Частные лингвистические теории, разрабатываемые в рамках когнитивной науки 17 страница

<...> использование термина концепт вначале было связано с расширением предметного поля лингвистики за счет ее взаимодействия с философией. Далее наполнение термина определилось не столько расширением в сторону психологии, сколько сдвигом ценностных ориентаций.

Когда интересы лингвистов, притом таких влиятельных, как А. Вежбицка, стали фокусироваться на том, что Бенвенист называл «человек в языке», возникла необходимость задуматься о другой трактовке смысла как такового. Разумеется, смысл можно трактовать как абстрактную сущность, формальное представление которой не связано ни с автором высказывания, ни с его адресатом. Просто такой подход перестал быть для лингвистов ценным занятием и отошел на задний план. Интерпретация термина концепт стала ориентироваться на смысл, который существует в человеке и для человека, на интер– и интрапсихические процессы, на означивание и коммуникацию.

Как известно, еще Гумбольдт понимал язык как «мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека». Казалось бы, принимая эту позицию, нельзя изучать смыслы вне того, без чего они лишаются модуса существования – без внутренних миров их носителей. Иными словами, смыслы нельзя исследовать в отвлечении от говорения и понимания как процессов взаимодействия психических субъектов. <...>

По нашим наблюдениям, первый современный автор <...>, реализовавший на обширном материале идеи Гумбольдта и Бенвениста, – это А. Вежбицка. <...>

В данном разделе мы обратим внимание на некоторые положения Вежбицкой, связанные с эпистемологическим статусом терминов концепт и концептуальный анализ.

<...> [Концепт]: это объект из мира «Идеальное», имеющий имя и отражающий определенные культурно-обусловленные представления человека о мире «Действительность». Сама же действительность, по мнению Вежбицкой, дана нам в мышлении (но не в восприятии!) именно через язык, а не непосредственно. Близость подхода Вежбицкой к идеям Гумбольдта достаточно хорошо просматривается.

Но если концепт – объект идеальный, т.е. существующий в нашей психике, то следует задуматься о том, как соотносятся между собой ментальные образования, соответствующие одному концепту, в психике разных людей. Естественно думать, что за одним и тем же именем (словом) в психике разных лиц могут стоять разные ментальные образования. Тем самым, не только разные языки «концептуализируют» (т.е. преломляют) действительность по-разному, но за одним и тем же словом одного языка в умах разных людей могут стоять разные концепты.

Подчеркнем, что Вежбицка имеет в виду не различие в интерпретации концептов типа талант или свобода. Напротив, она акцентирует различия в концептах, стоящих за «простыми» словами типа чашка, картофель. <...> [P.M. Фрумкина]

Цитируемые источники

• Кубрякова Е. С, Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996.

• Рахилина Е.В. Идеи и идеологи когнитивной семантики // Е.В. Рахилина. Когнитивный анализ предметных имен: семантика и сочетаемость. М., 2000.

• Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? М., 1998.

• Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. 2-е изд., испр. и доп. М., 2001 [и предыдущее издание].

• Фрумкина P.M. Есть ли у современной лингвистики своя эпистемология? // Язык и наука конца XX века. М., 1995.

Краткий словарь когнитивных терминов

СКРИПТ (script) – <...> один из типов структур сознания, вид фрейма, выполняющего некоторое специальное задание в обработке естественного языка: привычные ситуации описываются скриптом как стереотипные смены событий. Большинство скриптов усваивается в детстве, в результате прямого опыта или сопереживания при наблюдении над другими людьми: мало кто лично участвовал в ограблении банка, угоне самолета или в пытках и т.п., – но из книг, телевидения и кино почти все примерно представляют себе, как это делается, т.е. обладают соответствующими скриптами.

Теория скриптов описывает автоматичность, характерную для действий человека, когда сознание (которому не все подконтрольно) отвлекается от второстепенных мысленных событий. Имеет место постоянное внутреннее напряжение, эксплицитная проверка содержания интенций или мнений, а также постоянное стремление к самоконтролю.

