Глава III. Исторические основания трудового договора 3 страница

Ульпиан в Dig. VII. 8. 1. 12. § 6 разбирает вопрос, в каких пределах узуарий может пользоваться отказанным ему по завещанию трудом рабов. По мнению Лабеона и Октавена, к которому Ульпиан присоединяется, узуарий не имеет права отдавать отказанные ему operae внаймы, так как его пользование не может выходить за пределы его собственных хозяйственных нужд*(332). Он должен ipse uti. Но пользоваться таким рабом для обработки нанятого участка или для выполнения взятого им подряда ему не возбраняется, потому что opus perficiendum относится к его хозяйственной деятельности и, следовательно, лежит в пределах "ipse uti": sibi enim facere videtur, qui opus, quod conduxit, expediit.

К тому же выводу приводит Dig. XIX. 2. 1. 51. § 1: Conductor operis отвечает за недостатки работы независимо от того, обещано ли ему вознаграждение поденное, сдельное или огулом, если только на нем лежит universitas consummationis, т.е. работа во всей ее совокупности, как целое. Ответственность за недостатки с него снимается лишь в том случае, если вознаграждение назначено за отдельные operae и в то же время работа должна производиться по указанию заказчика (arbitrio domini). Но и тогда, по мнению Яволена, договор не утрачивает характера loc. cond. operis. На это указывают употребленные им выражения opus efficere, bonitas operis, conductor, dominus*(333). То, что работы должны быть произведены arbitro domini, лишь модифицирует последствия договора в пункте ответственности подрядчика за недостатки*(334), но не меняет природы договора. Тот характерный для подряда факт, что на работнике лежит universitas consummationis, что им принято на себя исполнение чужого opus целиком в своей хозяйственной сфере, остается в силе и имеет решающее значение.

Таким же модифицирующим только моментом в составе договора является способ вознаграждения, ибо характер договора и им отнюдь не определяется*(335). Правда, природе operae, как работе в течение определенного периода времени (рабочего дня), больше соответствовало вознаграждение по времени, а природе opus, как выполняемой работником конкретной задаче, аккордное вознаграждение. Однако и при личном найме все же можно было обещать сдельное вознаграждение, а за исполнение opus поденную и поштучную*(336) плату. Обещание opus, как единого и целого предмета обязательства было вполне совместимо со всякими способами вознаграждения. Поэтому критерием для разграничения обоих договоров способ вознаграждения служить не мог. Таковым могло служить только то обстоятельство, что universitas consummationis ad conductorem pertinet.

Opus, как предмет договора, в отличие от operis*(337) означало конкретно определенную работу, исполняемую работником для заказчика, отдельно от деятельности последнего. От исполняющего не требовалось непременно личной работы или личного руководства*(338), но он отвечал за своих помощников как за собственные свои действия, если им не были приняты надлежащие меры предосторожности*(339). Когда же он, в свою очередь, работу препоручал другому в целом, в виде opus, он по отношению к нему становился заказчиком*(340), так как работа тогда уходила из сферы его собственной деятельности. Выбор средств и способов исполнения вообще был делом подрядчика, и лишь в том случае, когда по содержанию и характеру договора значение придавалось именно личному исполнению или личному руководству, оно для него было обязательным*(341).

Результаты работы, исполненной подрядчиком, принадлежали заказчику, так же как результаты труда наемных рабочих нанимателю. Но нельзя сказать, как утверждает господствующее мнение, что при loc. cond. operis всегда обещался результат работы, а при loc. cond. operarum всегда самая деятельность. При подряде также обещался труд, только труд, заранее конкретизированный намеченным результатом. Это, как мы видели, не исключало возможности для подрядчика работать по указаниям заказчика (arbitrio domini), так же как наемный работник иногда исполнял certae operae за сдельное вознаграждение. Первый так же, как и второй, обещал работу; в этом отношении между ними не было никакой разницы.

Римские юристы это особенно подчеркивали. Они в факте обещания работы со стороны подрядчика усматривали критерий для разграничения locatio conductio и emptio venditio в тех случаях, когда предмет договора составляло изготовление вещи, напр. annulos facere, insulam aedificare и т. под.

