Скандинавская модель общества 5 страница

Социальное дело, под которым понимается интерес государ­ства в поддержании определенного уровня благосостояния его подданных, привлекло внимание самого государства достаточно давно. Стоит вспомнить, что в эпоху античности полис уже брал на себя заботу по оказанию помощи нищим. Один из ярких при­меров — фрументации народа в Риме. На Древнем Востоке, на­пример в Египте, мы также встречаем некоторые формы государ­ственной заботы о бедных. Одним словом, эта сфера обществен­ных отношений регулируется государством издавна.

В Европе особенно активно государство стало прибегать к регулированию такого рода отношений в эпоху полицейского го­сударства (XVIII в.). Север Европы не стоял в стороне от обще­европейской практики. В том веке здесь впервые появилось за­конодательство о бедных, о запрещении нищенствовать, в конце его — под воздействием философии Просвещения — появляются законы о школьном образовании. Меры, которыми обеспечива­лось это регулирование, были исключительно полицейскими, что позволило С.Киркегору отрефлектировать их в одном их своих известных афоризмов, поводом к которому послужил известный случай богатого улова лосося гамбургскими рыбаками. Власти го­рода в связи с этим издали постановление, в котором отмеча­лось, что, хотя лосось является деликатесом, но в больших коли­чествах он вреден для здоровья, поэтому каждая домохозяйка могла угощать лососем своих гостей только один раз в неделю. “Существует желание издать точно такое же предписание, ка­сающееся сентиментальности”, — иронично заключил по этому поводу философ⁴⁸.

Противоречивость между рациональным стремлением властей улучшить жизнь рациональным же средством привела в Европе к кровавой бойне, известной под названием Французской револю­ции, и временному отказу от рационального вмешательства в жизнь подвластных. Правда, от этого невмешательство не пере­стало быть рациональным. Осуществление лозунга “невидимой руки” (invisible hand = usynlig hand) привело к середине XIX сто­летия к общему обострению классовых противоречий, как раз и позволившему Карлу Генриху Марксу сформулировать свою зна­менитую теорию классовой борьбы и необходимости революци­онного преобразования общества. Радикальность требований о преобразовании общества позволила ученым-обществоведам того времени дать более четкое определение понятия социального де­ла, при этом лучшим из них является, на наш взгляд, определе­ние Л. Штейна, который, основываясь на учении о душе государ­ства, понимая под этим народ (а не только нацию, как это дела­ли либералы), поставил задачу для государства заботиться о своей душе. Социальный вопрос тогда получил окончательное свое определение: “Как бескапитальный труд может достигнуть хо­зяйственной самостоятельности посредством приобретения капитала...”⁴⁹

Эпоха реформ Бисмарка в объединенной Германии показала Европе, что вопрос этот решаем, правда, не до конца. Острота социальных противоречий не снята на Западе и по сей день. Как показывает современная практика, стоит лишь государству в ус­ловиях кризиса сократить расходы на социальные нужды, сразу же классовый мир или сотрудничество становятся мифом, а при­зрак коммунизма снова начинает свой путь.

* * *

Формула Штейна является действительной до сих пор; естест­венно, время, прошедшее с момента ее появления, отразилось на степени ее актуализации, категории социального дела подверг­лись большему уточнению. И здесь мы можем сослаться на капи­тальный труд Эрика Аллардта, посвященный как раз этим кате­гориям: Allardt Е. “Att ha, att alska, att vara. Om Valfard i Norden”. Lund, 1975.

Социальное дело как общий термин раскрывает свое содер­жание (под этим мы понимаем и решение его) в предикатах, иначе — категориях. Такая формализованная логическая цепь суждений позволяет более четко понять, какую задачу ставит пе­ред собой государство Севера Европы и как эту задачу решает. Обобщенной категорией по отношению к социальному делу яв­ляется категория благосостояния, или благоденствия (Welfare, velferd, valfard, velferd, hyvinvointivaltio), изменяющая структуру го­сударства; оно [государство] при этом имеет тип “государства благоденствия” (Welfare State, Sozialer Rechtsstaat, Velferdsstat, hyvinvointivaltio). Будучи государством благоденствия, оно стремит­ся превратить свою основу — общество — в “хорошее общество” (del goda samhallet), определить качественное (то есть определить, насколько оно хорошее) состояние которого помогают ответы на два вопроса: (1) сколь много государство тратит на социальные нужды, (2) каков качественный уровень жизни людей в таком го­сударстве. Ответы на эти вопросы позволяют четко определить фактический уровень и качество жизни людей. Качество, таким образом, становится следующей категорией “хорошего” или “доброго” общества как элемента (категории) благосостояния.

