Text study 7 страница

Тут только я заметил два больших тома, которые были у него в руках. Он поднес их к самому моему носу.

– Вот, сэр. Плоды преданного внимания моей жены к вашей поразительной артистической карьере. Как она вами восхищается. Убедитесь сами. Взгляните на эти страницы! – Он попытался открыть один из альбомов, удерживая под мышкой второй. – Взгляните, сэр. Даже самые крохотные вырезки из самых захудалых журналов. Мимолетные упоминания. Видите, сэр, как преданно она за вами следила. Вот здесь, сэр! И здесь, и здесь! А вы никак не найдете времени даже взглянуть на эти альбомы! Что я теперь ей скажу? – Он снова указал на женскую фигуру в коридоре.

– Мне жаль, – начал я. – Ужасно жаль. Но, видите, я здесь совсем запутался в обязательствах. Я в самом деле собирался непременно… – Тут мне в голову пришла мысль, что в обстановке все нарастающего хаоса необходимо по меньшей мере сохранять трезвую голову. Я помолчал, а потом произнес с оттенком властности: – Мистер Хоффман, быть может, ваша жена лучше воспримет мои искренние извинения, если услышит их из моих собственных уст. Я уже имел удовольствие встретиться с ней сегодня вечером. Возможно, если вы сейчас подведете меня к ней, нам удастся легко уладить наше недоразумение. Затем, разумеется, мне придется отправиться на сцену, сказать несколько слов о мистере Бродском и вслед за этим исполнить пьесу. Иначе зрители – а главное, мои родители – могут потерять терпение.

Вид у Хоффмана сделался несколько растерянный. Потом, пытаясь вновь распалиться гневом, Хоффман проговорил:

– Взгляните на эти страницы, сэр! Взгляните на них! – Однако пламя уже потухло, и в глазах управляющего читалась робость. – Тогда пойдемте, – произнес он тихим голосом, выдававшим его поражение. – Пойдемте.

Однако Хоффман не сразу двинулся вперед, и мне показалось, что он прокручивает в мозгу какие‑то воспоминания. Затем он решительно отправился к своей жене; я пошел следом, отставая на несколько шагов.

Когда мы приблизились, миссис Хоффман обернулась. Я остановился чуть поодаль, но она через голову мужа обратилась ко мне:

– Очень рада снова видеть вас, мистер Райдер. К сожалению, вечер проходит немного не так, как нам бы того хотелось.

– Увы, – отозвался я, – в самом деле. – Потом, сделав шаг вперед, я добавил: – К тому же, мадам, занятый хлопотами, я, похоже, пренебрег обязанностями, особо мне интересными и приятными.

Я ожидал, что она откликнется на мой намек, но она просто глядела с интересом и ждала, что я скажу дальше. Тогда Хоффман кашлянул и произнес:

– Дорогая. Я… я знал о твоем желании.

Со смиренной улыбкой он поднял руки, в каждой из которых было по альбому.

Миссис Хоффман уставилась на него в ужасе.

– Отдай мне альбомы, – резко потребовала она. – Ты не имел права! Отдай их мне.

– Дорогая… – Хоффман хихикнул и уставил глаза в пол.

Миссис Хоффман по‑прежнему стояла с протянутой рукой, на ее лице была написана ярость. Управляющий подал ей один альбом, потом другой. Жена быстро взглянула на альбомы, дабы убедиться, что это они и есть, затем, судя по всему, ею овладело смущение.

– Дорогая, – пробормотал Хоффман. – Я думал, не будет никакого вреда оттого, что… – Он снова умолк на полуслове и хихикнул.

Миссис Хоффман смерила его холодным взглядом. Потом она обернулась ко мне и сказала:

– Мне очень неловко, мистер Райдер, что мой муж счел возможным побеспокоить вас по такому банальному поводу. Доброго вам вечера.

