Глава 29. В первую субботу мая серые облака с неба разбрызгивают в теплом воздухе капли воды

В первую субботу мая серые облака с неба разбрызгивают в теплом воздухе капли воды. Сжимая красный зонтик, спускаюсь с крыльца, держа в руке поводок Райли. В течение последних шести недель моя бедная собака, словно ребенок разведенных родителей, курсировала между двумя квартирами – Селины и Бланки и моей. К счастью, соседи, как и я, любят глупых дворняг, но сегодня они уехали на репетицию оркестра в Спрингфилд, поэтому я сажаю Райли в машину и еду к дому Брэда.

– Этот раз будет последним, когда я подкидываю тебя, малыш Райли, – говорю я ему, ведя машину на север в Бактаун. – Завтра моя дочь переезжает домой.

Брэд ждет меня с горячим кофе и свежими кексами с маком. Под вазой с клубникой на столе я замечаю два розовых конверта. После вынесенного судьей Гарсиа решения я ожидала получить конверт за исполнение пункта номер один, и при виде конверта с номером семнадцать: «ВЛЮБИТЬСЯ» – меня начинает трясти.

Брэд сидит напротив и спокойно смотрит на меня.

– Откроешь сейчас или после завтрака?

– Сейчас. – Я решительно отставляю чашку кофе. – Но только конверт под номером один.

Брэд криво усмехается:

– Ты ведь через три месяца выходишь замуж. Разве ты не влюблена?

– Просто хочу растянуть удовольствие. Их не так много осталось.

Помахав конвертом, он принимается вскрывать его, и я понимаю, чего сейчас не хватает. Оглянувшись, вижу на столе очки и приношу их Брэду. Он с улыбкой надевает их.

– Мы отличная команда, верно?

– Самая лучшая, – киваю я, но сердце сжимается от тяжелых мыслей. Могли бы мы стать по‑настоящему единой командой в других условиях, при других обстоятельствах? Господи, как ужасны эти «если бы», я же помолвлена с Гербертом!

– «Дорогая Брет.

Как‑то Микеланджело спросили, как ему удалось создать столь великолепную статую Давида. Он ответил: „Я не создавал своего Давида. Он был там всегда, в этой мраморной глыбе. Я лишь извлек его“.

Надеюсь, как и Микеланджело, я помогла тебе в течение последних месяцев избавиться от всего наносного и ненужного, чтобы на свет появилась настоящая ты.

Уверена, материнство станет знаковым событием твоей жизни. Поочередно, ты найдешь его отрадным, полным разочарований, удивительным и заполняющим всю тебя. Эта самая чудесная и сложная, но жизненно важная роль, которую тебе приходилось исполнять.

Как‑то мне сказали, что материнство – это воспитание взрослых, а не детей. Не сомневаюсь, что ты, как талантливый скульптор, создашь прекрасного человека. Время от времени воспользуйся моментом и представь себе мир, требующий растить детей не сильными, а добрыми.

А теперь вытри слезы и улыбнись. Как повезло твоей малышке. Если существует рай, где мне суждено найти приют, где у меня будут крылья, обещаю хранить ее и оберегать.

Я люблю вас обеих больше, чем можно выразить словами.

Мама».

Брэд меняет зажатую в моей руке мокрую салфетку на чистую, затем успокаивающе гладит по спине.

– Жаль, что ее никогда не будет рядом с Остин.

– Она будет, – уверенно говорит Брэд. Он прав. С Остин будет и моя мама, и ее.

Я сморкаюсь и перевожу взгляд на Брэда.

– Она знала, что у меня будет дочь. Ты понял? – Нахожу в письме нужную сточку. – Вот: «обещаю хранить ее и оберегать». Как она могла знать?

Брэд просматривает письмо.

– Полагаю, это случайность.

– Нет, – качаю головой я. – Она знала. Мама не сомневалась, что у меня будет дочь. Это она помогла мне с Остин Элизабет. Она смягчила сердце Джин.

– Ладно, раз ты так уверена.

Я вздыхаю и допиваю кофе.

