Частные лингвистические теории, разрабатываемые в рамках когнитивной науки 13 страница

Сторонники гипотезы об У.Г. считают [Lehmann 1978], что, несмотря на свои внешние различия, языки основаны на одних и тех же внутренних структурах и принципах. Об этом свидетельствует то, что ребенок выучивает в качестве родного любой язык, на котором с ним общаются. И дети, и взрослые могут усваивать дополнительные языки, совершенно отличные по своим внешним свойствам от родного для них языка. Итак, теория У.Г. должна определить класс потенциальных грамматик естественного языка и тем самым объяснить, почему человеческое дитя, нормально развитое, может выучить язык за сравнительно короткое время на основе конечного множества наблюдаемых предложений <...>.

В этом смысле, по [Chomsky 1970, 1972], У.Г.:

• система ограничений на возможные грамматики человеческого языка, которая содержит в скелетной форме отражение правил, входящих в любой человеческий язык, а также условия, предъявляемые к грамматикам, и принципы их интерпретации; она задает схему, определяющую бесконечный класс допустимых грамматик;

• формулирует принципы, определяющие, как каждая из этих грамматик соотносит звук и смысл;

• дает процедуру оценки грамматик подходящего вида: поскольку <...> объяснение, соотносящее факты в двух различных языках, более предпочтительно, чем два разных объяснения для этих языков (принцип максимизации У.Г.), У.Г. может служить и для построения общей теории языка.

Такая У.Г., по [Chomsky 1975], выражает суть человеческого языка и не меняется от языка к языку. В то время как грамматика – теория компетенции, У.Г. – система принципов, задающих природу языковых репрезентаций и правил, с ними работающих, а также процедуры работы правил <...>.

<...> Начало поиску универсалий в когнитивной лингвистике положили работы Н. Хомского, особенно [Chomsky 1966]. По [Chomsky 1994], начиная с 1960-х гг., главной целью порождающей грамматики было выявление общих принципов, исходя из сложных систем правил, которые приходится постулировать для конкретных языков. Предполагалось, что эти правила являются реализацией каких-то более общих, универсальных закономерностей. Обнаружение этих закономерностей позволило бы отказаться от массы деталей в описании конкретных языков, свести эти детали к минимуму, из которого выводима вся конкретика. Поиски в этом направлении и привели к современной концепции параметризации языков.

<...> Сегодня главными являются следующие два подхода <...>:

• формальный подход (хомскианский), при котором грамматика считается состоящей из модулей, «подтеорий» (типа: теория связывания переменных в логической структуре предложения, теория падежа, теория категориальной структуры предложения и т.п.), каждая из которых заложена в ментальности человека от рождения; исследователи констатируют грамматические структуры и различия);

• функциональный подход (исследования Т. Гивона, П. Хоппера, С. Томпсон и др.): У.Г. состоит из набора функций, которые обслуживаются языком; здесь мотивация эволюционистская: язык является частью механизма приспособления человека к окружению, а структура языка предназначена для выполнения этих функций; в фокусе внимания находятся конструкции и области их применения.

Врожденность и когниция. Сторонники идеи У.Г. полагают, что когнитивные структуры определяют структуру языка <...>. По [Lenneberg 1967], язык – проявление когнитивной предрасположенности, специфичной для человека, и вытекает из биологических особенностей человеческой когниции <...>. Когнитивная функция, лежащая в основе языка, состоит в усвоении процедур категоризации и извлечения сходств. Правила У.Г. можно сформулировать как аналоги генетических законов и «врожденных схем» мышления <...>. По [Chomsky 1980], У.Г. – генетическая программа, допускающая только определенный спектр возможных реализаций для человеческих языков и состоящая [Chomsky 1988] из предварительно запрограммированных подсистем, включающих, например, подсистемы значения, составления сочетаний слов в предложениях и т.п. <...>.

МОДУЛЬ (module...) – одно из основных понятий когнитивизма, относящихся к обозначению тех простейших систем или частей, из которых состоит вся инфраструктура мозга /разума/ языка и т.п. Модульность – представление о поведении человека, объясняющее видимую сложность как результат взаимодействия нескольких достаточно простых подсистем, называемых М.

