Основы философии 21 страница

Индустриальное общество не только дало массовое производ­ство и потребление, но и вызвало к жизни ряд противоречий, которые в определенной степени оказались неожиданными для людей и разрушительными для основы их существования.

В индустриальном обществе, если использовать хайдеггеровскую терминологию, техника превратилась в часть бытия челове­ка. Человек оказался затребованным техникой. Техническая сис­тема разрешает существовать только тем явлениям, которые принимают ее правила игры, ее требования, и исключает (или мини­мизирует) те явления, которые могут подорвать ее стабильность. В жертву технике приносятся здоровье людей, их наследствен­ность и психика, искусство и гуманизм. Дегуманизация труда и массовое потребление разъедают традиционные нравственно-ре­лигиозные устои человеческой жизни.

Здесь же меняется и взгляд на человека. Раньше полагали, что в нем живет искра божья, а индустриальное общество низводит художника, музыканта, инженера на уровень выдрессированного животного. Если человек произошел от обезьяны, то и он подчинен власти формулы: «стимул – реакция». Так учили Уотсон и Скиннер. В книге «Бихевиоризм» Уотсон писал: «Доверьте мне десяток здоровых нормальных детей и дайте возможность воспитывать их так, как я считаю нужным, гарантирую, что, выбрав каждого из них наугад, я сделаю его тем, кем задумаю: врачом, юристом, художником и даже нищим или вором, независимо от его данных, способностей, призвания или расы его предков».*

* Годфруа Ж. Что такое психология Т. 1. М., 1992. С. 87.

Так индустриальное общество порождает свою идеологию, свое мировоззрение. От былого величия человека практически ничего не остается в этой идеологии и в этом мировоззрении.

Таковы в общих чертах особенности индустриального общества, пришедшего на смену традиционной цивилизации.

3. Рациональность как социокультурная проблема

Индустриализация общества вызвала в общественном сознании, в философии и социологии глубокий интерес к рациональности. Что такое рациональность, в чем ее существо и насколько она важна для познания и практики? Является ли рациональность причиной машинной индустрии? Можно ли рациональность отнести исключительно к науке, рассматривая ее как воплощение разума, или же надо говорить о рациональности всех видов деятельности, в том числе и религиозной? Таковы некоторые аспекты проблемы рациональности.

Обычно рациональность противопоставляют иррациональности, которую понимают как логическую невыразимость духовного опыта, эмоциональность или нормативность, а также как хаотичность функционирования техники, экономики и политики в обществе.

В отличие от иррациональности рациональность определяют как совокупность процедур и инструментов интеллектуальной деятельности, обеспечивающую точность и достоверность результатов научного исследования. Это наиболее распространенное понимание того, что такое рациональность. Но ее же определяют и как способность к логически непротиворечивому, последовательно организованному на основе логических законов выражению духовной деятельности (нравственной, художественной, религиоз­ной, философской и т.д.). И, наконец, рациональность понимают как характеристику цивилизации, как существенную черту культуры. Механизм культурной программы поведения людей в той или иной цивилизации может основываться как на науке, так и на религиозно-нравственных, художественных нормах. Там, где в культуре преобладает наука, существует рациональная цивилизация. Для традиционных цивилизаций Индии и Китая характерно преобладание религиозно-нравственных и художественных норм функционирования общества, что часто истолковывалось как доказательство того, что эти культуры отличаются не рационализмом, а мистицизмом.

Хотя все эти определения не тождественны и свидетельствуют о том, что понимание рациональности постоянно уточняется и развивается, в них содержится существенно общий подход к проблеме: рациональность связывается с целесообразностью и целенаправленностью человеческой деятельности.

Прежде всего рациональность относится к средствам достижения цели. Научный анализ гарантирует выбор наиболее эффективного и кратчайшего пути к задуманному. Что касается самих целей, то нет научного способа определить, какая цель верна, а какая нет. Логика помогает очистить цель от несообразности, но не избавляет от риска.

В принципе, цели определяются потребностями и системой ценностей. Они зависят от научно-технических, социально-экономических и политических условий. Такие условия, с одной стороны, подсказывают, чего следует добиваться, а, с другой, – дают реальные средства достижения цели. В зависимости от реальных средств формируется цель.

Но полагать, что возможны такие условия, возможно такое общество, которое на сто процентов избавляет от риска при определении цели, иррационально. Иррационально и стремление «делать все возможное из любви к ближнему», – полагает А. Этциони, один из последователей М. Вебера (48. С. 304).