– Как ты считаешь, она одобрила бы мои отношения с Гербертом?

– Она была бы в восторге. Если, конечно, ты ничего от меня не скрываешь.

О мои ноги трется Райли, и я глажу его по голове.

– Нет, ничего. Как Герберт может не понравиться? Он мистер Совершенство, воплощение идеального мужчины и мужа.

– Брет?

– М‑м‑м?

– Что с тобой? Герберт точно для тебя воплощение идеального мужа?

Я поднимаю голову и смотрю прямо Брэду в глаза.

– Герберт лучший мужчина из всех, с кем я встречалась. Я доверяю ему, могу на него положиться. Он будет замечательным отцом и мужем.

Следующим утром, в воскресенье седьмого мая, набрав вес четыре фунта и одиннадцать унций, одетая в розовый костюмчик, подаренный тетей Кэтрин, Остин приезжает домой. Герберт устаивает настоящую баталию, настаивая, чтобы я с дочерью переехала на Астор‑стрит, но я непреклонна. В настоящий момент наш дом здесь, в Пилсене, кроме того, это решение убьет Селину и Бланку. Последние несколько недель они с умилением разглядывали фотографии Остин, купили ей игрушки и крохотные кроссовки. О том, чтобы оставить их сейчас, не может быть и речи.

По дороге от больницы до машины Герберт делает бессчетное количество снимков, потом мы долго смеемся, пытаясь усадить Остин в автомобильное кресло. Она для него еще слишком мала, поэтому мне приходится обложить ее со всех сторон одеялом, чтобы не дать упасть.

– Ты уверена, что купила сиденье нужного размера? – интересуется Герберт.

– Да, в больнице все поверили, размер как раз для Остин.

Он скептически на меня косится, но, прежде чем захлопнуть дверцу, помогает сесть рядом и тщательно застегивает ремень безопасности, словно я тоже ребенок, только постарше. Машину он ведет особенно осторожно, периодически оглядывается на нас, когда на дороге попадаются кочки или резкие повороты. Герберт обращается со мной так, словно я сама несколько дней назад родила ребенка. Его забота обо мне и Остин трогает меня, но все же вызывает чувство, схожее с клаустрофобией.

На ум приходит фраза из фильма «Язык нежности»: «Не поклоняйся мне, пока я этого не заслужила». Мне всегда было близко это выражение, говорящее о независимости и гордости. Сейчас впервые в жизни у меня возникает вопрос: почему? Видимо, оставленная одним человеком рана до сих пор болит, мешая принять настоящую привязанность.

Я отчаянно старалась «заслужить» Чарльза – и Эндрю – и незаметно принесла в жертву свое «я». Впрочем, даже это меня не оправдывает. С Гербертом все по‑другому. Наконец‑то я могу быть самой собой, а он обожает меня именно такой. Так почему же его любовь напоминает мне мокрый цемент?

Поднимаясь в квартиру с Остин на руках, я так остро чувствую мамино присутствие, что невольно ищу ее глазами. Мама была бы сейчас в восторге от ребенка, от того, какой женщиной я стала. Она встретила бы меня и поцеловала, склонилась бы к Остин, которую взяла бы на руки при первой возможности.

– Куда мне это положить?

Я поворачиваюсь и смотрю на Герберта с больничной сумкой в руках. Его не должно здесь быть. Этот момент могут разделить со мной только мама и Остин. Герберт все испортил.

Но он выглядит таким трогательным с сумкой в горошек в руках, что я не могу ему не улыбнуться.

– Отнеси, пожалуйста, в кухню. Я потом разберу.

Он возвращается на удивление быстро и довольно потирает руки.

– Как насчет ланча? Если хочешь, я могу сварганить классный омлет, если ты не против, разу…

– Нет! – вскрикиваю я слишком громко. – В смысле, да… омлет вполне подойдет.

Герберт уходит в кухню, а я закрываю глаза, остро осознавая, что у меня начинается совершенно другая жизнь. После всех потрясений и разочарований с Чарльзом и Эндрю я должна кричать: «Аллилуйя!» Наконец, в моей жизни появился прекрасный человек.