К характеристикам М. относятся (особенно в отношении речевой деятельности):

• относительная автономность его – обмен информацией между М. слабее, чем внутри М., а связи внутри М. достаточно органичны;

• специализация модуля – каждый М. обладает своими собственными принципами функционирования, несводимыми друг к другу или какому-либо обобщающему принципу;

• возможно (и здесь необходима большая осторожность), что с каждым М. связана определенная локализация или определенный тип связей в мозгу человека;

• генетическая заданность;

• универсальность: так, определяя тот или иной уровень синтаксической или семантической репрезентации, М. задают понятия универсальной грамматики.

Основная идея М. в когнитивизме заключается <...> в следующем. Ментальность разложима на большое число способностей, или М., каждый из которых специализируется на когнитивной переработке определенного вида информации, а потому на выполнении конкретных типов перцептивных или когнитивных заданий (возможно, эта специализация соответствует и тому, как организована нейронная система связей в различных областях мозга). <...>

Концепция функциональной разложимости ментальности на М. разрабатывается, начиная с середины 1970-х гг.: считается, что вся мыслительная деятельность представима как взаимодействие дискретных специализированных компонентов, а разумность – следствие кооперированности этих М. <...>.

Есть как минимум две версии тезиса о модульности:

1. Каждая система восприятия представлена своим М.; есть еще М. управления памятью, языковой способности, зрительного и пространственного восприятия и воображения и т.д.

2. М. автономны (каждый обладает относительно ограниченным доступом к информации, располагаемой другими М.); структура ментальности обладает скорее вертикальным, чем горизонтальным характером: нет общей памяти или общих механизмов решения задач – есть системы, специализирующиеся на конкретных областях: зрения, речи и т.п. <...> Обычно же мы имеем дело с синтезом этих двух подходов:

каждый М. в свою очередь рассматривается как набор более специализированных, более простых М., и так далее, до тех пор, пока мы не дойдем до психологически примитивных компонентов. Так, по [Raccsah 1986], семантика языка как отдельного М. когнитивной системы сама имеет модульную структуру: репрезентация значения, связанного с информацией об определенной ситуации и о мире, приводит к интерпретации смысла высказывания. Главным же предметом семантики является установление принципов, правил и репрезентаций, регулирующих взаимодействие языковой системы с концептуальной системой.

<...> Язык также может быть рассмотрен под таким модульным углом зрения – отсюда концепция модульной, или модулярной грамматики как системы правил и репрезентаций, разложимой на независимые взаимодействующие подсистемы. Эта идея о модульности языка, но в других терминах, лежит уже в теории «двойного членения», когда считают, что функция единиц более низкого уровня, фонологии (звуков языка) состоит только в комбинировании между собой для формирования единиц более высокого уровня – слов.

Развивая эту идею, М. Бирвиш указывает, что первопричина внутренних и внешних условий, формирующих ментальные репрезентации, в конечном счете заключена в материальных свойствах окружающего мира. Отсюда вытекают следующие положения:

• ментальная организация имеет модульный характер, т.е. различные системы и подсистемы ментальной структуры взаимодействуют определенным образом, предопределяя способ реагирования организма на свое окружение;

• каждая ментальная система основана на наборе принципов, приводящих, в результате онтогенетического развития, к системе правил или структур, предопределяющих ментальные репрезентации, лежащие в основе соответствующего аспекта поведения;

• системы языка и понятий являются такими ментальными системами, причем репрезентация языка отвечает за использование естественного языка, а репрезентации понятийной системы предопределяют то, как концептуализируются реальные и вымышленные ситуации, восприятия, действия и системы убеждений.

<...> Гипотеза об универсальности структуры и внутреннего устройства всех М. языковой системы не всем кажется правдоподобной. По [Radford 1990], вряд ли все М. языковой способности одинаковы для всех языков: М. падежной системы языков сильно варьируются от языка к языку.

С развитием этих положений связана и грамматическая теория последних лет и гипотеза об автономности отдельных М.: различные типы языкового знания (семантическое, синтаксическое, лексическое и прагматическое) образуют различные модули, взаимодействующие при использовании и интерпретации речи. <...>

В то же время, можно выделить две версии тезиса о такой модульности, или автономности:

• внешняя автономность: грамматика в целом представляет собой автономный когнитивный компонент, который во взаимодействии с другими когнитивными компонентами определяет языковое поведение;

• внутренняя автономность: в рамках грамматики выделяются компоненты, обладающие значительной автономией друг по отношению к другу; то есть правила одного компонента могут получить доступ к информации других компонентов только при взаимодействии компонентов; однако это не означает, что разные компоненты, или М. грамматики, обладают совершенно различной природой. Напротив: фонология и синтаксис обладают большим числом фундаментальных формальных свойств.