Первоначально скрипты, планы и т.п. рассматривались всего лишь как структуры данных, удобные для умозаключений, осуществляемых по ходу реконструкции причинно-следственных отношений, лежащих в основе какого-либо повествования. Но затем появилась надежда на то, что таким же образом можно моделировать память и обработку текста, скрипты представления рассказов. Так, рассказ о культпоходе в ресторан можно представить через указание на скрипт «ресторан». Действие проглотить мы запомним, если поймем, что проглатывание обычно встречается именно в скрипте ресторан. По ходу чтения рассказа накапливаются множества значений скрипта, но запоминать нужно только необычные, выдающиеся новые сведения, а не стереотипную информацию. Скрипт РЕСТОРАН (омар, Джон, «Метрополь») достаточен для того, чтобы воспроизвести простенькое повествование, как Джон ел омара в ресторане «Метрополь», – если, конечно, дополнительно к этому указанию о значении параметров при скрипте «ресторан» не даны еще необычные детали.

<...> Позже пришли к определению скрипта как набора ожиданий о том, что в воспринимаемой ситуации должно произойти дальше. Многие ситуации в жизни можно интерпретировать так, как будто участники этих ситуаций «играют» свою роль, заранее заготовленную в «тексте» некоторой пьесы. Официантка следует роли официантки, клиент – роли клиента. Жизненный опыт означает часто знание того, как поступать и как другие поступят в конкретных стереотипных ситуациях. Это называется скриптом <...>. Мы живем, следуя своим скриптам, или предписаниям. Чем больше мы знаем, тем в большем числе ситуаций мы чувствуем себя комфортно, т.е. способны эффективно играть разные роли. В большинстве случаев мышление – поиск имеющихся скриптов и сличение со старыми (готовыми) имеющимися, а не порождение новых идей и вопросов. Но скрипты не дают полных ответов. <...>

СТЕРЕОТИП (stereotype) – стандартное мнение о социальных группах или об отдельных лицах как представителях этих групп. Стереотип обладает логической формой суждения, в заостренно упрощающей и обобщающей форме, с эмоциональной окраской приписывающего определенному классу лиц определенные свойства или установки, – или, наоборот, отказывающего им в этих свойствах или установках. Выражается в виде предложения типа <...> Итальянцы музыкальны. Южане вспыльчивы. Профессора рассеянны. Женщины – это эмоции. Подобные высказывания описывают стереотипные представления, «расхожие истины», свойственные некоторой группе – носительнице культуры.

В лингвистических и социально-психологических концепциях стереотип трактуется как форма обработки информации и состояния знаний. Функции стереотипа:

• когнитивная – генерализация (иногда чрезмерная) при упорядочении информации – когда отмечают что-либо бросающееся в глаза. Например, при усвоении чужой культуры на занятиях иностранным языком приходится одни стереотипы (регулирующие интерпретацию речи) заменять другими;

• аффективная – определенная мера этноцентризма в межэтническом общении, проявленная как постоянное выделение «своего» в противовес «чужому»;

• социальная – разграничение «внутригруппового» и «внегруппового»: приводит к социальной категоризации, к образованию социальных структур, на которые активно ориентируются в обыденной жизни.

Важную роль играет ориентация по национальному признаку, в наибольшей степени выражаясь (для стороннего наблюдателя, по крайней мере) как предрассудки, с наибольшей остротой реализуемые при межэтническом общении. <...>

СХЕМА (schema) – способ представления операциональной информации. В когнитивной психологии понятиями оперируют как структурами, упорядочивающими поток входящей и исходящей информации. Когнитивно перерабатываемые внешние сигналы (восприятия, ощущения) и внутренние возбуждения (представления о собственных импульсах к действию, чувства и т.п.) в своей временной последовательности составляют этот поток сознания. Конструирование понятий привносит в него порядок, так что сходные отделяются от несходных. В результате получаются схемы (в других терминологиях: когнитивные структуры, концепты). Понятия же упорядочиваются в «иерархии понятий», структуры знаний и скрипты, являясь не столько результатом, сколько факторами упорядочения при обработке информации.