В источниках не раз указывается, что отличительными признаками locatio conductio служит то, что aliquid faciendum datur и что вознаграждение обещано pro opera (см., например, Inst. III. 24. Dig. XIX. 2. 1. 2 и 1. 22. § 1). В последнем из приведенных мест у юриста Павла своеобразно переплетаются представления о conductor operis, взявшемся выстроить дом и передать его заказчику, и об artifex, qui operam suam locat. Если не предположить интерполяции, то слова: locat enim artifex operam suam, id est faciendi necessitatem могут иметь только тот смысл, что характерным признаком locatio operis является обещание работать. Но эти слова юриста Павла отнюдь не следует понимать как юридическую конструкцию, при которой conductor operis в то же время может рассматриваться как locator своих operae*(342).

Выделив artes liberales и opus, мы можем теперь точнее определить область найма труда свободных лиц. Сюда входят только operae, состоящие в содействии нанимателю при отправлении им собственной деятельности. С этим ограничением operae hominis liberi, как предмет договора, совершенно тождественны с operae servi и libertatis causa impositae; тут и там происходит предоставление рабочей силы в течение рабочего дня в распоряжение нанимателя.

Нормальным типом locatio conductio operarum в Риме был наем слуг и рабочих*(343). Однако римские юристы не были склонны слишком узко понимать "собственную" хозяйственную деятельность нанимателя. Вопреки мнению Бринца*(344) они не придерживались ригорозно того взгляда, что в понятие operae входят "только работы, исполняемые под властью (Herrschaft) или руководством (Anordnung) работодателя, при которых исполняющий, следовательно, находился в служебном отношении к нанимателю, а не любая деятельность (nicht beliebiges Thun)".

Dig. XVI. 3. 1. 1. § 9. "Si quis servum custodiendum coniecerit forte in pistrinum, si quidem merces intervenit custodiae, puto esse actionem adversus pistrinarium ex conducto, si vero mercedem accipiebam ego pro hoc servo, quem in pistrinum accipiebat, ex locato me agere posse".

Dig. XIX. 3. 1. 1. "...Fuit enim magis dubitatum, quum res aestimata vendenda datur, utrum ex vendito sit actio propter aestimationem, an ex locato, quasi rem vendendam locasse videatur, an ex conducto, quasi operas conduxissem, an mandati".

Оба фрагмента взяты из комментария Ульпиана ad edictum и, по-видимому, содержат школьные примеры. В первом разбирается случай помещения раба на мельнице лицом, которому он отдан на хранение за плату. Если мельнику не было предоставлено право пользоваться трудом раба, он отвечает за целость вверенного ему раба ex conducto, как нанятое лицо, если же такое право ему предоставлено за соответствующее вознаграждение, он отвечает как наниматель, ex locato.

Во втором месте Ульпиан говорит о затруднениях, испытываемых юристами при определении характера сделки "cum res aestimata vendendum datur". Пока не был создан особый иск для этого случая (actio aestimatoria), сделку, говорит он, можно было рассматривать или как куплю-продажу, или как подряд, или как личный наем; последнее, если исходить из того, что тут "как бы нанимается чужой труд".

В обоих приведенных примерах допускается конструкция loc. cond. operarum, несмотря на явное отсутствие служебного отношения как у мельника, взявшегося хранить чужого раба, так и у лица, взявшегося продавать чужую вещь. Ни тот, ни другой не обещали operae в техническом смысле. Хотя рассуждения юристов в данном случае имеют, по-видимому, теоретический характер, но все же они доказывают, что служебное отношение, обыкновенно устанавливаемое loc. cond. operarum, не было безусловно необходимым его элементом. Конструкцию личного найма in casu, на наш взгляд, можно объяснить только тем, что юристы и тут исходили из предположения об осуществлении нанимателем собственной деятельности через посредство других лиц, деятельности, состоявшей в первом случае в хранении раба, во втором - в продаже вещи. Отправление деятельности через наемных лиц, составлявшее область loc. cond. operarum, не исключало возможности экономической самостоятельности нанятого лица и не предполагало непременно совершения работы "под властью и руководством нанимателя", лишь бы обещанные operae можно было рассматривать как деятельность нанимателя. Таким образом, понятие об operae, сложившееся в сфере рабского труда, при применении его к свободным лицам, с одной стороны потерпело некоторое ограничение (artes liberales), с другой - было распространено, при указанном выше условии, на содействие, не выражавшееся в предоставлении своего рабочего дня, а в исполнении определенных услуг, имевших характер содействия нанимателю и замены в его собственной деятельности.

