Глава III. Исторические основания трудового договора 5 страница

Коммендация по своей юридической природе была договором, коим одна сторона поступалась в известных пределах своим правом свободно располагать собой, за что обыкновенно тут же получала фактическое или символическое возмездие, а другая принимала на себя власть над подчинившимся и становилась его защитником. Из состояния зависимости сама собой уже вытекала обязанность к послушанию и верности. Поэтому в формуляре о такой обязанности особо не говорится; им устанавливается только факт подчинения: ut me in vestrum mundoburdum tradere vel commendare deberem. С другой стороны, из принятия другого лица на службу для господина также сама собой возникала обязанность содержать его, т.е. снабжать всем необходимым для жизни, дабы тем самым дать ему возможность посвятить ему свой труд (eo videlicet modo, ut me tam de victu, quam et de vestimento, juxta quod vobis servire et promereri potuero, adjuvare vel consolare debeas).

Эренберг, автор наиболее обстоятельного исследования о коммендации, определяет ее как реальный взаимный договор, устанавливающий обязательственные отношения с абсолютным характером, т.е. защищаемые против всякого третьего лица (с. 49). Передача "рук", по мнению Эренберга, выражало символически предоставление рабочей силы, а "возмездие" (Gabe) со стороны господина покупную цену за "руки". Первая по существу означала обещание услуг в неопределенном количестве (unge messene Dienste), принятие рук - обещание защиты, а символическая Gabe - обещание вознаграждения. Между сторонами, таким образом, в силу соглашения завязывались обязательственные отношения. Никакой власти над личностью договор не создавал и создавать не мог, ибо посредством traditio устанавливались только вещные права (собственность, узуфрукт) и потому предметом ее не мог быть свободный человек. При коммендации же каждая сторона приобретала известные требования, неисполнение которых могло служить поводом для судебного иска. О традиции собственной личности, говорит Эренберг, уже потому не может быть речи, что традент, утративший власть над своей личностью, уже не мог бы быть субъектом каких-либо прав по отношению к своему господину. Между тем из коммендации, как взаимного договора, вытекали и для поступившего в услужение не только обязанности, но также права.

Взгляд Эренберга на природу коммендации едва ли может быть признан правильным. С внешней стороны она представляла собой обряд передачи, облеченный в торжественную форму. Что предметом договора была именно личность поступающего под чужую власть, доказывается уже выражениями se tradere, se commendare. Утверждение, что "руки" являлись символом рабочей силы и что вообще последняя, по воззрениям той эпохи, рассматривалась как самостоятельный объект сделки, отдельный от личности работника, голословно. Рука - символ власти. Вложение своих рук в руки другого лица символически выражало отказ от самостоятельности, от самоопределения и признания над собой чужой власти*(459). Эренберг приписывает средневековому праву римское представление об operae, так же как его рассуждения о том, что traditio, как акт, устанавливавший вещное обладание, не мог применяться к свободному человеку, навеяно романистическим учением. По средневековым воззрениям, не только господство над вещью (Gewere), но и господство над свободным человеком (mundium) устанавливались посредством передачи. В последнем случае она только не считалась способом приобретения права собственности или другого вещного права, а именно власти над свободной личностью (mundium, potestas, patrocinium), принятие которой, в свою очередь, порождало известные обязательства для принимавшего. Вряд ли также вместе с Эренбергом в коммендации можно видеть обязательственный договор в современном смысле. Порождаемые ею отношения имели скорее семейно-правовой характер, т.е. были сходны с властью, принадлежавшей домовладыке над членами семьи. С договорным обязательством у нас соединяется представление об определенном круге обещанных действий, исчерпывающем предмет требования. Отношение между господином и слугой построено, наоборот, на представлении о власти над чужой личностью, конкретное содержание которой не предуказано договором или обычаями. Она только не должна выходить из пределов, установленных нормами права или соглашением сторон и сопряжена с известными обязанностями для носителя власти.

