Глава 27. Неонатальное отделение гудит от разговоров

Неонатальное отделение гудит от разговоров. Ладонна берет меня под локоть и отводит в угол.

– У нас проблемы, – шепчет она.

– Мать Санкиты? – спрашиваю я, зная ответ.

Она кивает и опасливо оглядывается по сторонам.

– Тиа Робинсон. Она была такая пьяная или… еще что, но она едва могла говорить.

В душе зарождается неприятная тревога.

– Она приходила к внучке. – Ладонна произносит эти слова таким тоном, словно эта идея должна поражать абсурдностью.

Я обхватываю себя руками, стараясь сдержать поднимающуюся к горлу горечь.

– У нее есть шанс получить ребенка?

Ладонна пожимает плечами:

– На моей памяти случалось и не такое. Если появляются родственники и заявляют свои права на ребенка, то, скорее всего, они получат положительный ответ. Властям меньше хлопот.

– Нет! Только не Остин. Я не позволю. Это мой ребенок. Я же говорила, это последняя воля Санкиты.

Ладонна хмурится:

– Послушай, я понимаю, но от твоего мнения ничего не зависит. Ты говорила с Кирстен Шеринг, нашим социальным работником?

– Нет, – внезапно растерявшись, признаюсь я. Действительно, почему я решила, что усыновить эту бездомную сироту будет проще простого? – Я разговаривала с женщиной из социального обеспечения и собиралась встретиться с социальным работником больницы в ближайшее время, но я так занята с Остин.

– Я немедленно позвоню Кирстен и узнаю, когда она сегодня свободна.

Ладонна скрывается за дверями кабинета и вскоре возвращается с листком блокнота в руке.

– Она уходит на совещание, но готова встретиться с тобой завтра в четыре. Вот, второй этаж, кабинет 214. – Она протягивает мне листок. – Я все записала.

Сжавшись от ужаса, я смотрю на клочок бумаги.

– Скорее всего, тебе предстоит бороться. Миссис Робинсон настроена забрать себе внучку.

– Зачем? Она и от дочери отказалась.

Ладонна тихо фыркает:

– Все не так просто, как тебе кажется. Ей нужно материальное подспорье, а Остин будет получать почти тысячу долларов до восемнадцати лет.

Перед глазами темнее от невероятного, животного страха. Эта женщина одержима идеей забрать у меня ребенка по старым как мир причинам. Впрочем, она мать Санкиты и бабушка Остин. А я просто учительница, знакомая с ее дочерью всего пять месяцев.

Следующие два часа я провожу за ширмой с Остин на руках.

– Знаешь, малышка, какая ты сильная девочка? Мама тобой так гордится.

Остин поднимает крошечные кулачки, зевает и снова закрывает глазки. Я смеюсь от умиления и глажу ее по спине.

– К вам посетитель, Брет, – внезапно раздается голос за спиной. – Он ждет в комнате для посетителей.

Я открываю дверь, ожидая увидеть Герберта, но в кресле сидит мой брат.

– Джоад? Что ты здесь делаешь?

– Последние две недели тебя можно застать только здесь. – Он встает и целует меня в щеку. – У тебя появилась маленькая подружка? Кэтрин с восторгом разглядывает присланные тобой фотографии.

– У меня неприятности. Сегодня приехала мать Санкиты и хочет забрать девочку. – При воспоминании о случившемся на меня накатывает паника. – Этого ведь не случится, Джоад! Я ей не позволю!

Брат молчит, и на лбу появляется глубокая морщинка.

– Как ты собираешься ее остановить?

– Я удочерю Остин.

– Пойдем выпьем кофе. – Он берет меня под руку. – А еще лучше – поужинаем. Когда ты последний раз ела?

– Я не хочу есть.

Джоад качает головой:

– Пойдем. Надо поесть, заодно все мне расскажешь. – Он обнимает меня за плечи, но я вырываюсь:

– Нет! Я ее не оставлю. Та женщина может вернуться и забрать Остин.

Джоад смотрит на меня с тревогой во взгляде:

– Приди в себя, Брет. Ты же на черта стала похожа. Сколько часов ты спала за эти две недели? Младенец никуда не денется. – Он поворачивается к медсестре за стойкой: – Мы очень скоро вернемся.

– Скажите Ладонне не сводить с Остин глаз! – кричу я, пока брат заталкивает меня в кабину лифта.

Я сижу в кафетерии больницы, передо мной принесенный Джоадом оранжевый поднос с тарелкой спагетти.

– Ешь. А в перерывах будешь рассказывать мне, что собираешься делать с ребенком Санкиты.

Мне не очень нравятся слова «ребенок Санкиты», но судьба Остин еще не решена. Размотав салфетку, я беру в руки вилку. При виде спагетти мой желудок отчаянно протестует, но я решительно принимаюсь за еду. Мне приходится прикладывать немало сил, чтобы жевать и глотать. Промокаю рот бумажной салфеткой и опускаю вилку.

– Это мой ребенок. Я ее удочерю.

