев сидел по правую руку от полковника Крылова и с интересом наблюдал за его выражением. Лицо Геннадия Васильевича выглядело безмятежным, вот только глаза азартно поблескивали, как это бывает только у гончего пса, выбежавшего на охотничью тропу.

После долгой паузы он протянул:

– Вот оно что!

Значительно так получилось. Крепенько. И характерный стук пальцами по поверхности стола, что должно было означать об усиленной работе коры головного мозга.

– Это еще не все, товарищ полковник, – охотно подхватил майор Усольцев. – Вы полистайте дальше, там вообще очень непонятные вещи встречаются. Документы прибыли вчера вечером, так что у меня было время познакомиться с этим делом пообстоятельнее.

Чем дальше вчитывался полковник Крылов в дело Федосеева, тем интереснее получалась картина. По документам выходило, что они с Иваном Степановичем едва ли не коллеги, во всяком случае, тот двадцать лет отслужил во внутренних войсках, поднявшись до «кума».

Биография его была непроста. Он прослужил почти в десятке зон. Если где и не удалось ему побывать, так только на Северном полюсе, да и то по одной причине – колоний там не существовало. Полковник живо перелистывал страницы личного дела Федосеева. А хорош!

Вот он сразу после училища – молодой, подтянутый, с веселым задорным взглядом.

И как он мало похож на нынешнего, тучного малоподвижного дядьку с отвислым неприятным животом.

По службе характеризовался неплохо. Во всяком случае, до капитана дорос быстро, значительно опередив своих ровесников. А то, что иной раз выпивал и за бабами волочился, то это вовсе не грех, а скорее всего главный показатель жизнелюбия. А вот и первое взыскание. За что же? Ага! Водил дружбу с блатными.

Наверняка здесь было нечто большее, чем передача за куцее вознаграждение малявы из камеры в камеру. Так оно и есть – засветил «крота». Причем такого, который был в особой чести у начальства и дорос, не без помощи администрации, до подпаханника зоны. «Крота» нашли зарезанным в сортире. Неприятная смерть, а если учесть, что от него разило, как от бочки с дерьмом, то можно было смело утверждать, что перед смертью он был раздавлен и опомоен по самое горло.

Кто же писал эту записку? Старший лейтенант Громов. А вы, батенька, настоящий художник слова!

Разумеется, с Пермской зоны его перевели на Колыму, так сказать, на «сетку», с понижением в должности.

В капитанах он пробыл долго и мог бы превратиться в «вечного» – есть такое понятие в войсках, если бы не навел порядок в «размороженной» зоне. Как следует из личного дела, он сумел найти контакт с уголовными авторитетами, которые вскоре навели порядок, а взамен получили послабление в режиме.

Здесь Иван Степанович Федосеев – кум. Уже не мальчишка с озорным взглядом, а крепкий мужчина, знающий себе цену и вкусивший в полной мере ядовитое яблоко власти.

Теперь можно было увидеть, что он склонен к полноте и вряд ли избегает хлебосольного стола с крепкой выпивкой. Обыкновенный русский мужик, привыкший получать все удовольствия одновременно – всегда готов и бабу поиметь, и пить до тех самых пор, пока в горло лезет. Как говорится, один раз живем!

Как это ни странно, но у начальства он был в почете. Дисциплинирован, организован, предан делу. Качества вполне уважаемые, что еще нужно для профессионального роста? Однако представление на очередное звание заворачивают уже в третий раз. Вот что значит служебное несоответствие в начале карьеры.

Личное дело Федосеева было очень пухлым, со множеством фотографий и с «комментариями» доброхотов, которые, как оказывается, наблюдали за ним не только во время службы, но и за ее пределами. А они утверждали о том, что кум никогда не терял связи со своими подопечными и его не однажды можно было встретить с ними в теплой компании.

Дружба вертухая с бывшими зэками всегда выглядит по меньшей мере очень странно. Остается предположить, что их объединял какой‑то взаимный интерес. А вот какой именно, не мешало бы выяснить.

Возможно, приятельские отношения с бывшими подопечными – одна из основных причин отказа в присвоении очередного звания.

Оказывается, Иван Степанович Федосеев еще и сердцеед! В очередную зону он был переведен потому, что у него завязался роман с докторшей. Причем встречались они не где‑нибудь за пределами лагеря, а прямо в тюремном лазарете.

Пикантность ситуации придавал тот факт, что женщина была женой начальника колонии.

Полковник Крылов невольно улыбнулся – сильный поступок, ничего не скажешь. Дело удалось замять, а все потому, что докторша стелилась не только под сослуживцев мужа, но даже под смазливых блатных, истосковавшихся без женской ласки. Полного служебного несоответствия он не получил лишь потому, что за время долгой службы обрел немало серьезных покровителей, которые с легкостью покрывали его мелкие грешки. А он же, в знак благодарности, организовывал им незабываемую охоту и рыбалку – как зафиксировано в деле, это было одно из самых сильных его достоинств.