Возможно, однако, что уже в ту эпоху, наряду с представлением об обязанностях господина как о коррелате и пределе предоставленной ему власти, в обществе начинает смутно пробиваться другое воззрение, оказавшее, как мы сейчас увидим, впоследствии существенное влияние на положительное право, - воззрение, что из договора и для господина непосредственно вытекает некоторая ответственность. Косвенным указанием на это могут служить упоминания в формуляре о выдаче друг другу письменных актов одинакового содержания и о взаимной неустойке. Не следует, однако, как это делает Эренберг, преувеличивать их значение для данного периода.

Письменные акты имели в то время двоякое значение*(460). Иногда передача документа, содержавшего изложение сделки (traditio cartae), была формой заключения договора (Geschaftsurkunde), иногда же письменный акт имел назначение служить доказательством состоявшейся сделки (schlichte Beweisurkunde). В данном случае мы имеем дело с документом второй категории, т.е. с обыкновенным доказательством. Это явствует из того, что его составление следует за уже совершенной коммендацией (...traden vel commendere deberem, quod ita et feci). При коммендации обе стороны имели особенное основание дорожить таким письменным доказательством: господин для защиты своих прав против притязаний третьих лиц, а поступающий в зависимое отношение - в обеспечение себя от полного порабощения.

Относительно неустойки на случай отступления от договора Heussler высказывает вполне основательное сомнение, чтобы господа в то время часто соглашались на подобные стеснительные условия, дававшие слуге повод и возможность искать с них в общенародном суде (Volksgericht). В контексте формулы, не содержавшей никаких прямых обещаний со стороны господина, под словами "se emutare de convenentiis" нельзя понимать нарушения им отдельных обязательств, а только разрыв всего отношения. Но тем не менее самое помещение такого условия в формуляре сделки весьма показательно.

По мере развития хозяйственной жизни и исчезновения невольничества растет значение труда свободных лиц. Сообразно с этим должны были упроститься правовые формы, в которые облекалось пользование им, и усилиться стремление слуг придавать договору характер взаимнообязательственного отношения. Этот процесс совершается в периоде между IX и XIII столетиями, но проследить его нет возможности. Судить о нем приходится - по крайней мере относительно континентального права*(461) - почти исключительно по источникам XIII и следующих веков. Эпоха между IX и XIII веками очень бедна нормами писаного права*(462). В это время происходит характерное для средних веков дробление правовой жизни на отдельные круги и создаются соответствующие им обособленные комплексы правовых норм*(463). Одним из таких кругов и был "господский двор", сфера патримониальной власти землевладельца, и одним из этих комплексов - дворовое право (Hofrecht). Оно резко отделяется от ленного и служилого права (Lehus und Dienstrecht), регулировавшего публично-правовые феодальные отношения. Предмет дворового права составляли взаимные отношения соподчиненных обывателей двора и их права и обязанности по отношению к господину.

Хотя в этой области личному усмотрению и было отведено главное место, но оно не было беспредельным и осуществлялось в формах и границах, установленных обычным правом. Хранителем норм обычного права и фактическим противовесом односторонней господской власти служили та образовавшаяся силой вещей сплоченная организация, тот естественный коллектив, какие представляли собой все подчиненные элементы двора*(464).