<...> По мнению некоторых ученых, мир, в той мере, в какой он вообще воспринимаем и воспроизводим, представляет собой «функцию», реализацию схем интерпретации, а потому он зависит от нашей интерпретации. Мир может истолковываться в результате употребления знаков, систем понятий и символов, также зависящих от интерпретаций. Вслед за Кантом можно сказать поэтому: мы структурируем мир того, что в принципе воспринимаемо, «мир явлений». Границы интерпретации являются одновременно и границами воспринимаемого мира. Интерпретирование же – когнитивный процесс, в результате которого получаются частично осознаваемые структуры, состоящие из сигналов и их совокупностей. Для получения этих структур используются когнитивные конструкты, называемые схемами, которые служат для того, чтобы конкретные переживания и действия соотнести с ментальными репрезентациями (общими понятийными рамками, в которых единичные явления сводятся к общим и опознаваемым).

В этой связи можно говорить о «схеме ситуации» (в иных терминологических системах – о «логической форме» высказывания), задающей соотношения между участниками и обстоятельствами описываемой ситуации. Часть элементов такой формы при этом бывает недоопределенной – представлена «переменными» величинами. Человек обладает алгоритмом переработки языковой формы в формальную, называемую «схемой ситуации» и подаваемой на вход в семантическую интерпретацию. Интерпретация высказывания должна отвечать всем требованиям, налагаемым той схемой, которая описывается «ситуацией высказывания».

Главным признаком схемы является наличие в ней постоянного каркаса, заполняемого переменными, и возможность одной схемы опираться на другие <...>

СЦЕНАРИЙ (scenario) – разновидность структуры сознания (репрезентации), одно из основных понятий концепции М. Минского. Сценарий вырабатывается в результате интерпретации текста, когда ключевые слова и идеи текста создают тематические («сценарные») структуры, извлекаемые из памяти на основе стандартных, стереотипных значений, приписанных терминальным элементам. <...> Уровни сценарной структуры [Minsky]:

1. Поверхностно-синтаксический фрейм – обычно структуры вида «глагол + имя». Отвечает, среди прочего, конвенциям о представлении предложных конструкций и о порядке слов.

2. Поверхностно-семантический фрейм: значения слов, привязанные к действию. Это квалификаторы и отношения, связанные с участниками, инструментами, траекториями движения и стратегиями, с целями, следствиями и попутными эффектами.

3. Тематические фреймы – сценарии, связанные с топиком, деятельностью, портретами, окружениями.

4. Фрейм повествования – скелетные формы типичных рассказов, объяснений и доказательств, позволяющие слушающему сконструировать полный тематический фрейм. Такой фрейм содержит конвенции о том, как может меняться фокус внимания, о главных действующих лицах, о формах сюжета, о развитии действия и т.п. <...>

ФРЕЙМ (frame) – <...> Понятию фрейма соответствуют такие понятия, как схема в когнитивной психологии, ассоциативные связи, семантическое поле. Сцены ассоциированы с определенными языковыми фреймами. Под сценой понимаются не только зрительные, но и иные виды внутренних мысленных образов: межличностные процессы общения, стандартные сценарии поведения, предписываемые культурой, институциональные структуры и др.

Общее во всех определениях фрейма – аналогия с модулем технического устройства и с рамкой в кино. <...> Можно так сгруппировать понимания термина:

1. Система выбора языковых средств – грамматических правил, лексических единиц, языковых категорий, – связанных с прототипом сцены. Кроме связей внутри фрейма, есть еще и межфреймовые отношения, существующие в памяти как результат того, что разные фреймы включают один и тот же языковой материал, а элементы сцен сходны, определяются одним и тем же репертуаром сущностей, отношений или субстанций, а также контекстов употребления в жизни человека [Fillmore].