Уже на этом уровне благосостояние поддается концептуаль­ному и четкому определению, поскольку позволяет выделить из него наносные или иррациональные моменты, например такие, как моральное восприятие общества благосостояния. Классиче­ский пример моральной оценки благоденствия — De Civitati Dei Бл. Августина или, если копнуть еще глубже, “Государство” Пла­тона. С моральной или религиозной точек зрения общество будет хорошим и благоденствовать, если в нем обеспечивается хорошая связь человека с Богом или Идеей (миром идей). Несмотря на внутреннюю тавтологичность такого определения, современное общество согласно ему рассматривается как хорошее, поскольку обеспечивает хорошую связь человека с экономико-политической системой за счет широкого доступа к институтам этой системы. Категории, в которых реализуются такая связь или такой доступ, требуют своего определения.

Посылка, как представляется, ценная, ибо “благосостояние и уровень удовлетворения потребностей воздействуют на качество морали людей”, — тезис, как очевидно, не требующий особого разъяснения. Конечно, если только речь не идет об алкоголиках, наркоманах и врожденных преступниках. Но и для них “хорошее” общество может создать условия, при которых их от­рицательное воздействие на окружающих сведено к минимуму.

Категориями благосостояния оказываются желания (onskar) и потребности (behov) людей. В таком случае наиболее легкий способ определения благосостояния — это простое арифметическое сложение потребностей и желаний людей, которые должны удов­летворяться: “Благосостояние является состоянием, при котором учитываются желания и потребности людей”, — говорит Ал-лардт⁵⁰; однако он сам прекрасно понимает, что подобная фор­мула не свободна от противоречий, поскольку при данных усло­виях существует объективное противоречие между желаниями людей и их идеальным представлением о самих желаниях и о способах их удовлетворения. Кроме того, утилитаристское пони­мание благосостояния не может быть самотождественно или тав-тологично. Это становится очевидным тогда, когда люди дейст­вуют вопреки своим интересам, пусть даже и осознанным ими. В этом случае не помогает даже категорический императив Канта.

Выход из дихотомии социального дела видится в привлечении к анализу категорий истории, главная из которых — категория исторического условия, блестящим мастером определения и ма­нипулирования которой был, как известно, К.Г.Маркс. Цен­тральное место в исторической перспективе решения социаль­ного дела должна занять категория потребности (behov).

Вообще, Э.Аллардт весьма подробно останавливается на ее анализе, важность которого для понимания скандинавского взгляда на социальное дело безусловна. Потребность — это со­ставляющая благосостояния, частная его форма, актуализирую­щая его сущность. Именно поэтому благоденствие определяют как историческую степень удовлетворения потребностей. При этом отличие потребностей от желаний (onskar) носит фундамен­тальный характер.

Выше мы уже касались одного из главных их отличий — ир­рационального характера желаний, тогда как потребность всегда рациональна как с внешней, так и с внутренней своей стороны. Внешняя ее рациональность выражается в форме потребности — это институционализированное желание, более четко оформлен­ное социальным действием. Аллардт в этом случае говорит о большей основательности (grundlaggande) потребности, в отличие от желания. Внутренняя ее рациональность заключается в том, что “потребность имеет отличие от желания в своем конечном характере (finalistisk karaktar)”⁵!. Конечный характер в качестве категории служит обозначением конечного результата в виде реа­лизованной потребности.

Иными словами, конечный характер потребности выража­ется формулой конъюнкции (в логике Георга фон Вригта):

желание (а) субъекта (В) достичь (R) результата (М) осуществлено полностью, поскольку это истинно с логической точки зрения: B(a)&(B-”M)&R(a,M), что сводимо к тавтологии:

(А&В)->(А&В)⁵². Реализованная потребность есть не только путь к своему результату, очевидному благу, к которому стремится че­ловек, но и сама по себе уже представляет благо, то есть соци­альную ценность. Итак, мы приходим к еще большей актуализа­ции категорий социального дела — к понятию блага или ценно­сти (varde).

