Глава I Лермонтов — натура эгоцентрическая

Едва ли можно сомневаться в том, что Лермонтов, по основ­ному укладу психики, принадлежал к числу так называемых эгоцентрических натур.

Этим психологическим понятием — «эгоцентризма» натуры мне приходилось неоднократно пользоваться, прилагая его к Гоголю, Л. Н. Толстому, Гете ¹ и устанавливая противоположное ему понятие натур «неэгоцентрических», ярким представите­лем которых был Пушкин. Считая понятие «эгоцентризма» натуры, безусловно, необходимым для надлежащего анализа и правильного определения душевного уклада Лермонтова, пола­гаю нелишним остановиться здесь несколько дольше на выяс­нении тех черт, к которым сводится содержание этого понятия.

Оно сводится прежде всего к постоянному, затяжному и слишком отчетливому ощущению субъектом его «я»: людям такого уклада трудно отвлечься от этого ощущения, трудно, иногда невозможно, забыть, хотя бы на время, о своем «я», ко­торое у них неспособно раствориться в впечатлении, в идее, в чувстве, в страстях. Когда такой человек мыслит или «тво­рит», — его «я» не тонет в процессе мысли или творчества. Когда он страдает или наслаждается, — он явственно ощущает свое страдающее или наслаждающееся «я». Все процессы со­знания осложнены у него самосознанием, все чувства — само­чувствием. — Далее, характерною принадлежностью эгоцент­рических натур является склонность противопоставлять себя всему прочему. Их социальное самочувствие выражается, вольно или невольно, в антитезах: «я и общество», «я и отече-

Д. Н. ОВСЯНИЕО-КУЛИКОВСКИИ

Из книги «м. Ю. Лермонтов»

ство», «я и человечество»... Иначе проявляется социальное са­мочувствие у натур неэгоцентрических: для них общество, оте­чество, человечество — это только социальная среда, частицу которой они составляют; и они не склонны противопоставлять частицу целому, единичное (свое «я», себя) —собирательному.

Во избежание недоразумений необходимо оговорить (как я делал это и раньше), что не следует смешивать понятие эго­центризма с понятием эгоизма. Между ними — коренное раз­личие по существу дела. Конечно, иной человек эгоцентриче­ского уклада может оказаться эгоистом, но это будет только совпадением, отнюдь не свидетельствующим о сродстве или тождестве эгоизма с эгоцентризмом. Эгоизму противопоставля­ется альтруизм. Так вот, нередко оказывается, что резко выра­женные эгоцентрические натуры обнаруживают явственные альтруистические черты и стремления. И наоборот: иной чело­век неэгоцентрического уклада может оказаться чуждым альт­руистических чувств. Мы имеем тут дело с явлениями, относя­щимися к различным областям психики: эгоизм и альтруизм принадлежат к области этики, — эгоцентризм и уклад, ему противоположный, — это явления другого порядка, — не эти­ческого, а чисто психологического. Эгоцентризм можно опре­делить как род «гипертрофии» того «центрального пункта» личности, который мы называем «я». Этою гипертрофией об­условливается лишь то, что человек слишком часто и слишком явственно ощущает свое «я», причем нередко испытывает и всю тяготу этого ощущения. Гипертрофия человеческого «я» вовсе не ведет непременно к себялюбию или самолюбованию (хотя это и бывает): оно может привести к чувствам и настрое­ниям совершенно противоположным — к отвращению от свое­го «я», к самоуничижению, к самоотвержению. И мы видим, что именно из числа натур эгоцентрических и выходят зачас­тую моралисты, подвижники, проповедники, революционеры, т. е. характеры, способные к самоотречению, к подавлению эгоистических побуждений и движимые стремлениями альтру­истического порядка.