2. В концепции Э. Гоффмана <...> фрейм ассоциирован с английским словом framework (каркас) и указывает на «аналитические леса» – подпорки, с помощью которых мы постигаем свой собственный опыт. <...>

3. Общее родовое обозначение набора понятий типа: схема, сценарий, когнитивная модель, «наивная», или «народная», теория <...> как система категорий, структурированных в соответствии с мотивирующим контекстом. Некоторые слова существуют для того, чтобы обеспечить коммуникантам доступ к знанию таких фреймов, а одновременно категоризуют опыт в опоре на систему понятий. Мотивирующий контекст, в свою очередь, – корпус пониманий, структура практик или история социальных установлений, на фоне которых нам кажется постижимым создание конкретной категории в истории языкового коллектива <...>.

4. Единица знаний, организованная вокруг некоторого понятия, но, в отличие от ассоциаций, содержащая данные о существенном, типичном и возможном для этого понятия. Фрейм обладает более или менее конвенциональной природой и поэтому конкретизирует, что в данной культуре характерно и типично, а что – нет. Особенно важно это по отношению к определенным эпизодам социального взаимодействия – поход в кино, поездка на поезде – и вообще по отношению к рутинным эпизодам. Фрейм организует наше понимание мира в целом, а тем самым и обыденное поведение (скажем, когда мы платим за дорогу или покупаем билеты привычным для нас образом) <...>. Фрейм при таком подходе – структура данных для представления стереотипной ситуации (типа: нахождение в комнате, ритуал детского дня рождения), соответствующая обычно частотным, но иногда и непродуктивным стереотипам. С каждым фреймом связано несколько видов информации: об его использовании и о том, что следует ожидать затем, что делать, если ожидания не подтвердятся. <...>

Задание 1. Сопоставьте предложенную в работах А. Вежбицкой реконструкцию концепта «Друг» как элемента русской (советской) национальной концептосферы с материалами соответствующих статей «Словаря ассоциативных норм русского языка» и «Русского ассоциативного словаря».

Каковы результаты ваших наблюдений: насколько удачным, соответствующим современным представлениям русских о дружбе и друзьях, является результат концептуального анализа, проведенного А. Вежбицкой? Отразились ли в последнем по времени создания ассоциативном словаре какие-либо модификации русского национального концепта «Друг»?

Материал для анализа

А. Вежбицкая

СЕМАНТИЧЕСКИЕ УНИВЕРСАЛИИ И ОПИСАНИЕ ЯЗЫКОВ

(М., 1999)

3. Модели «дружбы» в русской культуре

Внимание западных, особенно американских, студентов, изучающих русский язык, часто обращают на себя русские модели «дружбы» «friendship» (я поставила слово «friendship» в кавычки, потому что само это слово воплощает в себе определенную категоризацию и интерпретацию отношений между людьми, отличную от той, которая отражена в русском языке).

Например, Хедрик Смит в своей получившей заслуженное одобрение книге «Русские» (The Russians) писал:

Их [русских] круг общения обычно более узок, нежели круг общения западных людей, особенно американцев, которые придают такое большое значение общественной жизни, но отношения между русскими обычно более интенсивны, требуют большего, оказываются более длительными и часто больше дают людям.

Я слышал о супружеской паре, отправленной на два года на Кубу; другая семья взяла их сына-подростка к себе в двухкомнатную квартиру, и без того переполненную. Когда поэтесса Белла Ахмадулина вышла замуж в третий раз, они с мужем оказались без гроша, и их друзья купили им целую обставленную квартиру. Стоит диссидентствующему интеллектуалу попасть в трудное положение – и истинные друзья преданно отправятся на выручку, невзирая на ужасающий политический риск...