Новым местом службы стал Барнаульский следственный изолятор.

Неистребимая тяга к женщинам проявилась и здесь – он был застукан одним из вертухаев в тюремном сортире, когда обучал юную зэчку премудростям орального секса. Пикантная ситуация не была предана огласке, а о недостойном поведении капитана в деле осталась лишь коротенькая записка бдительного очевидца.

Звание майора Федосеев получил в то время, когда иные его ровесники уже носили полковничьи погоны, а некоторые и вовсе выбились в генеральские чины.

Федосеев еще больше обрюзг, а чревоугодие отпечаталось на его лице в виде огромных синюшных мешков под самыми глазами. Он походил на нынешнего Ивана Степановича, с той лишь разницей, что выглядел чуток помоложе.

– Вот что, – наконец проговорил полковник Крылов, закрывая папку. – Картина более или менее вырисовывается. Для меня он представляется обыкновенным кумом, не брезгующим мелкими подношениями. Думается, в его жизни было немало неприятных эпизодов, не отображенных в деле, но о которых наверняка знают его сослуживцы и приятели. Их нужно поспрашивать. Но следует это сделать очень корректно, безо всякого нажима. Уточните список лиц, которые ближе всего находились к Федосееву. – Майор Усольцев быстро скользил кончиком карандаша по листу бумаги, лишь иной раз кивая в знак согласия. – И еще вот что, за Федосеевым следует установить наблюдение. Нужно послушать его телефонные разговоры, установить его личные контакты. Действовать следует крайне осмотрительно, потому что объект очень подготовленный и мгновенно почувствует малейший интерес к себе.

– Понял, товарищ полковник, – охотно отозвался Усольцев.

– Да, чуть не забыл, и за его бывшими коллегами неплохо было бы понаблюдать. Может, это что‑то прояснит. Причем трое из них, насколько я помню, живут в Москве. Пенсионеры. Вопросы есть?

– Людей не хватает, товарищ полковник.

– Привлеките стажеров, пускай поработают.

– Так точно, товарищ полковник.

– Начните с этого Громова… Мне кажется, он очень любопытная личность.

– Хорошо, Геннадий Васильевич. Сегодня же поеду к нему и переговорю, – охотно отозвался Усольцев.

* * *

Подполковник запаса Леонид Несторович Громов проживал на окраине столицы в одноподъездной высотке. Расположенная на самой бровке оживленного шоссе, она чем‑то напоминала караульную вышку, с которой отлично просматривались растущие новостройки.

У самого подъезда на лавочке, откинувшись на низенькую спинку, сидел немолодой человек и с прищуром провожал каждого проходящего. Казалось, он задался целью запомнить всех жителей нового микрорайона в лицо, и для этого в блоке памяти выделил соответствующую ячейку.

В мужчине Усольцев без труда узнал лейтенанта Громова, правда, довольно постаревшего.

– Можно? – улыбнувшись, спросил он, показывая взглядом на скамейку.

– Садись, – великодушно разрешил Громов, – не куплено.

Взгляд у Леонида Нестеровича был профессиональный и очень цепкий.

Обычно так смотрят постовые милиционеры, когда сверяют фотографию с оригиналом.

Уделив случайному соседу несколько секунд, Громов с показным безразличием отвернулся, невольно заставив майора улыбнуться. В действительности все было не так. Усольцев прекрасно осознавал, что уже занял место в одной из ячеек памяти бывшего кума.

Достав сигарету, закурил, отправляя струйку тонкого дыма в сторону.

– Как здоровьице, Леонид Несторович? – спросил негромко Усольцев. – Слышал я, что на почки жаловались?

– А‑а, – без эмоций протянул Громов, едва бросив взгляд на соседа, – я вашего брата за версту чую. Есть что‑то в лице такое.

Майор невольно усмехнулся:

– Вы, Леонид Несторович, так говорите, как будто сами не из милиции.

– Сейчас я на пенсии, – грубовато обрубил Громов. – Дело, что ли, ко мне какое имеется или бездельем маетесь?

Мужичок был колючий и очень непростой. Мимо прошел молодой мужчина лет тридцати, слегка кивнув сидевшим, проскочил в подъезд. Сразу было видно, что он чувствовал себя очень неуютно под строгим взглядом старика. Леонид Несторович держался так, словно по‑прежнему находился на караульной вышке и зорко осматривал запретную зону.

– Этот тоже из наших, – кивнул он в сторону дверей, – капитан, за пьянку выгнали. – И, неожиданно потеплев, спросил:

– Так какое у тебя там ко мне дело? Колись!

– Закурить не хотите? – достал пачку сигарет Усольцев.

Громов хмыкнул:

– Это что, на допросах всегда, что ли, так?

– Помилуй боже! Какой допрос, – всерьез обиделся майор, – просто хочу о приятеле вашем старинном спросить.

Громов размял сигарету, небрежно отмахнулся от предложенной зажигалки и достал свою. Пыхнув первым дымком, сказал:

– Ну, так спрашивай.