Иррациональна и абсолютизация рационального. Разум должен видеть собственные границы. Они условны, подвижны, относительны, но они существуют. Рациональность исторична.

Поскольку рациональность рассматривается как способность подвергать выбор средств в достижении цели логическому и эмпирическому анализу, постольку сам выбор оказывается относительным. Рациональное для одного человека, может быть иррациональным для другого, вынужденного согласовывать цель с несколько иной системой ценностей, нормативных соображений.

Впервые проблема рациональности была поставлена в философии античного общества. Ее представители выделили разум как фундаментальную характеристику космоса и познания. Разум понимался ими как нечто божественное, стоящее над людьми, всегда тождественное самому себе, абсолютное и неизменное.

В природе все целесообразно, учил Аристотель. И человек об­наруживает эту разумность, и сам становится разумным. Мышле­ние логично, подчинено правилам разума.

Античные мыслители допускали, что люди могут поступать неразумно, иррационально, но это отступление от разума — ре­зультат заблуждения, и оно исправляется врожденной способнос­тью сознания двигаться к истине.

Итак, абсолютный разум господствует над неизменной природой согласно вечным принципам. Эти принципы бытия открываются, по мнению Аристотеля, метафизике.

В Новое время Галилей внес уточнение в понимание рациональности. Он говорил, что перед человеком лежит раскрытая книга природы, но написала она языком математики. Поэтому понять Великую книгу могут лишь те, кто знает математику.

Для Аристотеля природа целесообразно устроена и ее рациональность можно понять с помощью обыденного опыта. Надо толь ко прислушиваться к рекомендациям философии.

Галилей уточняет, что рациональность природы имеет специфику. Рациональность своей основой и своим выражением имеет математику. Непосредственно книгу природы не прочтешь. Необходимо овладеть математической символикой, чтобы читать книгу, написанную Богом. И для того, чтобы иметь уверенность в результатах познания, важно постоянно проверять свои выводы. Математически оформленные результаты опытного познания отличаются точностью и адекватностью действительности.

Вслед за Галилеем относительно новое понимание рациональности предложили Ньютон и Декарт. Ньютон говорил, что он гипотез не измышляет, а руководствуется принципами разума. Для Декарта основой рациональности становится собственное мышление, мышление субъекта.

И Галилей, и Ньютон, и Декарт рациональность оправдывали Богом, этой высшей ценностью тогдашнего общества. И одновременно они готовили крушение античного понимания рациональности. Декарт прямо связывал успехи познания с врожденными идеями Математика не выводится из опыта, а является свойством ума. Ум людей в своей сущности рационален.

Спор между последователями рационализма и сенсуализма по поводу источника знаний носил не только теоретико-познавательный характер и не сводился к соперничеству материализма и идеализма. По существу, дискуссия шла по вопросам культуры мышления и ее роли в познании. Декарт и его сторонники защищали новое понимание рациональности, которое было закреплено в тезисе Лейбница: «Нет ничего в разуме, чего не было раньше в чувствах, за исключением самого разума» (41. Т. 2. С. 111).

В свою очередь, успехи естествознания убеждали в том, что разумность образует существенную черту культуры ума, его логико-математической организации и что без нее научное познание невозможно.

Изобретение технологических и энергетических машин и их использование в общественном производстве усиливали позиции тех, кто трактовал рациональность как важнейшую собственную черту научной и инженерной деятельности. А машинная индустрия воспринималась как, наконец, обретенное человеком царство разума.

Со своей стороны буржуазные общественные отношения воплощали в себе экономическую рациональность. Она включала в себя точный подсчет расходов на оборудование и рабочую силу, учет рынка, его возможности поглощать товары определенного качества и в определенном количестве. Цепочка последовательных действий предполагала достижение целей в определенном порядке. При этом достижение ближайшей цели становилось средством продвижения к отдаленным. Конечной целью экономической рациональности было получение прибыли. Все лишнее, не адекватное достижению прибыли безжалостно отсекалось.

Поскольку и развитие машинного производства, и укрепление буржуазных отношений сопровождалось применением научных знаний, постольку в общественном сознании наука воспринималась, оценивалась как воплощение рациональности, как совокупность логических и эмпирических средств безошибочного выбора путей и методов достижения цели.

Но что же представляет собой такой разум? В чем его сила и есть ли границы для его применения? Эти вопросы вызвали значительные споры.