Свое представление об operae как предмете договора римское право перенесло из сферы рабского труда в область найма свободного труда. Но отсюда, конечно, еще не следует, что ко всем отношениям, вытекавшим из этого договора, применялись положения о рабском труде. При найме рабов эти отношения, как мы видели, построены были на мысли о разграничении имущественной сферы лица, приобретшего право на operae servi, и того, кому принадлежал самый раб. Наниматель, выходя из пределов предоставленных ему прав, нарушал чужие имущественные интересы, посягал на не принадлежавшее ему имущество. Патроны при пользовании operae libertorum также были поставлены в известные рамки, установленные нормами публичного права в защиту вольноотпущенников от фактического сведения к нулю дарованной им свободы.

Все это было совершенно неприменимо к найму свободных лиц. Тут за пределами отчужденных operae не находилось "чужое имущество", каковым являлся раб, и не возникал вопрос об ограждении свободного состояния работника. Последнему договор личного найма теоретически угрожать не мог, как бы тяжелы не были его условия, ибо принцип неотчуждаемости и неоценимости свободы*(345) устранял возможность самопродажи и лишал всякие сделки, формально подрывающие свободное состояние, юридической силы*(346).

Однако норм, регулирующих отношения между нанимателем и свободным работником или определяющих пределы власти первого над вторым, мы в источниках также не находим, за исключением двух положений*(347), предусматривающих наем труда, независимо от состояния работника.

Dig. XIX. 2. 1. 26. (Ulpianus). "In operis duobus simul locatis convenit priori conductori ante satisfieri".

Ibid. 1. 38. (Paulus). "Qui operas suas locavit, totius temporis mercedem accipere debet, si per eum non stetit, quominus operas praestet".

Ульпиан разрешает вопрос о коллизии прав двух нанимателей в том смысле, что преимущество должно быть отдано старшему по времени нанимателю. Принудить свободного работника или чужого раба поступить к нему ни первый, ни второй наниматель не имели возможности; они только могли требовать стоимости не полученных ими operae (praeteritae)*(348). Но когда позднейшему нанимателю было известно, что работник уже нанят другим, он и этого требовать не мог; работник обязан был предоставить свои operae старшему нанимателю. Мысль о том, что их можно одновременно оказывать двум лицам, юристу в голову не приходит. Operae свободного человека, так же как раба, в его глазах представляли единую нераздельную величину, а именно весь труд, который может быть добыт от данного лица, хотя, как мы видели, отсюда допускались отступления.

Во втором фрагменте содержится положение, что нанявшийся не лишается права на вознаграждение, если с его стороны была фактическая готовность работать, но наниматель почему-либо работы не требовал или не оказывал необходимого для ее исполнения содействия. Из вознаграждения в таком случае вычитывалось лишь то, что за это время работник получил от других лиц за свой труд. Такое положение высказывается в источниках не только по поводу найма труда*(349) и вообще неисполнения возмездных услуг*(350), но также относительно найма имущества*(351) и купли-продажи*(352). При двусторонних договорах случайное неосуществление выгод, на которые та или другая сторона могла рассчитывать, по общему правилу, только в том случае освобождало ее от лежавших на ней обязанностей, когда эти выгоды были обещаны или гарантированы другой стороной, и их доставление, следовательно, входило в юридический состав сделки. Нанимаясь, работник обещал нанимателю предоставление той потенциальной ценности, какую представляли собой его operae, но не обещал никаких определенных выгод. Раз он это исполнил, для него было юридически безразлично, воспользовался ли наниматель его operae или нет, если только per eum non stetit, quominns operas praestet*(353).

Изложенный фрагмент, таким образом, содержит только частный случай общего правила о значении при взаимных договорах случайной невозможности для сторон пользоваться предоставленными им выгодами. Правда, если бы, как полагает господствующее мнение, римляне представляли себе locatio conductio operarum, как договор о возмездном пользовании чужим трудом, если бы вознаграждение рассматривалось как "эквивалент обещанного нанимателю пользования", указанное решение было бы ничем не объяснимым отступлением от упомянутого общего принципа. ибо не получивший обещанной ему выгоды наниматель должен был бы все же исполнить то, что он обещал. Решение, следовательно, подтверждает высказанное нами выше предположение о неправильности такого взгляда.

