Статья третья и четвертая

«Дворянское гнездо» Тургенева и «Воспитанница» Островского произвел на Григорьева очень сильное впечатление.

Математически «Дворянское гнездо» сделано безобразно: нет целостности, все произведение рассыпается по кускам (сравнивается с картиной мазками). Но это есть живая, органичная драма.

Центр произведения – отношения Лаврецкого и Лизы. Все остальное должно лишь выделить ярче эту группу, оттенить ее. Иначе непонятно, зачем появляется Лемм, идет разговор о предках Лаврецкого, сравнение его с ними. Все это необязательно.

Печальная мысль о том, что в нашу эпоху таланты не могут найти форм для содержания.

Лаврецкий – сложная фигура. Он «тюфяк» только по виду (сравнение с «Тюфяком» Писемского, тот же нерешительный герой), На самом деле он куда более тюфяк, чем герой Писемского (у Бешметева много инстинктивного, звериного, он зверь и циник одновременно).

Автор «Дворянского гнезда» верит в развитие, автор «Тюфяка» - в почву и среду. (разные эпохи, оттого и разность героев, внешне сходных).

Подчеркивается мастерство Тургенева как художника исторического, мастера исторических сцен. Пример – отношения Лаврецкого и Михалевича (приводится большая цитата из романа). Вывод: Тургенев создал бессмертный типаж (это НЕ слова Григорьева, Григорьев пишет, что такие Лаврецкие будут водиться у нас еще долго).

Далее – размышления о нравственности 18 века: споры, беседы, заключение брачных контрактов, молитвы. Главная цель политиков – не мешать людям веселиться.

Вспоминается Тютчев с его глубокой религиозностью.

Позже приходит мысль о том, что философия веселья – надувательство, нужно иметь высший интерес. Философия в то время входит и в плоть, и в кровь.

Лаврецкий и Лежнев философию свою смиряют перед действительностью, протест Лаврецкого оказывается вечным, безвыходным. Григорьев называет их «обломовцами», попутно заявляет об искусственности Штольца.

У Лаврецкого есть общие черты с Рудиным и с Бешметевым. Насколько Бешметев сильнее Лаврецкого, настолько и Лаврецкий сильнее Рудина. Приводятся сцены отношений Лаврецкого с женой, письма, встречи. Григорьев пишет, что все это проникнуто адом страдания встречи более чувствительной натуры с более сильной, звериной. Ему противны кротость и кокетство: ложь. И при этом Лаврецкий никогда не изменит принятому им под влиянием идей решению.

Процесс, последним словом которого было смирение Лаврецкого, особенно ярко виден в отношениях Лаврецкого и Паншина, в сцене их умственного столкновения. Паншин – человек теории, Лаврецкий – человек жизни. Паншин – деятельный человек, реформатор, верующий в отвлеченный закон. Сравнивается с реформатором Хлестаковым. Григорьев сетует на то, что мы очень мало знаем о том, как формировался Паншин.

Григорьев считает, что Тургенев не дописал и Лаврецкого, упустил из виду некоторые его отношения к людям и неясно поставил другие. Лаврецкий гораздо более силен, чем кажется. У него тоже есть натура, он дитя почвы, почему и кончает смирением перед нею.

Идеализм – болезнь века. Левина (это уже размышления посторонние) поражает галерея предков. Он начинает размышлять над портретами. Именно предки заставляют Лаврецкого творить суд над самим собою, задавая ему вопрос о том, как он живет и зачем.

С первой минуты встречи читатель знает, что Лаврецкий будет жить, что ему следует жить, он не идеалист, не замкнувшийся человек.

Лаврецкий не хочет ничего сказать собою. Он родился, а не сочинился (вечный образ).

Сопоставление с Гончаровым: Гончаров – великолепный психолог, но сознание его осталось в Японии, а читательское ушло вперед. Тургенев же представляет собой развитие нашей эпохи. В «Дворянском гнезде» вся сложность послепушкинской эпохи.

Связь Лаврецкого с домом, почвой, с родиной (уезжает в конце романа домой).

Григорьев говорит об эволюции Тургенева, об ложности его первоначальных взглядов и мудрости теперешних.