Философский анализ рациональности убеждал, что содержание разума формирует сама практика использования науки. А эта практика состояла в четкой постановке проблемы, определении цели научного поиска, выборе методов достижения цели. Сами же достижения науки рассматривались в плане их применимости к технологии и экономике, в организации производства и общественной жизни. В конечном счете все это замыкалось на создании общества массового производства и потребления. Такое общество рисовалось вполне разумным, так как оно, с одной стороны, гарантировало получение прибыли, удовлетворение личных амбиций, а, с другой, – массовое потребление, общественное благополучие.

Следствием классического понимания рациональности явилась ее методологическая интерпретация. Ее суть – в следующем. Поскольку наука — квинтэссенция рациональности, постольку должен существовать рациональный метод открытий. Открытие — это цель научного исследования, а к цели должны вести рациональные средства. В науке нет места для иррационального.

В конечном счете методологическая интерпретация рациональности в науке вылилась в спор между индуктивистами и сторон­никами гипотетико-дедуктивного метода. Спор этот завершился признанием того, что ни индукция сама по себе, ни гипотетико-дедуктивный метод сам по себе не обеспечивают автоматического достижения цели и не выражают всей полноты науки.

Наука не может обойтись без интуиции и творческого воображения. Исследователь не должен полагаться лишь на рациональные методы познания. Чувственные образы, игра фантазии, вдох­новение и даже сны сопровождают творческую работу ученого. В исследовании роли сознательного и подсознательного тесно переплетены, а грань между рациональным и иррациональным подвижна. В частности, то, что для одного рационально, для другого — иррационально.

Вспыхнувший далее спор между интерналистами, признающи­ми только внутренние стимулы развития науки, и экстерналистами, бравшими науку в контексте социального развития, завер­шился обсуждением того: рациональна ли сама наука и можно ли культуру свести к науке? Естественно, что такой спор поставил проблему рациональности в центр культуры.

Уже Ницше и Бергсон показали, что у разума относительная ценность. Для людей важное значение имеют воля и влечения, их биологическое начало. И сама нравственность не может быть построена исключительно на расчете. Гуманизм требует уважения человека, что заставляет вносить коррективы в рациональность. Нельзя игнорировать связь познания со страданием. Одним из фундаментальнейших духовных законов Тойнби называет положение, что «познание приходит через страдание» (66. С. 139).

Социокультурное понимание рациональности, во-первых, предполагает подход к нему как к ценности, а не как к априорной характеристике человеческого сознания, тем более не как к выра­жению божественного порядка в мире. Во-первых, такое понима­ние ставит рациональность в круг общественно принятых ценностей и предполагает их сопоставление. И в-третьих, сама рациональность рассматривается исторически, как нечто обязательное соответствовать уровню развития производства и культуры. Выше своего времени рациональность не может подняться.

Так, античная философия столкнулась с проблемой мифологического и рационального. Мифологическое мышление оперирует образами, конкретными нормами поведения, примерами, сосуществующими в пространстве и во времени вещами. Ему чужд анализ, поиск опосредствующих звеньев во временной последовательности событий. Поэтому для него характерны алогизмы, признание чудес, обращение к богам, магия. Но иррационально ли мифологическое мышление?

С точки зрения культуры мифологическое вполне рационально для первобытного человека. Испытывая слабость перед природой, засухой, наводнениями, землетрясениями и т.д., родовой коллектив полагается на помощь духов. Для того времени это было вполне разумным действием с целью пережить страшные события и выжить. И магия, и колдовство – это прежде всего способ мобилизовать свои внутренние физические и духовные потенции, выстоять таким образом в борьбе с внешними напастями.

С прогрессом общества в религиозном отношении к миру все явственнее расхождение между магическим и рационализированным. В магической религии на первом месте остается непосредственное обращение к духам, колдовство и заклинание. В рационализированных религиях достигается известное обобщение в понимании сверхъестественных сил, формируется известный осмысленный ритуал обращения к Богу, отбираются логические средст ва доказательства бытия Бога. Рационализированная религия начинает относиться к магии и колдовству как к иррациональному.

Таким образом, рациональность формируется как некоторая культурная ценность, как разумность в осмыслении окружающего мира и логичность в выборе средств для достижения цели. Содержание этой ценности исторично, относительно, адекватно производственным и социально-экономическим условиям.