Джоад слушает мой рассказ о последней воле Санкиты, о миссис Робинсон и устроенной ею сцене.

– Завтра я встречаюсь с социальным работником. Я буду бороться за Остин, я нужна ей. И я обещала Санките.

Брат внимательно смотрит на меня, делает глоток кофе и качает головой:

– Да, сколько мама всего натворила с этим жизненным планом.

– Что ты имеешь в виду?

– Зачем тебе этот ребенок? У тебя будут свои дети. Может, не так скоро, но будут, надо только подождать.

– Мне необходим этот ребенок, Джоад, и это никаким образом не связано с маминым завещанием. Я хочу стать матерью Остин, я нужна ей.

Кажется, брат меня не слышит.

– Послушай, у тебя сейчас материальные трудности, я готов одолжить…

– Ты думаешь, я поступаю так из‑за наследства? – От ужаса мне сдавливает грудь, и я поднимаю глаза к потолку. – Господи, Джоад! Ты полагаешь, мной движет жадность, как и матерью Санкиты? – Отодвигаю тарелку и наклоняюсь прямо к лицу брата. – Плевать мне на это наследство! Я готова отдать каждый цент за этого ребенка. Ты понял? Каждый. Чертов. Цент.

Джоад с испугом отстраняется.

– Хорошо, дело не в деньгах. Все равно, ты слишком близорука. Мама бросила это семя в почву, и оно проросло. Приглядись же, Брет. Этот ребенок не похож на нас. Кто она? Испанка? Латиноамериканка?

Я чувствую, как у меня закипает кровь.

– Мать Остин метиска – бедная, бездомная девочка, рожденная на окраине Детройта. Я не знаю, кто был отцом ее дочери, потому что она провела с ним всего одну ночь. Вот так! Я удовлетворила твое любопытство?

Джоад краснеет и начинает тереть переносицу.

– Да, ну и генетика. А что думает по этому поводу Герберт?

– Черт возьми, Джоад, я люблю этого ребенка. Люблю. Мы с ней связаны. Ты бы видел, как она прижимается ко мне, когда я беру ее на руки. Кстати, к твоему сведению, Герберт относится ко всему положительно, хотя я не понимаю, какое это имеет значение.

Брат смотрит на меня и странно моргает.

– Ты серьезно? Этот парень влюблен в тебя. У него определенно далекоидущие планы.

Я равнодушно отмахиваюсь:

– Не рано ли ты делаешь выводы? Мы знакомы всего два месяца.

– Когда мы на прошлой неделе были у Джея, он отвел меня в сторону. Не знаю, может, он решил, раз я старший брат, теперь стал для тебя кем‑то вроде отца. Не знаю. Но он сказал, что хотел бы строить с тобой будущую жизнь. Еще немного, и он попросил бы твоей руки.

– Ну, решение принимать мне, а не тебе, – хмурюсь я, – и даже не Герберту.

– Он отличный парень, Брет. Не упусти его, иначе очень пожалеешь, помяни мое слово.

Я смотрю ему прямо в глаза:

– Ни за что.

Я бросаю салфетку в тарелку и ухожу, оставив Джоада гадать, относились ли мои последние слова к нежеланию упустить Герберта или уверенности, что я никогда не пожалею, если так случится.

Вернувшись домой вечером, обнаруживаю на крыльце посылку. Затащив ее в квартиру, разрезаю бумагу столовым ножом и нахожу внутри мягкие игрушки, ползунки, книги, пинетки, слюнявчики и пеленки. Я осторожно перекладываю каждый предмет, воображая, как Остин будет носить эти вещи, когда подрастет, поскольку сейчас она слишком мала для них. Потом я вспоминаю о вульгарной женщине с плохими зубами, способной разрушить нашу жизнь, и беру телефон, чтобы позвонить Кэрри.

– Только что открыла твою посылку. Спасибо тебе за заботу.

– Мне самой было это в удовольствие. Когда мы взяли Джейка, ему был всего месяц от роду. Тогда мы не представляли, что нам понадобится. Ты полюбишь это существо, подожди, и сама убедишься. Эта девочка…

– Санкита хотела назвать дочь Остин.

В трубке возникает тишина.

– Извини, Брет, – после паузы произносит Кэрри.

– Не будь эта женщина такой грубой, она могла бы даже вызвать у меня сочувствие, – говорю, поведав подруге историю братьев Санкиты. – Она сама виновата в смерти Деонте, но обвинила во всем Остина. – Из глаз катятся слезы. – Как это страшно, Кэрри. А что, если я не смогу удочерить Остин? Тогда ее жизнь превратится в ад.

– Молись, Брет. Тебе остается только молиться.

Я так и поступаю. Так же когда‑то я молилась, чтобы мама осталась жива, а Санкита выздоровела.

Скромный кабинет Кирстен Шеринг украшен фотографиями детей, родителей и пожилых людей в инвалидных креслах, счастливо улыбающихся в камеру. Вероятно, пронзительный взгляд социальных работников иногда теплеет, но мне не приходилось быть тому свидетелем.