Среди прочего, выделяются М. овладения языком у ребенка, в соответствии с различными задачами, решаемыми человеком при овладении грамматикой. А в стандартной «нативистской» генеративной модели (принимающей гипотезу о врожденной языковой способности) утверждается:

1. Мозг подразделяется на некоторое число независимых врожденных М.

2. Нейронные структуры, предопределяющие когнитивное поведение человека (в частности, языковое), не подвержены дарвинскому естественному отбору.

3. Естественные М., отвечающие за язык и когницию, не созревают по ходу онтогенеза.

4. У всех людей одинаковая языковая компетенция.

Впрочем, критики считают, что эти последние четыре положения противоречат представлениям современной биологии, утверждающей прямо противоположное.

Кроме того, даже если принять только в общих чертах идею модульности при объяснении феноменов усвоения языка, следует признать, <...> что некоторые аспекты языка и его усвоения регулируются не собственно языковым М., а М. обучения. <...>

Дополнительная литература

• Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. М., 1969.

• Лурия А.Р. Язык и сознание. Ростов н/Д, 1998.

• Линкер Ст. Язык как инстинкт. М., 2004.

• Тестелец Я.Г. Введение в общий синтаксис. М., 2001.

• Уорф Б.Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. О двух ошибочных воззрениях на речь и мышление // Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960.

• Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. М., 1972.

• Хомский Н. Логические основы лингвистической теории // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 4. М., 1965.

• Язык и интеллект. М., 1995.

• Язык и наука конца XX века. М., 1995.

Тема 5

КОГНИТИВНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ В СОВРЕМЕННОЙ ЛИНГВИСТИКЕ: ЦЕЛИ,

ЗАДАЧИ, ЦЕНТРАЛЬНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ТЕОРИИ

Вопросы, выносимые на обсуждение

• На чем основывается противопоставление (размежевание) когнитивной и генеративной научных парадигм в современной мировой лингвистике?

• Обозначьте основные проблемы, активно обсуждаемые в рамках когнитивных исследований. Разработку каких проблем авторы статей относят к несомненным заслугам когнитивистов?

• Какое место, с точки зрения авторов обсуждаемых статей, занимает когнитивная лингвистика в ряду других когнитивных наук?

• Насколько убедительным представляется вам заключительный тезис статьи В.Б. Касевича: «когнитивной лингвистики не существует – уже потому, что не существует некогнитивной (психо)лингвистики»?

Материал для обсуждения

В. Б. Касевич

О КОГНИТИВНОЙ ЛИНГВИСТИКЕ

(Общее языкознание и теория грамматики // Материалы чтений, посвященных 90-летию со дня рождения С.Д. Кацнельсона. СПб.: Наука, 1998)

В небольшом сообщении заведомо невозможен детальный анализ того направления в современном языкознании, которое называют когнитивной лингвистикой, поэтому мы обратимся лишь к некоторым центральным положениям соответствующей теории, особенное внимание уделяя публикациям последних лет.

В отечественной литературе данная теория отражена мало, хотя появился даже «Краткий словарь когнитивных терминов» [Кубрякова и др. 1996], в котором толкуются термины, относящиеся как к когнитивной психологии, так и к когнитивной лингвистике. Между тем указанное течение мировой лингвистики становится все более и более заметным. Налицо все признаки его институализации: созываются международные конференции по когнитивной лингвистике (V конференция состоялась в Амстердаме в 1997 г., VI – будет созвана в 1998 г. в Стокгольме), существует «International Cognitive Linguistics Association», выходит журнал «Cognitive Linguistics»; только в 1997 году в известной серии «Current issues in linguistic theory», издаваемой издательством John Benjamins, появились два основательных тома, написанных с позиций когнитивной лингвистики <...>, и, кроме того, опубликованы учебные пособия <...>. Что немаловажно, представители когнитивной лингвистики активно выступают с пропагандой собственного течения как радикально отличающегося от всех прочих и, более того, как призванного решить проблемы, неразрешимые с позиций «других лингвистик». В науковедческой теории, специально занимающейся становлением и развитием научных направлений <...>, именно использование «риторики, касающейся преемственности или отсутствия преемственности по отношению к предыдущим трудам», принимается, среди прочих, в качестве важного признака оформленности самостоятельного направления <...>. Поэтому полезно обратиться к тому, каким образом авторы, причисляющие себя к когнитивным лингвистам, обосновывают свою особость в противопоставлении иным течениям лингвистической мысли.

