Речь Патриота, или О гравюрах Хогарта

В жизни каждой страны есть период кардинальных измене­ний, определяющих ее судьбу на долгое время. Для Англии им стал XVIII век. В это время изменилось все: из островного госу­дарства Англия превратилась в империю, в страну с передовой промышленностью и в общество, которое научилось смотреть на

408

7. Факультативы

3. Речь Патриота, или О гравюрах Хогарта

409

себя со стороны. Сложение английской национальной школы живописи оказывается одновременно и причиной и следствием самоопределения нации.

Английское искусство всегда остро переживало свой остров­ной характер. Любой эпохальный стиль европейского искусства в Англии принимал самые причудливые формы (будь то англий­ская школа миниатюры, перпендикулярный стиль, украшенная готика, английский вариант барокко и т. д.), всегда отражающие свойства английского характера: рационализм или стремление к ясности, любовь к рассказыванию историй и тяготение к линии и к украшенной поверхности⁴⁰.

Англия Генриха VIII разорвала отношения с римской церко­вью. Изобразительное искусство, всегда отражающее дух времени, ответило на это кризисом, провинциальностью, необходимостью приглашать художников с континента. Ситуация изменилась только в XVIII в., и началось это изменение с творчества одного из самых самобытных художников XVIII в. — Уильяма Хогарта.

Уильяма Хогарта недаром называют родоначальником анг­лийской школы живописи. В нем соединились яркий художест­венный талант, помноженный на яростный общественный тем­перамент. Он явился новатором во всем: в жанровой структуре живописи, в том, какую роль он играл как художник. Впервые художник стал реагировать на все, что происходило в повседнев­ной жизни. Эта статья рассказывает об одной серии гравюр это­го художника.

«Посмотри, о брат-англичанин, и ужаснись: я покажу тебе трущобы Сент-Джайлса в Вестминстере. Вот справа на лестнице сидел когда-то уличный певец. Его тело уже превратилось в ске­лет, а рука все еще сжимает бутылку. В его корзине листок бума­ги, на котором ты прочтешь: "Погибель мадам Джин". Но вид мертвеца никого не ужасает: погруженные в джиновый дурман, все думают только о себе и о своей выпивке.

Вот на лестнице сидит несчастная... Она пьяна до беспамят­ства, ее ноги в венерических язвах, она тянется за понюшкой та­бака, а в это время ребенок выскальзывает у нее из рук и летит с лестницы, также — в объятия смерти. Он разобьется перед вхо­дом в Королевскую Джиновую Таверну. Над ее дверью — хоро­шо знакомая надпись: "Выпьешь за пенни. Напьешся за два. Свежая солома бесплатно".

А вот справа — мать, которая вливает джин в рот своему ре­бенку, чтобы тот молчал. Вот в гроб кладут голую женщину, ибо она продала свое белье, чтобы утолить жажду алкоголя, а ря-

дом — ее брошенный младенец. Разве ты не знаешь, англича­нин, что к середине нашего просвещенного XVIII столетия толь­ко один ребенок из пяти доживает до пяти лет?..

Дальше — человек, потерявший всякое достоинство. Он де­лит с собакой кость. А рядом его собрат — пьяный так давно, что улитка успела влезть к нему на плечо.

Правее ты увидишь дом и лавку перегонщика этого низко­пробного пойла. Дом его соседа разрушается, стена уже накрени­лась, куски кровли сыплются на прохожих, но головы их одурма­нены. Когда-то в этом доме была цирюльня, но разве теперь мо­жет кто-нибудь позволить себе стрижку? Хозяин прогорел и повесился. Труп его до сих пор виден в окне второго этажа.

Но есть и те, кто процветает на этой улице, улице Джина.

Вот справа — таверна перегонщика Килмана (Кйтап сНкШ-1ег), где он делает маленький бизнес: он продает джин школьни­кам. Ты же знаешь, что эти господа — благодаря заботе наших доблестных парламентариев — с 1747 г. имеют право продавать джин прямо в своих смердящих джинокурнях. Впрочем, жизнь его беспокойна: на фоне бочек с джином разгорелась драка меж­ду нищими — один на костылях, а другой слепой.