– Вы Ивана Степановича Федосеева давно не видели?

– Ах, во‑он вы о чем, – безрадостно протянул Громов. – Понимаю… Я знал, что до него рано или поздно доберутся. Что же он натворил?

– Ничего особенного, – неопределенно протянул Усольцев, – просто мы хотели получить о нем от вас кое‑какую информацию. Все‑таки вы с ним долгое время работали.

– Так я вам и поверил! – выдохнул Громов. – Ну да ладно, спрашивайте!

– Что он за человек?

– Даже не знаю, у того ли вы человека спрашиваете, как вас…

– Виктор Евгеньевич.

– …Виктор Евгеньевич. Не любил я его. А, следовательно, мой ответ попахивает субъективизмом. Ну что я могу сказать? Работу свою он знал прекрасно, этого у него не отберешь. Пропадал в колонии днями и ночами, как будто бы сам срок отбывал. Психолог был неплохой. Посмотрит на человека – и уже знает, на что тот способен. Любил, конечно, приворовывать. Не у своих. Боже упаси! – замахал руками Громов. – А вот у зэков мог тиснуть то, что плохо лежит. Он в колонию‑то раньше меня пришел, о многих порядках я от него узнал…

– А в каких отношениях он был с заключенными? – перебил Усольцев.

– Блатные при нем жили припеваючи. И водочка у них была, и уколоться могли, и с бабой при желании могли весело провести время. Лишь бы деньжата водились. А хруст от денег там такой стоял, что и в солидном банке порой не услышишь. Вот я точно знаю, что Федосеев у них на довольствии состоял. Платили ему, может быть, по нынешним меркам, и немного, но на баб и выпивку ему всегда хватало.

– А что же он должен был делать?

– Сначала по мелочевке все. Но набегало по‑крупному. Например, малявы на волю передать. Его же не шмонают! Он там сам за кума! С воли проносил наркоту, деньги. Со смотрящим колонии в корешах больших ходил и не стеснялся этого, вместе водку не раз жрали. – Громов неожиданно замолчал, с минуту он наблюдал за движением автомобилей на автостраде, затем продолжал так же беспристрастно:

– Начальник колонии в то время мужик мягкий был. Наше дело совсем не для таких, как он. Даже и не знаю, каким это образом он сумел до полковника дослужиться. Может, в Москве крутой прихват был?.. Так вот, кум вместе со смотрящим подмяли его под себя, творили все, что хотели. Я так считаю, в то время настоящим хозяином колонии был не Федосеев, а смотрящий…

– Как его звали?

– Смотрящего‑то? Каримов Закир… Не то татарин, не то из башкир. Волевой такой. Палец в рот не клади, вместе с рукой откусит. Один взгляд чего стоит. Смотрел всегда исподлобья. И такой жути наводил на окружающих, что не приведи господь!.. Колонию Федосеев превратил в источник личного обогащения. Пронес письмо – плати! Передал весточку с воли – опять выкладывай! Пересадил в хату к корешу – снова, будь добр, отстегни на лапу! А кроме того, мужики план наяривали – наша зона на бушлатах специализировалась. Так вот, левые партии всегда спросом пользовались.

– Так что же его не остановили? – обескураженно спросил Усольцев, откинув в сторону уже давно потухшую сигарету.

Громов только невесело хмыкнул:

– А вы что, не догадываетесь…

– Можно просто Виктор.

– …Виктор? Наверху у него тоже покровители были, вот он с ними и делился. Знал многих, с кем в училище когда‑то учился, с кем по службе сошелся. С другими на охоту ездил, – щелкнул по горлу пальцами Громов. – Эх, да что там говорить! – махнул он обреченно рукой. – Даже если бы посадили, думаете, он пропал бы, что ли? Как говорится, фиг с маслом. Такие люди – как угри, из любого положения выскользнут. Не слышали, года два назад начальника крупной зоны за колючку спрятали?

– Что‑то было такое, – неуверенно протянул Усольцев.

– И что вы думаете, он вовсе не пропал, – почти расхохотался Громов. – Теперь он на ментовской зоне смотрящий. А почему? Потому что хозяин этой зоны его однокашник! А кто у него в подпаханниках? Не блатные, не менты, а такие же вертухаи, как и он сам. А все прокуроры в опущенных ходят.

– Я у вас вот что хотел еще спросить, а что это за история такая с «кротом»? – осторожно поинтересовался Усольцев.

– А‑а, уже знаете? – уважительно протянул Громов. – Главный сыр‑бор произошел из‑за Андрюхи Гашиша, он был подпаханником у Каримова. Имел статус положенца и знался со многими ворами. – Из уст бывшего кума феня слетала легко, точно шелуха от семечек с губ базарной торговки. – А работал он не на кого‑нибудь, а на контору! Раз контора накрыла сходняк, в другой раз узнала про толковище. Законные уже стали друг на друга косо поглядывать. Разбор учинили. Кажется, даже кого‑то замочили. Начали глубже копать, опять не получается. Тогда обратились за помощью к Бате, чтобы помог расколоть «крота».