Разобранными двумя положениями исчерпывается все, что мы находим в источниках о правах и обязанностях сторон при найме свободного труда. С понятием operae, кто бы их ни обещал, у римлян связывалось представление о работе, совершаемой в течение рабочего дня, безотносительно к ее свойству и характеру. Отсюда само собой вытекало, что, обещав их приложение к чужому хозяйству и проявление согласно с указаниями и потребностями нанимателя, работник в течение договорного срока должен был в известной мере подчинять свою рабочую силу и свою личность, насколько она с нею неразрывно связана, воле и власти нанимателя. Тем более удивительно на первый взгляд, что мы в римском гражданском праве не находим никаких постановлений о содержании и пределах этой власти. Мы видели, как определялись ее пределы при найме рабов и в отношениях между патроном и вольноотпущенником, и убедились, что относящиеся сюда постановления неприменимы к свободным работникам. То, что в источниках говорится об отношениях, вытекающих из договора locatio cond. operis, также отнюдь не может быть распространено на отношения из найма труда, ибо подрядчик по общему правилу не подчиняет своей рабочей силы власти заказчика. Остается, следовательно, только предположить, что указанное обычное последствие найма труда - подчинение работника хозяйской власти нанимателя - составляло в Риме чисто бытовое явление, не относившееся к области гражданского права и вообще не подлежащее правовой нормировке. И это заключение подтверждается всем, что нам известно о характере римского дома и об отношении государства и общества к экономически несостоятельным классам.

Нанимавшийся на работы или в услужение обыкновенно на время поступал в дом нанимателя и фактически входил в состав его домашней челяди, его familia в самом широком смысле этого слова*(354). Римский дом*(355) представлял собой замкнутый мир и монархически организованный социальный союз, внутренняя жизнь которого не нормировалась формальными законами, а управлялась освященной религией и нравами властью домовладыки под контролем общественного мнения. В эту сакраментальную область судебная власть вторгалась лишь в исключительных случаях, когда это настоятельно требовалось интересами государства. Отношения между домочадцами, их права и обязанности, вообще весь уклад жизни в подвластной ему сфере определялись домовладыкой. Им же, в качестве domesticus magistratus, разрешались споры между ними*(356) и карались мелкие провинности, как, напр., домашние кражи*(357).

На свободных mercenarii юридически не распространялась власть paterfamilias; он не имел над ними ни potestas, ни dominium. Но они фактически, наравне с его familia, должны были испытывать на себе его власть, как автономного главы хозяйства. Это положение не санкционировано ни публичным, ни гражданским правом, но источники дают нам несомненные доказательства того, что гражданское право с ним считалось. Когда, напр., домовладыке отказывалось вещное пользование домом (usus), то жить в нем, по указанию Ульпиана*(358), ему позволялось cum familia quoque sua, и в том числе cum his, quos loco servorum in operis habet, licet liberi sint, aut servi alieni. И это касалось не одного только usus. Всякий сервитут можно было осуществить через свободного наемника, предотвращая этим путем его утрату вследствие nonusus.

Dig. VIII. 6. 1. 20. "Usu retinetur servitus, cum ipse, cui debetur, utitur, quive in possessione eius est, aut mercenarius..."

Еще более ярко подчеркивается фактическая принадлежность свободного наемника к челяди в Dig. XLVIII. 19. 1. 11. § 1: "Furta domestica, si viliora sunt, publice vindicanda non sunt; nec admittenda est huiusmodi accusatio, quum servus a domino, vel libertus a patrono, in cuius domo moratur, vel mercenarius ab eo, cui operas suas locaverat, offeratur quaestioni; nam domestica furta vocantur, quae servi dominis, vel liberti patronis, vel mercenarii apud quos degunt surripiunt".

Кража, совершенная рабом, либертом или свободным наемником у хозяина, если она была не особенно значительна, не каралась публичным судом, а относилась к области домашней юрисдикции.

Фактическое подпадение свободного наемника под хозяйскую власть, таким образом, не осталось незамеченным, но никаких формальных гарантий против злоупотребления ею римское право не создавало. Весьма вероятно, что требования, признанные законом несовместимыми со свободным состоянием вольноотпущенника, не могли также предъявляться работодателем к свободным работникам, и что неотъемлемые права либертов, о которых мы говорили выше, фактически принадлежали также свободным мерценариям. В виде общего положения это в источниках нигде не выражено, но относительно одной из самых существенных обязанностей работодателя - прокормления работника и оставления ему времени для телесного ухода - имеется довольно определенное указание:

Dig. XXXVIII. 1. 1. 50. § 1. "Non solum autem libertum, sed etiam alium quemlibet operas edentem alendum aut satis temporis ad quaestum alimentorum relinquendum, et in omnibus tempora ad curam corporis necessariam relinquenda".