Она сунула альбомы под мышку и стала удаляться. Не успела она, однако, пройти и нескольких шагов, как Хоффман внезапно вскричал:

– Банальному? Нет, нет! Ничего подобного! И альбом о Косминском ничуть не банален. И альбом о Штефане Халльере. При чем тут банальность? Подумать только – банальные!

Его жена остановилась, но не обернулась. Она стояла неподвижно в тускло освещенном коридоре, а мы с Хоффманом смотрели ей в спину. Затем Хоффман приблизился к ней на несколько шагов:

– Вечер. Он провалился. К чему делать вид, что это не так? Почему ты до сих пор меня терпишь? Год за годом, провал за провалом. После Молодежного фестиваля твое терпение, конечно, было на исходе. Но нет, ты сносила мое общество и дальше. Потом Выставочная неделя. Ты и тут со мной не порвала. Дала возможность реабилитировать себя. Ну да, знаю, я умолял. Канючил дать мне еще шанс. И у тебя не хватило решимости отказать. Короче, этим шансом был сегодняшний вечер. И как я его использовал? Вечер провален. Наш сын, наш единственный отпрыск выставил себя посмешищем перед сливками городского общества. Это моя вина, знаю. Я его подтолкнул. Даже в последний момент еще не поздно было его остановить, но я не нашел в себе сил. Я позволил ему пройти через это. Поверь, дорогая, я не хотел. С самого начала я успокаивал себя: завтра я ему скажу, у меня будет больше времени, и мы все обсудим. И я откладывал и откладывал. Да, признаю, я был слаб. Даже сегодня я твердил себе: еще несколько минут, и я ему скажу, но нет, нет, я так и не смог, и он вышел на сцену. Да, наш Штефан перед всем честным народом играл на рояле! Смех – да и только! И это бы еще ладно! Весь город, до единого человека, знает, кто организовал сегодняшний вечер. И всем известно, кто взял на себя ответственность за выздоровление мистера Бродского. Ну ладно, ладно, не отрицаю, я потерпел неудачу, не смог с ним справиться. Он пьян, мне с самого начала следовало знать, что это пустая затея. Пока мы тут разговариваем, концерт летит в тартарары. Даже мистер Райдер, даже он нас не спасет. Он только еще больше все запутает. Я вызвал сюда лучшего в мире пианиста – и зачем? Принять участие в этом позорище? И как только мне вообще было позволено касаться своими неуклюжими руками таких божественных предметов, как музыка, искусство, культура? Ты, происходя из одаренной талантами семьи, ты могла выйти замуж за кого угодно. Как же ты ошиблась! Это трагедия. Но для тебя ничто не потеряно. Ты по‑прежнему красива. К чему медлить? Какие еще тебе нужны доказательства? Оставь меня. Оставь. Найди достойную пару. Какого‑нибудь Косминского, Халльера, Райдера, Леонхардта. Как тебя вообще угораздило допустить такой промах? Оставь меня, прошу, оставь. Неужели ты не видишь, как тяжело мне быть твоим тюремщиком? Хуже того – кандалами у тебя на ногах! Оставь меня, оставь. – Внезапно Хоффман перегнулся в талии и, поднеся ко лбу кулак, повторил движения, которые я уже наблюдал прежде. – Любовь моя, любимая, оставь меня. Мое положение стало невыносимым. После сегодняшнего вечера пришел конец всем моим потугам. Об этом узнает весь город, вплоть до младенцев. С этого вечера каждый, наблюдая мои хлопоты, будет знать, что у меня за душой ничего нет. Ни таланта, ни восприимчивости, ни такта. Оставь меня, оставь. Я не человек, а вол, вол, вол!

Хоффман повторил свой жест: странно выставив локоть, несколько раз стукнул себя по лбу. Затем пал на колени и разразился рыданиями.

– Провал, – пробормотал он сквозь всхлипы. – Провал во всем.