– Как вы сказали, Батя?

– Они Федосеева так называли. Не по возрасту, конечно, просто кликуха у него такая. Он даже гордился ею… Ваня Федосеев заломил цену в пятьдесят тысяч баксов! Воры сначала не соглашались. Потом решили выделить деньги Федосееву из «общака». Через месяц «крот» был раскрыт.

– Этим человеком оказался Андрюха Гашиш?

– Верно. Доверенное лицо Каримова. Предателя сначала опустили, а потом удавили в сортире. Тень упала и на Закира. Вора тоже наказали – влепили на сходняке пощечину.

– Интересная подробность, – не скрывая удивления, проговорил майор. – Откуда вам это известно?

– Дорогой ты мой, когда‑то я тоже был очень неплохим опером. И у меня были свои источники информации. Но что самое удивительное, когда я спросил у него про эти пятьдесят тысяч, он даже не стал отпираться. А держался со мной так, словно заработал их. Я у него поинтересовался, где же он хранит такую сумму? Сами понимаете, по тем временам это были настоящие деньги! А он мне так со смешком заявил, что все пропил. Я даже не удивлюсь этому, он всегда был таким. Так что, если встретите его, привет от меня не передавайте.

– А друзья у него были?

– Хм… Сложный вопрос. Я бы сказал, не друзья, а подельники. Где что плохо лежит, они тут же собираются в стаю, как шакалы.

– Можете назвать хотя бы одного?

– Вам это очень нужно? – подозрительно посмотрел Громов на Усольцева. – Хотя понимаю, нужно, так сказать, для полноты информации. Ну что ж, извольте. Его зовут Круглов Владимир Андреевич. Ванька Федосеев все по колониям мотался и всюду дружка своего за собой таскал. Сиамские близнецы, мать их в душу! Столько водки вместе выжрали, что можно было бы Марианскую впадину залить. Кстати, он где‑то здесь рядом живет. Видел я его в магазине несколько раз. Почтенный такой стал, с благородной сединой. На профессора чем‑то похож. Никак не скажешь, что лет десять назад от пьянства едва не подыхал. Я с ним не здороваюсь. Принципиально! Хотя он не прочь пообщаться. Прошлое вспомнить. Только у меня от одного его вида отвращение к горлу поднимается, как будто таракана раздавил. Так у вас есть еще вопросы?

– Как будто все выяснил, – вздохнул майор Усольцев. – О нашем разговоре, пожалуйста, никому ни слова.

– Ну, вот и славно, а то мне еще нужно молочка прикупить. Моя старуха меня уже давно ждет, а я здесь кукую. Ну, желаю здравствовать.

Слегка кивнув, Громов поднялся и, прихватив сумку, лежащую рядом, направился в сторону продуктового магазина.

Усольцев подождал, пока Громов не скроется за углом, после чего вытащил миниатюрный мобильник и, набрав несколько цифр, произнес:

– Не отпускайте его ни на минуту и докладывайте обо всех передвижениях. Мне представляется, что он не так прост, как хочет казаться. Объект подготовлен, будьте осторожны.

В ответ раздался задорный, почти мальчишеский голос:

– Сделаем все в лучшем виде, товарищ майор!

* * *

Круглов Владимир Андреевич оказался полной противоположностью Громова.

Он имел академическую внешность – седенькую бородку и длинные, чуть спутанные волосы. Взгляд глубокий, проникновенный. В глазах светился интеллект, и было очевидно, что прежде, чем нажить седые волосы, он сумел покорить не один научный Эверест.

Спина чуть согнута – сразу видно, что половину жизни просидел над составлением научных проектов. И каждый, кто сталкивался с ним взглядом, невольно пропитывался уважением к столь солидному представителю отечественной науки.

Держался Круглов подобающе – был предупредителен и вежлив и даже к семнадцатилетним продавщицам обращался исключительно в уважительной форме.

Трудно было представить, что именно этот человек едва ли не половину жизни «кумовал» в колониях, где матерная брань так же органична, как казенные улыбки на официальных приемах.

Круглова майор перехватил в тихом скверике, где тот шел под руку с очаровательной спутницей младше себя лет на тридцать пять.

Со стороны могло показаться, что мудрый профессор высказывает справедливые замечания по предоставленной диссертации или делится с молодой коллегой впечатлениями о последнем зарубежном симпозиуме.

Но Усольцеву было известно, что женщина, вышагивающая рядом с ним, работает в соседнем винном магазине и что у нее не всегда хватает воли отказать в ухаживании постоянным клиентам.

Владимир Андреевич что‑то томно шептал ей в крохотное ушко. И чуткие направленные микрофоны, способные улавливать даже стариковское придыхание, свидетельствовали о том, что кавалер беззастенчиво распространялся о позах, в которых желал бы овладеть своей возлюбленной. Девушка, похоже, принимала его слова с невероятной серьезностью, не пожелав даже улыбнуться. А Круглов, заливаясь курским соловьем, не сразу рассмотрел подошедшего сбоку Усольцева.

