Глава III. Исторические основания трудового договора 6 страница

В конце средних веков авторитет семейной власти заметно падает и утрачивает свой моральный вес. Этот процесс раньше и более интенсивно совершается в городах. Там подмастерья мирились с освященной обычаем домашней властью хозяина, пока такое положение было переходным состоянием и они могли питать уверенность, что со временем сами станут хозяевами. Объединенные борьбой, которую ремесленники вели с родовой знатью за свою политическую независимость и цеховую автономию, хозяева и подмастерья по возможности избегали внутренних трений и розни. Но это очень скоро изменилось, когда цель была достигнута и мастера больше не нуждались в поддержке младших членов сословия. Тогда отвоеванная при их помощи цеховая автономия была обращена в орудие против них же. В подмастерье начали видеть будущего конкурента, которому старались всячески затруднять доступ к мастерству. В XIV веке, - а в некоторых отраслях промышленности еще раньше - совершается их обособление от мастеров в отдельную социальную группу, в которой крепнет сознание солидарности интересов и потребность в организации для борьбы с односторонней хозяйской властью. Народившийся тип пожизненного семейного подмастерья, жившего отдельным домом, уже не укладывался в представлении о покорном младшем члене семьи хозяина. Семейный характер отношений в области промышленности постепенно превратился в фикцию*(501).

Вне городов отношения не так скоро и не в такой мере обострились, но и там участились жалобы на непризнание хозяйского авторитета, на непокорность и строптивость слуг. Все чаще и настойчивее хозяева пользуясь своим влиянием на законодательство и управление, обращаются к государственной власти за помощью. И эта помощь обыкновенно оказывалась им с большой готовностью и односторонностью. Бесчисленные полицейские регламенты, уставы и отдельные законодательные акты, повсеместно издававшиеся по настоянию и нередко при участии господ в период между 15-м и 18-м столетиями*(502), в громадном большинстве преследовали совершенно определенную цель: обеспечение дешевых рабочих рук и посильное поддержание хозяйской власти над слугами и работниками. В сельском и домашнем быту и при установившейся системе всесторонней полицейской регламентации хозяйственной жизни личная близость работника к господину и традиции семейной власти еще сохраняются в известной мере и продолжают оказывать некоторое влияние на характер отношений. В промышленности и торговле, где требуется более сосредоточенная организация, более стройный и однообразный внутренний порядок, семейный авторитет нанимателя, как "главы дома", оказался недостаточным. Искусственно поддерживаемая государством власть хозяина в этой области принимает характер как бы делегации публичной власти, призванной в пределах закона устанавливать и поддерживать порядок в предприятии и реагировать на его нарушение. По отношению к корабельному экипажу этот характер еще более резко выступает. Тут привходит элемент военной дисциплины, приближающий капитана даже на частном корабле во время плавания к военачальнику. Словом, в каждой отрасли хозяйский авторитет получает особый оттенок. Однако везде, где договором устанавливается служебное отношение, оно понимается как отношение власти и подчинения.

Общих для всех видов личного найма законодательных норм мы и в эту эпоху не встречаем. Они распыляются на множество сингулярных постановлений, действовавших в строго ограниченной отрасли, без внутренней и внешней связи между собой. Под прикрытием этих специальных норм, проникнутых мыслью об опеке над хозяйственной деятельностью, принцип хозяйского авторитета, несмотря на то, что патриархальный строй семьи и идея господского союза отошли в область истории, сохранился до наших дней.

Мы не будем излагать истории найма труда в период времени между XVI и XIX столетиями. Вращаясь между крайностями римского взгляда на него как на чисто обязательственное меновое отношение, и средневековыми воззрениями, построенными на представлении о власти над личностью нанявшегося, законодательства не сумели примирить их между собой. Извлеченные из Corpus juris положения и начала по духу и содержанию совершенно не соответствовали исторически сложившимся формам пользования служебным трудом и не могли удовлетворять запросам жизни. Силой вещей эти отношения оказались вытесненными из области гражданского права и сделались предметом специальной разрозненной нормировки, лишенной общего цивилистического основания.