Начиная с XIII века опять в значительном количестве начинают появляться писаные источники права официального и неофициального происхождения. Они большей частью издаются для ограниченной сферы или для определенного места, но некоторые из них фактически применяются также в других местах или с незначительными изменениями повторяются в других сборниках. По своему содержанию они главным образом воспроизводят сложившиеся в народной жизни и в судебной практике правовые обычаи. В противоположность источникам первого периода они уделяют договору найма свободных слуг и работников для хозяйственных целей много внимания и вполне определенно отмежевывают его от вассальных и бенефициальных отношений с одной и принудительной работы крепостных с другой стороны. Но свободные лица, отдававшие свой труд на основании договора, по-прежнему не смешиваются с несвободными слугами; их правовое положение неодинаково*(465). В то же время слугам и работникам, поступающим на время службы в дом нанимателя и подчиняющимся его господской власти, противополагаются работники, нанятые для исполнения определенных работ, без установления общности домашней жизни*(466). В этот период обязательственный элемент договора, т.е. значение данных друг другу сторонами обещаний, уже более ясно выступает. Но все-таки из договора или, точнее, из сопровождавшего его поступления в сферу домашней автономии нанимателя по-прежнему возникает отношение власти и подчинения, нормировавшееся не соглашением сторон, а усмотрением хозяина. Вся дальнейшая история найма труда в средние века и вплоть до XIX века представляет картину беспрерывной борьбы этих двух начал: свободного соглашения и хозяйского авторитета. В силу первого взаимные права и обязанности должны непосредственно устанавливаться договором и стороны, как контрагенты, должны признаваться равноправными. В силу второго во внутренних отношениях между ними односторонне властвует воля работодателя. Первоначально эта власть принадлежала ему как главе патриархального дома (господская), позднее - как лицу, призванному устанавливать и поддерживать в организуемой им хозяйственной сфере порядок, необходимый для успеха его деятельности (хозяйская).

Двойственностью положения наемных слуг, проходящей красной нитью через средневековое право и право последующих веков, объясняются существующие в литературе разногласия по вопросу о юридической природе договора (Gesindevertrag) в рассматриваемый нами период*(467). Одни считают его "чисто обязательственной" сделкой*(468), сущность которой заключалась в обещании одной стороной работы и другой вознаграждения. Другие*(469) указывают, что сущность и эффект договора состояли в подчинении рабочей силы нанявшегося господской (мундиальной) власти*(470) нанимателя. Однако это разногласие чисто теоретическое, ибо все почти исследователи признают, что подчинение слуги хозяйской власти нанимателя составляло существенный и необходимый элемент отношения и что с ним, независимо от соглашения сторон, связывались самостоятельные правовые последствия*(471).

Мы уже указывали, что источники различают поступление в услужение от обещания определенной работы*(472). Правда, при найме домашних слуг нередко также заранее определялся характер исполняемых ими функций или их должности или указывались пределы их деятельности, как, напр., при найме пастуха, конюха и т.п. Но это, вопреки мнению Амиры (II. С. 773), вовсе не означало, что такие слуги обещали качественно и количественно определенную работу. Если они принадлежали к Gesinde, то они, наравне с остальными, находились в полной зависимости от господина. Источники даже иногда expressis verbis запрещают им отказываться от порученной работы под тем предлогом, что они для нее не наняты*(473).

Борьба указанных двух начал естественно сосредоточивалась вокруг тех пунктов, где наиболее остро и часто сталкивались материальные интересы и правовые воззрения сторон. Лица, вынужденные жить своим трудом, добивались главным образом возможности свободно располагать своей рабочей силой, т.е. свободы при заключении договора и при оставлении службы. Хозяева, наоборот, с целью обеспечить себе необходимый контингент рабочих рук настаивали на обязательности поступления к ним в услужение некоторых категорий лиц, на известной минимальной продолжительности службы и на принятии карательных мер против досрочного ухода нанятых ими лиц. Убеждения, что внутренние отношения между сторонами, их взаимные права и обязанности должны нормироваться исключительно соглашением сторон, мы в этот период еще нигде не встречаем. В городах ремесленные подмастерья начиная с XIV века пытаются посредством коллективных выступлений побудить хозяев считаться с их желаниями при определении условий труда, особенно при определении размера заработной платы, способов его уплаты, количества рабочих дней, размера штрафов за самовольный уход и за другие нарушения*(474). Но самое существование известной дискреционной власти хозяина над проживавшими у него слугами и рабочими, известного личного подчинения и зависимости от господской воли признавалось ими вполне нормальным явлением и не возбуждало сомнений.