Требования закона, чтобы работа была honesta, sine periculo и т.д., римские юристы также не распространяли expressis verbis на свободных работников, но эти ограничения, в сущности, сами собой вытекали из общих положений о недопустимости безнравственных договоров*(359). Отсутствие соответственных указаний в источниках можно объяснить еще тем, что свободный работник фактически мог просто не исполнять слишком обременительных или позорных требований. Едва ли тем лицам, которые нанимались в услужение, была особенно страшна имущественная ответственность, если бы она им и угрожала. Во всяком случае, мы никаких следов тяжб между нанимателями и рабочими, вызванных непомерными требованиями первых, в источниках не встречаем.

Правда, в Риме, как и в современной жизни, нужда заставляла работника мириться с тяжелыми для него условиями договора даже тогда, когда он юридически имел возможность уклониться от их исполнения. Это обстоятельство в настоящее время служит оправданием вмешательства законодателя в отношения между рабочими и работодателями и ограничений договорной свободы в области найма труда. Римское законодательство также не относилось безразлично к экономической беспомощности свободного пролетариата, но от вмешательства в договорные отношения оно воздержалось. Общество, привыкшее к зрелищу безжалостной эксплуатации труда рабов и вольноотпущенников, считавшее исполнение свободнорожденным гражданином за плату низших обязанностей в чужом хозяйстве явлением нежелательным и не заслуживавшим поощрения, такое общество не могло проявить особенной чуткости к участи лиц, добровольно променявших свое независимое положение на положение слуг или рабочих. Юрист Павел в своих сентенциях облек это равнодушие в юридический тезис: homo liber, qui statum suum in potestate habet, et pejorem eum et meliorem facere petest, atque ideo operas suas diurnas nocturnasque locat. Зависимое положение мерценария должно было казаться римскому обществу и римским юристам нормальным и неизбежным последствием самоунижения свободнорожденного до состояния, достойного только раба или либерта. Поэтому римское социальное законодательство не стремилось уменьшить эту зависимость, смягчить ее последствия, оно только боролось с материальной нуждой, заставлявшей этих лиц отдавать свои operae ради заработка.

Мы не будем входить в подробный разбор мер, направленных против пауперизма*(360). Ассигнация земельных участков и устройство колоний для уменьшения городского пролетариата не могли помешать его постоянному росту, особенно в городе Риме. Тогда прибегали к удешевлению и даже к даровой раздаче хлеба и других предметов первой необходимости, к ограничению размера процентов по займам и периодическому сложению накопившихся недоимок по частным долгам (novae tabulae). Позднее*(361) делались - правда, неудачные - попытки таксировки цен на предметы первой необходимости. Наиболее известная из них - edictum de pretiis rerum venalium императора Диоклетиана*(362), - даже касалась размеров заработной платы. При христианских императорах развиваются и расширяют свою деятельность благотворительные учреждения и оказывается некоторое покровительство коллегиям малоимущих лиц, преследовавших цели взаимопомощи (collegia tenuiorum, funeraticia и др.)*(363). Но в то же время всякие попытки объединения лиц, занятых ремесленным трудом, в союзы встречали отпор со стороны государственной власти и сурово подавлялись ею*(364).

Из перечисленных мер ни одна не была непосредственно направлена на улучшение условий наемного труда. Вообще мысль о законодательной охране трудящихся, как особой социальной категории лиц, была чужда римскому праву. Если бы оно задалось этой целью, то первым шагом должно было быть сокращение конкуренции рабского труда, с которой свободный рабочий встречался на каждом шагу. Но подобного требования сами рабочие, насколько можно судить, никогда не предъявляли. "Никогда, - говорит Сальвиоли, - в Риме не раздавался призыв к борьбе с купленными массами, обесценивавшими физический труд и отнимавшими хлеб у рабочих; никогда римский пролетариат не требовал изгнания невольников. Свободный рабочий не жаловался на трудность добывания работы, а на то, что он принужден работать, что он не так богат, как правящие классы, не имеет клочка земли". Римский пролетариат как бы не замечал своего "наследственного врага" (Erbfeind), каковым, по словам Иеринга, являлся для него раб.