Со времен Аристотеля определено, что благо — это то, к чему стремятся люди. В ненаучном контексте благо — это счастье. Однако счастье — это скорее содержательный момент блага, вос­принимаемого как форма счастья. Субъективность последнего очевидна, поэтому форма может быть единственным предметом нашего анализа. Короче говоря, в каких исторических условиях возможно счастье? Этот вопрос неизбежно сводится к вопросу о возможности (понимаемой как реальность) создания все боль­шего количества формальных оснований для счастья индивидов. Следовательно, задача общества есть создание ресурсов, которые позволяют реализовывать все большее количество формализо­ванных оснований счастья — потребностей, объединенных, в свою очередь, на платформе еще большего формального основа­ния — социальной ценности.

Ценность, будучи подвергнута актуализации, предполагает три основных категории, понимаемые как категории потребности и одновременно категории благосостояния⁵³:

Att НА HAVING ИМЕТЬ Alt ALSKA LOVING ЛЮБИТЬ Att VARA BEING СУЩЕСТВОВАТЬ

Три основные для Севера Европы категории благосостояния в некоторых своих чертах, конечно, совпадают с аналогичными ка­тегориями социального дела для других стран Запада. Но некото­рые отличия все же имеются. В частности, первая категория — “иметь” — предполагает в государственной практике по ее пре­творению многовариантность в способах оказания помощи со стороны государства. Если для Запада, как показывает сопостав­ление стандартов жизни, принятых ООН, со стандартами северных стран, во многом стоит еще вопрос о дифференциации со­циальных благ, то в Скандинавии речь идет об углублении уже дифференцированных. Несмотря на то, что этот вывод сделан без малого 25 лет назад, никто не станет спорить, что уровень и качество.жизни в Скандинавии выше, чем в остальной Европе⁵⁴.

Безусловно лидерство северных стран и при реализации такой категории, как “любить”. Составляющими этой категории, что стоит иметь в виду, являются не секс, а общественная солидар­ность и консенсус. При реализации последних элементов катего­рии “любить” общество приобретает симметрические черты, то есть большую устойчивость внутри себя. Во многом это означает решение проблемы социального равенства (относительного, ко­нечно, здесь стоит вспомнить 15 фамилий в Швеции или 1000 академических семей в Норвегии). Равенство, в свою очередь, означает единство общества, возможность для его членов реали­зовывать свои основные потребности.

Инструменты (институты) обеспечения единства общества в Скандинавии впечатляют: от весьма жесткого налогового законо­дательства, гарантии одинаковых стандартов образования, прове­дения досуга, медицинского обслуживания и пр. до законода­тельства о языке. Язык как средство общения издавна служит предметом законодательного регулирования, вплоть до определе­ния квоты вещания или тиража газет на диалектах или языках национальных меньшинств. И это все несмотря на то, что в се­верных странах возможность достижения симметрии в обществе заложена самой природой — все они географически малы и эт­нически однородны.

Понятно, что при таком качественном и высоком уровне реа­лизация категорий благосостояния, последняя из них — катего­рия “существовать”, также будет означать большую способность для скандинава в реализации собственных возможностей. В более общем смысле — это критерий доброй для него судьбы, впечат­ляющей биографии. Надо сразу же заметить, что среда, в кото­рой скандинавы предпочитают реализовывать свою судьбу, не отличается от западной среды — места работы (arbetsliv).

* * *

Подводя итог, можем сказать, что социальное законодательст­во представлено в северных странах наиболее мощным слоем нормативных актов, предметом регулирования которых является, с одной стороны, структура органов государства, занятых в этой области, а с другой стороны — установление стандартов жизни для своих граждан.