Разрешение вопроса, поступить или не поступать на предложенных нанимателем условиях в услужение по общему правилу зависело от доброй воли нанимающегося. Но спрос на рабочие руки в течение всего этого периода постоянно возрастал. Благодаря расширению рынков и отливу рабочих в города в сельском хозяйстве, по-видимому, испытывался хронический недостаток в работниках, принимавший временами под влиянием различных событий особенно острый характер. Вполне понятно, что при таких обстоятельствах землевладельцы очень неохотно отпускали от себя трудоспособных лиц, проживавших на их земле. В конце средних веков законодательство приходит им на помощь. Создается институт принудительной службы, с которым мы встречаемся в большинстве государств Западной Европы и последние остатки которого были уничтожены только в XIX веке*(475). Меры принуждения принимались как по отношению к детям подвластных лиц (Untertanenkinder), так и вообще по отношению к безработным, уклонявшимся от найма. Первые либо должны были в течение известного срока нести службу у землевладельца, либо за землевладельцами признавалось преимущественное право на их труд в том случае, если те вообще желали наниматься в услужение.

С той же целью издавались постановления о минимальной продолжительности службы*(476), напр., не менее полугода. При отсутствии соглашения нормальным считался годовой срок. Позднее некоторые законы вменяют сторонам в обязанность предупредить контрагента, с соблюдением известного срока, о намерении прекратить договор. В противном случае договор признавался молчаливо продолженным на прежних условиях*(477). Запрещалось наниматься на неопределенный срок*(478). С другой стороны, постепенно укоренился взгляд, что пожизненный наем недопустим, ибо он, по словам глоссы к Саксонскому Зерцалу (II. 33) "делал бы свободу бесполезной". Окончательно установившимся, впрочем, этот взгляд можно считать не ранее XVI века.

Размер вознаграждения, вероятно, в этом периоде зависел всецело от усмотрения господина. В источниках часто упоминается о службе "uf genade" (на милость). Саксонское Зерцало (I. 22) постановляет, что нанявшийся "на милость" должен в случае смерти господина довольствоваться тем, что ему дают наследники*(479). То же положение повторяется в ряде других источников, но оно не пользовалось общим признанием и не касалось жилища, пищи и прочего необходимого натурального содержания. Оно вообще не имело того смысла, что нанявшийся, если хозяину угодно, должен служить безвозмездно, а означало только, что размер неусловленного вознаграждения за прослуженное время определялся нанимателем в силу господской власти. Впрочем, по мере того, как в употребление стала входить денежная плата, воззрения на этот счет стали меняться. Размер вознаграждения при отсутствии соглашения уже не зависел всецело от усмотрения господина, а должен был соответствовать обычной норме, которая в случае разногласия определялась судьей*(480).

Возрастание спроса на наемных рабочих влекло за собой повышение заработной платы, что, по господствовавшим тогда воззрениям, признавалось вредным для народного хозяйства. Государство поэтому считало нужным прийти на помощь работодателям. В конце средних веков и в следующие века не прекращаются попытки регулировать цены на труд (натуральное и денежное вознаграждение) установлением максимальных тарифов, от которых обеим сторонам запрещалось отступаться в сторону повышения под угрозой подчас довольно суровых кар*(481).

Форма заключения договора найма также коренным образом изменилась. Решающее значение приобрело символическое действие, состоявшее в выдаче нанявшемуся небольшой суммы, носящей в источниках различные названия (Mietgeld, arrha, Gottesgeld, denier de Dien и др.)*(482). Юридическая природа и исторические корни этого своеобразного "задатка" не выяснены*(483). В нем видят то способ обеспечения договора, то реальную форму его совершения, то средство присоединить к обыкновенному долгу (Schuld) ответственность (Haftung) лица, получившего задаток, или обеих сторон. С принятием задатка при найме связывалось представление о бесповоротности состоявшегося соглашения для нанявшегося в силу того общего начала средневекового права, по которому принятие исполнения (реального, частичного или символического) порождало для получившего юридическое обязательство. В источниках нередко возможность уклоняться от поступления или принятия на службу ставится в прямую зависимость от того, был ли дан задаток или нет*(484). Иногда слуге еще давался срок на размышление (обыкновенно сутки), в течение которого он мог возвратить полученное и отказаться от заключения договора. Тогда уже только по истечении этого срока договор признавался состоявшимся*(485).