Когнитивное направление наибольшее развитие получило в США, поэтому неудивительно, что для когнитивных лингвистов доказательство собственной оригинальности (и преимущества) предполагает отталкивание от генеративной лингвистики.

Сразу бросается в глаза (и это, конечно, замечают сами представители когнитивной лингвистики), что противопоставление генеративистам затрудняется уже тем, что Хомский не раз провозглашал (генеративную) лингвистику частью когнитивной психологии, см., например, [Хомский 1972]. Более того, так называемую «хомскианскую революцию» нередко называют иначе, «второй когнитивной революцией» – хотя сам Хомский скромно замечает, что, возможно, единственной подлинной когнитивной революцией была первая, связанная с именем Галилея <...>. Наконец, надо сказать, что одним лишь размежеванием с генеративистикой цель когнитивистов не достигается, поскольку активно развивается психолингвистика, в значительной степени также ориентирующаяся на когнитивную психологию.

Приходится констатировать, что в трудах когнитивистов программные заявления, призванные разъяснить специфику подхода соответствующего направления, не всегда помогают читателю достичь необходимой ясности. Так, Р. Гиббс в статье, полемически озаглавленной «What's cognitive about cognitive linguistics?», дает такую интерпретацию: «Я бы предположил, что когнитивная лингвистика является именно таковой (а) в силу специфичности того, каким образом она использует данные других дисциплин и (б) в силу того, что она стремится к изучению специфического содержания концептуального знания человека, а не только архитектуры этого знания». Пункт (а), конечно, «разводит» когнитивистику с ортодоксальной генеративистикой (и постгенеративистикой) по той простой причине, что Хомский и его единомышленники не раз принципиально отвергали использование в лингвистике нелингвистических данных, т.е. именно данных других дисциплин <...>. Но таинственное указание на «специфичность» использования последних, видимо, намекает на отличие от других направлений, которые в противоположность генеративному не чураются данных, находящихся за пределами лингвистических формализмов, однако природа этого отличия остается абсолютно не проясненной.

Что касается пункта (б), где противопоставляется архитектура знания и его содержание (эта обращенность к внутреннему наполнению ментальных структур обычно особо акцентируется когнитивистами), то и здесь только знакомство с конкретными работами, выполненными в русле когнитивной лингвистики, отчасти помогает понять, что имеется в виду (см. ниже), сам же по себе пункт (б) едва ли намного информативнее пункта (а).

Приведем еще один пример. Л. Глайтман и М. Либерман, аннотируя содержание первого тома компендиума по когнитивным наукам, который (том) специально посвящен языку и лингвистике, выделяют, среди прочего, раздел Б.Х. Парти, в котором «вводится ключевое понятие... интенсиональности» <...>. Парти отвергает, пишут авторы, «идею, согласно которой значение слова «красный» – это его экстенсионал, т.е. множество объектов, которые являются красными..., и склоняется к идее, что значение слова «красный» – это его интенсионал, признак красноты...». Вообще говоря, сравнительные плюсы и минусы экстенсионального и интенсионального подхода к значению обсуждаются в логике и лингвистике в течение чрезвычайно длительного времени, и трудно понять, почему очередной выбор позиции в пользу интенсиональной трактовки подается как «введение ключевого (нового) понятия» и, вероятно, как один из отличительных признаков именно когнитивного направления. Сам по себе этот выбор с лингвистической точки зрения представляется вполне адекватным; именно так трактовал семантику сочетаний «определение + определяемое», рассматриваемых Парти и вслед за ней Глайтман и Либерманом, С.Д. Кацнельсон, ср.: «...призначное значение присоединяет к интенсионалу (курсив наш. – В.К.) субстанционального значения новый признак» [Кацнельсон 1972]. Не приходится говорить, что в труде С.Д. Кацнельсона данная трактовка не подавалась как нечто принципиально новое.

Несмотря на не всегда удачное «самопредставление» когнитивных лингвистов, в работах соответствующих авторов действительно можно обнаружить целый ряд интересных подходов, из которых мы кратко остановимся лишь на четырех тезисах, более или менее явно, более или менее последовательно отстаиваемых когнитивистами.