Миссис Хоффман стояла теперь лицом к мужу и внимательно его рассматривала. Ее, казалось, совсем не удивил этот взрыв чувств. В глазах миссис Хоффман засияла нежность, граничившая с тоской. Колеблясь, она сделала шаг, потом другой к склоненной фигуре Хоффмана. Рука миссис Хоффман потянулась к макушке мужа, словно с намерением ласково ее коснуться. Потом она застыла в воздухе и через секунду‑другую отдернулась. Еще через мгновение миссис Хоффман повернулась на каблуках и исчезла в глубине коридора.

Хоффман продолжал всхлипывать; жеста своей жены он, по всей вероятности, не заметил. Некоторое время я наблюдал за ним в нерешительности. Внезапно я вспомнил, что мне пора бы уже направиться на сцену. И меня взволновала мысль о том, что я до сих пор не смог ни обнаружить своих родителей, ни что‑либо о них услышать. Если раньше я склонялся к тому, чтобы пожалеть Хоффмана, то теперь мои чувства враз переменились, и я, подойдя, прокричал ему в самое ухо:

– Мистер Хоффман, для вас, возможно, сегодняшний вечер и стал провалом. Но я не хочу провалиться вместе с вами. Я намерен выйти на сцену и исполнить пьесу. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы хоть в какой‑то мере восстановить порядок. Но главное, мистер Хоффман, в первую голову я желаю знать: что с моими родителями?

Хоффман поднял глаза и, казалось, слегка удивился, не обнаружив поблизости своей жены. Глядя на меня не без раздражения, он встал с колен.

– Чего же вы хотите, сэр? – вяло спросил он.

– Видеть моих родителей, мистер Хоффман. Где они? Вы уверяли, что о них позаботятся. Но я осматривал зал, и их там нет. Сейчас я собираюсь на сцену и хочу, чтобы моих родителей удобно устроили. Так что, сэр, я жду ответа. Где они?

– Ваши родители, сэр. – Хоффман глубоко вздохнул и устало провел рукой по волосам. – Спросите мисс Штратман. Ей поручено позаботиться о них. Я осуществляю общее руководство. А поскольку, как видите, я потерпел в этом отношении полную неудачу, то едва ли вы можете ожидать от меня ответа на ваш вопрос…

– Да, да, да, – проговорил я с возрастающим нетерпением. – Так где мисс Штратман?

Хоффман со вздохом указал через мое плечо. Обернувшись, я увидел дверь.

– Она там? – строго спросил я.

Хоффман кивнул, затем, пошатываясь, устремился в зеркальную нишу, где прежде стояла его жена, и принялся рассматривать свое отражение.

Я решительно постучал в дверь. Ответа не последовало, и я бросил обвиняющий взгляд на Хоффмана. Он стоял, склонившись над полочкой в нише. Я уже собирался вновь излить на него свою злость, но тут услышал «войдите», раздавшееся за дверью. Я в последний раз взглянул на согнутую фигуру Хоффмана, а потом открыл дверь.

Я оказался в большом современном офисе, подобного которому пока не видел в этом здании. Это была пристройка, сооруженная в основном из стекла. Лампы в комнате были потушены – и я увидел, что рассвет наконец занялся. Первые солнечные лучи неяркими пятнами скользили по шатким грудам бумаг, картотечным ящикам, справочникам и папкам, которые валялись на столах. Всего в офисе имелось три стола, однако в настоящий момент занят был один, за которым сидела мисс Штратман.

Судя по ее виду, она занималась делом, что показалось мне странным, поскольку свет был выключен, а бледного света извне для чтения или письма было явно недостаточно. Я предположил, что выключатель повернули как раз перед моим приходом, с целью полюбоваться солнцем, встающим за дальними деревьями. В самом деле, когда я вошел, мисс Штратман сидела за столом, держа в руке телефонную трубку и устремив пустой взгляд через огромное стекло.

– Доброе утро, мистер Райдер, – промолвила она, поворачиваясь ко мне. – Пожалуйста, подождите одну секунду. – Потом она сказала в трубку: – Да, минут через пять. Сосиски тоже. Их вот‑вот начнут жарить. И фрукты. Они уже должны быть готовы.