После рецепции римского права и под его влиянием мысль о необходимости для перфекции договора выдачи нанявшемуся "задатка" в указанном смысле постепенно была вытеснена в некоторых областях найма представлением, что для обязательности договора достаточно неформальное соглашение. Но для найма низших слуг и работников "задаток" еще долго сохранял свое прежнее значение, несмотря на то, что начиная с XVI века законодательства во многих местах относились к нему отрицательно и пытались определить его максимальный размер. Вообще наем низших слуг и работников (Gesinde-, Gesellenvertrag) и в этом периоде продолжает рассматриваться как соглашение о поступлении нанявшегося под хозяйскую власть нанимателя, и нередко встречающееся в источниках выражение "отдает себя внаймы" (vormytet sich selber, se loue, норвежское seljask a leigo), вопреки мнению Амиры*(486) и др., не было простым пережитком прежних эпох. Это представление лежит в основании постановлений как об ответственности нанятых слуг за непоступление и досрочный уход, так и вообще о взаимных отношениях сторон.

Особенное внимание источники уделяют самовольному уклонению нанявшегося от службы*(487). Работодатели упорно отстаивали то положение, что такое уклонение не есть простое нарушение обязательства, влекущее за собой только имущественные невыгоды для слуг, а наказуемое посягательство на права, предоставленные господину на личность нанявшегося. И, по-видимому, такой взгляд соответствовал господствовавшим правовым воззрениям. В источниках непоступление после принятия задатка так же, как досрочный уход со службы без законной причины, сплошь да рядом квалифицируется как наказуемое "своеволие" (Mutwillen). В эпоху Саксонского Зерцала оно влекло за собой законную неустойку в пользу хозяина, обыкновенно в размере условленного вознаграждения. Но эта угроза, вероятно, оказалась малодействительной. Скоро, наряду с неустойкой или вместо нее, стали применяться публичные кары в виде штрафов, лишения права наниматься в услужение, изгнания, даже тюремного заключения. Позднее стали прибегать к насильственному возвращению слуг полицейскими мерами. Самовольный уход по общему правилу наказывался более строго, чем непоступление, особенно в том случае, когда ушедший, получив вперед плату, срока своего не выслужил.

Совершенно иначе источники относятся к однородному поступку нанимателя, т.е. к непринятию нанявшегося на службу или досрочному отказу со стороны господина. Эти действия по общему правилу вообще не признавались правонарушениями. От усмотрения нанимателя зависело, пользоваться ли трудом нанявшегося, принять ли его в дом и держать в услужении или же отказаться от его услуг. Если он обязался платить вознаграждение, то от исполнения этой обязанности непринятие услуг его не освобождало. Но никаких других последствий обыкновенно уклонение от договора для него не имело. Иногда, впрочем, за неплатеж обещанного или обычного вознаграждения, а также за дурное обращение, вынудившее слугу к досрочному уходу, хозяева еще подвергались денежным штрафам.

Права господина охранялись не только против слуги, но также против третьих лиц. Средневековое право запрещало и карало наем лиц, не выслуживших своего срока у прежнего господина, даже наем лиц, еще не поступивших в услужение, но уже связанных договором (Abspannen, Abdringen). Заведомое принятие такого слуги рассматривалось как подстрекательство к нарушению договора и влекло за собой денежные штрафы для нанимателя и недействительность заключенного ими договора, а иногда также наказание нанявшегося. Кара усиливалась, когда условия второго найма были более благоприятны для работника, чем условия нарушенного договора. О возможности одновременной службы у двух лиц источники не упоминают. По-видимому, она была несовместима с самим понятием о "службе" в смысле зависимого отношения. На одновременное обслуживание несколько лиц в источниках иногда прямо указывается как на признак экономической самостоятельности работника*(488).