И в этом смысле мы в общем и целом можем наблюдать сле­дующую однотипную картину. Главным органом управления со­циальным делом в северных странах является соответствующее министерство (департамент), основная задача которого — опре­делить норму бюджетных расходов на различные социальные программы. Важно иметь в виду, что здесь мы можем встретить своеобразное диверсифицированное управление — не одно, а не­сколько министерств, занятых отдельными аспектами социаль­ного дела. В связи с общей политикой децентрализации государ­ственного управления руководство и осуществление социальных программ фактически происходит на уровне местного само­управления. Этим занимаются повсеместно соответствующие от­делы губернских и коммунальных правлений.

1 Dahlkvist М. Staten i socialdemokratien och socialismen. En inledande analys. Lund, 1977. S. 117—118.

³ Г.Эспин-Андерсен и В.Корпи в этой связи даже пользуются понятием маргинальной модели государства благоденствия: Esping-Andersen G., Korpi W. From poor relief towards institutional Welfare States: the development of Scandinavian social policy. Meddelande av institute! for social forskning. № 5, Stockholm, 1984. P. 1-2.

⁴ Norlev E. Om statsstyrelsens granse. Stockholm, 1956. S. 13 (перевод на шведский язык).

⁵ Whynes D.K., Bowels RA The economic theory of the state. N.Y., 1981. P. 19.

⁶ Esping-Andersen G., Korpi W. Op. cit. P. 5; добавим, что, как весьма верно заметил один англичанин об этих странах, — это “общества институ-ционализированной солидарности”. См.: Milner H. Social democracy in practice. Case of Sweden. Oxford, 1990. P. 17.

⁷ Werin L. Ekonomi och rattssystem. Lund, 1982. S. 604.

⁸ Gulbransen E. Juridisk leksikon. Oslo, 1994. S. 184.

⁹ RossA. Statsretlige studier. K0benhavn, 1977. S. 126.

¹⁰ Norlev E. Op. cit. S. 68-69.

^п Wigfors Е. Efter valfardstaten. Stockholm, 1956. S. 47. ¹² Lindbeck A. The poltical economy of the New Left. P. 95.

1³ См. анализ этой школы: Исаев М.А. Методологические парадоксы школы “скандинавского правового реализма” // Право и жизнь. 1995. № 7.

¹⁴ J0igensen S. Ret og samfiind. K0benhavn, 1970. S. 100; хотя следы этого ухе можно найти и в учении К-Оливекроны о перфомативных императивах. См.: Olivekrona К. Rattsordningen. Ideer och facta. Lund, 1966. S. 134.

¹⁵ Whynes D.K., Bowels R.A. Op. cit. P. 9—10.

16 Segeistedt Т. Gmppen som kommunikations system. Uppsala, 1955. S. 5—6.

¹⁷ См., например: Det norske samfiinn / Rogoff-Rams0y N., red. Bd. 1, Oslo, 1977. S. 180; Class and Social Oiganisation in Finland, Sweden and Norway, Uppsala, 1988. P. 117; Stat, kultur og subjektivitet / HoffJ., red. K0be-nhavn, 1985. S. 72-73; Olsen J.P. Oiganised democracy. P. 19 et. fig.

¹⁸ См., например, барон Берендтс Э.Н. Государственное хозяйство

Швеции. Ч. 1. СПб., 1890. С. 16—40 или Anners E. Den europeiska retten-shistorie. Oslo, 1988. S. 353.

¹⁹ Что, между прочим, говорит о наличии отдельной политической при­чины (будь то идеология laissez-faier. Welfare State и т.д.) возникновения этого сектора. У Лоренца фон Штейна есть замечательные на этот счет сло­ва, которые, на наш взгляд, напрямую связаны с анализируемой нами про­блемой: “Внутреннее управление по своему формальному понятию пред­ставляет собой совокупность тех сторон государственной деятельности, ко­торая доставляет отдельному человеку условия для его индивидуального развития, не достижимые его собственной энергией и усилиями. Идея внутреннего управления основывается на том, что идеал человеческого раз­вития есть совершенный человек” (Учение об управлении и право управле­ния. СПб., 1879. С. 49). Иными словами, идея вмешательства в экономику страны имеет под собой более глубокую основу, нежели просто вмешатель­ство ради вмешательства, как это часто можно видеть в учениях апологетов кейнсианства. Самой главной целью здесь, безусловно, является достиже­ние социального мира и стабильности, следствием чего, в свою очередь, должна быть сбалансированная смешанная экономика.

