Лекция 9 6 страница

Потом, мне кажется, постмодернизм эволюционизирует и рождаются такие вещи: респектабельный постмодернизм, который умеет использовать приемы постмодерна для веселья, для шутки, для баловства, тенденция к монументальности вроде «Кыси» Т. Толстой, где мир упорядочивается только русским алфавитом. Это очень редкий прием, когда мира рассыпан, его можно упорядочить чисто формализованными приемами. Третье, постмодернизм, который вырастает в контакт с реальной действительностью и здесь он обогащает ту линию, которая называется постреализм. И последнее, что я скажу: линия постреализма – это вполне закономерное явление. Почему? Возникает аналогия. Помните, в барроко маньеризм и почти одновременно зарождается классицизм, потом он набрал силу и победил. В линии постмодернизма тоже самое, начинается зарождаться неореализм, его традиция развивалась в лице писателей 30-х годов у Платонова, Замятин, Булгаков, Ахматова и Пастернак и потом перешла в конце 20 века в творчество Горенштейна, Маканина, Петрушевской и для меня этот факт несомненно естественен: к концу переходной эпохи всегда начинает усиливаться, с одной стороны, жажда гармонизирующих систем, с другой стороны, эти системы начинают набирать силы и превращаются в целое направление. Сегодня я с уверенностью могу сказать, что постреализм, выросший на основе неореализма, представляет собой очень сильное и яркое художественное направление, которое включает в себя богатейший спектр романных и прозаических жанров, причем это своеобразные жанры: тут и новые версии священных книг, тут и записи подневные, которые превращаются в историю подневной борьбы человека с небытием, тут и великая лирика Бродского, он не один в этом ключе работает (Иван Жданные близок ему, Ольга Седакова, Лариса Миллер, Елена Шварц), это целая тенденция. О драматургии пока не берусь говорить, я пока еще не нащупал эту тенденцию. Вот какая ситуация сегодня. Есть и соцреализм в лице милицейских романов, в фильмах типа «Две судьбы». В этом большая опасность, потому что соцреализм очень доступен широчайшим массам, невежественным читателям, они на него будут клевать быстрее, чем на священные Кинги Горенштейна или типа «Лаза» Маканина и его романа «Герой нашего времени», там нужно головой работать. Поэтому тенденция сегодня такая: мы находимся на переходе, на переломе. Несомненно, сейчас востребованы становятся космографические модели, их разрабатывают, а какая будет господствовать, я думаю реализм, потому что он изображает человека в повседневности, и ясно, что кроме него никто ни за что не отвечает. Сознание того, что я, живя сегодня, вписан в глобальный круговорот рода людского, это вынуждает меня жить соответсвующим образом. По тем наблюдениям, которые я сделал, можно совершенно уверенно делать вывод, что мы с вами пережили очередную эпоху переходного типа, теперь пора ждать новую культурную эру, какой он будет – встретимся, поговорим.

У реализма есть свои этапы. С точки зрения одних исследователей это:

1) психологический этап (Пушкин, Лермонтов);

2) социологический (Гоголь, Тургенев);

3) психолого-философский (Толстой, Достоевский, Чехов).

Другие исследователи выделяют, например народнический, психологический. Русский реализм прожил свои этапы:

1) конец 20-х гг. – начало 40-х гг.;

2) 40-50-е гг.- вместе взятые до начала 60-х гг.;

3) с 70 до начала 90-х гг.

Что мы замечаем, какие синхронные системы адекватны, эквивалентны этапу? Этапу адекватны такие системы, которые мы условно называем терминами «литературные течения». По мнению многих исследователей, творчество Пушкина и Лермонтова при всем различии между ними и преемственности, они являются яркими выразителями первого литературного течения, которое сложилось в русском реализме. Это течение – психологическое. Здесь впервые в центр внимания поставлен духовный мир человека и исследуются отношения между человеком и окружающим его миром. Чаще всего показывается, как происходит деградация великолепных природных задатков в тех или иных отношениях с обстоятельствами.