– Мисс Штратман, – произнес я, приближаясь к столу, – есть вещи более срочные, чем поджаривание сосисок.

Она бегло взглянула на меня и повторила:

– Одну секунду, мистер Райдер. – Она вернулась к телефонному разговору и начала что‑то записывать.

– Мисс Штратман! – Я ужесточил тон. – Должен просить вас оторваться от телефона и выслушать меня.

– Придется прерваться, – сказала мисс Штратман своему собеседнику. – Тут один человек срочно требует внимания. Я перезвоню вам через минуту. – Она положила трубку и уставилась на меня. – Да, мистер Райдер?

– Мисс Штратман, – начал я, – при первой нашей встрече вы уверяли, что будете информировать меня относительно всех обстоятельств, связанных с моим здесь пребыванием. Что от вас я получу советы по поводу расписания и различных своих обязательств. Я поверил, что на вас можно положиться. Мне грустно это говорить, но вы плохо оправдываете мои ожидания.

– Мистер Райдер, я понятия не имею, чем вызвано ваше заявление. Имеются ли у вас конкретные причины для недовольства?

– Их более чем достаточно, мисс Штратман. Я не получил важной информации, когда нуждался в ней. В последнюю минуту в мое расписание вносились изменения, а я об этом не знал. В критических обстоятельствах я не получал ни помощи, ни поддержки. В результате я не смог должным образом подготовиться к выступлению. Несмотря на это, я намерен вскорости отправиться на сцену и сделать хоть что‑то, дабы сегодняшний вечер не обернулся для всех вас ужасающим провалом. Но прежде я должен задать вам один простой вопрос. Где мои родители? Уже прошло немало времени с тех пор, как они прибыли в запряженной лошадьми карете. Но, осматривая зал, я их не обнаружил. Их нет ни в ложах, ни в первых рядах, ни на местах для важных персон. И я спрашиваю снова, мисс Штратман: где они? Почему вы, в нарушение своих обязательств, о них не позаботились?

Мисс Штратман внимательно изучила в утреннем свете мое лицо и вздохнула:

– Мистер Райдер, я уже некоторое время собиралась поговорить с вами об этом. Нам всем было очень приятно, когда вы, несколько месяцев назад, поставили нас в известность о том, что ваши родители намерены посетить наш город. Мы все были искренне рады. Но должна напомнить, мистер Райдер, что об их планах мы узнали от вас и только от вас. И вот в последние три дня, а в особенности сегодня, я делала все от меня зависящее, чтобы узнать об их местопребывании. Я много раз обзванивала аэропорт, железнодорожную станцию, автобусные компании, все гостиницы нашего города – и ни следа их не обнаружила. Никто о них не слышал, никто их не видел. А теперь, мистер Райдер, я должна спросить вас. Вы уверены, что они приедут?

Пока она говорила, меня стало одолевать беспокойство, и внезапно моя уверенность дала трещину. Чтобы скрыть неловкость, я отвернулся и стал смотреть на рассветное небо.

– Видите ли, – выдавил я из себя. – Я нисколько не сомневался, что они приедут.

– Вы не сомневались. – Мисс Штратман, чью профессиональную гордость я, очевидно, серьезно задел, устремила на меня обличающий взгляд. – Понимаете ли вы, мистер Райдер, какие хлопоты предприняли все мы, ожидая приезда ваших родителей? Медицинское обслуживание, размещение, лошади, карета? Группа местных дам много недель трудилась, составляя программу развлечений для ваших родителей. Говорите, вы не сомневались, что они приедут?