Их примирение не удалось также юридической науке той эпохи. Весьма характерно уже то обстоятельство, что юристы не могли прийти к соглашению, отнести ли наем слуг к гражданскому или полицейскому праву*(503), и - в первом случае - изложить ли его в семейственном или в обязательственном праве. Относительно найма работников, занятых в промышленности, торговле и мореходстве, уже тогда склонялись к тому взгляду, что к ним общие нормы гражданского права могут иметь только субсидиарное применение. О них поэтому трактовалось преимущественно в монографических исследованиях или в сочинениях, посвященных промышленному, торговому или морскому праву. Иначе обстояло дело с наймом слуг и хозяйственных рабочих. Это было явление слишком распространенное, слишком крупное по своему социальному значению, чтобы подчинить его исключительно специальным нормам, рассчитанным на определенную отрасль хозяйственной жизни.

Для юристов, воспитанных на римском праве и признававших одни только римские правовые понятия, юридическая квалификация форм личного найма, преобладавших в практической жизни, и, в частности, института хозяйской власти была неразрешимой задачей. В комментариях и ученых трактатах при изложении договора найма обыкновенно вопросы, не вытекавшие из относящихся к нему фрагментов Сorpus juris, просто не затрагивались. Но совершенно вычеркнуть из правовой жизни существовавшие формы личной зависимости и правовые последствия подчинения слуг и работников хозяйской власти, юристы, конечно, не могли и не хотели. Обойденный ими в учении о найме вопрос о юридической природе зависимых отношений сам собой возникал и разрешался ими в другом месте системы в связи с вопросом: сохранили ли римские положения о рабах и либертах, об operae servorum и libertorum силу и значение действовавшего права*(504). Принципиально все почти юристы были согласны в том, что эти положения не утратили значения действующего права, что они mutatis mutandis могли и должны были применяться к современным правоотношениям. Еще в XVIII веке не раз высказывается мнение, что рабство - институт естественного права, свойственный всем народам и эпохам, и обрушиваются с большой страстностью на вольнодумцев, утверждавших, что рабство - нецелесообразное и противоестественное учреждение. С другой стороны, на применение всех положений о рабах к наемным слугам и работникам (servi conducticii, famuli), конечно, не настаивал ни один из более известных комментаторов римского права. Dominica potestas могла существовать только по отношению к крепостным и то с большими ограничениями.

При таком состоянии юридической литературы о найме труда до XIX века*(505) она для нашей цели существенного интереса представлять не может. Только для иллюстрации разброда и беспомощности юридической мысли и равнодушия романистической юриспруденции к исторически сложившимся видам трудовых сделок, не укладывавшихся в римские трафареты, мы остановимся на некоторых наиболее часто цитируемых специальных трактатах по этому вопросу и на изложении этого учения в двух наиболее распространенных комментариях.

В исследованиях, посвященных специально вопросу о найме слуг, конечно, нельзя было не считаться с нормами, действовавшими в жизни, или отделываться одними общими замечаниями. Они поэтому дают более ясную картину глубокого разлада между представлениями, властвовавшими над умами ученых-юристов, и реальными явлениями жизни в области найма труда. Из них особенно две работы выгодно отличаются от остальных глубиной юридического анализа и некоторой самостоятельностью по отношению к римскому праву, - трактат итальянца Бонакоссы*(506), написанный в конце XVI столетия, и исследование Иогана Фолькмара Бехмана*(507), относящееся к XVII веку.