Второй этап – социальный, он связан с изучением не отдельной психологии человека, а целых социальных групп, социальных явлений. Это Гоголь «Мертвые души», Тургенев «Записки охотника»: произведения, которые раскрывают социально-психологический конфликт, потому что феномен Чичикова – это феномен Рудина, Базарова. Что касается Толстого, Достоевского и Чехова, то это самостоятельные течения. Это требует серьезных исследований. Меня волнует вопрос другой. Что происходит со старыми жанровыми системами, сложившимися и ушедшими в прошлое литературных явлений. Эти жанровые системы и подсистемы не умирают, они проходят этап ассимиляции – фазу ассимиляции. Некоторые удачно, а некоторые не удаются. Ассимиляция в чем? Вот, например, та жанровая система, которая сложилась в классицизме, начинает трансформироваться и используется для решения задач, которые требует романтизм. А задача, которую представляет романтизм иного порядка, чем представляет классицизм. Задача – прежде всего показать самостоянье человека, показать значимость душевной жизни человека. Это будет важнее расчета, логики, правил. С другой стороны, эти старые жанры сохраняют память о своей семантике. Они сохраняют установку на рациональное исследование жизни, интерес к мыслительному. И другой момент в этих жанрах, связанных с классицизмом – в них всегда есть романтический момент, всегда есть момент воления, то есть можно уйти от мира, скажем, в свою лачугу, в кабинет, экзотические страны, и порвать контакты с реальностью, то герой попытается не только возопить, что мир плох, а попытается каким-нибудь образом этот мир исправить. То есть герой несет в себе романтическое начало, а это уже влияет на характер сюжета, действия, а не только переживание. И вот я высказал гипотезу в 80-е годы о том, что эта декабристская поэзия представляет собой эту попытку ассимиляции жанровой системы классицизма в целом направлении. Только сказать, что это требует серьезных исследований, обстоятельных работ. Я сформулировал это так: происходила эта ассимиляция. Известно, что в первой трети 18 века жанровая система классицизма существовала как старое направление, противоборствующее романтизму. Помните, были шишковисты архаические и романтики. Романтики осмеивали шишковистов, их петриады: называли Петр Большой, но не Петр Великий. У писателей-декабристов намечались возможности ассимиляции в романтическом направлении жанров. Что я имею в виду. Будучи студентом, я занимался декабристской сатирой. У них были жанры сатиры, жанры оды, жанры послания, жанры басни. Эти жанры были в декабристской поэзии. Жанр басни был у Паприщева, послания у Пушкина, Раевского «Из кишиневской тюрьмы Пушкину», есть послания типа «К временщику» Рылеева. Вопрос: как старый жанр начал работать на решение задач нового творческого метода? Не происходило ли это на основе взаимодействия принципа поэмности с классической драматизацией. Происходила ассимиляция за счет проникновения 2-х метажанров, старого и нового, 2-х конструктов. Эта гипотеза требует обстоятельной проверки. Вот сейчас перед нами монография Ложковой Татьяны Анатольевны «Система жанров в литературе декабристов», она долго работала над этим материалом: начинала с Кюхельбекера, здесь она значительно расширила свой диапазон и практически она и показала, что декабристская поэзия образует своеобразное течение внутри романтизма, течение, которое закрепляет традицию классицистических установлений, ориентиры, которые надо сберечь из классицизма и не потерять. Вот если у вас нет книжки Т. А. Ложковой, то в сборнике №9 напечатана статья Ложковой «Жанр дружеского послания в лирике Рылеева», где осмысление поэтических традиций. Она делает интересную вещь, берет жанр дружеского послания (он сам возник из идиллии как сентименталистская форма) и смотрит, как в этом послании сохраняются конструктивные принципы романтического видения мира: уход от мира, от окружающей чужой действительности. Но у Рылеева в посланиях центральный герой не романтический, энергично действующий, труженик, а не купающийся в неге ленивец, что положено было в романтическом послании. Т. А. Ложкова не доформулировала мысль, что пред нами происходит столкновение мира с романтической поэмностью, где сопереживание героя и автора, тенденция к романтическому действию, которое несет в себе характер другого героя. Я считаю, что тут еще надо поинтересоваться этими вопросами более серьезно, изучить теоретическую базу этого взаимоотношения классицистической традиции и романтического мировидения. Например. Я полагаю, что здесь интересна работа Ю. Тынянова «Ода как ораторский жанр», принцип драматизации, а элегия – элегичность переживаний, субъективных реакций. Я считаю, что при анализе жанра нового типа оды, который стал рождаться у декабристов, произошло взаимодействие между драматизацией и элегичностью. Но этот вопрос мы обсуждали уже после защиты диссертации в частном порядке. Я скажу честно, я очень ценю этот труд, но мне не хватало додумывания мысли о том конструктивном взаимодействии, которое мы с вами забыли, и Герцен, думаю, тоже забыл о поводе написания романа. Зато что он делает? Он создает целую мозаику типов: сыновей своего времени (Бокин, Грановский). Они разнообразные. Многие напоминают будущего Илюшу Обломова широтой русской натуры, которая расплывается в кисель, где реализует свои природные задатки. Он здесь сам центральный персонаж этих мемуаров – деятельный, активный, стремящийся изменить мир, не плыть по течению. Вот я вам на прошлой лекции говорил о новых людях у Чернышевского. Это течение очень серьезное, важное и оно имело потом продолжение и в 20 веке: в художественной документальной прозе Гранина «Эта странная жизнь»,