– Разумеется, – сказал я со смешком, – если бы я сомневался, мне никогда не пришло бы в голову ввергать людей в такие хлопоты. Дело в том, – я вновь невольно усмехнулся, – дело в том, что я был уверен: на этот раз они непременно приедут. А почему мне было в это не поверить? В конце концов, я сейчас нахожусь на вершине своих возможностей. Сколько еще времени я буду продолжать эту странническую жизнь? Разумеется, я сожалею, если причинил кому‑то лишние неудобства, но такого просто не может быть. Мои родители где‑то в городе. Кроме того, я их слышал. Когда я остановил машину в лесу, я слышал, как приближается их карета, слышал стук копыт и экипажа. Они должны быть здесь, это вполне возможно…

Я рухнул в ближайшее кресло и понял, что рыдаю навзрыд. Я вдруг уяснил, насколько шаткими были предположения, что сюда приедут мои родители, и не понимал, откуда взялась уверенность, побудившая меня так настойчиво требовать объяснений сначала от Хоффмана, а потом от мисс Штратман. Я продолжал рыдать, пока не обнаружил, что мисс Штратман стоит рядом.

– Мистер Райдер, мистер Райдер, – повторяла она мягко. Когда же я унял слезы, она добродушно произнесла: – Мистер Райдер, быть может, вам никто пока об этом не говорил. Однажды, несколько лет тому назад, ваши родители были в нашем городе.

Я перестал всхлипывать и поднял глаза на нее. Мисс Штратман улыбнулась, медленно отошла к окну и снова залюбовалась рассветом.

– Они, вероятно, приезжали вместе отдохнуть, – говорила мисс Штратман, по‑прежнему глядя вдаль. – Они прибыли на поезде и прожили здесь два или три дня, осматривая город. Как я сказала, это происходило уже довольно давно, и вы не были тогда такой знаменитостью, как сейчас. И тем не менее народ был о вас наслышан, и кто‑то, – наверное из персонала отеля, где они остановились, – спросил, не находятся ли они с вами в родстве. Ну, вы понимаете – из‑за совпадения фамилий и потому, что они англичане. Так и выплыло наружу, что эта симпатичная пожилая чета – ваши родители. Такого шума, какой поднялся бы сейчас, не было, но им в самом деле оказали очень теплый прием. И через годы, когда ваша слава возросла, горожане припомнили ваших родителей, их тогдашний приезд. у меня самой мало что сохранилось в памяти, я ведь была еще ребенком. Но мне вспоминаются разговоры, которые тогда вел народ.

Я недоверчиво смотрел ей в спину.

– Мисс Штратман, вы это рассказываете, только чтобы меня утешить?

– Нет‑нет, это правда. Любой подтвердит. Повторяю, я была ребенком, но найдется множество людей, способных рассказать вам все подробности. Кроме того, сохранилось немало документов.

– Они выглядели счастливыми? Смеялись, наслаждались отдыхом?

– Уверена, что да, мистер Райдер. По рассказам, им здесь очень понравилось. Собственно, их и запомнили как очень приятную пару. Добрых, преданных друг другу супругов.

– Но… но я спрашиваю, мисс Штратман, хорошо ли о них заботились? Вот о чем я вас спрашиваю…

– Конечно, как нельзя лучше. И им очень нравилось. Они здесь прекрасно провели время.

– Откуда вы знаете? Вы сами сказали, что были тогда ребенком.

– Я рассказываю о том, что запомнилось всем горожанам.

– Если то, о чем вы говорите, правда, почему никто раньше об этом при мне не упоминал?

Мисс Штратман немного поколебалась и снова стала рассматривать деревья и солнечный восход.

– Не знаю, – произнесла она тихо, покачивая головой. – Не могу объяснить. Но вы правы. Об этом идет не так много разговоров, как можно было бы ожидать. Однако ошибки быть не может, поверьте. Я помню с детства ясно.

Снаружи донеслись голоса птиц, начавших свое хоровое пение. Мисс Штратман продолжала рассматривать дальние деревья, и в ее голове, наверное, теснились другие детские воспоминания. Некоторое время я следил за ней, потом произнес:

– Вы говорите, их здесь хорошо встретили.