Философский подход к рациональности требует ее выведения из социокультурных условий жизни людей. К таким условиям прежде всего относится производственная деятельность. Так, со­вершенствование земледелия, формирование ремесла и скотоводства вызывают необходимость рынка. Человек обладает многими потребностями, но в своих способностях он должен специализи­роваться, чтобы добиться нужной производительности труда и заработать столько денег, сколько требуется для приобретения разнообразных вещей. Специализация расширяет разделение труда и обмен продуктами деятельности. В таких условиях земледелие может ориентироваться или на непосредственное удовлетворение потребностей или на рынок. Что разумнее, что рациональнее? Все зависит от исторических условий. Для одних рациональным является непосредственное удовлетворение потребностей общинников, для других – производство на рынок. И в первом, и во втором случаях содержание рациональности определяется не самим разумом, а условиями жизни.

Последствия ориентации земледелия на непосредственное потребление и на рынок различны. Исторически сложилось так, что в первом случае наблюдалась стагнация социальных форм, во втором – их развитие. Чем больше сработано для рынка, тем больше возможностей разнообразить потребности труженика. А удовлетворение разнообразных запросов человека стимулирует совершенствование его деятельности. Работа на рынок оказывается разумной, рациональной.

И в случае становления машинной индустрии наблюдается аналогичная ситуация. Не рациональность порождает машинную индустрию, хотя, понятно, что без научного анализа, без достижений естествознания и техникознания индустриализация невозможна, а именно применение машин развивает рациональность. Машины требуют четкой организации труда. Технологическая дисциплина отсекает как иррациональное все, что мешает машинам исправно функционировать двадцать четыре часа в сутки. Хотя сам по себе ночной труд вреден для здоровья. Предприниматель принимает в расчет только то, что за машину заплачены большие деньги, и она должна окупить себя как можно быстрее. А окупаемость машинного оборудования предполагает экономический рационализм.

Машина – это воплощение науки. Она рационально функционирует, одна часть машины служит средством для другой и взятые вместе все они и дают нужный эффект. Расход энергии и сырья должен быть минимальным, а коэффициент полезного действия максимально высоким.

Наконец, технические новшества, как правило, дают экономическую выгоду. Предприниматель не может ждать, когда изобретатель набредет на нужную ему идею. Он содействует тому, чтобы изобретательство сменилось конструированием, а потом и проектированием техники на основе фундаментальных естественнонаучных законов. Интуиция слишком капризна, вдохновение — редкий гость, нужен строгий логико-математический аппарат, а так же запас технических и естественнонаучных сведений, чтобы систематически «выдавать на гора» все более совершенные устройства. Так рациональность приходит в сферу инженерного творчества, превращая его в научно организованный труд целой армии инженеров.

Таким образом, рациональность — следствие изменений в производстве, а не причина этих изменений.

Но формируясь под влиянием практической жизни, рациональность становится могучим фактором прогресса. Для мышления, поддерживающего индустриализацию, высокий уровень рациональности является фундаментальным свойством, преобладающим над всеми иными. Без рациональности научно-технический и экономический прогресс невозможен.

Само же содержание рациональности, его конкретный вид и его соотношение с иррациональным — не абсолютны, не вечны. Оно детерминируется практикой научно-технического и экономического мышления.

Свою ограниченность индустриальная цивилизация начала об­наруживать еще в конце XIX в., а в XX в. ее пороки стали очевид­ными.

Во-первых, создаваемое для облегчения труда машинное обо­рудование связало рабочего новыми зависимостями. Технологи­ческое порабощение человека делает его рабом машин, придатком к технологическому процессу.

Во-вторых, машинное производство вызывает дегуманизацию труда. Работник индустрии качественно отличается от ремеслен­ника, который вкладывает в изделие свое мастерство, опыт, талант, художественный вкус. Промышленный рабочий лишь обслуживает машину, а остальное машина делает своими орудиями. Вследствие этого личная жизнь рабочего начинается лишь за во ротами фабрики. Лишь в потреблении он может реализовать свою точность. В производстве он функционер, агент технологического процесса.

В-третьих, массовое производство привело к всеобщей грамотности и развитию полиграфической индустрии. Появление газет, журналов, репродукции художественных произведений, музыкаль­ных пластинок и т.д. обернулось массовой культурой, всеобщим подчинением образа мыслей средствам рекламы и информации.