Взгляды их на секунду встретились, но Владимиру Андреевичу достаточно было лишь мгновения, чтобы погасить озорноватый блеск в глазах и приобрести утраченную степенность.

– Владимир Андреевич? – спросил Усольцев, виновато улыбнувшись даме.

– Чем могу быть полезен? – сдержанно осведомился Круглов.

«А вот подбородок дрогнул, – не без удовлетворения подумал Усольцев, – а вы оказывается, господин Круглов, далеко не железный человек».

– У меня к вам… как это поточнее выразиться… приватный разговор.

– Приватный? – недоуменно посмотрел Круглов на Усольцева.

Майор невольно улыбнулся – похоже, что в академических стенах это слово не очень популярно.

– В общем, я хотел бы поговорить с вами наедине.

– Надежда Сергеевна, – солидно обратился Круглов к своей спутнице, – я вам непременно позвоню, скажем, завтра. Кажется, у меня есть то, что вы ищете.

Усольцев едва не расхохотался, когда девушка, мгновенно приняв предложенную игру, отозвалась томным голосом профессиональной склочницы:

– Непременно, Владимир Андреевич, – и, слегка поигрывая широкими бедрами, устремилась по аллее.

– Вы из конторы? – стараясь оставаться равнодушным, спросил Круглов.

– С чего вы взяли?

– Держитесь как‑то по‑особенному.

– Боюсь, что я вас разочарую. Я вовсе не из конторы. – От майора не ускользнуло промелькнувшее в темно‑серых глазах облегчение. – Я из Отдела по борьбе с организованной преступностью.

– Вот как… – Голос Круглова сделался добрее. Было заметно, что он хотел расположить к себе своего нежданного собеседника. – Чем я могу вам помочь… так сказать, родным органам?

Беспокойство в глазах Владимира Андреевича не исчезло, просто спряталось за радушную оболочку.

– Может, присядем? – показал Виктор на скамеечку в двух шагах.

Усольцев сел раскрепощенно, закинув ногу на ногу, вольно скрестив руки на груди. Круглов расположился поаккуратнее, подобрав ноги под лавку, как и подобало при общении со следователем.

– Спрашивайте. Я вас слушаю.

– В каких отношениях вы были с Иваном Степановичем Федосеевым?

Круглов непроизвольно выдохнул:

– Бог ты мой! Кто бы мог подумать! Ведь не далее как позавчера созванивались. Как же все это нелепо!

– О чем это вы? – не понял Усольцев.

– Как о чем? – непонимающе пожал плечами Круглов. – Вы ведь сами только что сказали, что был…

Майор оставался серьезен:

– Вы меня не так поняли. С ним все в порядке. Меня интересует, в каких вы с ним отношениях. Кажется, вы были друзьями?

– Ах, вот оно что, – облегченно вздохнул Круглов. – Почему были?.. Мы с ним и сейчас друзья. Представляю, что вам могли о нем наговорить. – Академическая бородка гневно дрогнула. – Такие люди, как Иван Степанович, умеют дружить! Ради друга способны отдать последнюю рубаху. Вижу, что не верите, – посмотрел он на Усольцева. – А напрасно! Конечно, вам говорили о том, что он гуляка, пьяница. А кто нынче без греха! Вот вы, скажите мне откровенно, сами‑то выпиваете?

– Ну, бывает… когда случай какой‑нибудь.

– Вот видите! Служить в таком месте и не расслабиться – так это же уже через год инсульт получишь. А смелости он отчаянной и не раз это доказывал. Такие люди, как он, в генералах должны ходить, а Ваня всего лишь майор. И знаете почему?

– Просветите.

– Потому что прогибаться не умел! – с жаром отозвался Круглов. – Рассказать вам случай, который покажет, что за человек Иван Степанович?

– Расскажите. Может, закурите? – вытащил Виктор Евгеньевич пачку сигарет.

В глазах Владимира Андреевича промелькнуло нечто похожее на сомнение, после чего он не без сожаления произнес:

– Уже год не курю… Держусь!

Подержав секунду пачку, Усольцев засунул ее обратно в карман.

– Это было в Тобольске. Лет пятнадцать назад. Там зэки зону разморозили, охрану разоружили, взяли несколько заложников, требования свои выдвинули…

– А что за требования?

Круглов скривился:

– А какие у них еще могут быть требования? Хозяина убрать. Жранина чтоб была до пупа, посылки каждую неделю, в общем, сплошное послабление режима, – махнул рукой Круглов, – а зэки, как только почувствуют слабину, так сразу на шею начинают садиться. Им кулак нужен. Начальник караула с ними на переговоры вышел, так они его заточками закололи. Хотели уже спецотряд посылать, чтобы он по‑своему с ними поговорил. В этом случае жертв было бы не избежать. Сами понимаете, колония почти вся в их власти, автоматами завладели, я уж не говорю про ножи и заточки, которые у любого зэка в каждом кармане. Так вот, Ваня вышел один и договорился с блатными. О чем он там с ними говорил, не знаю, а только заложников они выпустили и оружие сдали. За такое дело к ордену представляют, а его в знак благодарности сунули в какую‑то дыру, где он и дослуживал. А знаете почему?