Первый уже по выбранной автором форме исключает возможность обстоятельных рассуждений. Он состоит из 268 казуистических вопросов и кратких ответов на них, подкрепляемых ссылками на судебные решения и на литературу. В этих ответах скорее воспроизведены воззрения, господствовавшие в жизни, и положения, позаимствованные из местных источников, чем римское право. Уже самое слово servus употребляется автором не в римском смысле: servus est homo liber, qui propter indigentiam non est per se sufficiens ad bene vivendum, quem oportet alii famulari et servire. Разновидность этой обширной категории servi, т.е. зависимых свободных лиц, составляют наемные слуги (famuli conducti)*(508). На целый ряд вопросов, касающихся положения этих лиц, Бонакосса дает ответы, не согласные с римским правом. Он, напр., признает свободных famuli неспособными быть свидетелями, "quia vilis est persona" (qu. 240), освобождает господина от обязанности к уплате уже заработанного вознаграждения в случае непокорности слуги (qu. 273), устанавливает законные предположения, что длящиеся деликты совершены слугой с ведома и по поручению господина (qu. 63) и что человек небогатый, поступающий в услужение без договора, делает это с намерением получить пропитание и плату за свою работу (qu. 79). Последнее он основывает на началах естественного права: "Et hoc est de jure naturali, quia tenetur alere illum, cuius opera alitur". В прямом противоречии с римским правом автор допускает возможность наниматься in perpetuum, прибавляя: id est communis oppinio (qu. 85). Той же ссылкой на господствующее мнение мотивируется решение, что в случае продолжительной болезни слуга получает вознаграждение только за время, пока он фактически служил. Но это решение, шедшее вразрез с семейно-правовым характером отношений, представляется автору "valde dubium" и, по-видимому, несогласным с требованиями справедливости*(509). Совершенно не в духе римского права, наконец, поставленные автором вопросы: "an dominus poterit castigare famulum" и "an Christianus posse esse famulus Iudaei?" Ответ на первый вопрос гласит: "quod sic, moderate, quia familiaris inimicus pestis est in domu", а на второй: "quod non".

В противоположность к трактату Бонакоссы исследование Бехмана имеет строго систематический характер. Во введении он указывает на двойственность правового положения наемных слуг: с одной стороны, они свободные люди и в этом отношении равны господину; с другой - к ним, по общепризнанному мнению, в известных пределах могут применяться постановления о рабах*(510). Этим определяется задача автора: исследовать, в какой мере положение современных слуг регулируется нормами римского права. Речь идет только о домашних слугах, о "ministri familiares ad operas domesticas in certum tempus conducti; germanice vocantur Dienstboten" (§ 4). Поэтому не только officia, quae domestica non sunt, как, напр., услуги адвоката (§ 7), но также работники, нанятые на короткий срок (mercenarii, operarii), хотя бы они в течение этого времени жили и кормились у хозяина, оставляются им в стороне. Отличительный признак найма слуг Бехман (§ 10) усматривает в том, что они нанимались не просто на определенный или неопределенный срок, а на более или менее длительный и значительный период времени (quadantenus prolixa notabilisque temporis perioda). Современные слуги (servi hodierni seculi) противополагаются римским рабам (servi proprie dicti или Romani), которыми господин мог пользоваться наравне с вещью. Относительно первых автор различает их состояние, как граждан (status absolutus), и то положение, в котором они находились по отношению к своему господину (status relatus). Последнее он определяет таким образом: слуга сам по себе свободен, но он на время под известными условиями добровольно отрекается от осуществления своей свободы, насколько дело идет об исполняемых для господина работах, и ради ожидаемых им от этого выгод подчиняет свою личность и свои действия указаниям и власти домовладыки*(511). Мысль о противопоставлении заключения договора (actus primus) его исполнению (actus secundus) проходит затем красной нитью через все сочинение Бехмана. Первое зависит всецело от свободного соглашения сторон и подлежит общим началам гражданского права. При втором слуга рассматривается как лицо, добровольно поступившееся свободой самоопределения и потому обязанное творить волю хозяина, насколько она не противоречит договору (§ 17 и 55). Это же разграничение положено Бехманом в основание определения сферы применения римского права. Все вопросы, связанные с заключением договора, он разрешает согласно с началами последнего, не стесняясь их несоответствием с воззрениями жизни и с традициями средневекового права. Для перфекции договора достаточно неформальное соглашение сторон, задаток же (arrha), по мнению Бехмана, дается лишь pro firmiore certitudine celebrati contractus и всегда в счет вознаграждения. Он, далее, высказывается за применение римских положений о relocatio tacita, но оговаривается, что по обычаю прекращению договора должен предшествовать предварительный отказ с соблюдением определенного срока (§ 23). Он настаивает на соблюдении римского правила: merces nounisi in pecunia numerata consistere potest, хотя тут же приводит opinio doctorum, по которому merces et in aliare consumptibili constitui possit (§ 29). Все дополнительные соглашения о содержании, одежде и пр. квалифицируются им, как pacta adjecta, а договор, которым обещается одно только натуральное вознаграждение, как contractus innominatus (§ 30). Словом, соглашение сторон и все, непосредственно вытекающие из него последствия, по мнению автора, подлежат нормам римского права, с одним, впрочем, отступлением: требование вознаграждения пользуется преимущественным удовлетворением перед всеми остальными требованиями частных лиц. Основанием этой привилегии автор считает aequitas, statuta et mores speciales*(512) (§ 36-39). Кроме того, слуге в обеспечение его требования предоставлено своеобразное "jus retentionis": он может не уходить со службы, пока не будет удовлетворен жалованием.