Первый тезис – это отрицание автономности языка: утверждается, что не существует собственно языковых механизмов, языковые операции (речевая деятельность) обслуживаются общекогнитивными структурами и механизмами. Можно провести параллель с артикуляторными органами и органами слуха, которые генетически предназначены для дыхания, жевания, глотания, ориентации в пространстве и целого ряда иных витальных функций, но в процессе эволюции «приспособлены» для выполнения тонко дифференцированных движений, обеспечивающих порождение звуков речи, и акустических операций, способствующих восприятию речи.

Аналогия, заметим, одновременно показывает неубедительность обсуждаемого тезиса. Даже в этом бесспорном случае мы видим, как своего рода «семиотически-культурная надстройка», складывающаяся в фило– и онтогенезе над генетически заданными структурами, приобретает существенную самостоятельность; так, при определенных речевых расстройствах больной может полностью сохранять способность воспринимать и распознавать неречевые звуки, но при этом не различать те или иные фонемы. Точно так же в собственной продукции больной может, как хорошо известно после классических работ А.Р. Лурия, сохранять способность, например, нарисовать «крестик» и «кружок» – но оказывается не в состоянии написать буквы X и О, которые физически не отличаются от соответствующих рисунков.

Существуют и более частные свидетельства относительной автономности языковых механизмов. В целом ряде экспериментов было показано, что при восприятии многозначного слова имеет место автоматическая активация всех его словарных значений (примерно так же человек, обратившийся к словарю при чтении текста, получает в свое распоряжение весь набор значений, ассоциированных с данной вокабулой – заглавным словом словарной статьи); лишь впоследствии под влиянием контекста происходит выбор «подходящего» значения и отсечение всех прочих вариантов как ситуативно неадекватных <...>.

Эти результаты, по-видимому, демонстрируют, что так называемый доступ к словарю обеспечивается автономным модулем. Чтобы охарактеризовать это важное понятие, приведем довольно длинную цитату из книги Дж. Фодора, во многом заложившего основы теории модулярности: «Модуль, среди прочего, это информационно изолированная (encapsulated) вычислительная система – механизм по получению выводов, у которого доступ к фоновой информации ограничен самими свойствами когнитивной системы, т.е. ограничен на относительно постоянной основе и относительно жестко. Модуль можно представить себе в качестве специализированного компьютера с собственной базой данных, при условии, что (а) для операций, выполняемых компьютером, привлекается только собственная база данных (плюс, конечно, характеристики входной стимуляции, действительной на данный момент) и (б) по крайней мере часть информации, доступной [другим] когнитивным процессам, не является таковой для данного модуля» [Fodor 1990].

Как можно видеть, акцент делается на относительной изолированности и специализированности модуля. Модули работают независимо, по собственным алгоритмам, в автоматическом режиме, каждый «со своим материалом», они связаны лишь «на уровне выхода». Внешняя по отношению к модулю информация, соответственно, не оказывает воздействия на его функционирование.

Модуль «когнитивно самостоятелен», таким образом, по определению – и если в составе языкового механизма обнаруживаются структуры, работающие по принципу модулей, то вряд ли естественно отказывать языку как таковому в известной когнитивной специфичности и автономности.

Второй тезис, заслуживающий внимания, – это резкое неприятие большинством когнитивистов таких фундаментальных понятий генеративной лингвистики, как глубинная структура, трансформация и, шире, языковое правило. Р. Лангакр, один из основоположников когнитивного направления, уже в своей фундаментальной монографии 1987 года настаивал на том, что к грамматике относятся только те структуры, которые засвидетельствованы в тексте (из чего, в частности, следует, что возведение поверхностной структуры типа Иван умывается к глубинной Иван умывает Ивана недействительно <...>). В то же время, если под глубинной структурой понимать, в духе так называемой стандартной теории Хомского, сводимость (или, вернее, возводимость), например, трех значений сложной структуры Дети радуются приглашению артиста к трем, соответственно, сочетаниям простых структур, то данная трактовка едва ли может вызвать серьезные возражения.

Как известно, в постгенеративной лингвистике вместо понятия глубинной структуры стали использоваться представления о d-структурах и логической форме, что мы не можем сейчас обсуждать. Что же касается трансформаций, то здесь ситуация весьма неоднозначна. Если одни когнитивисты их безоговорочно отвергают [Tomasello 1992], то другие используют вполне традиционно [Gleitman & Liberman 1995]. В самом же (пост)генеративизме, как уже упоминалось, общая тенденция заключается как раз в том, чтобы исключить трансформации из структурного описания языковых объектов.