Летом жизнь становится более размеренной. Я стараюсь насладиться каждым мгновением общения с Остин. Шлёпки и сарафаны сменяют костюмы и туфли на каблуках, а обязательные энергичные пробежки уступают место неспешным прогулкам с коляской. Пока кроме еды и сна Остин почти ничего не нужно. Если не брать в расчет несколько дней, когда она чихала, моя дочь совершенно здорова. Остин внимательно слушает сказки и песенки и кажется мне самой умной девочкой на свете.

Первого июля я иду по знакомому коридору неонатального отделения с трехмесячной Остин на руках и вижу перед собой Ладонну, выскочившую нам навстречу из‑за стойки администратора.

– Брет! – восклицает она и заключает меня в объятия. – О боже, Остин Элизабет! Как я соскучилась!

Она целует малышку в лобик.

– Мы тоже соскучились. – Я передаю Остин Ладонне.

– Привет, сладенькая, – говорит та, держа ее на вытянутых руках.

Остин сучит ножками и что‑то лопочет.

– Посмотрите, какая большая!

– Восемь с половиной фунтов, – с гордостью говорю я. – Мы только что были у доктора Эгенберг. Она сказала, Остин образец здорового ребенка.

Ладонна опять целует мою дочь в лобик.

– Замечательно.

Я протягиваю медсестре коробку с печеньем и фиолетовую коробочку с отпечатком ноги Остин.

– Мы решили оставить вам кое‑что на память. Спасибо, что вы все были так внимательны к моей доченьке.

– О, Брет, спасибо тебе. Поставь печенье на стойку. К концу дня ничего не останется. – Мы пристраиваем коробку, и Ладонна внимательно смотрит на меня. – Тебе идет быть мамой.

– Я каждый день с благодарностью молюсь за Санкиту. Это лучшее, что было у меня, – голос срывается, – за всю жизнь.

– Вот и хорошо, – подмигивает Ладонна. – Присядь‑ка. У Морин и Кэти скоро начинается перерыв, им тоже будет приятно увидеть Остин.

– Извини, мы не можем задерживаться. – Спешно смотрю на часы. – Мы приглашены на ужин в «Джошуа‑Хаус». Не переживай, скоро опять увидимся.

– Тогда расскажи о предстоящей свадьбе. Вы с доктором Мойером уже назначили дату? – Она многозначительно приподнимает бровь. – Ты ведь знаешь, что каждая медсестра в этом отделении немного влюблена в Губерта.

– Герберта, – поправляю я. – Да, седьмого августа, в день рождения мамы.

– Отлично! – Ладонна смотрит на палец моей левой руки. – Красивое кольцо.

Я поднимаю руку с кольцом белого золота с единственным квадратным бриллиантом.

– Оно принадлежало моей бабушке. Герберт купил очень симпатичное кольцо у Тиффани, но это мне нравится своей простотой.

– Оно такое же скромное, как и ты. – Ладонна улыбается и гладит меня по руке. – О, Брет, я так рада, что у тебя все удачно складывается. Ребенок, красивый жених. Твоя покровительница на небе в нужный момент махнула над тобой крылом.

Я думаю о маме и ее помощи в исполнении желаний. Но это не самое главное.

– Верно, мне очень повезло, но небесная покровительница сыграла не главную роль. Думаю, каждый из нас в некоторой степени волшебник. Надо только иметь желание и мужество идти к исполнению заветных целей.

– К счастью, у тебя получилось, – улыбается Ладонна.

По телу пробегает дрожь. Неужели я нашла в себе силы воплотить свои мечты в реальность? И справлюсь ли я со всеми?

Во вторник я сажаю Остин в коляску, и мы направляемся в кафе «Джампинг Бин». Небо затянуто облаками, но ветер по‑летнему теплый. Уже издалека замечаю сидящего за столиком Брэда. Он встает и приветствует меня со стаканом латте в руках.

– Как наша великанша? – спрашивает он, поднимая Остин на руки.

– Остин, расскажи дяде Брэду, какая ты умница, как красиво улыбаешься мамочке.