Таким образом, несовместимость характера римского дома и хозяйской власти с вмешательством законодателя во внутреннюю жизнь семьи и равнодушие общества к фактическим последствиям добровольного закабаления свободного человека - вот главнейшие причины отсутствия в римском гражданском праве норм об обязанностях нанимателя по отношению к личности нанявшегося и о пределах его власти над ней. Условия рабского хозяйства не помешали римскому гению выработать почерпнутое из практики жизни ясное и определенное понятие о труде как о самостоятельном объекте оборота, отдельном от личности работника, и отчетливо провести границу между operae и остальными выгодами, отчуждаемыми без mutatio dominii, т.е. без их источника. Не чужда была римскому праву также разница между наймом operae как способом увеличения средств для собственной хозяйственной деятельности работодателя (loc. cond. operarum) и отдачей определенных работ в чужие руки перенесением их в круг хозяйственной деятельности работника (loc. cond. peris). Но вопросом об определении пределов хозяйской власти и выработкой соответственных юридических принципов, на которых должна быть построена эта сторона найма труда, римские юристы не задавались и не могли задаваться, пока в лице рабов труд и капитал сливались в одно нераздельное целое. Римское гражданское право формально никогда не распространяло на свободных наемников potestas dominica, но и не препятствовало ее фактическому существованию. Оно ограничивалось теми гарантиями, которые представляли принцип неотчуждаемости и неотъемлемости свободы посредством юридических сделок, фактический контроль общественного мнения и собственный интерес работодателя. Только по отношению к operae libertis impositae оно, как мы видели, принимало более действительные меры.

При христианских императорах эти гарантии начинают постепенно утрачивать свое практическое значение. Резкая грань между свободным и несвободным состоянием мало-помалу затемняется вследствие того, что некоторые категории свободных лиц по соображениям финансовой и аграрной политики прикрепляются к определенной корпорации, к известной местности или к обрабатываемой ими земле*(365). Не вдаваясь в подробный разбор причин этого последнего явления, можно с уверенностью сказать, что их следует искать, главным образом, в изменившихся условиях хозяйственной жизни и в особенности в усилившемся спросе на труд свободных лиц. Восстание рабов и прекращение завоевательных войн значительно уменьшили количество несвободных работников, естественный прирост которых, при малой распространенности у них моногамических браков, также был сравнительно незначителен. По-видимому, уже при императорах Августе и Тиберии в сельском хозяйстве стал ощущаться острый недостаток в рабочих руках*(366). Об этом свидетельствует сообщение Светона, что названным императорам пришлось в целях борьбы с ловлей людей на больших дорогах и насильственным удержанием их в рабочих казармах (ergastula) устраивать периодические ревизии этих казарм. Дешевый хлеб, привозимый из провинций, заставлял италийских землевладельцев постепенно переходить к иным формам хозяйства, в которых групповой труд рабов под присмотром надзирателей не мог иметь широкого применения. Дорожа интенсивностью работы и личной заинтересованностью работника в успехе хозяйства, крупные помещики стали особенно усердно применять практиковавшуюся уже раньше отдачу земельных участков в аренду как своим либертам и рабам*(367), так и свободным арендаторам, стремясь при этом возможно прочнее прикрепить их к земле.

Правда, договором срочной аренды, при его чисто обязательственном характере и расторжимости в любой момент, еще не создавалась неразрывная связь с землей. Но его недочеты в этом отношении восполняла экономическая необеспеченность арендаторов*(368). Она заставляла свободных арендаторов так дорожить отведенным им участком и прочностью отношений к помещику, что они в конечном итоге оказывались не менее зависимыми*(369), чем либерты и даже рабы. Силой вещей социальные различия между теми и другими стали сглаживаться. С внешней стороны это проявлялось в том, что тех и других стали обозначать общим термином "coloni" в смысле лиц, обрабатывавших в зависимом положении чужой участок земли*(370).

Со второй половины III века законодательство начинает усваивать взгляд на колонов как на лиц, прикрепленных к земле (glebae adscripti). Но о колонате как постоянном явлении хозяйственной жизни - особенно в провинциях - упоминается гораздо раньше как у бытописателей, так и у юристов*(371). Колумелла (писатель второй половины I века после Р. Х.) говорит о колонах как об одном из элементов, входящих в состав любого крупного имения*(372), и советует относиться к ним снисходительно, больше настаивать на исполнении ими своей работы (opus), чем на платеже аренды*(373), и не быть слишком придирчивым относительно соблюдения ими сроков платежа и исполнения прочих добавочных обязательств (ceterae parvae accessiones). Наиболее полезны*(374) в хозяйстве, как показывает опыт (Колумелла ссылается на мнение других лиц), колоны, родившиеся в том же имении и с раннего детства с ним связанные*(375).