От эгоцентризма натуры, как основного и постоянного свой­ства ее, следует отличать временный, преходящий эгоцентризм возраста. Этот последний свойствен подросткам, юношам, мо­лодым людям. Человеческая личность в период роста, форми­рования и приспособления к среде по необходимости в извест­ной мере эгоцентрична. Раннее, еще непривычное ощущение своего «я», находящегося еще в процессе развития, есть ощу­щение очень острое. Юноше нужно привыкнуть к этому само-

чувствию, нужно освоиться с ним, чтобы оно утратило остроту и стало нормальным. Все стадии переходного возраста — от детства д_о физиологической, психической и социальной зрело­сти — характеризуются тем обострением самочувствия и тем давлением центрального «я» на всю психику, которые живо напоминают картину гипертрофии «я», уклад эгоцентрических натур, — вплоть до свойственной юному возрасту наклонности противопоставлять себя семье, обществу, отечеству и мечтать о подвигах самопожертвования. Альтруистические влечения (вопреки естественному эгоизму молодости), благородные по­рывы, моральные и общественные стремления, дух протеста — все это в годы юности не только проявление «свежести», «неис­порченности», «отзывчивости» и т.д., но и прямое внушение эгоцентризма возраста.

С годами молодой эгоцентризм умеряется и часто совсем проходит. Если же он не проходит, но растет и принимает но­вые, более или менее яркие, формы, то тогда перед нами нату­ра, по природе своей эгоцентрическая.

Теперь мы можем обратиться к Лермонтову.

Вопрос осложняется тем глубоко прискорбным обстоятель­ством, что Лермонтов умер молодым — на 27-м году жизни. Быть может, его эгоцентризм был не более, как принадлежнос­тью возраста?

Есть некоторый соблазн ответить на этот вопрос утверди­тельно: Лермонтов до конца жизни не успел вполне опреде­литься как личность, не вышел из состояния брожения, не су­мел приспособиться к среде и духу времени. Его поэтический гений, правда, созрел и дал обильные плоды, но далеко еще не обнаружил всего богатства своих сил. Миросозерцание поэта не вполне определилось. Лермонтов не нашел своего настоящего места в жизни и даже не жил, как подобает человеку устано­вившемуся, и только играл жизнью, «баловался», растрачивая зря свои силы. Н. А. Котляревский справедливо указывает на то, что Лермонтов не решил ни одного из поставленных им воп­росов своего нравственного сознания и унес в могилу тайну сво­ей сложной, противоречивой и мятежной души. — «Лермонтов (говорит Н- А. Котляревский) не завещал людям ничего, кроме тревожных, вечно красивых образов, в которых воплотилось неустанное стремление и борение человеческого духа. Изнури-

Д. Н. ОВСЯНИКОЕУЛИКОВСКИЙ

Из книги «М. Ю. Лермонтов»

тельная душевная борьба приводила к ряду вопросов, на кото­рые не было устойчивого ответа... сила вся уходила на поиски... В том виде, в каком поэзия Лермонтова перед нами, она — не­разрешенный душевный диссонанс...» («Лермонтов», изд. 2-ое, стр. 253).

За 10 лет (1831—1841) литературной деятельности Лермон­това его поэтическая индивидуальность достаточно определи­лась, сильные стороны его великого дарования выяснились с полною отчетливостью, но тревога его души не улеглась, он не нашел своего места и пристанища в жизни. Быстрота его ум­ственного развития и рост его поэтического гения находились в обратном отношении к его социальной приспособленности — как человека, как гражданина, как участника в жизни обще­ства. И невольно напрашивается предположение, что период юношеского эгоцентризма затянулся у Лермонтова дольше, чем следует, и поэт умер, не успев выйти из этого периода.

Но, вникая в дело, мы убеждаемся в противном.

Если обратимся к тем — образным — произведениям Лер­монтова, которые относятся ко времени расцвета его дарова­ния, то, во-первых, должны будем признать, что эти произве­дения ни в каком случае не могли быть написаны человеком, который еще не достиг полноты духовного развития, закончен­ной умственной и нравственной зрелости; во-вторых, станет ясно, что эти творения свидетельствуют о чрезвычайно ярком и стойком эгоцентризме — не возраста, а самой натуры их автора. Важнейшие образы, им созданные, от Демона до Печо­рина, оказываются субъективными: в них Лермонтов воспро­извел себя самого или некоторые — существенные — стороны своей натуры, равно как и свои — личные — психологические отношения к обществу, к людям, к миру. И наряду с лирикой Лермонтова эти произведения образного творчества, за некото­рыми изъятиями, представляются как бы исповедью души, об­реченной томиться под игом прирожденного эгоцентризма. По­стараемся уразуметь то, что говорит эта «исповедь». <...>