С. Алексиевич «У войны не женское лицо», Адамович «Каратели», «Блокадные книги Адамовича и Гранина. Что происходило с человеком в условиях блокады: почему одни опускались до состояния животного и умирали как скоты, а другие даже и умирали с осознанием высоты духовного величия. Говорили: «Вот моя пайка, съешь ее, она тебе пригодится!». Это жанры, уже родившиеся в недрах классицизма, но ассимилированные в соответствии с метажанровым принципом романизации. Так как массы вариантов отношений с обстоятельствами предложены. В отличие от других художников он публицистичен. У Герцена есть тот, кто прав. Вот Грановскому он поклоняется. Бокин – уже другое. Он показывает и типажи жандармские, но с волением, например: верный служака, честный демократ, он делает то, что считает нужным, что соответствует его духовным устремлениям. Между этими позициями идут тесные диалогические отношения.

Если вы посмотрите в конец 19 века, то вы увидите, как происходят попытки ассимилировать романтическую систему жанров внутри реалистических систем – романизированных жанров. Попытки ассимилировать прошли очень разнообразно.

С наивными видами: путем создания легенд как у Куприна, или попытками создать контаминированные жанры вроде рассказов-легенд Горького, но это уже романтический мир в оправе реалистических обстоятельств. Подобные попытки были и у Л. Андреева, но некоторые авторы (Маевская, Каминский) утверждали, что у нас в 90-е годы 20 века якобы стало формироваться романтическое течение в реализме, они опираются на позднего Гаршина («Красный цветок»), пытаются извлечь из него побольше року, на Короленко, зрелого Чехова (рассказ «Невеста»), который нагружает свои рассказы уже мотивом тоски по высокому, по светлому («Черный монах», «Архиерей»). Я бы не сказал, что романтическая тенденция была так или иначе сильна у Чехова. Используется элегическая тональность (финалы произведений «Попрыгунья», «Потерян замечательный человек», «Дом с мезонином», «Тоска по утраченному». Это романтическое течение не сложилось, так как в это время началась новая полоса в истории развития цивилизации и процессы иного типа и иного характера, который я уже связываю с началом новой переходной эпохи. Но внутри литературных этапов есть еще мелкие литературные системы – микроциклы: историко-литературные периоды. Они связаны с какими-то процессами изменения главного вектора историко-литературного процесса – эстетической концепции человека и мира. Каждое литературное течение в рамках реализма предлагает свои нюансы в концепции человеческой личности.