Совершенно иначе Бехман относится к вопросу об обязанностях слуги, источником которых является его подчинение чужой власти и, "quoad operas praestandas", частичное отречение от свободного самоопределения. Тут автор лишь изредка прибегает к римскому праву, заимствуя оттуда, напр., общие начала о степенях вины, о последствиях случайного неисполнения и т.п. Он различает пассивные и активные обязанности слуги. Первые состоят в том, что он должен "переносить и терпеть" хозяйскую власть и осуществление господином вытекающих из нее прав*(513). Но хозяйская власть не беспредельна. Она не обнимает права над жизнью слуг, права подвергать их "суровому" телесному наказанию*(514), права суда над ними по уголовным делам. Активные обязанности заключаются вообще в obsequium, и в частности, в исполнении требуемых господином работ. Когда в договоре определено, для каких работ слуга нанят, он должен исполнять другие, кроме условленных, лишь "насколько ему велят скромность, благодарность или крайняя необходимость". Необязательно для слуги требование работ, не соответствующих его возрасту и силам*(515). Но в этих пределах он обязан исполнять все, "quod modo quolibet profuturum et complaciturum domino".

Дальнейшее изложение учения об обязанностях слуги, о последствиях их неисполнения и, в особенности, об одностороннем расторжении договора представляет пеструю смесь германских и римских начал. Где только есть возможность, автор обосновывает свои положения ссылками на Сorpus juris. Но исходной точкой и руководящей нитью служит взгляд на наем слуги, как на добровольное отречение от свободного самоопределения - взгляд, чуждый римскому праву.

Несмотря на относительную независимость Бехмана от римского права, его учение, по собственному его признанию, не раз идет вразрез с установившимися в жизни воззрениями. По некоторым вопросам он, ввиду такого разлада, уклоняется от прямого ответа, как, напр., по практически очень важному для той эпохи вопросу: an liber homo se obligare queat ad perpetuam operarum exhibitionem? (§ 96). Пожизненный наем, говорит он, во всяком случае не превращает наемника в раба, но "я боюсь утверждать, что подобное pactum ministerii perpetui (по действующему праву) не имеют силы".

Попытки согласования господствовавшей в жизни формы трудового отношения с положительным правом, подобные работе Бехмана, составляли в юридической литературе XVI и XVII веков исключительное явление. Вопрос о найме труда, обыкновенно, как мы уже говорили, рассматривался только в тех границах, в каких он затрагивается в Corpus juris, и под углом зрения римских юристов. На воззрения и нужды современной жизни не обращали никакого внимания или о них упоминали лишь мимоходом. Примерами могут служить популярные в свое время комментарии Донелла и Воэта, между появлением которых лежит промежуток более чем в 100 лет.