Разговор получался интересный. Усольцев поймал себя на том, что поигрывает зажигалкой, и, отправив ее в карман, спросил, пряча интерес:

– Почему?

– А потому что хозяин колонии Ивана Степановича по‑настоящему испугался! У самого‑то у него кишка оказалась тонка, чтобы вот так к озверевшим заключенным выйти. Хотя должен был. Сам кашу заварил, сам, будь добр, и хлебай ее, пока щеки от усердия не треснут. А вместо того, чтобы попытаться хоть как‑то конфликт загасить, он все это время пропьянствовал. И вы будете возражать, что Иван Степанович герой? Поверьте мне, настоящий герой, я‑то уж его лучше знаю, чем вы.

Федосеев и в самом деле представлялся сложной личностью – с одной стороны, пьяница и бабник, а с другой – готов рисковать собственной жизнью, чтобы вытащить заложников. Вот только что он такого сказал блатным, что они враз людей отпустили? Как известно, блатные – народ очень несговорчивый.

– А правду говорят, что он водил дружбу с ворами?

Владимир Андреевич подозрительно посмотрел на Усольцева:

– А вы часом меня не пишете?

– Хотите убедиться? – Майор охотно распахнул полы куртки. – Можете пощупать, если не верите.

– На документик ваш не помешало бы взглянуть.

– Пожалуйста, – отстегнул клапан на куртке Усольцев.

– Ладно, оставьте, – отмахнулся Круглов, – по физиономии видно, что из наших… А вот то, что вы с нашей системой мало знакомы, заметно сразу. В какой‑то степени мы даже заинтересованы в сотрудничестве с блатными. Вы это можете называть дружбой. Но главная сила в колониях – это именно они. И с ними надо договариваться, чтобы не возникло чего‑то непредвиденного. Так вот, Иван Степанович умел быть дипломатом, честь ему за это и хвала. Он столько бунтов предотвратил, столько жизней спас, что и не сосчитать. А что он им сказал, это не столь уж важно, главное – человеческие жизни спас. А потом его вышвырнули на пенсию, и он вынужден и сейчас еще работать где‑то, чтобы с голодухи не сдохнуть. Ваня очень сильный человек, таких поискать! Вы ждете от меня, чтобы я о нем какую‑то гадость сказал? Ничего этого не будет! – сказал Круглов почти с вызовом.

– А с чего вы взяли, что я собираю о нем что‑то плохое? Просто возникли кое‑какие детали, которые не мешало бы уточнить. Вот и все. Ну, спасибо вам за откровенность, – протянул Усольцев ладонь. И, чуть задержав в своей руке ладонь Круглова, добавил почти просительно:

– И пожалуйста, о нашем разговоре никому ни слова. Мне бы очень не хотелось, чтобы вокруг Федосеева образовалась какая‑то нездоровая обстановка.

– Договорились, – не сразу отвечал Владимир Андреевич, вытягивая свою кисть.

* * *

Третий человек, с которым хотел встретиться майор Усольцев, был хозяин Курской колонии полковник запаса Киселев Виталий Николаевич, по‑другому Барин.

Под его началом Федосеев прослужил почти четыре года.

Отставной полковник жил в Кунцеве. Место не центровое, зато рядом река.

Имел собственный особняк, которому мог бы позавидовать иной генерал. Что еще раз подтверждает общеизвестную истину – хозяева колоний едва ли не самые состоятельные люди в России.

Встретил он гостя настороженно, недоверчиво разглядывал удостоверение Усольцева из‑под лохматых бровей и, убедившись в его подлинности, нешироко распахнул дверь, приглашая внутрь.

– Так какое у вас ко мне дело? – спросил он прямо посредине широкого холла, тем самым давая понять, что в глубину особняка Усольцев может проникнуть только с ордером на руках.

– Собственно, у меня дело даже и не к вам, – сдержанно заметил Усольцев, стараясь легкой улыбкой сгладить возникшую неловкость. – Я по поводу вашего бывшего сослуживца Федосеева Ивана Степановича.

С глазах отставного полковника мелькнуло облегчение.

– Что именно вас интересует? – Голос стал добрее, но не без покровительственных ноток.

Издержки профессии. Начальники колоний бывшими не бывают. Даже оставаясь на пенсии, они смотрят на каждого собеседника как на потенциального арестанта.

– Я знаю, что он служил под вашим началом почти четыре года. Вы бы не могли охарактеризовать его по службе? Мне бы хотелось, чтобы наш разговор имел конфиденциальный характер.

Лоб Киселева собрался в мелкие складочки, лицо напряженно вытянулось и стало напоминать недозрелую дыню.

– Вы могли бы даже не напоминать. Что я, не понимаю, что ли. Сам ведь тридцать лет погоны носил, – не без гордости заметил полковник запаса.