А слева — контора ростовщика. Этого господина зовут С. Уг­нетатель (8. Опре), и к нему как раз пришли двое несчастных. Женщина в лохмотьях принесла кухонную посуду, чтобы зало­жить ее и наскрести денег на еще одну выпивку себе и мужу. И у гробовщика много заказов сегодня. А на все это издалека, из района богачей Блюмсбери взирает статуя Георга I.

Может быть, ты, зритель, думаешь, что я это все придумал? Но разве не слышал ты сам и весь Лондон о страшной истории Джудит Дефор, нищенке и алкоголичке? Ее ребенка воспитывал местный приход. В один воскресный день она забрала его из приюта, а потом его труп нашли без одежды, которую мать про­дала, чтобы купить себе джин. Эта антимать, мадонна наоборот, и изображена в центре моей гравюры.

Ты видишь, что джин покушается не только на твой кошелек и жизнь, но и на наши нравственные, христианские ценности, которые мы, англичане, со многим трудом и кровью защитили от покушений папистов!»

Примерно так мог бы изъяснить зрителю смысл своей гра­вюры «Улица Джина» Уильям Хогарт (1697—1764) — чело­век-эпоха для английского искусства. С него начинается англий­ское искусство как национальная школа. На одном из автопорт­ретов Хогарт изобразил себя с бульдогом — собакой английской

7. Факультативы

3. Речь Патриота, или О гравюрах Хогарта

породы, выведенной в XVII в. специально для травли быков и медведей, своего рода спорта британских джентльменов. Вели­кие европейские художники выбирали себе более поэтические атрибуты; Хогарт же как бы говорит, что он всего лишь стороже­вая собака английской морали.

Одним из его сюжетов стало так называемое «джиновое по­мешательство» или «джиновая лихорадка» (От Сгаге) — период знаменательный в истории Англии, когда политика, экономика, религиозное рвение, гражданское чувство и... рождение англий­ского джина сплелись в парадоксальный клубок. Именно в поле­мике вокруг джина Хогарт поучаствовал двумя своими знамени­тыми гравюрами — «Улица Джина» и «Улица Эля», — выпущен­ными в 1751 г. в массовую продажу по уникально низкой цене — один шиллинг (пять пенсов) за штуку.

Момент был как нельзя более удачным. В парламенте вот-вот должны были приступить к обсуждению очередного Билля о джине. Хогарт и его друзья-просветители, прежде всего писатель-сатирик Генри Филдинг, надеялись повлиять на мне­ние добрых англичан и их избранников-парламентариев. Фил­динг напечатал труд «К вопросу о причинах роста грабежей». К этому времени с ними был и автор «Робинзона Крузо» Дани­эль Дефо, первоначально выступавший за джин, вернее за сво­бодную торговлю.

К этому моменту джин уже почти 30 лет был для Англии на­стоящей национальной проблемой. Он был завезен на остров в 80-е годы XVII в., в эпоху «славной революции» — второго, бес­кровного свержения монархии, когда парламент призвал на анг­лийский престол статхаудера (мы сейчас сказали бы — президен­та) Голландии Вильгельма Оранского. Его-то свита и войско и привезли с собой «мадам джиневру» — крепкий напиток (около 45 %), полученный в результате перегонки зернового спирта с настоем можжевеловых ягод (его название происходит от фран­цузского слова §ешеуге — можжевельник). Согласно легенде впервые он был произведен именно в Голландии, в городе Лей­ден в XVI в. Англичане стали называть его просто «джин» (§т).