Первый начинает главу о locatio conductio*(516) обычным указанием на его сходство с emptio venditio. Вся разница, по мнению Донелла, заключается в том, что при купле pecunia datur pro re, а при найме - pro usu rei aut operae (factorum). Между usus rerum и factorum существует двоякая разница: 1) не все facta могут быть предметом locatio conductio; есть facta locari non solita; 2) при l. c. rei locator'ом всегда называется лицо, обещавшее предоставление вещи в пользование и ему всегда принадлежит actio locati; при l. c. factorum иногда и тот, кто платит деньги, называется locator'ом и имеет actio locati. Перестановку названий и исков при l. c. operarum и operis Донелл объясняет тем, что работник иногда исполняет порученную ему работу своим иждивением (sua impensa), иногда нет. В первом случае, замечает он, есть полное основание говорить про лицо, поручившее другому исполнение работы в целом, что оно "opus faciendum locat", а про принявшего на себя поручение, что он "faciendum conducit". Первый "quodammodo pecunia sua emere videtur, ut sibi tradatur opus faciendum". Но Донелл этому различию не придает значения*(517). Существенны для понятия locatio conductio, по его мнению, только три момента: предмет пользования, вознаграждение и соглашение о том и другом*(518). Последствия договора в общем одни и те же, обещана ли вещь или деятельность, но во втором случае возникает несколько специальных вопросов, в особенности вопрос об ответственности работника в случае гибели изготовленной им для заказчика вещи до и после approbatio. О разнице между l. c. operis и operarum Донелл более не упоминает, хотя сам в другом месте*(519) повторяет римское определение operae, как diurnum officium, исключающее возможность их отождествления с opus. Особенностей найма слуг и работников в современной жизни Донелл совершенно не касается.

Голландец Воэт*(520) выгодно отличается от других романистов своей эпохи тем, что не уделяет много внимания институтам, утратившим практическое значение, и не настаивает на применении римских положений там, где это явно противоречит сложившимся в жизни правовым воззрениям. Он уже в заглавии обещает изложить в своем комментарии, кроме Romani juris principia ac controversias illustriores, jus etiam hodiernum et praecipue fori quaestiones.

Однако в главе о locatio conductio Воэт излагает пространно только римское учение, упоминая лишь вскользь о сложившихся в хозяйственном быту разновидностях этого договора. Locatio conductio он определяет как "contractus bonae fidei consensu constans de usu vel opera cum mercede commutanda". Usus и operae (tam liberorum hominum, quam servorum) Воэт признает "главными предметами" (praecipua objecta) договора. Наряду с ними таковым может также быть "opus"*(521). Однако при дальнейшем изложении он подробно останавливается только на locatio conductio operis. Договору же loc. cond. operarum, как отдельному виду, он посвящает всего два-три замечания. Operae в его глазах только разновидность res, и потому все, что им говорится о locatio conductio rei, относится также к найму труда. С другой стороны, он и разнице между l. c. operarum и operis придает только формальное значение. Она сводится к тому, что при loc. cond. operis conductor mercedem accipit, locator dat, а при loc. cond. operarum наоборот. Воэт приводит также важнейшие специальные постановления действовавшего права, касавшиеся famulos et ancillas. Они не имеют собственного domicilium, а считаются домицилированными в доме своего господина, ибо "хотя они не принадлежат к составу семьи, но, как показывает опыт, они большей частью, уходя из места жительства, больше уже не рассчитывают туда вернуться*(522). Ответственность господ за деликты слуг*(523) и по сделкам, совершенным от их имени слугами*(524), построена на совершенно других началах, чем в римском праве. В отступление от нормы nemo cogitur ad faciendum ученик, который в последний год выучки самовольно уходит от мастера, может быть возвращен силой. То же самое, прибавляет Воэт, установлено обычаем относительно слуг, уходящих до срока, если только поводом для этого не служило вступление в брак*(525). В заключение Воэт упоминает о существовании различных специальных узаконений (varia edicta), касающихся договоров со шкипером и корабельными служащими, перевозки товаров найма рыбаков и др., но не излагает их содержания. У него нет никакого сомнения, что все эти сделки насколько для них не установлено специальных норм, должны обсуждаться по римским началам о locatio conductio. Хотя изложение Воэта и не так далеко от жизни, как Донелла и большинства других комментаторов, но и он обходит почти полным молчанием все вопросы, связанные с типичным для этой эпохи подчинением слуг и работников хозяйской власти нанимателя.