– Каким офицером был Федосеев?

– Что же это мы стоим‑то? Как‑то неловко даже гостя в дверях томить. Да вы проходите, не стесняйтесь. Обувь можете не снимать, у нас не прибрано. – И когда майор уселся в кресло, продолжил со значением:

– Сразу скажу, вопрос непростой. Но чего у него нельзя было отнять, так это того, что в своем деле он разбирался. Одним словом, профессионал. Ну что еще? – Киселев задумался. – Умел, стервец, нравиться, этого у него тоже не отнимешь. Все бабы от него были без ума. А мужики всегда считали за своего парня. Мелкие нарушения у него, конечно, были, но как же без этого?

– Какие, например?

– Ну, поддатый мог на работу заявиться. С виду так особенно и не заметно. Все же пить он умел и не валялся, даже если ведро спирта выпьет, но вот перегаром от него потягивало. Я, конечно же, меры принимал, внушения делал, беседы проводил. Все как полагается. Городок‑то у нас небольшой был, как говорится, все люди на виду. Заключенный какой‑нибудь откинется – так с бутылкой к нему на хату заявляется, прямо как к благодетелю какому‑то. А мне потом глаза колют, дескать, смотри, каких офицеров воспитываешь. Я к нему с претензиями, он обещает, что не повторится, а потом опять все по‑новому.

– Я слышал, что он был переведен в другую колонию.

– А‑а, было дело, перевели, – протянул полковник. – Да и поделом! Наша‑то в образцовых числилась. Производственный план мы всегда выполняли, а он своими гусарскими замашками нас вниз тянул. То морду кому набьет, то напьется.

Майор Усольцев сделал вид, что заинтересовался витражом из цветного стекла, но смотрел на панно во всю стену, выполненное из тончайшей цветной мозаики. На нем была изображена мадонна с младенцем на руках, а над ней крест, с перекладины свисает цепь. И здесь тюремная тематика. Хотя, если вдуматься, ничего особенного, все‑таки не к учителю пения пришел, а к бывшему хозяину колонии.

– Итальянское стекло, – не без гордости заметил Виталий Николаевич, – больших денег стоит. Но мне досталось, можно сказать, задаром. Один архитектор у меня в колонии сидел. Кажется, какая‑то бытовуха. Я ему помог с условно‑досрочным освобождением, характеристику подписал, хлопотал… В общем, он вышел. И я с ним больше не общался. У нас ведь не попечительский совет, и со своими подопечными мы не всегда общаемся. А он, оказывается, в Италию эмигрировал. Занимается оформлением. И кто бы мог подумать – выслал мне витраж! Отблагодарил, значит. А такими стеклышками они у себя в Италии купола соборов выкладывают. Стоят не дешевле золота.

– Интересное панно, – показал взглядом Усольцев на мадонну. – Кто же это вам такую красоту выложил? Здесь ведь настоящий талант нужен, – не поскупился на похвалу Усольцев. – Я смотрю, из цветных минералов. Каждый камешек идеально пригнан.

– И вы обратили внимание? – Сейчас Киселев напоминал пятилетнего ребенка, только что получившего долгожданный леденец. – Работа действительно знатная. Признаюсь откровенно, сделал мне ее один художник… бывший зэк. Сел по пьяни, как это часто с мужиками бывает. С дружком выпил, да потом его в сердцах и пристукнул. У нас он агитационные плакаты писал да строевой плац разлиновывал. Сами понимаете, тюрьма не художественная мастерская. А как вышел, решил мне что‑нибудь приятное сделать. Я ему деньги давал, так он не взял. Душа‑человек! Ну да ладно, вы что‑то хотели спросить? – убрал Киселев улыбку.

– Я слышал, что Федосеев был переведен в другую тюрьму не без вашего участия, – поинтересовался Усольцев, стараясь не сводить взгляда с глаз Киселева.

Лицевой нерв у того дрогнул, на щеках обозначились две глубокие продольные морщины. А вы, господин полковник, из самых обыкновенных людей и вовсе даже не супермен, вон как испарина на лбу выступила.

– Вам и об этом известно, – кисло протянул Виталий Николаевич. – Вижу, что умеете работать. Эта информация была конфиденциальная. Неужели кто‑то проговорился? – разочарованно произнес он.

– Не хочу вас расстраивать, но ваш подробный рапорт был обнаружен мной среди прочих бумаг.

– А ведь обещали уничтожить… Да, я посодействовал, чтобы его убрали. У меня бабка татарка была, так она частенько употребляла такую пословицу: «Две бараньи головы в одном котле не сваришь». Так это как раз про нас с Федосеевым. Он тогда набирал вес… Еще у него имелся какой‑то нешуточный прихват в управлении. В общем, мне не хотелось иметь рядом с собой такого человека.

– Я вас понимаю, – мягко посочувствовал ему Виктор. – А вот скажите мне, мог, скажем, Федосеев пойти на крупное преступление?

