ГЛАВА 1. §3. Методологические основания маргинальной антропологии

В настоящее время происходит изменение характера методологии: из методологии общих норм и правил деятельности она превращается в методологию постановки и прояснения человеческих проблем[1]. Задачей методологии становится выяснение, конструирование и преобразование схем деятельности, “встроенных” в повседневный опыт человеческих индивидов. Методология приобретает все более выраженное антропологическое измерение.

Поэтому нас будут интересовать не только методологические подходы и принципы, наиболее адекватные предметной области маргинальной антропологии, но и обратное влияние антропологии на выбор и постановку методологических проблем. Можно говорить о некоторой корреляции антропологии и методологии в нашем исследовании.

В контексте проблематики маргинальной антропологии можно рассмотреть соотношение рационального анализа и понимания как гносеологических стратегий. Воспользуемся такими категориями маргинальной антропологии как граница и предел. Тогда анализ предстает как редукция, сведение неизвестного к известному, о-граничение, то есть заключение в границы, введение в определенные пределы. Определить, дать определение чему-либо – значит о-пределить, сравнить с нормой, наложить меру, положить пределы, указать, обозначить границы. Определить – значит уточнить контекст, очертить и замкнуть смысловую сферу, максимально сузить область употребления. Это видно даже из значения слова “термин” (лат. terminus – предел, граница, определенность, имя), в котором выражена идея уточнения значения в некоторых рамках, границах.

Термин, понятие, категория всегда несут оценочную нагрузку, сравнение и нормой, с образцом. Недаром “категория” по-гречески значит не только высказывание, но и обвинение, и призрак. Следовательно понятия и категории несут не только гносеологическую, семантическую нагрузку, но в скрытом виде содержат некоторые онтологические модели, схемы, образы. Категории – не только инструментальные логические модусы познания, за ними всегда стоит та или иная онтология, либо они задают ту или иную онтологию. Смена понятий и категорий в принципе означает смену онтологической (в нашем случае – антропологической и психологической) картины, смену образа и понимания человека[2].

Таким образом посредством анализа невозможно беспредпосылочное постижение некой реальности, а наоборот, происходит экспансия некоторой модели бытия, построенной на основе одной области реальности, на другие сферы бытия. Сначала дается определение логическое, а затем происходит ограничение онтологическое. Совершается неизбежное упрощение и обеднение содержания смыслового, предметного и событийного универсума.

Обратная логическая и онтологическая операция производиться в процессе понимания. Понять что-либо – значит выйти за его пределы, в его контекст. Так, понять смысл слова можно только из контекста фразы его использования, смысл фразы – из контекста текста и т.д.[3] Понимание – это трансцендирование, выход за пределы, преодоление границы, нарушение и разрушение границ, выход в более широкий, возможно бесконечный контекст. Например, постмодернизм как методология задает максимальный, безграничный контекст понимания, моделирует смысловой универсум, выходит в бесконечный процесс интерпретаций и порождения смыслов, что делает возможным событие трансцендирования.

Процедура анализа как нечто искусственное, специальное не может воспроизвести все богатство смыслов, которое обретается в событии понимания. Понимание вплетено в ткань бытия человека, не дистанцировано от событий человеческого существования. “Именно в событии совпадают, или, по крайней мере, сливаются логика и метафизика, структура и сущность, феномены и “вещь в себе” исторического процесса. Событие – это то, в чем бытие выходит за свои пределы, точнее переходит из одного рода в другой. Событие переводит бытие из одного смысла в другой”[4].

Интересно реконструировать семантику, ассоциативные ряды, ценностный контекст, соответствующий анализу и пониманию как духовным практикам. Анализ сознательно или бессознательно ассоциируется с такими смыслами и образами как сомнение, критика, суждение, подозрение, недоверие, виновность, осуждение, обвинение, суд, неверие, чужое, враждебное. Представляется, что истина скрыта, скрывается, прячется в глубине, в темноте. А понимание соотносится с такими смыслами и образами как вслушивание, сочувствие, сопереживание, симпатия, доверие, оправдание, приобщение, принятие, откровение, самовыражение истины.

Таким образом техники познания предстают как две противоположные стратегии: проведение границ, их утверждение в случае анализа и снятие границ, их преодоление в случае понимания. Анализ – это редукция, низведение к простому, старому, известному, а понимание – это восхождение к сложному, новому, неизвестному, это трансцендирование. Анализ – это познание путем отчуждения, насилия над объектом; а понимание – это познание путем приобщения, любви, личностного отношения к предмету познания.

В общем виде проблему маргинальности в гносеологии можно поставить так: каковы место и роль границ и пределов в знании и познании? Универсум объектов и смыслов бесконечен и все явления мира связаны между собой, между тем наука всегда выделяет явления, подлежащие ее изучению, из числа других явлений. Все дело в том, где и как здесь проводится граница. Однако, не менее значимой оказывается обратная стратегия, стратегия снятия, стирания границ, техники децентрации, деконструкции. “В культуре существует великое разнообразие техник деконструкции в искусстве, в обыденном опыте, в науке, в религии: ритуалы, смех, поэзия, музыка, нонсенс и абсурд, карнавал, анализ, сексуальные и психоделические эксперименты, медитация и т.д. Все они используются для расшатывания привычного восприятия, обеспечивая в конечном счете предпосылки прорыва к трансцендентному, к невыразимому. Поэтому любая деконструкция пределом имеет молчание”[5].