Вебер*(376) видит в словах "opus avarius exigere" (см. выше. С. 99 прим. 373) доказательство того, что уже во времена Колумеллы колоны должны были, помимо обработки отведенного им участка, нести барщину в виде работ в пользу помещика. Это предположение, по его мнению, подтверждается словами того же Колумеллы, в гл. II. 9. 17: multis regionibus cibariis eorum coloni sustinentur. Из них Вебер заключает, что колоны временами работали в усадьбе помещика и тогда получали от него пищу. Но такое толкование приведенных слов, как выяснено Пернисом*(377), есть плод недоразумения. Предположение, что уже в эпоху Колумеллы с добровольным колонатом связывались принудительные работы, вообще маловероятно. Если бы это было так и parvae accessiones, о которых говорит Колумелла, имели сколько-нибудь существенное бытовое значение, юристы той эпохи не могли бы не упомянуть об этой яркой особенности в положении колона по сравнению с обыкновенным арендатором*(378). Трудно было бы также понять, почему еще кодекс Феодосия предупреждает земледельцев, что от варваров, находившихся на положении колонов (jure colonatus), нельзя требовать принудительной работы в усадьбе*(379).

Когда, каким образом, под влиянием каких обстоятельств сложился колонат, как зависимое отношение с характерным для него прикреплением лично свободных земледельцев к арендованному или отведенному им участку, едва ли может быть определено с точностью. Это длительный процесс, совершавшийся постепенно и незаметно в недрах сельскохозяйственной жизни. Мы не будем останавливаться на высказанных по этому поводу предположениях*(380). С формальным признанием крепостной связанности колона и подробной законодательной нормировкой колоната мы впервые встречаемся в кодексах Феодосия и Юстиниана*(381). Но они уже говорят о нем как о давно сложившемся институте. Как мы видели, есть и другие бесспорные данные, свидетельствующие о том, что колонат в хозяйственной жизни сложился много раньше и отнюдь не является творением законодательства. Со времени Диоклетиана римская государственная политика благоприятствовала насильственному прикреплению подданных к определенной сфере жизни и определенной деятельности в целях фискальных, народно-хозяйственных или по иным соображениям. Дух эпохи отразился также на колонате*(382), где условия для этого были особенно благоприятны. На почве общего бесправия, налогового гнета, хронической задолженности мелких хозяев, столь же хронического недостатка в сельскохозяйственных рабочих и ряда других обстоятельств, содействовавших росту и усилению крупного землевладения за счет мелкого, постепенно совершалось превращение свободных колонов-арендаторов в membra terrae*(383), servi terrae*(384) и т. под. "Образовалось, - говорит профессор Ростовцев (Handw. d. Stw. 3-е изд. V. С. 919), - новое сословие, занимавшее в хозяйственном отношении середину между арендаторами и рабами, между государственными крестьянами и крепостными. Его положение нуждалось в юридической фиксации, так как оно представляло новое, дотоле неслыханное явление. По необходимости должно было возникнуть законодательство, отчасти воспроизводившее обычное право и задавшееся целью определить социальное и правовое положение этого нового сословия. Пришедшая в упадок римская юриспруденция была бессильна продумать и теоретически формулировать нарождающиеся отношения. Нормы о колонате не были, подобно положениям о гражданах или о рабах (Burger-oder Sklavenrecht) приведены в стройную систему. Они так и остались рядом разрозненных предписаний, разрешавших по мере надобности то, что возбуждало споры или сомнения. И эта задача также была нелегкая. Пока дело шло о прикреплении колонов к участку, еще можно было пользоваться как образцом некоторыми мерами, принятыми в греческих провинциях (standen mehrere hellenistische Massregeln derselben Art zu Gebote), но определение гражданско-правовой структуры этих промежуточных (hybride) формаций представляло чрезвычайные трудности... Основная тенденция этого законодательства остается повсюду одной и той же: подчеркивается, что колон свободен и в то же время нормы о колонах - чем дальше, тем больше - приближаются к положениям о рабах".