Возможная осмысленность истории

А осмысленность истории? Космос также имеет свою историю, и некоторые современные естествоиспытатели дерзают даже вычислить началь­ную дату его существования (относя ее, как мы уже говорили, к 2 млрд. лет тому назад). Однако что космическое развитие есть «событие», а не история, должно быть само собой разумеющимся для каждого. И столь же само собой разумеющимся должно быть, как мы уже указывали, то, что мы, люди, не имеем никакого понятия о смысле и сущности этого события. Мы не имеем об этом никакого понятия и не можем называть это историей, так как, исходя из «понимания», мы не имеем доступа к нему. История же существует только там, где такое понимание есть.

Из этого далее следует: Естествознание учит нас, что человек возник, вероятно, 500 тыс. лет тому назад в ходе развития жизни. Наши исследователи предистории вместе с палеонтологами констатируют, производя поразительные раскопки, что примерно 60 тыс. или 20 тыс. лет тому на­зад в ледниковый период существовал человек ориньякской, а затем кро­маньонской культуры, который соматически и психически уже представ­лял собой сегодняшний тип человека. Его в некоторой своей части вы­сокое художественное наследие и его поведение свидетельствуют, пожа­луй, о том, что мы здесь уже действительно имеем первый тип сегодняш­него, т. е. третьего человека. Вся же масса существующих сегодня так называемых примитивных народов принадлежит очевидно преимуще­ственно к одной или нескольким предшествующим ступеням развития, которые я, упрощая, называю ступенью второго человека. Можно с до­статочным основанием говорить об этом как о доистории, следователь­но, как о чем-то, что относится ко времени до истории в подлинном смысле.

Основанием для этого служит то, что обнаруживаемый нами еще у примитивных народов второй человек, несомненно находился неког­да в каком-то развитии своего существования, но в этом существова­нии действовали такие тенденции, которые завершались так или ина­че обусловленной, обычно магически детерминированной неизмен­ной фиксацией. Эта фиксация в целом дошла до нас, вероятно, в ста­рой форме и в большинстве случаев привела к неустойчивости соци­ального и духовного существования, вследствие чего данные народно­сти растворились в процессе западной цивилизации. Лишь у боль­шинства индейцев, малайцев, эскимосов, негров и нескольких других народов осталось в этой фиксации столько витальности, что эти наро­ды могли продолжать существовать и трансформироваться в совре­менных условиях. Как бы то ни было, истории в подлинном смысле слова у этого второго человека еще не было. Его существование во времени не без основания изображается в современной науке как возвышение друг над другом и следующее из этого смешение кристалли­зующихся форм существования и культуры, которые несколько спор­но назвали «всемирной историей каменного века». Это, конечно, ин­тересный сдвиг, но это не история.

Истории не имели и ступени ледникового периода третьего человека ориньякской, кроманьонской культуры и т. д., ибо их наследие может быть научно истолковано по такой же схеме.

Теодор Моммзен сказал, что для него культура начинается ab urbe condita*. Это должно в обшей форме означать: она начинается тогда, ког­да присутствует понятный, внутренне продолжающийся процесс событий и одновременно сознание пребывания в нем. Момент, когда это произошло, конечно, как мы теперь знаем, не время основания Рима, одна­ко, как бы мы его ни отодвигали вследствие раскопок и других данных, этот момент относится только к периоду возникновения первых высоких культур, сложившихся вследствие организации земледельческого населе­ния самых ранних южных евроазиатских плодородных областей ското­водческими кочевниками в форме государственных объединений. Это — процесс, в котором шла внешняя борьба за власть и происходил внутрен­ний синтез, связанный с цивилизационным, социально-структурным и духовным, следовательно, историческим развитием. Одновременно в со-, знании господствующих слоев возникало понимание того, что они создали нечто исторически движущееся. С документов этого сознания, которыми мы располагаем и которые можем теперь расшифровать, начина­ется человеческая история. Благодаря этим документам и ставшим жи­выми вследствие возможности их прочесть памятникам наше историчес­кое сознание удлинилось вплоть до 4000/3600 до н. э., до начала первой большой намеченной нами исторической эпохи.

Тем самым у нас в прошлом 5 тыс.-6 тыс. лет действительно человеческой истории, которую мы способны сознательно воспринять как ос­вещенную изнутри документами и видением людьми себя и о которой мы можем спросить, сколько в ней смысла и какой смысл содержится или иногда проявляется в ней.