Киселев посмотрел на панно, с которого мадонна взирала на окружающих холодно и чуть печально. Казалось, он просил у нее совета, но она хранила молчание.

– Вы думаете, в колониях да тюрьмах одни ангелы, что ли, работают? Как говорится, с кем поведешься – оттого и наберешься. Всякое приходится делать. И закон иной раз преступать, но это все по‑мелкому… Даже говорить об этом не хочу, – махнул он рукой. – А то, о чем вы спрашиваете… – Киселев неожиданно задумался всерьез, – не думаю.

Майор Усольцев поднялся:

– Больше у меня к вам нет вопросов. Извините, что отнял у вас столько драгоценного времени.

– Ну что ж, всегда рад помочь следствию, – приятно заулыбался Киселев.

Роль радушного хозяина нужно было доиграть до конца.

И поспешнее, чем следовало бы, поднялся из‑за стола.

Несильное рукопожатие. Ладонь у полковника оказалась мягкая и рыхлая.

Такое впечатление, что пальцы увязли в пуху.

Усольцев не оглянулся ни разу, хотя чувствовал спиной, что за ним наблюдает пара недоверчивых глаз. Расслабился он лишь после того, как вошел в тихий двор. Здесь стояла оперативная «девятка». Майор включил приемник и стал ждать.

Бывший полковник даже не подозревал, что уже три дня его телефон стоял на прослушивании, а милая сорокапятилетняя дамочка, что убирается у него в коттедже, вовсе не Елена Карповна, а капитан милиции товарищ Барсукова. И вмонтировать «жучок» в телефонную трубку для нее такое же обыкновенное занятие, как почистить стенки унитаза «ежиком».

Минут пять в комнате было тихо, если не считать собачьего поскуливания где‑то в дальней комнате первого этажа. Затем послышался шорох поднятой трубки, а следом пиликанье набираемых цифр, которое сменилось на длинные продолжительные гудки. После чего раздался щелчок, и низкий мужской голос неприветливо протянул:

– Ал‑ле!

– Степаныч, это ты?

– Кто это? – раздался все тот же голос, только теперь в его интонацию применились настораживающие нотки.

– Киселев Виталий Николаевич, не забыл еще такого?

На полминуты в трубке установилась гнетущая тишина. Усольцев даже начал вертеть ручку прибора, подумав о том, что неожиданно оборвалась связь, но уже в следующую секунду ровный голос Федосеева грубовато поинтересовался:

– Чего хотел?

– Ко мне приходили… из милиции…

– Кажется, ты недавно женился? – на половине фразы оборвал полковника Федосеев.

– Да, – чуть смущенно произнес Киселев, – но откуда тебе это известно, я ведь никому особенно не распространялся? Так, посидели немножко, выпили, как говорится, вот и все.

– Я знаю, что она на тридцать лет моложе тебя.

Даже по телефону было слышно, насколько смущен был отставной полковник. Его голос прозвучал почти просяще:

– Да, на тридцать лет. Молодая… Но мы любим друг друга.

– Тебе повезло. Молодая жена нуждается в обхождении. В прошлом году ты с ней побывал на Кипре? И как, ей очень понравилось?

Теперь полковник решил ничему не удивляться:

– Да, очень. Природа. Фрукты. Вино. Триста пятьдесят солнечных дней в году!

– В этом году ты с ней успел побывать на Майами.

– Да, тут у меня деньжата кое‑какие появились, решил побаловать немного девчонку. Думаю, пускай отдохнет, соберется с силами. Ребеночком решили обзавестись.

– Богоугодное дело, – миролюбиво согласился Федосеев. – Знаю, что ты свой особнячок обставляешь. Один только спальный гарнитур на пятнадцать тысяч баксов потянул. Только на таком и строгать детишек.

– Ты и об этом знаешь. – В голосе Виталия Николаевича прозвучала некоторая растерянность. – Сам понимаешь, жена молодая, хочется как‑то угодить.

– Ну что ж, Виталий Николаевич, у тебя и без того масса всяких достоинств, – попытался Иван Степанович успокоить сослуживца. – Так вот что я тебе хочу сказать, гаденыш, если ты хотя бы слово лишнее вякнешь, то можешь не только своего особнячка лишиться, но еще кое‑чего подороже. Ты меня хорошо понял?

– Послушай, Вань, ну как же ты мог такое подумать, – извиняющимся тоном заговорил Киселев. – Ты же знаешь, что нас немало связывает…

– Послушай меня внимательно, шушера, и запоминай, – вновь грубо оборвал Федосеев прежнего начальника. – Я человек простой и к политесам не привык. Но если ты начнешь говорить… что‑нибудь не то, я тебя убью. Но прежде я тебе такой петушатник организую, что не приведи господи! Надеюсь, я понятно выразился, товарищ полковник?

– Да, – произнес подавленно Киселев. Похоже, что он не сомневался в серьезных намерениях своего коллеги.

– Ну вот и отлично.

В трубке раздались короткие гудки. Интересная получается ситуация – так кто же из них за старшего?