Драматизм сопротивления среде открывается, сложность отношений между человеком и мирозданием раскрывается. Но остается та же концепция – человек, который живет в мире, формирующим его как личность в силу обстоятельств. В периоде мы тоже наблюдаем определенные движки в концепции мира и человека.

Периоды:

1)с 17 до конца 20-х годов;

2) период отечественной войны 1941-1945;

3)период Оттепели с 1955 по 1968 год;

4) период 70-е годы, они недолгие. Но в течение этого периода происходит радикальная или не очень радикальная сдвижка в концепции мира и человека, но что касается 17 года, тут все понятно. В этот период была выдвинута новая концепция – социалистическая концепция личности: личность как существо общественное, коллективистское. Утверждалось, что приоритетами для личности должны быть общества. Эта концепция в дикой борьбе развивалась и приобрела фантасмагоричные и гротескные очертания к 30-м годам, когда утверждалось, что личная жизнь человека – постыдная, когда боялись печатать свои любовные стихи, стеснялись. Когда наблюдаем за движением художественных систем внутри этих периодов, есть здесь тоже своя синхрония; в течении определенного периода, немыслимо какую нишу он занимает, всегда формируется диахронная система жанров: от публицистических, лирических жанров, малых жанров к созданию все более крупных художественных форм. В начале периода 20-х годов что? Это фантастический расцвет лирики, рождение плеяды комсомольских поэтов, у которых пафос: мы молодая гвардия рабочих и крестьян, я с радостью погибаю. А потом на это же время приходится потрясающий расцвет лирики: лирика серебряного века, высшего своего достижения добились в 20-е годы Ахматова, Цветаева, Пастернак и Мандельштам. Но тогда они были еще маленькими. Ахматова смеялась над собой: «Я на левую ногу надела калошу с правой ноги». Что вы носитесь с конквистадором Гумилева. Он молодой поэт. Главные стихи у него: «Шестое чувство», «Заблудившийся трамвай». У Мандельштама поразительные стихи («Tristia» и другие). О чем они пишут. О трагедии человека, который оказался в катастрофические времена вместе со своим родным миром и страной и переживает, но остается вместе с нею. Трагедия: я вижу, что ты идешь неправильным путем, но я тебя не могу оставить и вместе с тобой иду в бездну, это лирика была тогда. А потом был колоссальный расцвет новеллистики: фантастическая новеллистика в начале 20 годов (И. Бабель «Конармия», которая потом выросла в цикл и рассказы Лавренева «Сорок первый», «Марина» и другие, рассказы Вс. Иванова, рассказы молодого Андрея Соболя и другие, расцвет

М. Зощенко. После рассказов рождается метажанр – поэмы в прозе, это повести. Их была куча. Выделяются две повести из них: Малышкин «Падение Даира» Серафимовича «Железный поток». Там показано, как простая стихийная масса крепнет, формируется, приобретает новую социалистическую дисциплину. Во главе этой массы стоит сильная волевая личность (кожаная куртка, командир, вожак, человек-идея). А все другие поэмы в прозе тогда назывались ущербными, ошибочными. Но сейчас их опубликовали: это повести Л. Сейфулиной «Ноев ковчег» и «Перегной», повесть Вяч. Шишкова «Ватага», повесть Яковлева «Повольники», повесть Веселого «Страна родная». В них не показано нарастание новой советской дисциплины и не показано формирование коллективной общности. Все эти повести о бунте народа против советской власти. В них самое страшное: трагическое изображение психологии толпы, которая, теряя рассудок, начинает крушить и ломать все.