Они вступают в дружеские отношения лишь с немногими, но этих немногих нежно любят. Западные люди находят насыщенность отношений, практикуемых русскими в своем доверительном кругу, и радующей, и утомительной. Когда русские до конца открывают душу, они ищут себе брата по духу, а не просто собеседника. Им нужен кто-то, кому они могли бы излить душу, с кем можно было бы разделить горе, кому можно было поведать о своих семейных трудностях или о неладах с любовником или любовницей, чтобы облегчить жизненное бремя и не отказывать себе в удовольствии вести бесконечную философскую борьбу с ветряными мельницами. Как журналист, я нахожу это несколько щекотливым, поскольку русские требуют от друга полной преданности.

Подобно многим другим иностранным комментаторам, Смит связывал потребность русских в интенсивных и длительных дружеских отношениях с условиями жизни при советском режиме:

Именно потому, что публичная жизнь находится под столь пристальным надзором, и поскольку русские не могут позволить себе быть откровенными и искренними с большинством людей, они придают дружеским отношениям столь большое значение. Многие из них, по крайней мере в больших городах, были единственными детьми, для которых ближайшие друзья заменяют братьев и сестер, которых им не хватало. Они будут заходить друг к другу почти каждый день, как члены одной семьи...

Дружеские отношения – это не просто компенсация за холодную обезличенность общественной жизни, но и жизненно важный источник самоидентификации личности.

Друзья – это единственное, что нам действительно принадлежит, – признался один математик. – Они составляют ту единственную часть нашей жизни, в которой мы сами делаем свой выбор. Мы не можем выбирать в политике, религии, литературе, работе. Всегда кто-то сверху влияет на наш выбор. Но с друзьями не так. Друзей мы выбираем сами.

Выбор, по крайней мере среди интеллигенции, делается особенно тщательно, поскольку важная составляющая дружеских отношений у русских – испытание на политическое доверие. Это придает им особую глубину и доверительность. Американцам, избавленным от жестокостей советских политических чисток, репрессий и непрекращающегося идеологического давления, не приходится выносить жизненно важные, критические суждения, чтобы отделить подлинных друзей от коварных доносчиков. Советские люди выносят такие суждения часто и всегда безошибочно.

...Чтобы не рисковать, русские держат друг друга на расстоянии. «Мы не хотим завязывать личные отношения с таким большим числом людей», – прямо сказал один человек. <...>

Значимость беззаветной дружбы в русской иерархии ценностей, нашедшая свое отражение в русской литературе и, как мы увидим, в русском языке, подтверждается и социологическими исследованиями. Например, как отмечает советский социолог Кон (1987), одно исследование, проведенное в Америке в начале 1970-х годов, показало, что американцы ставят дружбу на десятое место в списке ценностей, тогда как при аналогичном опросе в России дружба была на шестом месте. Другие исследования, проведенные в конце 1970-х и в начале 1980-х годов, обнаружили, что в России молодые люди, отвечая на вопрос о том, какую они себе ставят цель в жизни, поставили дружбу на первое место.

Напряженные интерперсональные связи типа описанных Смитом и прочими, несомненно, представляют собою продолжение моделей, которые были неотъемлемой частью русской культуры еще в досоветское время, и даже высказывалось предположение, что политический климат в царской России мог также внести сюда свой вклад; но, вообще говоря, по-видимому, все наблюдатели согласны в том, что эти модели интенсифицировались вследствие условий жизни при советском режиме. Шлапентох делает по этому поводу следующий комментарий:

Фактический культ дружбы в царской России в большой степени подтверждает представление, согласно которому отсутствие политической свободы может значительно способствовать развитию и сохранению тесных отношений между людьми. Прославление дружбы в поэзии Пушкина непосредственно связано с политическим противостоянием царскому деспотизму и жаждой свободы....Советская система, ужесточившая политическое давление на своих граждан, только усилила значимость дружбы в России.