– Спасибо, что пришли, – говорит Кирстен, закрывая дверь. – Прошу, присаживайтесь.

Мы с Брэдом размещаемся рядом на двухместном диванчике, а хозяйка кабинета садится напротив в кресло и кладет папку себе на колени. Я рассказываю о своих отношениях с Санкитой, последней воле и дне смерти, а она, не поднимая головы, делает записи, переворачивая страницы, и в конце просматривает их с самого начала.

– В медицинской карте указано, что Санкита была в коме после кесарева сечения. За последующие тринадцать часов до смерти с ней никто не говорил… кроме вас.

Наш разговор все больше напоминает допрос.

– Я знаю точно, что Санкита пришла в себя вечером того же дня, когда родила ребенка.

Кирстен кивает.

– Ровно настолько, чтобы просить вас воспитать ее ребенка?

– Да, именно так, – отвечаю я, едва сдерживая раздражение.

Женщина вскидывает брови.

– Тому были еще свидетели?

– В больнице нет. Но утром, по дороге в больницу, она сказала об этом мисс Джин, директору приюта. – Я отвожу взгляд. – Но я не думаю, что в суде она будет на моей стороне. Я говорила с Санкитой. Возможно, это кажется странным, но это правда. Она умоляла меня воспитать ее дочь.

Наконец, Кирстен поднимает на меня глаза.

– Это не первый случай, когда человек приходит в себя перед смертью, чтобы попрощаться или выразить последнюю волю.

– Так вы мне верите?

– Верю ли я, не имеет значения. Главное, чтобы вам поверил суд. – Она встает и подходит к рабочему столу. – Сегодня утром я встречалась с миссис Робинсон.

Я вскрикиваю от неожиданности.

– Что она вам сказала?

– Я не имею права это разглашать, лишь хочу заметить, что почти в каждом случае об опекунстве суд выносит решение в пользу семьи. Вы уверены, что вам нужна эта борьба?

Брэд откашливается и вступает в разговор:

– Я проверил личность миссис Робинсон. У нее инвалидность в связи с психическим заболеванием, также она лечилась от наркотической и алкогольной зависимости. Она проживает в самом криминально опасном районе Детройта. У Санкиты три сводных брата от разных от…

Кирстен не дает ему закончить:

– Мистер Мидар, при всем моем уважении, штат интересует только, имеет ли эта женщина – биологическая бабушка ребенка – судимости за преступления перед законом. Она совершила много проступков, но ни одного преступления.

– А как же ее сын, погибший в огне? – возмущаюсь я. – Может ли хорошая мать спать, когда ее сын кричит и зовет на помощь?

– Я все проверила перед нашей встречей. Официального обвинения ей предъявлено не было. В протоколе записано, что она была в душе. К сожалению, трагедия произошла слишком быстро.

– Нет. Она была под кайфом. Санкита мне рассказала.

– Это бездоказательно, – хором отвечают Брэд и Кирстен.

Я смотрю на Брэда как на предателя. Разумеется, он прав, мои слова ничего не значат для суда.

– Хорошо, а психическое заболевание? Это тоже не берется в расчет?

– В данный период ее состояние удовлетворительное. Послушайте, если бы мы забирали детей у всех родителей, страдающих депрессиями и зависимостями, половина города жила бы в приемных семьях. Государство старается по возможности сохранить семью, и точка.

Брэд качает головой:

– Но это не верно.

– Что бы у нас было за общество, если бы вопрос усыновления решался в пользу владельцев красивых домов или более счастливых семей?

Я сжимаюсь от страха и лихорадочно думаю. Я не могу позволить Остин расти в доме миссис Робинсон. Не могу! Я обещала Санките. Кроме того, я люблю эту девочку.

– Санкита просила меня не позволять этой женщине приближаться к ее дочери. Если вас не устраивает моя кандидатура, давайте подберем семью, у которой будет стопроцентный шанс.

– Хорошая мысль, но желающих удочерить ее больше нет. У Санкиты не было сестер, поэтому бабушка ближайшая родственница девочки. Женщина тридцати шести лет вполне может получить право на воспитание ребенка.

Тридцати шести? Но я видела женщину по меньшей мере лет пятидесяти! Я поднимаю глаза и вижу на лице миссис Шеринг многозначительную улыбку. Все, я проиграла и не смогу выполнить просьбу Санкиты.

– Что же мне делать?

Губы Кирстен становятся похожи на карандашную линию.

– Хотите честно? Я считаю, вам стоит как можно скорее взять себя в руки. Дело будет закрыто, и миссис Робинсон получит право опеки над внучкой.

Я закрываю лицо руками и больше не сдерживаю слезы. На спину ложится рука Брэда, он поглаживает меня так же, как я глажу Остин.

– Все будет хорошо, – шепчет он. – Будет другой ребенок.

Меня душат рыдания, и я не могу объяснить ему, что плачу не из жалости к себе. Да, у меня будет другой ребенок, но у Остин не будет другой матери.