– Да. – Голос мисс Штратман снизился почти до шепота, глаза по‑прежнему смотрели вдаль. – Уверена, их встретили как нельзя лучше. Была, кажется, весна, а весной здесь так красиво. Вы ведь видели Старый Город – он очарователен. И горожане – обычные горожане, попадавшиеся по пути, – показывали им достопримечательности. Интересные здания, Музей ремесел, мосты. А если они останавливались выпить кофе и перекусить и не знали, что заказать, – возможно, из‑за плохого знания языка – официанты и официантки охотно им помогали. Да, им наверняка было здесь очень хорошо.

– Но вы говорили, что они прибыли поездом. А кто помог им с багажом?

– О, вокзальные носильщики, конечно же, сразу бросились им на помощь. Занесли багаж в такси, а дальше о нем позаботился водитель. Ваших родителей отвезли в отель – и дело с концом. Уверена, им не пришлось даже вспоминать о багаже.

– А отель? Что это был за отель?

– Очень удобный отель, мистер Райдер. Один из лучших в те дни. Не сомневаюсь, что им понравилось. Они наслаждались каждой минутой.

– Надеюсь, этот отель расположен не слишком близко к магистрали. Мать всегда терпеть не могла шум уличного движения.

– В те дни, разумеется, с уличным движением не было таких проблем, как сегодня. Помню, когда я была маленькой, мы с подружками прыгали через скакалку или играли в мяч прямо на улице. Сегодня такое и представить себе невозможно! А мы играли, иногда часами. Но вернемся к вашему вопросу, мистер Райдер. – Мисс Штратман с задумчивой улыбкой обернулась ко мне. – Отель ваших родителей располагался далеко в стороне от оживленных улиц. Это было идиллическое место. Сейчас его уже нет, но, если желаете, я покажу вам фотографию. Хотите посмотреть? Отель, где останавливались ваши родители? – Очень хочу, мисс Штратман. Она снова улыбнулась и направилась обратно к своему столу. Я думал, что она собирается открыть ящик, но в последний момент она свернула и приблизилась к задней стене. Потянула за шнурок и стала разворачивать на стене, как мне показалось, карту. Вскоре я разглядел, что это не карта, а гигантская цветная фотография. Мисс Штратман продолжала тянуть, пока нижний край фотографии не опустился до самого пола, вслед за чем раздался щелчок вставшего на место колесика. Вернувшись к своему рабочему столу, мисс Штраттман включила настольную лампу и направила поток света на фотографию.

Несколько секунд мы оба молча изучали изображение. Отель выглядел как уменьшенный вариант сказочного замка, какие строили в прошлом веке безумные короли. Он стоял на самом краю глубокой долины, поросшей папоротником и весенними цветами. Фотография была сделана солнечным днем с противоположного края долины, и получившаяся уютная композиция так и просилась на открытку или календарь.

– Вероятно, ваши родители остановились вот в этой комнате, – послышался голос мисс Штратман. Она извлекла откуда‑то указку и ткнула ею в окошко одной из башенок. – Отсюда открывался чудесный вид, как вы считаете? – Да, в самом деле.

Мисс Штратман опустила указку, но я продолжал разглядывать окошко, стараясь представить себе видневшийся за ним пейзаж. Это зрелище должно было понравиться прежде всего моей матери. Даже если у нее был неудачный день и ей пришлось все время провести в постели, этот вид, наверное, ее утешил. Она наблюдала, как пробегает вдоль долины ветерок, колыша папоротник и листву искривленных деревьев, которые карабкались по дальнему склону. Из окна виднелся обширный кусок неба, и это тоже должно было прийтись ей по вкусу. Затем я заметил на переднем плане фотографии, поперек правого нижнего угла, отрезок горной дороги, с которой, вероятно, и был сделан снимок. Можно было почти не сомневаться: эта дорога была видна из комнаты моей матери, и она могла наблюдать издалека, что там происходило. Проезжали случайные автомобили, фургоны с бакалейными товарами, иногда, возможно, и конные повозки; изредка появлялся трактор фермера, группа детей на прогулке. Эти картины должны были поднять ей настроение.