О вытекающих из договора правах и обязанностях мы в источниках не находим почти никаких постановлений. Они большей частью не предусматривались договором и не определялись нормами права*(489). Договором найма слуг устанавливалась общая обязанность последних следовать во всем указаниям господина, не противоречащим требованиям закона и соглашению сторон. Им, другими словами, создавалась, хозяйская власть. Но эта власть не была безграничной и ею отношения сторон не исчерпывались.

Средневековое воззрение, что власть обязывает, что она неразрывно связана с известными обязательствами по отношению к подвластным, еще осталась в полной силе. Хозяйской власти ставились также известные пределы там, где она сталкивалась с компетенцией государства или с интересами третьих лиц. Задача положительного права и заключалась в определении этих пределов и обязанностей.

Источники неоднократно напоминают господам о том, что они имеют дело со свободными слугами и не должны требовать того, что не входит в круг их деятельности*(490). С другой стороны, слугам иногда предоставляется право отказываться от дальнейшей службы, если господин не может или не хочет им давать содержания и обещанного вознаграждения*(491) или если он при осуществлении своей карательной власти выходит из поставленных ему обычаем и законом границ.

Правда, эти границы определялись далеко не одинаково. Источники, указывая, какие последствия для господина имеет злоупотребление карательной властью, расходятся в вопросе о том, что считать злоупотреблением. Одни карают только убийство и изувечение слуг, другие запрещают употребление при наказании оружия и устанавливают максимальную толщину палки. Лишь немногие (как, напр., Швабское Зерцало и Kaiserrecht) совершенно запретили господам бить своих слуг. Но пока господин держался в этих границах, его действия не подлежали контролю суда; принятие и выбор мер воздействия на строптивых и неисполнительных слуг зависели всецело от его усмотрения*(492).

Господствовавшее в первый период средних веков убеждение, что господин является законным представителем своих слуг на суде и что он несет за них ответственность перед третьими лицами, еще лежит в основании многочисленных постановлений*(493). За господином признавалось право на то, чтобы обо всех обвинениях и исках, предъявленных к его слугам, доводилось до его сведения и чтобы его допускали к ответу за них. Только если он этим правом не желал воспользоваться, дело разбиралось без его участия. Он мог также выступать в качестве жалобщика и истца за своих слуг. Иногда ему при этом предоставлялись все права стороны в процессе, даже право присяги, и только исполнение приговора обращалось против слуги лично. Иногда он только выступал в качестве пособника и защитника; тогда и сам обвиняемый должен был быть налицо. Некоторые средневековые источники, впрочем, уже отрицают право господина на судебное представительство.

Когда слуга совершал какое-нибудь недозволенное действие, которым нарушались права третьих лиц, тогда при определении кары интересы правосудия могли сталкиваться с хозяйским интересом. Эта коллизия разрешается в источниках различно*(494). В общем еще преобладает взгляд, что господин должен постоять за лиц, живущих в его доме, нести за них ответственность или же не удерживать их у себя. Ответственность за слугу по общему правилу имела место только тогда, если, узнав о совершенном слугой деликте, господин не удалял его из своего дома. Некоторые источники, впрочем, возлагают ответственность на господина лишь в том случае, если он уже по истечении срока договора еще продолжал держать провинившегося слугу у себя в доме. За преступные деяния, совершенные слугой по приказанию господина или для него, с его ведома или по его недосмотру, конечно, отвечал последний. В частности, убытки, причиненные пожаром, возникшим по неосторожности слуги, он должен был возместить. Это один из практических выводов из взгляда на нанятых слуг и работников как на подвластных лиц и орудие чужой деятельности.