Но политическое давление в царской России в несравненно меньшей степени пронизывало всю жизнь и было намного менее гнетущим, нежели при советском режиме; именно в советское время Россия стала для всех подлинным архипелагом Гулаг. Поэтому едва ли покажется удивительным, что в XX веке в русском представлении о «дружбе» одной из самых важных характеристик данного вида отношений стало считаться взаимное доверие <...>. Привело ли это к каким-либо изменениям в значении таких слов, как друзья, – это вопрос, требующий дальнейшего исследования.

3.1. Русские аналоги английского слова friend – общий обзор

Русский язык располагает особенно хорошо разработанной категоризацией отношений между людьми не только по сравнению с западноевропейскими языками, но и по сравнению с другими славянскими языками. Если обилие слов, обозначающих «рис» в языке хануноо <...>, отражает особый (вполне понятный) интерес народа хануноо к этой области действительности, то обилие русских слов, обозначающих различные категории отношений между людьми (в дополнение к родственным отношениям), свидетельствует об особом интересе, проявляемом в русской культуре к сфере отношений между людьми <...>.

Основные именные категории – это друг, подруга, товарищ (в значении товарищ[[р]] рассматриваемом ниже), приятель (жен. приятельница) и знакомый (жен. знакомая). Приблизительно можно было бы сказать, что порядок, в котором указанные слова упоминаются выше, соответствует степени «близости» или «интенсивности» отношения. Друг – это кто-то очень близкий для нас (гораздо ближе, нежели friend в английском); подруга указывает на связь, менее крепкую, нежели друг, но все же более крепкую, нежели friend; приятель (или приятельница) отстоит значительно дальше; а знакомый (или знакомая) еще дальше, хотя все же ближе, чем предполагаемый английский эквивалент acquaintance, обычно приводимый в русско-английских словарях. (Товарищ в том смысле, который имеется в виду по-видимому, может быть как «интенсивнее», так и «слабее» приятеля – в зависимости от контекста.)

Собственно говоря, как мы вскоре увидим, семантические различия между словами этой группы качественные, а не количественные, а впечатление некоторых различий в «степени» интенсивности или близости вытекает из наличия различных семантических компонентов в значении этих слов.

Ни одно из этих русских слов не соответствует в точности какому бы то ни было из английских слов. Чтобы дать читателю некоторое представление о значении этих русских слов, мы могли бы сказать, что друг можно сравнить с чем-то вроде close friend (мужского или женского пола), подруга – с girlfriend (девушки или женщины), приятель (жен. приятельница) – просто с friend (без уточнения), а знакомый (жен. знакомая) – с close acquaintance; тогда как товарищ (в том смысле, который имеется в виду) можно сравнить только со связанной морфемой -mate (как в словах classmates «товарищи по классу» или workmates «товарищи по работе») или же с именным определителем fellow (как в fеllow prisoners «сокамерники [товарищи по заключению]»). Но это только приблизительные аналогии.

Итак, в ситуации, когда носитель английского языка может описать кого-либо «a friend of mine», носитель русского языка вынужден подвергнуть отношение значительно более глубокому анализу и решить, следует ли описывать человека, о котором идет речь, как друга, подругу, приятельницу или знакомую (если речь идет о женщине) или же как друга, приятеля, товарища или знакомого (если речь идет о мужчине). В английском языке можно проводить дифференциацию между разнообразными видами «друзей» («friends»), если это желательно, но никто не обязан этого делать: адъективные определители представляют собою лишь факультативные дополнительные средства; но наличие разных существительных (как в русском языке) задает иную сетку и вынуждает говорящих делать более определенный выбор. <...>

3.2. Друг

Друг (мн. друзья) – это одно из самых важных слов в русском лексиконе. Даже его частотность в русской речи потрясающе огромна. В корпусе Засориной (1977) на 1 миллион словоупотреблений частотность слова друг равна 817, тогда как частотность слова friend в сопоставимом корпусе для американского английского языка равна 298 <...>. Частота слов friend в английском языке также относительно высока; <...>. Тем не менее слово друг гораздо более употребительно, нежели friend; а частотность абстрактного существительного – дружба (155) во много раз выше, нежели частотность friendship (27).