Это очень долгий период в соизмерении с возможностью попытки вообще осуществить в истории смысл, выйти без всяких вопросов про­сто за принятую фактичность столкновений чисто витальных сил и сознательно

придать образ чему-то надцелесообразному, душевно-духовному.

Но 5 тыс.-6 тыс. лет — очень короткий срок в рамках 500-тысячелетнего существования отдаленно сходного с нами типа человека. А тем более в сравнении с 2 млрд. лет, которыми исчисляют существование сегодняшнего космоса; и в сравнении с существованием космоса, и с историей Земли эти неполные 6 тыс. лет — лишь мгновение. Кажется весьма вероятным, в сущности неотвратимым, что вся человеческая «данность истории» — не более чем эпизод в великой игре существования. Мы говорили об апории, возникающей из этого для человеческого сознания. Рассмотренная в данном аспекте, она означает, что душевно ощущаемое человеческое «время» и рассматриваемые астрономически: космогонически периоды времени очень отличаются друг от друга. Ибо духовное значение даже единственного момента человеческого опыта

' вообще не входит в астрономическое и космогоническое течение времени. А для нас это означает: ни одно человеческое историческое мгнове­ние или период не может утратить для нас значение оттого, что оно ас­трономически или космогонически, быть может, совершенно эфемерно. А это, в свою очередь, означает и с этого начинается значительное, — что чисто внешнее течение времени и его преходящесть не может при пра­вильном понимании этого лишать нас мужества. Каждый подлинно исторический момент сам по себе имеет значение совершенно независимо от его астрономической продолжительности. Сохраним же мужество,

которым окружающая нас природа обладает в каждое мгновение, и не будем измерять совершаемое нами надцелесообразное его выражением во времени. Если абсолютные силы, стоящие за существованием и присутствующие в нем, дают надцелесообразному, например прекрасному, даруемому ими существованию и нам, прекрасному, которое мы хотели бы видеть вечным, лишь такую же длительность жизни, как совершен­но безразличному, а подчас и отвратительному, только витальному, — не говоря уже о неживой природе, имеющей в этом несомненные преиму­щества, — то по какому праву можем мы требовать для себя иных мас­штабов?

Конечно, мы охотно говорим о вечных ценностях, создаваемых или представляемых нами. И мы имеем на это право, поскольку нам дано иногда познавать абсолютное, которое в духовном видении неотъемле­мо, а эвентуально и доводить его до осуществления. Однако вечность от­носится при этом только к получившему выражение абсолютному, а не к форме выражения во времени. У всех нас есть достаточная причина, спрашивая о смысле истории, по возможности не затрагивать, говоря о его возникновении, вопрос продолжительности и прежде всего не слиш­ком подчеркивать тему «прогресса», следовательно, возрастания во вре­мени такого осмысленного существования в истории. Ибо ничто не вы­зывает такого сомнения, как возможность предсказать усиление или уменьшение осуществления освобождающего абсолютного в историчес­ком процессе. И ничто так не дерзко, как желание предлагать такого рода прогнозы на будущее.

Далее нам надлежит установить, как в каждом человеке, в каждом на­роде существуют и действуют имманентные силы трансцендентальности, силы лишь витальные, партикуляризующе разрушительные, и уни­версализирующе освобождающие, как они столь совершенно несомнен­но действуют во всем историческом процессе, который складывается из совместных действий всех участвующих в нем индивидов и народов. И вопрос, задаваемый нами истории, если он правильно поставлен, толь­ко гласит: как обстоит дело со смешением действий всех этих сил в исто­рии? И так как мы интересуемся смыслом, который при этом появляет­ся, — как обстоит дело при обозрении предшествующей истории с этим проявлением и исчезновением смысла в историческом процессе? Суще­ствуют ли полосы истории, которые служат основой не для образования смысла всего исторического процесса, — такой вопрос был бы выраже­нием гордыни — но которые, быть может, дозволяют время от времени внедрение смысла именно в эти полосы, появляющиеся в истории? Мо­жем ли мы, таким образом, при наличии в ней противоположных, так­же живых тенденций развития, спасти человеческий смысл посредством этих полос и в них? Где место этого спасения во взаимодействии сил, господствующих над ними?

*С основания города (т. е. Рима) (лат.).