Я глядел на башенное окно, и из моих глаз снова потекли слезы. Они были не бурные, как в прошлый раз, но постепенно скапливались и стекали по щекам. Мисс Штратман их заметила, но на этот раз не сочла нужным останавливать. Она ласково мне улыбнулась и перевела взгляд на фотографию.

Внезапно раздался стук в дверь, заставивший меня вздрогнуть. Мисс Штратман тоже вздрогнула. Потом, со словами «Простите, мистер Райдер», направилась к двери.

Я повернулся на стуле. В комнату вошел человек в белой униформе, катя за собой тележку с закуской. Он оставил тележку на пороге так, чтобы она подпирала дверь, и поглядел в окно на рассвет.

– День будет прекрасный, – сказал он, улыбаясь нам обоим по очереди. – Вот ваш завтрак, мисс. Прикажете поставить его сюда, на стол?

– Завтрак? – Мисс Штратман выглядела смущенной. – Я ждала его не раньше чем через полчаса.

– Мистер фон Винтерштейн распорядился развозить завтрак сейчас, мисс. По мне, так он прав. Людям пора уже подкрепиться.

Мисс Штратман по‑прежнему выглядела смущенной; она неуверенно взглянула на меня. Затем спросила:

– Ну как там… все в порядке?

– Сейчас все прекрасно, мисс. Конечно, когда мистер Бродский лишился чувств, поднялась легкая паника, но теперь публика успокоилась и получает удовольствие. Видите ли, мистер фон Винтерштейн только что произнес в вестибюле превосходную речь о блестящих традициях нашего города и обо всем, чем горожанам следует гордиться. Он перечислил наши достижения за многие годы и указал, что мы свободны от ужасных язв, поразивших другие города. Именно в этом мы и нуждались, мисс. Жаль, что вы не слышали. Нам стало спокойней за себя и за свой город, и теперь все в прекрасном настроении. Взгляните, кое‑кто из публики сейчас там. – Он указал в окно. В самом деле, снаружи, в предрассветном сумраке, неспешно бродили по траве несколько зрителей, осторожно держа в руках тарелки и разыскивая, где бы сесть.

– Простите, – сказал я, вставая. – Мне нужно на сцену. Еще немного – и я опоздаю. Я вам очень благодарен, мисс Штратман. За вашу любезность, за все. Но сейчас прошу меня извинить.

Не дожидаясь ответа, я обогнул тележку и вышел в коридор.

В полумглу коридора уже успел просочиться слабый утренний свет. Я взглянул на зеркальную нишу, где оставил Хоффмана, но тот исчез. Мимо картин в золоченых рамах я поспешил к зрительному залу. По пути мне встретился еще один официант с тележкой, наклонившийся, чтобы постучать в дверь, но в остальном коридор был пуст.

Я продолжал быстро шагать, высматривая запасной выход, приведший меня сюда. Меня подстегивало нетерпеливое желание поскорее приступить к своим обязанностям. Какие разочарования ни постигли меня только что, я не снимал с себя ответственности перед публикой, которая много месяцев ожидала возможности увидеть, как я появляюсь на сцене и сажусь за рояль. Иными словами, мой долг заключался в том, чтобы выступить в этот вечер по меньшей мере не хуже обычного. Не справиться с данной задачей (я вдруг остро это почувствовал) означало распахнуть некие незнакомые врата и ввергнуться в темное, неизвестное пространство.

Вскоре я перестал узнавать дорогу. Коридор здесь был оклеен темно‑синими обоями, вместо картин висели подписанные фотографии, и я понял, что пропустил нужную дверь. Однако на глаза мне попались другие, более солидные двери с надписью «Сцена», и я решил свернуть туда.

Какое‑то время я блуждал во мраке, потом обнаружил, что опять нахожусь среди кулис. Я видел рояль в центре пустой сцены, скупо освещенной одной‑двумя верхними лампами. Я установил также, что занавес по‑прежнему закрыт, и безбоязненно ступил на сцену.