Нерегулярная форма множественного числа слова друг (друзья, как братья от брат) дает еще один интересный ключ к значению этого слова: друзья, как и братья, представляет собою старую собирательную форму и предполагает группу лиц. Действительно, с точки зрения индивида, чьи-либо друзья образуют важную социальную категорию: это люди, на которых можно положиться, когда надо найти помощь и поддержку. Ни слово подруга, ни слово приятель не имеют этой импликации, но для друга она очень важна.

Хотя я не располагаю никакими данными касательно относительной частотности форм единственного числа друг и множественного числа друзья, я бы высказала суждение, что множественное число является даже более употребительным и более значимым для русской речи, нежели друг. В отношении форм приятель (ед.) и приятели (мн.), вероятно, верно обратное: друзья человека образуют группу поддержки, жизненно важную для него, а приятели не образуют какой бы то ни было собирательной категории (можно скорее сказать все мои друзья и даже все мои знакомые, чем все мои приятели). В качестве формы обращения друзья также вполне обычны, а *приятели неприемлемы.

Общеупотребительные словосочетания, такие, как родные и друзья и помощь друзей, также подтверждают впечатление, что форма множественного числа друзья составляет выделенную концептуальную категорию, подтверждаемое и тем фактом, что слово друзья обычно используется без притяжательного местоимения, тогда как приятели лучше звучит с притяжательным местоимением <...>.

(Это не означает, что все носители языка отвергают форму приятели без притяжательного местоимения, но обычно они предпочитают сочетание его приятели. В случае с формой друзья дело обстоит иначе.) <...>

Важность концепта друзья в русской жизни прекрасно иллюстрируется следующими шестью предложениями, которые все взяты с одной страницы воспоминаний о двух знаменитых русских диссидентах, Анатолии Марченко и Ларисе Богораз <...>:

Друзья помогли Ларе с Толей тоже купить в Тарусе кусок дома.

В 73-м году и позже я туда [в Тарусу] приезжала навестить друзей, гулять, купаться и работать.

Гостили Саня и Катя, приезжали и родители, навещали друзья...

Летом поблизости селились Ларины родители и друзья – Лавуты, Кунаевы.

Приезжавшие на день-два друзья тоже старались помогать [строить дом].

Пока же они, втроем или вчетвером, и многочисленные родные и друзья, освободившиеся из заключения и преследуемые, которые приезжали к ним, – все ютились в маленькой избушке, разделенной на три части дощатыми перегородками.

Эти шесть предложений, два из которых повествуют о том, как была оказана значительная помощь, а четыре – о длительных визитах, весьма характерны, и они показывают, что значат друзья: видеть своих друзей, беседовать с ними, проводить с ними много времени – это одна из наиболее важных составляющих русской жизни; и сюда же входит и помощь друзьям, когда они в ней нуждаются. Снова процитируем Шлапентоха:

Понятие друга в Советском Союзе отличается от представления о друге в Соединенных Штатах. Американцы используют слово «друзья» («friends»), даже говоря о людях, с которыми они поддерживают лишь поверхностные отношения (<...> соседи рассматриваются... как друзья). Но для советских людей друг – это человек, с которым у вас глубокие эмоциональные, близкие отношения. Друзья в советском обществе в типичном случае поддерживают весьма интенсивные контакты. Когда Семен Липкин, советский литератор, подружился с Василием Гроссманом, известным писателем, они стали «видеться каждый день»... и никакого советского читателя это не удивляет.