²⁰ Ориу М. Основы публичного права. М., 1929. С. 535. 136

²¹ См., например: Волков А.М. Швеция: социально-экономическая мо­дель. М., 1991. С. 23—26; Эбре Л. Экономика Дании. М., 1980. С. 117 и др.

²² См.: Ringstadt V. Innf0ring i samfunris0konomi og ekonomisk poli-tikk. Oslo, 1989. S. 303; Blomh0j, Svaneborg М. Den ofientlige sektor i Dan-mark. Kobenhavn, 1982. S. 11; Brix 0., Paulsen C.-P. Nationatekonomi, teori, mal og midler. Kobenhavn, 1980. S. 247; Furaker B. Stat och offentlig sektor. Stockholm, 1987. S. 44.

²³ См., например: Kristen O.P. Vaeksten i den oflentlige sektor. Kebenhavn, 1987. S. 15. Стоит отметить также, что физический размер общественного сектора относительно невелик: приблизительно 10—20% от всей экономики страны. В Швеции он и того меньше — только 5%, но крайне огромны расходы всей страны, направленные на поддержание его существования, — в среднем 55—60% от всего валового национального дохода. При этом сле­дует иметь в виду, что эта цифра показывает не доходность общественного сектора, а его “экспансию”, как назвал этот феномен Ассар Линдбек, см.

его: Blandekonomi i omvaldning. Stockholm, 1973. S. 57—58. В Дании, на­пример, расходы на общественный сектор в 157 раз превышают доходы от него, см.: Finansielle institutioner og markeder. K.0benhavn, 1984. S. 126.

У этой проблемы есть также несколько иное объяснение. Поскольку общественный сектор формировался за счет национализации предприятий или монополизации какого-либо вида хозяйственной деятельности, то на­ционализация в таком случае означает, что группа бюрократов распоряжа­ется национализированной собственностью. Неизбежно эти бюрократы на­чинают впадать в экспансию не из-за того, что это им нравится, а из-за того, что они ничего не знают, кроме техники “голого администрирования” (См.: Furaker В. Ор. cit. S. 83). В то же время в литературе можно встретить утверждение о том, что рост экспансии общественного сектора прекратил­ся, он внутреннее интенсифицировался, что неизбежно в скором времени скажется в тенденции сокращения объема деятельности общественного сектора в Скандинавии. Теперь в основном задача этого сектора состоит не в контроле за экономикой, как это было раньше, а в предложении боль­шего количества услуг общественности, которые не в силах предоставить рынок: Stat, kultur og subjektivitet, K.0benhavn, 1985. S. 66—67. Эту тенден­цию мы как раз сейчас и наблюдаем на Севере Европы, особенно в Шве­ции и Финляндии, вступивших недавно в ЕС.

²⁴ Whynes D.K., Bowels R.A. The economic theory of the state. N.Y., 1981. P. 112—113. Хотя справедливости ради необходимо заметить, что указан­ные авторы не являются пионерами в этой области. Еще раньше Г.Кельзен подверг достаточно справедливой критике концепцию разделения властей, выдвинув взамен тезис о “распределении власти” между субъектами поли­тического властвования. См.: General theory of law and state. Harvard, 1945. P. 272-273.

²⁵ Finansielle institutioner og markeder. K.0benhavn, 1984. S. 228 fig.

²⁶ Bjerve P.J. Op. cit. S. 120; Penningspolitik i Norden. Stenius M., red. Lund,1987. S.77.

²⁷ Еще ее иногда называют “EFO model”. См.: Meyerson P.-M. The Welfare State in Crisis — the case of Sweden. Stockholm, 1983. P. 30. Она под­разумевает, что размер производства зависит от возврата капитала из дру­гих стран, имеющих со страной кооперационные связи. В случае, если воз­врат небольшой, то есть прибыли мало, в стране уменьшаются инвестиции, как следствие этого падает само производство, увеличивается безработица. Профсоюзы требуют увеличения зарплаты, что ведет к увеличению инфля­ции. Поэтому переговоры профсоюзов и предпринимателей всегда увязаны с такими колебаниями на мировом рынке. Кроме того, получается, что уровень зарплаты, как и инфляции, зависит от колебания курса своей ва­люты по отношению к другим сильным валютам. Поэтому, чтобы избежать таких трудностей, правительства северных стран очень часто искусственно то повышают, то понижают уровень инвестиций в экономику, что позволя­ет им выполнять свои предвыборные обещания о снижении безработицы и высоких налогов.