В-четвертых, научная рационализация труда, строгая технологи­ческая дисциплина и высокая экономическая эффективность пред­приятий завершается кризисами перепроизводства. Зачем выпускать такую массу товаров, если они не находят сбыта и часто уничтожа­ются? Разумно ли такое научно организованное производство?

В-пятых, блестяще организованное производство своей обратной стороной имеет массовую безработицу. Сама же безработица — нечто иррациональное для существа, возникшего в процессе труда. Труд создал человека для того, чтобы он стал... безработ­ным. Это полная бессмыслица, порок машинной цивилизации.

И, наконец, превратив природу в инструмент технологического процесса, в средство достижения своих целей, человек индустриальной цивилизации породил экологический кризис, разрушая ту природную среду, которая составляет необходимое условие его жизни. Технологические факторы своим острием оказались направленными против биологической, генетической основы человеческого организма.

Все перечисленное входит в состав кризиса классической рациональности, которая возвела науку, технологическую и экономическую рациональность в абсолютный фактор общественного прогресса, противопоставив разум иррациональному как чему-то такому, что закономерно вытесняется рациональностью и должно полностью уйти из социума

Этот кризис рациональности – одно из выражений ущербности цивилизационных основ индустриального общества.

Выход из данного кризиса мыслится в настоящее время в становлении информационно-технического общества и нового типа рациональности.

4. Становление информационно-технического общества и нового типа рациональности

Индустриальное общество пронизывает глубокое противоречие между человеком и техникой. Технология настолько овладевает обществом, настолько расширяется и углубляется, что начинает тяготиться человеком. Она буквально выталкивает его из своих недр. Он оказывается несовместимым с современными технологиями и как агент технологического процесса тормозит использование фундаментальных закономерностей в производстве.

Со своей стороны и человек возмущен технологическими порядками, технологической дисциплиной и своей ролью агента технологического процесса. Технология разрушает его наследственность, угрожает его психике и здоровью.

К глубокому противоречию между человеком и техникой добавляется экологический кризис, который грозит полным разрушением природной основы социума. Социально-технологический фактор как дамоклов меч угрожающе завис над хрупкой биологической организацией человека.

Выражением глубокого противоречия между человеком и техникой и углубляющегося экологического кризиса становится эрозия ценностей индустриального общества, в том числе и классической рациональности. Такая ценность как достижение высокого уровня жизни и потребления перестает в полной мере удовлетворять людей. Она покупается слишком дорогой ценой, разрушением природной среды и не делает человека более счастливым, а его жизнь – более безопасной, одухотворенной и полной. И понимание рациональности как единственной основы культуры и сово­купности четкого, логически выразимого, точного и достоверного знания оказывается слишком узким.

Рассмотрим последовательно, какими новыми тенденциями ознаменовалось развитие современного общества и в каком направлении возможно преодоление кризиса классической рациональности.

В мире все решительнее звучит требование сократить разрыв между развитыми и развивающимися странами. Индустриальная цивилизация базируется на том, что небольшая группа капиталистических стран потребляет ресурсы всей планеты. Согласно статистике ООН, в 1991 г потребление нефти на одного среднестатистического жителя Земли составляло 554 кг. При этом в США на каждого человека приходилось 2614 кг, в Канале — 2415, в Индии 62, Эфиопии – 14, Бангладеш – 10. Если бы во всех странах мира потребление нефти оказалось на уровне США, то разведанных мировых запасов хватило бы всего на 7 лет. И так по всем сырьевым ресурсам.*

* Литературная Россия. 1994. 20 мая. С. 6.

Но кризисные явления индустриальной цивилизации затрагивают и внутренние структуры развитых стран. Критики этой цивилизации требуют уменьшить социальное неравенство, улучшить нравственный климат, гарантировать психологическое удовлетворение работой, возродить братские, бескорыстные отношения в обществе, перейти от равенства возможностей к равенству результатов, т.е. социальному обеспечению всех, вне зависимости от личных трудовых усилий, и достичь согласия с природой, покончив с ее разрушением. Все эти требования в своем единстве образуют идеологию «качества жизни».

Отголоском оппозиционного отношения общественного сознания к индустриальной цивилизации является признание амери­канского футуролога Тоффлера: «В настоящее время все больше людей становятся пессимистами. Понимаете, до сих пор люди все время считали, что жизнь только улучшается. Но теперь это предположение оказалось под вопросом, что является для нашей страны большим драматическим сдвигом».*

* Независимая газета. 1994. 7 июня. С. 5.