Однако, возможно, джин так и остался бы одним из привоз­ных напитков, если бы не восходящая звезда английской коло­ниальной империи. Тогда главными противниками англичан в борьбе за колонии, в том числе американские, были французы. Английское правительство вело с ними беспощадные и затяж­ные экономические войны. В первые два десятилетия XVIII в. были наложены запреты на ввоз в страну французских товаров, в

том числе вин. Параллельно активно поощрялись английские производители. В результате их активизации, а также благодаря благоприятным погодным условиям, большим урожаям и хоро­шей международной конъюнктуре цены на продукты, прежде всего на английское зерно, стали падать. Казалось бы, землевла­дельцы вот-вот начнут сокращать посевы, подскочит безработи­ца—и снова беда у порога. Но тут на выручку английской эко­номике пришла заморская штучка: огромные излишки зерна пустили в перегонку, страна за считанные годы буквально была залита дешевым — уже английским — джином.

В восторге были все. Правящей партии вигов, выступавшей за свободу торговли, поскольку она получала поддержку от фи­нансистов Сити и богатых купцов, не пришлось пересматривать свою политику. Оппозиция в лице тори была удовлетворена тем, что ее приверженцы — земельная аристократия — не понесли существенного убытка. Избиратели сохранили рабочие места и приобрели новое дешевое утешение.

Однако всякое процветание имеет и оборотную сторону. Англичане, в массе своей до этого не знакомые с крепкими дис­тиллятами (в этом они были не чета шотландцам), легко попада­ли в зависимость от «мадам джиневры». Возможно, популярно­сти джина в народе способствовал и простой, сладковатый вкус напитка; только с усовершенствованием технологии джин стал более сухим. Джиновая проблема стала первой в Европе пробле­мой массовой наркомании со всеми вытекающими социальными последствиями. Ускользнув от голода, страна сползала в джино­вое помешательство.

Уже в 1720—1730-е годы парламент попытался ввести огра­ничения на торговлю и производство джина, хотя запрещать его по понятным причинам никто не собирался. Однако билли 1736 и 1743 гг. потерпели неудачу. Было предложено продавать про­изводителям джина дорогие лицензии, чтобы повысить цену на конечный продукт и вывести его из поля зрения социальных ни­зов. Но в Лондоне за год было куплено всего лишь две пятидеся­тифунтовых лицензии на производство джина, а большинство джиногонщиков просто переименовали свои напитки в «Дам­скую радость», «Раздень меня!» и в «Утешение рогоносца», уб­рав, таким образом, слово джин из названия. Нужен был новый закон, на этот раз регламентировавший само производство, спо­собствовавший повышению качества джина. Его обсуждение со­провождалось мощной общественной кампанией. И Хогарт, и Филдинг, и Дефо были ее участниками.

412

7. Факультативы

3. Речь Патриота, или О гравюрах Хогарта

413

Они не были настолько наивны, чтобы полагать, будто нрав­ственное падение напрямую зависит от цены на спиртное. Нет, это результат патологического процесса, который разъедает все общество. По Хогарту, два червя подтачивают современное ему английское общество: финансовые спекуляции и коррупция в парламенте, а они — одновременно и причины и следствия рос­коши. Именно роскошь превращает граждан, думающих об об­щем благе, в беспринципных эгоистов.

Буквально как патологоанатомы, английские просветители наблюдали, как зловещие процессы проникают в общество и разъедают его. Да, благодаря торговле англичане оказались впе­реди всей Европы. Но эта же торговля ведет к мошенничеству и жадности, убивая на своем пути добродетель и простоту обра­щения; спекуляции на фондовом рынке приводят к тому, что влияние оказывается в руках недостойных, которые, говоря сло­вами Дефо, «разжигают между нами новую гражданскую войну, когда им вздумается». Не слишком ли это высокая цена за про­цветание?

Уникальность Хогарта состоит в том, что он предлагает и по­ложительный идеал. Его символом становится английский на­циональный напиток — эль. «Пойдем же теперь, зритель, на ули­цу Пива. Как же здесь хорошо и привольно! "Здесь все счастли­вы и процветают. Производство идет рука об руку с радостью" (это подлинные слова самого Хогарта).