²⁸ Pennmgspolitik i Norden. S. 35; Finansielle institutioner og markeder. S. 77; Ringstadt V. Op. cit. S. 320-321 fig.

²⁹ См. подробнее о статусе Управления: Elder N..C.M. Government in Sweden. Oxford, 1970. P. 93-94; SOU 1986: 22, Riksbanken och riksgalds­kontoret. S. 221—222, fig.

³⁰ Стоит, однако, отметить, что экспроприация взята нами в качестве примера наиболее яркого выражения государственного регулирования ре­жима собственности. Помимо экспроприации скандинавские страны до­вольно активно используют и не столь жесткие, как экспроприация, мето­ды регулирования. Например, скупка, в том случае, разумеется, когда соб­ственник желает продать свое имущество добровольно, концессия — госу­дарство может потребовать передачи ему в концессию того или иного объ­екта собственности, при этом право собственности (dominius) остается за собственником. Государство тут только извлекает выгоды для себя — в этом случае концессия напоминает договор аренды. Государство может ус­тановить для собственника правила использования им своей собственности — в этом случае очень широко используется институт сервитутов и, нако­нец, государство весьма косвенно, но все же регулирует право собственно­сти через налогообложение. Зачастую судьба собственности решается в этой плоскости “мягкого” регулирования. Более подробно см.: Falkanger Т. Eierradighet og samfunnskontrol. Oslo, 1986. S. 25—29, flg.

³¹ Larsen H. Klassisk regulering. Dansk monopolregulering: 1978—1988. Odense, 1989. S. 26.

³² Причем цели эти определены точно. Например, в отношении инди­вида можно сказать, что его цели состоят в достижении благосостояния, получении работы и необходимых услуг, а также в создании благоприятной окружающей среды, см.: Svenson G., Thuivesson В. Hur planeras Sverige. Stockholm, 1978. S. 32. Риксдаг в своем постановлении осенью 1976 года особо отметил необходимость удаления всех препятствий для населения в деле достижения вышеупомянутых целей. См. ibidem. S. 34.

³³ Ekholm S., Runstrom L. Stasskicket i Sverige. Lund, 1971. S. 141; Econo­mic planning in Norway. Methods and models / Johansen L., Hallreker H., eds. Oslo, 1970. P. 2 etc.

³⁴ von Eyben W. Op. cit. S. 55.

³⁵ Необходимо заметить, что выражение “неразумные цены и ограниче­ние конкуренции” (urimelige priser og konkurrencebegramsninger) является легальным определением слова “монополия” в правовой доктрине сканди­навских стран, как, впрочем, и на всем Западе. См.: Richter S. Monopol-loven. K0benhavn, 1955. S. 11.

Само толкование понятия “ограничение конкуренции” также сопряже­но с определенными трудностями, несмотря на то, что в законе этот тер­мин имеется, но в то же время в подготовительных материалах к нему это­му понятию толкование дается весьма широкое. Во всяком случае доктрина скандинавских стран полагает несколько условий, при которых возможно констатировать, что произошло ограничение конкуренции и, соответствен­но, обязательно возник положительный ущерб. Во-первых, подобное действие должно быть фактическим, т.е. совершено в какой-либо форме, чаще всего в виде заключения формального договора; во-вторых, должно про­изойти существенное вмешательство в правовое положение субъекта хозяй­ственной жизни, предпринимателя или потребителя, экономическими спо­собами; в-третьих, нанесение ущерба должно быть осуществлено неумест­ным (utilb0rlig, otillborlig) образом, что, однако, не подразумевает какого бы то ни было морального аспекта в нем; в-четвертых, большое значение для факта ограничения конкуренции имеет в Скандинавии способ назначения цен. В случае если цены назначены в соответствии с договоренностью, пу­тем директивных указаний и т.д., то в Швеции говорят о cirkapriser (примерных ценах) или о vejiedande pris (рекомендованной цене), как, впрочем, и в Дании и Норвегии.