Надежды на разрешение глубинного противоречия между человеком и техникой, а также на переход к ценностной ориентации на «качество жизни» связываются в общественном сознании развитых стран с научно-технической революцией, с переходом к информационно-техническому обществу.

Рассмотрим сначала одну из программ социально-технической революции, а затем познакомимся с реальными процессами ста­новления информационно-технической цивилизации.

Программа разработана французским социологом Ж. Эллюлем и опубликована в его работе «Другая революция». В ней он сфор­мулировал пять пунктов этой программы.

1) полная перестройка производственных мощностей западно­го мира с целью безвозмездной помощи «третьему миру»;

2) отказ от применения политической силы: «Это предполагает сознательный поворот в направлении меньшего потребления, не­которое снижения уровня жизни в пользу качества жизни для всех без исключения и уравнения всех членов общества по доле вкладываемого труда и получения дохода»;

3) всестороннее развертывание способностей и диверсифика­ция занятий, т.е. разрушение специализации, односторонности в профессиональной подготовке;

4) резкое сокращение рабочего времени, вместо 35-часовой ра­бочей недели два часа в день; разработка новых социокультурных ценностей, позволяющих по-новому осмыслить жизнь и свое место в цивилизации;

5) общественный прогресс должен измеряться не «возрастани­ем числа производимых ценностей, а количеством сэкономленно­го человеческого времени. Отныне необходимо не рассчитываться за труд заработной платой, а равномерно распределять между членами общества (независимо от того, работают они или нет) ежегодный национальный продукт — богатство, производимое за год автоматизированными и информатизированными заводами» (48. С. 149-150).

Данная программа интересна не своими отдельными конкрет­ными установками, а тем, что в ней передается суть формирую­щейся новой цивилизации. В отличие от индустриального общест­ва, в центре которого находилась техника и которое требовало подчинение человека технологическому процессу, информацион­но-техническое общество — культуроцентрично. И Эллюль обра­щает внимание на всестороннее развертывание способностей чело­века, т.е. на повышение уровня его культуры, образованности и духовности. А это несовместимо с голым индивидуализмом, по­требительством и рабским подчинением работника производства бюрократической и технологической дисциплине. Нужна новая система ценностей, исключающая раскол общества на массу ис­полнителей и потребителей и касту бюрократов и организаторов-технократов.

На чем основана надежда Эллюля на становление новой циви­лизации полностью автоматизированных и информатизированных предприятий и новых социокультурных ценностей?

Американский социолог Д.Белл отмечает, что уже в 40-х годах началось бурное развитие новых областей научного знания в виде информационной теории, кибернетики, теории принятия решений, теории игр, теории стохастических процессов. Наука обогатилась линейным программированием, статистической теорией решения, методом экстремальных стратегий и т.д., а инженеры получили возможность создать механизмы управления машинами. Автома­тизированные системы управления получили широкое примене­ние в производстве.

Поскольку технология есть инструментальный способ рацио­нального действия, постольку применение в решении технологи­ческих задач достижений математики позволило найти алгоритмы для производственных процессов. «Эти алгоритмы, — продолжа­ет Белл, — могут быть материализованы в автоматической маши­не, выражены в компьютерной программе или наборе инструк­ций, основанных на какой-либо статистической или математичес­кой формуле, представляющей собой способ формализации суж­дений и их стандартного применения во многих различных ситуа­циях. Поскольку интеллектуальная технология становится основ­ным инструментом управления организациями и предприятиями, можно сказать, что она приобретает столь же важное значение для постиндустриального общества, какое для общества индустри­ального имела машинная технология» (48. С. 332).

Интеллектуальная технология – ключ к пониманию информаци­онно-технического общества с его культуроцентризмом. Она основа­на на компьютерных программах и переработке информации в це­лях управления технологическими процессами и контроля над ними. В этом обществе преимущество у того, кто располагает самостоятель­но мыслящими и высокообразованными работниками, самой свежей научно-технической информацией, а также быстродействующими средствами ее переработки и применения в производстве.

Что же касается самого производства, то автоматизированное предприятие, состоящее из множества станков общего назначе­ния, обслуживаемых роботами под присмотром компьютеров, спо­собно производить широкий набор деталей и собирать из них раз­личные изделия и в нужном количестве. Для этого требуются со­ответствующие программы, задающие направление в работе стан­ков и обслуживающих их роботов.