– Ты довольна, малышка? – Брэд сюсюкает с Остин, удерживая ее одной рукой, а второй протягивает мне конверт. Пункт номер семнадцать.

– Влюбиться, – машинально произношу я.

– Что‑то не так?

– Нет, все в порядке. – Я беру у него Остин и сажаю в коляску. – Давай же. Открывай.

Брэд поглядывает на меня с сомнением:

– В чем дело? Ты всегда с таким рвением стремилась получить следующий конверт, а последний даже не позволила мне открыть. Что с тобой?

– Ничего. Открывай.

Брэд склоняет голову и молча смотрит, давая понять, что мне не удастся его обмануть. Тем не менее он открывает конверт, достает сложенный розовый лист и кладет его на стол, накрыв рукой.

– Даю тебе последний шанс. Если ты не влюблена в Герберта, скажи об этом сейчас.

С замиранием сердца я меряю его долгим, тяжелым взглядом, но не выдерживаю и закрываю лицо руками.

– Я запуталась, Брэд. Я была без ума от Эндрю – самолюбивого и эгоистичного человека, но не испытываю никаких чувств к идеальному мужчине, который всячески мне помогает. – Я зарываюсь пальцами в волосы и качаю головой. – Что со мной, Мидар? Я до сих пор надеюсь, что смогу найти и покорить такого, как Чарльз?

– Любовь изменчива. Думаешь, если бы я мог выбирать, в кого влюбиться, я бы выбрал женщину, живущую за две тысячи километров?

– Но Герберт такой хороший. Он любит меня и моего ребенка. Разумно ли потерять его? Что, если я никогда не найду мужчину, который полюбит нас так, как он? Я останусь одна и лишу Остин отца?

– Не переживай, этого не случится.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Твоя мама не завещала бы тебе достичь всех целей из жизненного плана, сомневайся она хоть на минуту в возможности выполнения. Она знает, ты обязательно встретишь своего мужчину.

Из моей груди вырывается глухой стон.

– Звучит немыслимо глупо.

– Я говорю серьезно, Брет. Мне не раз приходило в голову, что Элизабет управляет происходящими в твоей жизни событиями.

– Если это так, возможно, она специально привела Герберта в Чикаго, в отдел моего брата, чтобы мы встретились и полюбили друг друга?

– Такого ощущения у меня нет.

– Почему же?

Брэд загадочно улыбается.

– Потому что ты в него не влюбилась.

– Но ведь могла бы. – Я отвожу взгляд. – Может, следует приложить чуть больше усилий, дать ему чуть больше времени…

– Любовь – это не испытание на прочность.

– Если бы мама дала мне подсказку, – вздыхаю я. – Какой‑нибудь знак, чтобы я наверняка поняла, правильно ли действую.

Брэд берет в руки лист.

– Читаем?

От его слов у меня сжимается сердце.

– Не знаю. Правильно ли это?

– Думаю, стоит прочитать. Вдруг оно рассеет твои сомнения?

– Ладно, – вздыхаю я. – Читай.

Брэд разворачивает письмо и, откашлявшись, начинает:

– «Дорогая Брет.

Прости, мне очень жаль, но этот мужчина не для тебя. Ты не влюблена. Продолжай искать, дорогая».

У меня отвисает челюсть, и одновременно вырывается радостный возглас:

– О боже, спасибо! – Я откидываюсь на спинку стула и начинаю хохотать. – Мама подала знак, Брэд! Мама говорит со мной. Я свободна!

Брэд не сводит с меня глаз. Он складывает письмо и убирает в конверт. А где же его очки? Как он мог прочитать написанное мамой без очков? Улыбка сползает с лица.

– Бог мой. Ты все подстроил. – Я пытаюсь вырвать письмо, но Брэд отводит руку.

– Это не имеет значения. Ты получила ответ.

– Нет! У меня в следующем месяце свадьба. Я не могу ее отменить.

– Ты предпочитаешь выяснить все после свадьбы?

Я смущенно тру переносицу.

– Нет. Конечно нет. – Задумываюсь на несколько минут и опять поднимаю глаза на Брэда. – Значит, мне придется разбить Герберту сердце?