Тот же взгляд лежит в основании положений источников о гражданско-правовых сделках лиц, состоявших в услужении*(495). Вступавшие в сделку с ними должны были считаться с их хозяйственной несостоятельностью, с тем, что вещами, находившимися у них на руках, они владели не для себя, а для господина, как орудие его воли. Поэтому правило Hand wahre Hand не применялось к добросовестному приобретению хозяйских вещей от слуги. Только сохранившийся в нескольких местах обычай требовать от господина незначительного выкупа в пользу приобретателя указывает на то, что прежде он, как лицо, ответственное за своих слуг, вероятно, должен был возместить введенному в заблуждение приобретателю вещи уплаченную им покупную цену. По сделкам, заключенным слугой за счет своего господина, последний отвечал только тогда, если он их явно или молчаливо одобрил. Поэтому проданную от его имени, но без его разрешения вещь он мог требовать обратно*(496).

По сделкам, заключенным слугами от своего имени, господин в этот период не отвечал. Но уже то обстоятельство, что оно особенно подчеркивается в источниках, доказывает, что это шло вразрез с раньше господствовавшими воззрениями. Многие средневековые источники ограничивают сделкоспособность подвластных членов семьи известной суммой, равной стоимости их одежды, получаемого вознаграждения и вообще личного их достояния. Насколько обязательство превышало эту сумму, оно признавалось недействительным. Эти положения распространялись также на проживавших у хозяина слуг и работников.

То же представление о наемных слугах как о лицах несамостоятельных, состоявших под властью главы дома, проглядывает в очень распространенных в средние века ограничениях, касавшихся их допущения в качестве свидетелей*(497). Эти ограничения особенно характерны, если сопоставить их с общим процессуальным правилом той эпохи, что лица, принадлежавшие к одному дому (Hansgenossen), не могли быть свидетелями ни друг против друга, ни друг за друга. Иногда и господин признавался неспособным быть свидетелем по делам своих слуг. С другой стороны, и слугам иногда предоставлялось право уклоняться от свидетельства по делам господина.

Связанная с господской властью обязанность к защите подвластных и к попечению о них приняла несколько иной характер, сообразно с изменившимися бытовыми условиями. Поступая в услужение, наемные работники теперь уже не имели в виду покровительства сильных и убежища, а искали только материальных выгод от приложения своей рабочей силы, а именно средств к существованию в виде жилища, пищи и вообще вознаграждения. Обязанность господина к доставлению средств к жизни лицам, находившимся у него в услужении, подразумевалась сама собой, хотя бы она и не была выговорена. Она составляла такой же коррелат хозяйской власти, как в старину попечение о личной безопасности слуг, и ее неисполнение также могло служить поводом к расторжению договора.

Вознаграждение - натуральное и денежное - однако, и в этом периоде не рассматривалось только как плата за исполненные услуги или работы, а как эквивалент всех жертв, связанных для слуги с его службой. Поэтому личный и имущественный ущерб, понесенный нанятым лицом на службе без вины господина, ему особо не возмещался. Потерпевший или его наследники могли только претендовать на уплату вознаграждения за весь срок, на который он был нанят*(498). Требование вознаграждения (lidlohn) в известных пределах и в течение известного срока пользовалось преимущественным удовлетворением, потому что, как выражаются некоторые источники, "оно добыто их потом и кровью" и "слуги жили и трудились вместе с должником"*(499).

Из изложенного с достаточной ясностью вытекает, что и во второй период средних веков меновой элемент, т.е. взаимное обещание работы и вознаграждения для найма в услужение, также мало характерен, как в предшествующую эпоху. Договор еще всецело построен на идее мундиальной власти*(500), неразрывно связанной с известными обязанностями по отношению к слугам и некоторой ответственностью за них. Соглашение сторон имеет своим содержанием подчинение нанимающегося в известных пределах и на известных условиях власти нанимателя. С обещанием определенных услуг за вознаграждение без установления хозяйской власти договор найма слуг и работников ничего общего не имеет. Такой его характер стоит в теснейшей связи с патриархальным строем средневековой семьи. В этом отношении не было существенной разницы между домашним слугой, сельским работником, подмастерьем, торговым служащим и пр. Раз они жили в доме хозяина или вообще находились под его хозяйской властью, они должны были ему подчиняться, соблюдать по отношению к нему и к его семье верность и почтительность, он же должен был защищать их от нужды и насилия.