Нам остается бросить беглый взгляд на историю найма труда в нашем отечестве. Мы можем не вдаваться в подробное изложение и обсуждение многочисленных разногласий по относящимся сюда вопросам, так как они подробно освещены в специальной литературе. Мы же ограничимся лишь общей характеристикой главнейших правовых институтов, при помощи которых у нас удовлетворялась потребность в служебном труде.

Так же как на Западе, у нас на первых порах поступление в услужение было равносильно отречению от свободного состояния и самая мысль о совместимости службы с личной свободой прививалась лишь постепенно.

По Русской Правде наем в услужение только тогда не вел к холопству для нанимающегося, когда это именно было выговорено в договоре.

"А се третье холопьство, тивуньство без ряду или привяжет ключ к собе без ряду; с рядом ли, то како ся будет рядил, на том же и стоит"*(526).

Фактическое поступление на службу без ряда влекло за собой полное холопство, но путем оговорки (ряд) можно было сохранить свою свободу. В соглашении, коим сопровождался добровольный переход в холопство, заключались зачатки консенсуального договора личного найма. Но время для его полного развития еще не настало. По-видимому, наем с рядом практиковался нечасто. По крайней мере Русская Правда только намекает на него, и то в связи с должностью тивуна или ключника, занимавшего первое место в домашнем хозяйстве*(527).

Правовой формой для отдачи свободным человеком своего труда в эпоху Русской Правды было закупничество. В литературе спорят*(528), был ли закуп "заложившимся за долг человеком, рассчитывавшимся со своим кредитором службой" или же "наймитом", получившим вперед известную сумму. Из относящихся сюда постановлений Русской Правды можно только заключить, что это было лицо, лишенное прав отходить от своего хозяина, пока он долга своего не заплатил или не отработал. За самовольный уход, кроме определенных случаев, ему грозило обращение в полное холопство (обель). Экономическая сущность закупничества, независимо от того, было ли оно юридически ближе к займу или к найму труда, могла заключаться в предоставлении закупом своей рабочей силы лицу, выдавшему ему вперед известную сумму. Им, несомненно, устанавливалась условная и срочная зависимость работника от лица, пользовавшегося его трудом. Русская Правда (Кар. ст. 73) называет закупа "наймитом", но смысл этого термина не совсем ясен. Нельзя с уверенностью сказать, что он означал в данном случае то же, что "наемное лицо".

Закуп был лично свободным, хотя и прикрепленным ко двору своего верителя человеком. Иногда ему отводился участок земли для обработки и для этой цели господин ссужал ему необходимые на обзаведение деньги или инвентарь. Иногда он получал вознаграждение (копоу, купу)*(529). У него могло быть и собственное имущество, а у работника - землепашца ("ролейнаго" закупа от слова "ролья" - пашня) также собственные орудия и своя лошадь ("свойский конь").

Кар. сн. ст. 73: "Оже господин приобидить закоупа, оуведет враждоу и оувередить ценоу, а введеть вкоупоу (в друг. списк.: купу, копу, копну) его или отарицоу, то емоу все воротити, а за обиду емоу платити 60 коун; аще ли приимет на нем кун, то опять емоу воротити куны, что боудет принял, а за обидоу емоу платити три гривны продажи; продаст ли господин закоупа обель то и наймиту слобода в всех коунах, а господину платити за обидоу 12 гривен продажи; аще ли господин бьет закоупа про дело, то без вины есть; бьет ли не смысля пиян, без вены, то яко же свободномоу платити, тако в и закоупе".