Во многом аналогична ситуация с понятием языкового правила, где мы также можем отметить встречное движение Хомского и его последователей, с одной стороны, и когнитивных лингвистов – с другой. Уже в своей работе 1986 года Хомский высказал предположение о том, что лингвистическое описание может обойтись без использования языковых правил.

Вместе с тем, как представляется, отказ от использования понятия правила не следует принимать слишком серьезно. Хомский сам приравнивает порождающие аспекты языка к «вычислительным» – но вычисление осуществляется по соответствующей программе, и вряд ли можно противопоставить программу системе правил. В других случаях постгенеративисты вместо правил говорят о наборах «ограничений» и т.п., что также, на наш взгляд, связано скорее с терминологическими предпочтениями, нежели с существом дела.

Иначе говоря, «поход» против языковых правил не носит концептуального характера ни в работах Хомского, ни в трудах его когнитивных оппонентов.

Третий тезис, который мы хотели бы кратко обсудить, – это специфичность семантики в ее когнитивной интерпретации. Здесь, безусловно, привлекают настойчивые попытки добиться такого лингвистического описания, которое было бы адекватно ментальным структурам носителя языка. В этой связи можно вспомнить и теорию «естественных классов», и, в еще большей степени, теорию прототипов, и разные редакции семантического описания с помощью структур когнитивных примитивов. Остановимся, по необходимости кратко, лишь на одном конкретном примере, связанном с экспериментальным изучением того, что понимают носители английского языка под словом «water» [Gibbs 1996].

Эксперимент проводился с участием испытуемых, имеющих образование не ниже среднего, поэтому предполагалось, что всем им хорошо известен химический состав воды: Н[[2]]0. Испытуемые должны были оценить процентное содержание Н[[2]]0 в разных жидкостях, среди которых назывались, наряду с водой, чай, бульон, слезы, болотная вода, водка и целый ряд других. Далее предлагалось ответить, что испытуемые назовут водой, а что – нет.

Оказалось, что простой корреляции между содержанием Н[[2]]0 и отнесением жидкости к воде не существует. Так, содержание Н[[2]]0 в дождевой воде и чае оценивалось примерно одинаково (90 – 91%), но дождевая вода была квалифицирована как вода, а чай – нет. В болотной воде испытуемые находили менее 70% Н[[2]]0, но относили ее все же к воде.

В некотором смысле экспериментаторы «ломились в открытую дверь»: трудно было ожидать, что жидкость, которая называется, скажем, чаем или водкой, попадет в класс вод, а болотная вода окажется «неводой»; в конце концов, вода есть то, что называют «вода». Но исследователи получили и некоторые более интересные результаты. Изучение статистики показало, что выделяются кластеры, объединяющие в большей или меньшей степени разные жидкости по их близости к воде. Основанием образования кластеров оказались такие признаки, как «источник» (искусственного/естественного происхождения жидкость), «функция» (как жидкость используется человеком), состав».

Как можно видеть, только последний признак отражает содержание Н[[2]]0. Остальные же относятся к своего рода диахронии и функции. Так, в этой же работе приводится пример, когда в воде, зачерпнутой из озера Онтарио, были проявлены фотографии (с видом Онтарио) – но этот, по своему химическому составу, фотореактив назывался все же «водой», ибо в озере по определению «полагается» быть воде, соответствующая квалификация жидкости в рамках наивной (= когнитивной?) семантики определяется ее источником (диахроническим аспектом).

Наконец, четвертый тезис связан с когнитивистскими работами, вскрывающими весьма существенную роль метафоры в структурировании ментального лексикона (и не только лексикона). Эти работы наиболее известны, и мы поэтому не станем излагать их содержание. Дж. Лаков и М. Джонсон, другие авторы убедительно показали, что метафорические переносы отнюдь не ограничены сферой художественных приемов, они пронизывают весь словарь, организуя значимые пласты лексики, распространяясь на грамматику.

Подведем итоги. В области семантики вклад когнитивистов определенно позитивен. Но достаточно ли этого для того, чтобы провозгласить появление «новой лингвистики»? Думается, уместнее утверждать, что разработанные подходы и результаты обогащают языкознание, но никак не создают ни нового объекта (точнее, предмета) исследования, ни даже нового метода. Прежде всего, конечно, можно говорить об обогащении психолингвистики – ведь именно психолингвистика, если рассматривать ее как теорию, а не просто как метод, призвана адекватно отражать ментальные отношения и операции, реально присущие носителю языка; без этого ее существование просто теряет смысл.