Глава 13. – Что у тебя с рукой? – Маринка кивнула на подживающие костяшки, покрытые коричнево‑желтой корочкой

– Что у тебя с рукой? – Маринка кивнула на подживающие костяшки, покрытые коричнево‑желтой корочкой.

– В боевое карате записался, – ответил я и убрал руку в карман. – Учусь стенки кулаками прошибать. Пока не очень получается.

– Правда?! – почему‑то обрадовалась Маринка. – Давно пора, – и отошла, оставив меня размышлять над ее словами. Почему это, интересно, мне давно пора в боевое карате?!

– Мишаня, слушай сюда! – решительно начал я. Мишаня напрягся и закрутил головой, пытаясь одновременно и услышать меня (я говорил громко, но кричать не решался), и удержать в сохранившемся поле зрения. – Хочешь посмотреть и послушать, как все? Есть место…

– Пошел ты! – твердо сказал Мишаня. – Мне врач сказал: будешь наркотики принимать, сразу – ослепнешь и оглохнешь. Мне это надо?

– При чем тут наркотики, Мишаня! – сказал я и сам почувствовал в своем голосе неуверенность. А что я предлагаю Мишане? Что?! – Просто есть такое место. Юрка там ходит и даже на лошади скачет, – добавил я для убедительности.

– У тебя что, Антон, крыша поехала? – в голосе Мишани послышалась тревога и даже сочувствие. – Говорили же тебе: меньше книжек надо читать!

– Хочешь попробовать или нет?! – крикнул я. – Если у меня крыша поехала, ты‑то чем рискуешь? Денег мы не берем.

– Мы?

– Да, мы с Юркой.

Мишаня колебался, вращал глазами, тер нос, переминался с ноги на ногу. Видно было, что ему и хочется, и колется.

– Ладно, думай до конца уроков, – милостиво разрешил я. – А там скажешь. Мне или Юрке.

– Стеша не хочет, – грустно констатировал Юрка.

Я рассмеялся:

– А как ты узнал‑то?

Спрашивать у Стеши бесполезно. Ее надо брать за руку и вести. Если она знает человека и доверяет ему, то пойдет. Куда угодно.

– Она сама сказала: «Спасибо, нет».

– Стеша сказала?! – А вот это уже интересно… Очень, очень интересно…

– Да. Мне даже показалось, что она испугалась. Она сделала вот так, – с Юркиной пластикой жест напоминал изгнание нечистой силы. – И ушла. Быстро. Ее еще какие‑то парни остановили, взрослые, и чем‑то угостили. Кажется, шоколадкой. Она взяла, но как будто не заметила, и дальше пошла. А потом ее Лена поймала.

Мне всегда казалось, что после всех своих несчастий Стеша хоть и мало понимает, но много чувствует каким‑то другим способом. И если Юрка все точно рассказывает и она так решительно отказалась, то это что‑то да значит…

– Это что‑то значит, – сказал я.

– Да, я тоже так подумал, – согласился Юрка. – Ты думаешь, зря мы…

– Не знаю я, что думать! – огрызнулся я. – Но ничего не делать – это самое простое.

– Знаешь, Паскаль говорил, что если бы люди научились тихо сидеть в своих комнатах, то количество зла в мире сильно уменьшилось бы…

– Какой Паскаль? – перед моими глазами замелькали разноцветные обложки книг с монстрами, магами и инопланетными чудовищами.

– Ну, этот… математик, – сказал Юрка.

Ты… ты Паскаля читал? – я осторожно вернул на место отвалившуюся челюсть.

– Подумаешь, – Юрка улыбнулся так, словно извинялся за что‑то. – Делать‑то нечего было. Ноги не ходят, руки не работают, а мозги у меня, сам знаешь, в порядке…

– Да‑а, – мне стало здорово и неуютно одновременно. Словно в душной комнате сквозняком потянуло.

– Ты мне когда‑нибудь расскажешь? Про себя? – спросил Юрка.

– Когда‑нибудь расскажу, – пообещал я, а про себя подумал, что рассказывать в общем‑то нечего. – Я Паскаля не читал, только мне кажется, что он прав всего наполовину: зло, может быть, и уменьшилось бы, но ведь и добро – тоже. Согласен?

– Согласен, – сказал Юрка.

Елизавета Петровна, завуч по внеклассной работе, квадратно возвышалась над столом и терпеливо улыбалась. Улыбка походила на прямоугольник, в котором длина раза в четыре превосходит ширину. Сергей Анатольевич, молодой географ, стоял перед ней. В течение разговора она уже два раза предлагала ему сесть, он садился, но тут же снова вскакивал. В предбаннике кабинета прятался за дверью тихий Игорь Овсянников, вызванный к завучу за очередную проделку. Понятно, что предстать пред светлые очи он не торопился и с любопытством прислушивался к происходящему в кабинете.

– Но почему же «Е» и «Д» классы не ездят на экскурсии?

– Поймите же, Сергей Анатольевич! – прямоугольник улыбки зазмеился в такт словам. – Вне стен школы этих детей просто невозможно удержать вместе. Они разбегаются, ведут себя антиобщественно, пристают к прохожим. В конце концов, мы за них отвечаем и не можем себе позволить… У нас обширная экскурсионная программа для гимназических классов…

– Но это же нерационально! Детей из гимназических классов родители и так сводят в музеи, в театры. А этих просто некому вести! Именно поэтому школа и должна…

– Запомните, во внешкольное время школа никому и ничему не должна! То, что мы делаем, – это наша благая инициатива. Вести куда‑то этих детей, за которых вы так хлопочете, значит подрывать авторитет нашей гимназии, рисковать…

– Значит, престиж гимназии для вас важнее, чем развитие, образование детей?