Согласно этой статье на закупа возлагалась имущественная ответственность за убытки, причиненные хозяину умышленно или по небрежности. Уже это доказывает, что он обладал правоспособностью свободного человека. Как таковой он мог вступать в сделки от своего имени, напр., занимать деньги*(530), обращаться в суд с исками и жалобами даже на своего господина*(531). Но долговые обязательства закупа могли служить для третьих лиц источником прав на его личность и таким образом вести к коллизиям с хозяйской властью. Русская Правда предусматривает этот случай только относительно ответственности за деликты. За совершенное закупом недозволенное действие имущественную ответственность несет его господин, которому за то предоставлялось право обратить провинившегося закупа в полного холопа. Если же он не желал платить за закупа и в то же время не хотел терять выданных ему вперед денег, он мог его продать в холопство и, уплатив следуемую сумму, "прок взяти себе"*(532).

Сохранив свою свободу и правоспособность, закуп все же в силу заключенного им договора подвергался некоторому умалению своих прав. Хозяин мог его наказывать без суда "про дело"*(533). Свидетельство закупа на суде принималось только по незначительным делам*(534). А главное: закуп до отработки долга или его уплаты не мог оставлять службы. За бегство, как мы уже говорили, ему грозило обращение в полное холопство, кроме только случая, когда он открыто отлучался для займа денег или для принесения жалобы на своего господина*(535).

Таким образом, закупничество, несомненно, сопряжено было с подчинением закупа власти хозяина-кредитора. Русская Правда, однако, ставит этой власти известные пределы. Так, должник-работник во всякое время мог освободиться от службы уплатой полученной вперед суммы, хотя бы срок еще не истек. Такой досрочный уход не рассматривался как бегство и не влек за собой обращения в холопство.

Тр. 105: "Вда (А в дачь) цену не холоп, ни по хлебе роботять, ни по придатеце; но оже не доходеть года*(536), то ворочати емоу милость, отходить ли, то не виновать есть".

Кар. 122. "Вдачь не холоп, а инии по хлебе робять, ни по придатце; но оже не ходять год, то ворочати емоу милость, отходить ли, но не виноват есть".

Право господина наказывать закупа "про дело" не освобождало его от ответственности за обиду действием, нанесенную им "без вины"*(537), или за нарушение им своих договорных обязанностей. Он, далее, не имел права распоряжаться имуществом или личностью закупа и - в частности - не мог возлагать на него безвозмездно отработку своих долгов ("приняти на закупе кун"), а тем более продать его в полное холопство. В первом случае с хозяина, кроме штрафа, взыскивалась в пользу закупа вся отработанная им для господина сумма, во втором - "наймиту" давалась "слобода во всех кунах", другими словами, он освобождался от обязанности отслуживать свой долг (Кар. 73).

Со всеми этими ограничениями власть хозяина над закупом была очень широкая и фактическое положение последнего едва ли существенно отличалось от положения несвободной челяди. Надо думать, что, по воззрениям той эпохи, центр тяжести при договоре с закупом лежал именно во временном подчинении им своей рабочей силы власти господина, что он был, прежде всего, зависимым работником*(538), а выдача вперед известной суммы была очень часто лишь формой заключения договора, прикрывавшей ее истинную цель. К этой форме прибегали потому, что она, ввиду тяготевшей над должником угрозы обращения в холопство, служила надежным средством для предотвращения его самовольного ухода. С другой стороны, она и работнику давала возможность сохранить свою свободу и путем уплаты избавиться от ограничений, связанных со службой. Эта форма и наиболее соответствовала духу Русской Правды, являвшейся, по выражению Ключевского*(539), "по преимуществу уложением о капитале". "Имущество человека, - говорит этот ученый (с. 299), - в Правде ценится не дешевле, а даже дороже самого человека, его здоровья, личной безопасности. Произведение труда для закона важнее живого орудия труда - рабочей силы человека... имущественная безопасность, целость капитала, неприкосновенность собственности обеспечиваются в законе личностью человека..."