Я бросил взгляд на то место, где недавно лежал Бродский, но там не осталось и малейших следов. Я посмотрел на рояль, не зная, что предпринять дальше. Если сесть на табурет и просто начать играть, то, может быть, техники догадаются раздвинуть занавес и добавить свет прожекторов. Однако, не зная обстановки, я не исключал, что техники могли покинуть свои посты и некому будет даже раскрыть занавес. Более того, когда в последний раз я наблюдал публику, зрители были на ногах и вовсю болтали. Я решил, что лучше всего будет выйти за занавес и сделать объявление: таким образом я дам и слушателям, и техникам возможность приготовиться. Я быстро отрепетировал в уме несколько строк, без дальнейших проволочек шагнул к просвету в занавесе и раздвинул тяжелые драпировки.

Я был готов обнаружить в зале беспорядок, но открывшееся зрелище меня ошеломило. Из зала испарилась не только вся публика: даже кресел не было и в помине. Мне в голову пришла мысль, что зал снабжен техническими приспособлениями, которые позволяют, потянув за рычаг, убрать сиденья в подполье и таким образом превратить помещение в танцевальную площадку или что‑нибудь подобное, но я припомнил, что здание старое и едва ли обладает таким устройством. Оставалось только предположить, что кресла передвижные и их вынесли из зала в целях пожарной безопасности. Так или иначе, передо мной простиралось обширное пустое пространство, погруженное в темноту. Ни одна лампа не горела, но взамен тут и там были удалены большие четырехугольные секции потолка и в образовавшиеся проемы проникали бледные лучи дневного света.

Пронизывая взглядом сумрак, я, как мне показалось, различил в самом конце зала несколько фигур. Они как будто совещались, собравшись кучкой, – быть может, это завершали уборку рабочие сцены; когда один из них отделился от группы, я услышал эхо шагов.

Я стоял на краю сцены и гадал, что делать дальше. Похоже было, что я, сам того не подозревая, чересчур задержался в офисе мисс Штратман (может быть, на целый час), и публика, отчаявшись меня увидеть, разошлась. Однако, если сделать объявление, публику можно было бы за несколько минут вернуть в зал – и даже отсутствие кресел не помешало бы мне продемонстрировать вполне удовлетворительное исполнение. Нужно было выяснить, куда удалились слушатели, и я понял, что прежде всего необходимо найти Хоффмана или его возможного заместителя и обсудить с ним дальнейшие действия.

Я спустился со сцены и отправился в конец зала. Не дойдя до середины, я потерял во мраке направление и повернул немного в сторону, к ближайшему столбу света. В тот же миг передо мной возникла человеческая фигура.

– О, извините, – произнес неизвестный. – Прошу прощения.

Я узнал голос Штефана и отозвался:

– Привет. Хотя бы вы по крайней мере все еще здесь.

– А, мистер Райдер. Простите, я вас не заметил. – Штефан говорил усталым, удрученным тоном.

– Вы могли бы держаться и повеселее – причин для этого более чем достаточно, – сказал я ему. – Играли вы превосходно. Публика была в восторге.

– Да. Да, думаю, прием был неплохой.

– Что ж, поздравляю. Такая награда за упорный труд должна быть приятна.

– Да, наверное.

Мы пошли бок о бок через темноту. Дневной свет с потолка не помогал, а, скорее, наоборот, мешал ориентироваться, однако Штефан двигался уверенно.

– Знаете, мистер Райдер, – сказал он, помедлив, – я очень вам благодарен. Вы меня замечательно ободряли. Но, честно говоря, сегодня я не блеснул. Во всяком случае, по своим собственным стандартам. Конечно, слушатели горячо аплодировали, но это потому, что они не ожидали ничего особенного. Но по‑настоящему я сам знаю: мне еще много придется работать. Родители правы.