³⁶ Цит. по: von Eyben W. Op. cit. S. 105.

³⁷ В качестве небольшого примера можно назвать установленные госу­дарством закладные формуляры в Дании, см.: von Eyben W. Op. cit. S. 105, или две королевские резолюции от 17 марта 1978 года в Норвегии, опреде­ляющие перечень обязательных условий в договорах купли-продажи госу­дарством товаров и услуг, см.: Knoph R. Oversikt over Noises rett. Oslo, 1985. S. 315. Во всяком случае именно установление государством подобного ог­раничения свободы договоров призвано как раз регулировать монополи­стическую деятельность, с тем чтобы слабые партнеры не попадали в зави­симость к более сильным.

³⁸ Причем характерно здесь то, что законодатель употребляет в тексте § 12 датского закона слово “palaeg”, которое имеет значение одностороннего императива в противоположность решению, сформулированному путем переговоров. К тому же невыполнение “paleegget” ведет к уголовному нака­занию в соответствии с § 22 датского закона. См. подробнее комментарий на эту тему у Richter S. Monopolloven. S. 75. Необходимо заметить, что норвежский закон также употребляет это слово — “palegg”, а в шведском употребляется иное — “alagg”, поскольку шведское “palagg” утратило всю императивность.

³⁹ Определенным подтверждением нашей мысли является тот факт, что, например, с сентября 1987 года Надзор за монополиями в Дании обязался публиковать ежегодные планы своих предстоящих проверок на год вперед. Правда, ХЛарсен толкует этот факт несколько иначе, чем мы, он видит в этом определенную гарантию против бюрократического засилья, см.:

Larsen H. Op. cit. S. 113, что тем не менее не заставляет думать именно так, поскольку деятельность государственных органов в сильнейшей степени подвержена планомерному регулированию на основе права.

⁴⁰ EkholmS., Runstrom L. Op. cit. S. 153. 6.

⁴¹ Могунова М.А- Скандинавские государства: центральные органы вла­сти. С. 106.

⁴² Mjeldheim L. Politiske prosessar og institusjonar. S. 120.

⁴³ Svenson G., Thufvesson В. Hur planeras Sverige? Stockholm, 1979. S. 42.

⁴⁴ Тектап R. Statsmaktema och de statliga aktiebolag. Stockholm, 1959. S. 14.

⁴⁵ В доктрине скандинавских стран отмечается: “Право управления ра­ботодателей заключается в праве управления, распределения прибыли и контроля за работой, а равно в праве заключать и расторгать трудовые со­глашения”. См.: Knoph R. Op. cit. S. 678.

⁴⁶ Holden S. Spill mellom fagforeninger og regjering // Norsk 0konomisk tidsskrift, hefte 4, 1990.

⁴⁷ Virksomhedsdemokrati / Krause К., Morville J., Neergaard H., red. K0benhavn, 1987. S. 11.

⁴⁸ Kierkegaard S. Enten Eller. S.V. Bd. 2. K0benhavn, 1982. S. 43.

⁴⁹ Штейн Л. Учение об управлении и право управления. Спб., 1874. С. 572.

⁵⁰ AUardt E. Op. cit. S. 15. ⁵! Ibidem. S. 17.

⁵² Вообще, надо заметить, скандинавская школа логики — одна из сильнейших в мире. Одной из первых она поставила задачу передачи соци­альных фактов жизни посредством символов формальной (или неформаль­ной) логики. См. по этому поводу такие основополагающие работы как:

von Wright G.H. Norms and action. L., 1963; Ross A Directives and norms. L., 1968; или Fenstad J.E. Notes on Normative Logic. Oslo, 1959.

⁵³ AUardt E. Op. cit. S. 27.

⁵⁴ Именно к этим выводам пришли, например, шведы при недавнем сопоставлении социальной сферы стран ЕС с их собственной. См.: SOU 1993: 111. Borta bra men hemma best? Fakta om aldre i Europa. Или новейшее исследование: SOU, 1997: 24, Valfard i verkligheten.