Какое вокруг строительное оживление!.. Дом, который раз­рушался на улице Джина, здесь стоит в лесах, и на его крыше за­кончившие работу кровельщики отмечают это событие кружка­ми доброго эля. Внизу рабочие мостят проезжую часть, утоляя жажду столь благоприятно действующим на здоровье пивом. Ведь ты знаешь, о брат, что в Лондоне вода очень плоха и лучше пить пиво, в котором хмель убил все зловредные существа.

По новой мостовой в паланкине несут матрону, а на улице Джина в тележке везли пьяную, которая уже не могла передви­гаться сама. Дети не снуют между взрослыми, потому что им не место на улице: они либо дома под присмотром, либо в школах. Вместо драки ты видишь, как мирно веселятся крестьяне в та­вернах "Солнце" и "Покос ячменя". Только контора ростовщи­ка разрушается здесь за ненадобностью, да художник одет в лох­мотья, потому что он рисует вывеску с рекламой джина.

На переднем плане — рабочие люди, чистокровные англича­не — мясник, кузнец, мостовщик и рыбак — пьют пиво из боль­ших кружек. Рядом с мостовщиком и рыбаком — хорошенькие и

опрятные экономка (в руке у нее ключ) и рыбачка. Эти леди не дадут в обиду своего домашнего очага!

Прямо за вновь отстроенным домом возвышается шпиль церкви святого Мартина в полях с флагом Георга II, а внизу гра­вюры я поместил стихи моего друга священника и драматурга Джеймса Таунли, превозносящие пиво за его пользу для здоро­вья и вклад в превосходство английской нации: эль — это "бла­гая продукция нашего Острова", которая "согревает каждое щедрое английское сердце свободой и любовью", а потому "кружка пива может соперничать с чашей Юпитера"».

Нужно добавить, что «Улицу Эля» Хогарт печатал дважды. На первом варианте на переднем плане мирно пировали лишь трое — кузнец, мясник и рыбак — символы традиционных анг­лийских занятий: ремесла, животноводства и морского промыс­ла. Дородный кузнец с трубкой в зубах, демонстрируя молодец­кую силу, шутя одной рукой поднимал за пояс щуплого моря-ка-французишку, одетого в камзол, с винной бочкой на плече. Французик на потеху добрым островитянам смешно сучил нога­ми, прося о пощаде.

Изображая нелюбимого каждым честным англичанином француза, Хогарт подчеркивал, что, выступая против джина, он не призывает открыть ворота французскому импорту, их винам и товарам, нет, он за протекционистскую политику по отношению к английскому земледельцу, но — и за те ценности, что придают крепость его духу, а значит — за английский эль.

Впрочем, фигура француза оказалась слишком надуманным образом, который нуждался в пояснениях, и на втором варианте гравюры француза в руке кузнеца сменила огромная баранья нога — символ английской кухни, — а также воркующая пароч­ка мостовщика и экономки.

В 1750-е годы экономический бум, а с ним и джиновое по­мешательство закончились. Больше не было излишков зерна, а значит — и дешевого дистиллята. Цены на джин выросли, его потребление упало, а столь же дешевой замены ему не было. В парламенте власть постепенно переходила от старых продаж­ных лидеров вигов к вигам-«патриотам», от Уолпола — к Питту. Англия осознавала свое мировое предназначение и вступала в войны за колонии, которые в скором времени привели к станов­лению мировой Британской колониальной империи.

Но джиновое помешательство не прошло даром. От этого тридцатилетия 2-я пол. XVIII в. унаследовала общественную оза­боченность теми социальными проблемами, которые вскрыла

414

7. Факультативы

4. Учение о культуре в немецком классическом идеализме.,

415

джиновая лихорадка. В том числе благодаря Хогарту эти пробле­мы будут теперь постоянно в фокусе внимания английских пи­сателей и политиков и найдут свое новое осмысление в великой английской литературе XIX в., прежде всего у Чарльза Диккенса.