Для исследования проблем маргинальной антропологии будет плодотворным применение метафизического подхода. Метафизика оказывается необходимой для фиксации динамики, процессуальности, воспроизводимости человеческого бытия, не представленных в формах обыденного опыта, но встроенных в этот опыт и обусловливающих его[6]. Вполне возможна социальная и антропологическая метафизика, основанная на моделях метафизики философской и религиозной.

Постигая бесконечный мир осмысленно, то есть неизбежно с какой-то позиции, с определенной точки зрения, человек оказывается связанным с выбором этой позиции. И каждая такая позиция является неповторимой, уникальной, а ее занятие – актом свободы. Необходимость метафизического знания обусловлена самой природой человеческого бытия, а сама метафизика – суть выражение осмысления этого человеческого измерения бытия[7].

Социальная метафизика обнаруживает социальное бытие людей и вещей за рамками их непосредственно пространственного, телесного проявления и взаимодействия. Подобная метафизичность понятий и представлений свойственна любому человеку, поскольку он учитывает в своем сознании и деятельности не только то, что непосредственно перед ним расположено. Метафизично в этом смысле любое человеческое сознание, наделенное хотя бы в минимальной степени памятью и предвидением, воображением и сопониманием бытия (со-бытия) других людей. Подобная метафизичность характерна и для многих социально-гуманитарных дисциплин, вынужденных в своем исследовании пользоваться моделями непосредственно не данных человеческих и социальных качеств и реконструировать в своих гипотезах и теориях человеческие действия и взаимосвязи[8].

Ниже будут предложены некоторые уровни или измерения процесса познания, которые могут пониматься как метафизические, парадигмальные модели, служить образцами для познавательных практик. На примере взаимоотношения читателя и текста будет описана некоторая иерархия подходов и методов, методологические уровни, которые инвариантны онтологическим позициям и антропологическим типам. Таким образом процесс познания тесно связан с общими метафизическими установками человека. Цели познания выходят за гносеологические рамки и оказываются значимыми для выбора жизненных стратегий, решения фундаментальных проблем человеческого бытия.

Кроме метафизического подхода в антропологических исследованиях мы будем использовать эстетический подход. Предельные основания и феномены человеческого бытия могут быть рассмотрены как предмет эстетического анализа. Интерес антропологии к эстетическим проблемам человеческого существования связан с идеей конституирования мира через способность выработки, переживания и переноса значений[9].

Возможны различные способы понимания эстетических аспектов взаимоотношения человека и мира – феноменологический, экзистенциальный, интуитивистский, структуралистский подход. Общим будет взгляд через призму поэтики, использование специфических подходов, методов и приемов из арсенала теории и философии искусства. Это могут быть теории языка, символа, метафоры, мифа. Наш подход можно было бы назвать метафизической поэтикой или поэтической метафизикой. Принцип “поэтического мышления” восходит еще к Хайдеггеру. Если “язык – дом бытия”, то язык сам может проговорить тайну бытия, нужно только желание слушать.

“Поскольку в постструктурализме утверждается, что язык, вне зависимости от сферы своего применения неизбежно художественен, т.е. всегда функционирует по законам риторики и метафоры, то из этого следует, что и само мышление человека как такового – в принципе художественно, и любое научное знание существует не в виде строгого логического изложения-исследования своего предмета, а в виде полу- или целиком художественного произведения, художественность которого просто раньше не ощущалась и не осознавалась, но которая только одна и придает законченность знанию”[10].

Познание всегда обусловлено спецификой телесности и перцепции, особенностями понимания и языка, многообразием культурно-исторических форм мышления и практики, всем тем, что оказывается предзаданным познающему сознанию физиологически, психологически, социально и исторически.

Однако, если речь идет о процессах познания, основанных на рациональности и рефлексии, то вполне корректным будет сравнить мировой универсум с текстом, а само познание представить как прочтение этого текста. “Свойственное постструктурализму представление о всяком современном мышлении как о преимущественно “поэтическом”, онтологизация понятия “текста” (повествования), ставшего эпистемологической моделью реальности как таковой, неизбежно выдвинули на первый план науку о тексте и прежде всего о художественном тексте. Всякая наука, даже и не гуманитарная, отныне, согласно постструктуралистским представлениям, отчасти является “наукой о тексте” или формой деятельности, порождающей “художественные” тексты. В то же время, поскольку всякая наука теперь ведает прежде всего “текстами“ (“историями“, “повествованиями”), литературоведение перерастает собственные границы и рассматривается как модель науки вообще, как универсальное проблемное поле, на котором вырабатывается методика анализа текстов как общего для всех наук предмета”[11].

Возможно сосуществование нескольких парадигм познания, значительно различающихся не только по методологическим критериям, но и по онтологическому статусу текста и самого читателя. В некотором смысле эти парадигмы можно понимать как определенные модели человеческого бытия, онтологические измерения существования человека, антропологически ориентированные методологические подходы.

Сейчас уже вполне очевидна многомерность взаимобытия читателя и философского текста. Однако эту сложную систему отношений почти невозможно отобразить в новом тексте. Поэтому попробуем выразить ее в виде иерархии уровней, по которым проходит читатель, погружаясь в текст. Структура онтологических уровней представлена в соответствии с логикой раскрытия проблемы, а также с опытом философствования ХХ века. Наименование уровней (или ортогональных измерений?) дано в контексте реконструкции их собственных смыслов, а не по прямой ассоциации с соответствующими философскими направлениями.

“Знание и текст ”