– Никто не говорил, что любовь простая штука, дитя мое. – Брэд убирает конверт. – Сохраним его до более подходящего случая. – Он прижимает карман рукой. – У меня такое чувство, что ты будешь ждать не напрасно.

Убедившись, что Остин заснула, я на цыпочках прохожу в гостиную, где Герберт потягивает шардоне и листает книгу. Внутри меня все стягивается в тугой узел. Увидев меня, он подмигивает, улыбаясь:

– Миссия выполнена?

Я скрещиваю пальцы.

– Слава богу.

Я подсаживаюсь рядом и заглядываю в книгу. Из всей моей прекрасной библиотеки он выбрал «Улисса» Джеймса Джойса, бесспорно, не самого простого автора для чтения.

– Эта книга была в обязательной программе в Академии Лойолы. Боже, как я ее ненавидела…

– А я смог прочитать лишь спустя много лет, – прерывает меня Герберт. – Но сейчас с удовольствием бы перечитал. Могу я взять ее на время?

– Можешь взять навсегда, – уверенно говорю я и откладываю книгу на журнальный столик.

Герберт сразу же наклоняется, чтобы меня поцеловать. Затаив дыхание, я думаю о том, что будет неправильно позволить ему этот поцелуй.

Неправильно. И я не позволяю.

Наполнившись решимости, я разрываю все оковы:

– Герберт, я не могу выйти за тебя замуж.

Он замирает, не дотянувшись до моих губ.

– Что?

На глаза наворачиваются слезы, и я не могу сдержать их.

– Прости. Я не понимаю, что со мной. Ты прекрасный человек, лучший из всех, что я встречала, но…

– Но ты меня не любишь, – заканчивает он скорее утвердительно, чем вопросительно.

– Я не вполне уверена. – Я стараюсь особенно осторожно подбирать слова. – Я не могу рисковать твоим и моим счастьем, дожидаясь, пока смогу убедиться окончательно.

– Ты не рискуешь… – Он замолкает на середине фразы и поднимает голову к потолку.

Я отворачиваюсь и жмурюсь изо всех сил. Черт, что же я делаю? Он так меня любит. Я должна броситься ему на шею и весело рассмеяться, сказать, что пошутила. Но я словно приросла к дивану, не в силах разжать зубы.

Наконец я делаю усилие и встаю. Лицо Герберта темнеет от печали и гнева. Внезапно он преображается на моих глазах, обретает силу… Таким я никогда его не видела.

– На что ты надеешься, Брет? Думаешь встретить очередного подонка, как твой последний дружок? Да? Тебе это нужно?

Я смотрю на него как завороженная. Бог мой, значит, Герберт может быть и грубым? Я никогда не слышала от него таких слов, такого тона. Может, я слишком его обидела, может, стоило…

Нет. Я приняла решение и должна идти до конца.

– Я… я не знаю. – Как объяснить ему, что я мечтаю встретить особенного, ни на кого не похожего человека, чтобы самой удивляться, как я могла его найти?

– Подумай об этом, Брет, потому как ты совершаешь серьезную ошибку. Я не всегда буду свободен. Ты должна решить, пока не стало поздно.

С каждым его словом из моих легких словно высасывают изрядную порцию воздуха. А что, если он прав, и я слишком поздно пойму, что он тот единственный? Я молча наблюдаю, как он проходит к шкафу в прихожей и берет плащ «Бёрберри». На пороге Герберт останавливается и поворачивается ко мне:

– Я действительно любил тебя, Брет. И Остин любил. Обними ее от меня, хорошо? – Сказав это, он выходит за дверь и захлопывает ее за собой.

В следующую секунду из моих глаз льются слезы. Черт, что же я наделала? Только что я позволила мужчине мечты, «человеку „Бёрберри“» уйти? Я ставлю кресло напротив окна и сижу, размышляя, до двух часов ночи, пока, наконец, не слышу отчетливо произнесенные мамой слова: «И для нас выглянет солнце, любимая моя».

Почему‑то этого так и не произошло.