– В вас, любезный Сергей Анатольевич, говорит юношеский максимализм. Когда‑то и я была такой же, – Елизавета Петровна глубоко вдохнула и сделалась похожа на лягушку из рекламы, страдающую от вздутия живота. – «Если я гореть не буду, если ты гореть не будешь…», «Пусть сильнее грянет буря!», «Все зависит от меня» и т. д. А теперь… Поймите, престиж гимназии, ее имя создавалось годами, трудами многих достойных людей, и все это вовсе не показуха, как вы, наверное, в пылу раздражения полагаете. Гимназическим, да и обычным классам мы даем сегодня очень приличное среднее образование…

– А что же «дэшки» и «ешки»? Брак, некондиция? Вы знаете, как они сами (сами!) себя называют? Дэшки – «долбанутые», а…

– Избавьте! – завуч махнула полной рукой с неярким, в тон блузке, лаком. – Поверьте, я не меньше вашего хотела бы помочь этим детям. Но, в отличие от вас, на моей стороне опыт, в том числе педагогический, и он говорит: в сложившихся условиях помочь невозможно. Невозможно! И не думайте, что мне легко так говорить. Наоборот: в моей юности было такое, что вам, по счастью, уже не грозит, и знаете, не так уж легко по капле выдавливать из себя буйнопомешанного буревестника… – Елизавета Петровна закручинилась, а прямоугольник рта превратился в овал.

– Не может быть, чтобы не было выхода! – решительно сказал Сергей Анатольевич. – Наверняка есть!

– Какой же? – с любопытством взглянула на него завуч.

– Перемешать классы! Сделать, как раньше. Тогда на каждый класс будет по три‑четыре таких ребенка, с ними можно будет работать, ездить на экскурсии…

– Волюнтаризм! презрительно фыркнула Елизавета Петровна. – Вы думаете, наши спонсоры захотят, чтобы в одном классе с их детьми учились Паша Зорин или Вася Метелин? За что, по‑вашему, они платят школе не такие уж маленькие деньги? И я, между прочим, не кладу их себе в карман, но вкладываю в развитие школы. Компьютерный класс, мебель, собственная мини‑пекарня… Да и зарплата у вас не совсем такая, как у ваших коллег из обычных муниципальных школ… Так что я призываю вас успокоиться, тем более что Дима Димура и Митя Катаев из ваших «Е» и «Д» классов не так уж рвутся посетить филармонию или Русский музей. Поверьте и… извините за прямоту. Лучше сразу…

– Извините и вы меня, Елизавета Петровна, – тихо сказал Сергей Анатольевич. – Но я пока не буду успокаиваться…

– Что ж, воля ваша, – вздохнула завуч. – Дерзайте, но помните, что если они с вами, то вы за них отвечаете. В том числе по уголовному законодательству.

– А если они без меня, без нас, то за них никто не отвечает… – еще тише пробормотал Сергей Анатольевич и вышел. Овсянников совсем сплющился за дверью, но до него никому не было дела.

– Ой, девки, сегодня завуч географу такую пропесочку устроила! Я случайно услышал, – взахлеб рассказывал Игорь Овсянников Ленке с Маринкой и примкнувшей к ним Стеше. Ленка что‑то просматривала в учебнике по физике, Маринка жадно слушала, Стеша смотрела за окно, где кружились крупные хлопья первого снега.

– Он, вроде, все хочет нас повести куда‑то. Упорный! А она ему: и не думайте, Сергей Анатольевич, они, мы, то есть, – явление антиобщественное и опасное для престижа ее…гимназии.

Маринка хихикнула. Ленка подняла голову и посмотрела на Игоря мутными глазами, в которых плавали обрывки физических формул.

– Слышь, Стешка, – Игорь помахал рукой между Стешиным лицом и оконным стеклом. – Я так думаю, что этот, обнажения с отложениями, через тебя страдает…

– Да ты что?! – ахнула мигом отключившаяся от физики Ленка.

– А то! Не видела, что ли, как он на нее пялится?

– Через меня страдает? – медленно переспросила Стеша и тут же обернулась к Маринке. – Почему снег черный?

Все четверо уставились за окно и увидели, что на фоне светло‑серого неба падающие хлопья и вправду кажутся черными.

– Весь мир – дерьмо! Потому, – предположил Игорь Овсянников. Стешины глаза распахнулись еще больше и стали совершенно неправдоподобными.

– Отвяжись от нее, – сказал я. Я решал задачи рядом на подоконнике и слышал весь разговор краем уха.

– А ты, Антон, чего лезешь? – мигом окрысился Игорь. – Тебе какое дело?!

Я ссориться с Игорем не собирался, поэтому ответил мирно:

– Не надо ее тревожить. Ты знаешь, как она это все понимает? Вот и никто не знает. Вдруг хуже станет?

– Да ладно, – Игорь махнул было рукой, но вдруг опять завелся. – Нет, но тебе‑то что? Ты‑то чего во все за всех лезешь?! Тебе что за дело?!

– Так уж я устроен, наверное, – честно ответил я.

В этот миг прозвенел звонок на урок.

– Тебе знаешь что… знаешь что… тебе надо по капле выдавливать из себя буйнопомешанного буревестника! – гордо сказал Игорь и удалился в сторону кабинета физики. Я осел на подоконник и тихо позвал вслед:

– Эй, Овсянников, ты что – Горького с Чеховым читал, что ли?

Игорь не обернулся и ответом меня не удостоил.