Text study 4 страница

– Но, мистер Бродский, – спросил я, – вы уверены, что сможете выступить? После такой ужасной аварии…

Я не знал, что, затронув эту тему, вызову новую волну споров. Вперед пробился хирург и, для убедительности колотя себя по ладони кулаком, возвысил свой голос над остальными:

– Мистер Бродский, я настаиваю! Вы должны отдохнуть хотя бы несколько минут!

– Отстаньте, я в порядке, в полном порядке! – огрызнулся Бродский и двинулся вперед. Затем обернулся ко мне (я оставался на месте) и громко сказал: – Если увидите этого лизоблюда, Райдер, скажите, что я здесь. Он этого не ждал, ему и в голову не приходит, что я не дерьмо собачье. Скажите, что я прибыл. Посмотрим, как ему это понравится.

С этими словами он пошел по коридору, преследуемый шумной толпой.

Я продолжал идти в противоположном направлении, высматривая Хоффмана. Оркестрантов в коридоре поубавилось, и двери уборных почти все были закрыты. Я уже подумывал повернуть обратно и заглянуть в открытые уборные, но завидел впереди спину Хоффмана.

Он шел медленно, опустив голову. Хотя издали я его не слышал, было ясно, что он репетирует свою речь. Когда я приблизился, он внезапно склонился вперед. Я думал, что он падает, но это был повтор тех странных телодвижений, которые он заучивал перед зеркалом в уборной Бродского. Низко склонившись, он вскинул руку, согнув ее в локте, и начал бить себя кулаком по лбу. Я подошел поближе и кашлянул. Хоффман, вздрогнув, выпрямился и обернулся ко мне:

– А, мистер Райдер. Пожалуйста, не волнуйтесь. Мистер Бродский, без сомнения, будет с минуты на минуту.

– В самом деле, мистер Хоффман. Собственно, если речь, которую вы сейчас репетируете, содержит извинения перед публикой за то, что мистер Бродский не появился, я рад сообщить: она не понадобится. Мистер Бродский находится здесь. – Я указал на другой конец коридора. – Только что прибыл.

На несколько секунд Хоффман, удивленный, прирос к месту. Потом он взял себя в руки и произнес:

– Ах, Господи! Какое облегчение. Но я, конечно, ни на минуту… ни на минуту не терял веры. – Он усмехнулся и взглянул в один конец коридора, потом в другой, словно надеясь увидеть Бродского. Потом опять усмехнулся и сказал:

– Ну что ж, пойду его поищу.

– Прежде чем вы это сделаете, мистер Хоффман, я буду вам очень признателен, если вы скажете, что слышно о моих родителях. Наверное, они уже благополучно прибыли и заняли свои места? А ваша затея с лошадьми и каретой? Верно, это шум упряжки я слышал чуть раньше, когда проезжал перед фасадом? Надеюсь, эффект был таков, как вы задумали?

– Ваши родители? – Хоффман вновь выглядел смущенным. Потом он положил руку мне на плечо и сказал: – Ах да. Ваши родители. Дайте подумать.

– Мистер Хоффман, я поверил вам и вашим коллегам, что вы позаботитесь о моих родителях. Оба они не отличаются хорошим здоровьем.

– Разумеется, разумеется. Нет нужды волноваться. Просто среди множества дел, притом что мистер Бродский немного задерживался, хотя, как вы говорите, он уже появился… Ха‑ха… – Он умолк и вновь кинул взгляд в конец коридора. Я холодно спросил:

– Мистер Хоффман, где находятся в данную минуту мои родители? Имеете вы об этом хоть какое‑нибудь представление?

– А! В данный конкретный момент, надо признаться честно, я сам не… Но заверяю вас, они находятся в самых надежных руках. Конечно, я предпочел бы держать все вопросы под личным контролем, но вы не можете не понимать… Ха‑ха… Мисс Штратман. Она должна знать точное местонахождение ваших родителей. Ей поручено строжайше надзирать за всем, что с ними связано. Они будут встречены с должным вниманием – иначе и быть не может. Более того, я особо просил мисс Штратман оградить их от утомительных проявлений гостеприимства, которыми неизбежно будет сопровождаться каждый их шаг…

– Мистер Хоффман, как я понял, вам неизвестно, где они пребывают сейчас. Как найти мисс Штратман?

– О, она где‑то поблизости, я уверен. Мистер Райдер, давайте поищем мистера Бродского и выясним, что он делает. А по пути, не сомневаюсь, мы набредем где‑нибудь на мисс Штратман. Она может оказаться Даже в конторе. Так или иначе, сэр, – в его голосе появились командные нотки, – стоя на месте, мы ни к чему не придем.

Вместе мы двинулись по коридору. По пути Хоффман, казалось, полностью вернул себе присутствие духа. Наконец он с улыбкой произнес:

– Теперь, можно не сомневаться, дело пойдет на лад. Вы, сэр, просто излучаете уверенность в себе. А теперь и затруднение с мистером Бродским улажено. Все пойдет в точности как запланировано. Нас ждет блестящий вечер.

Он замедлил шаг и, как я заметил, устремил взгляд вперед. Посмотрев туда же, я обнаружил Штефана, который с озабоченной миной стоял посреди коридора. Молодой человек заметил нас и быстро приблизился.

– Добрый вечер, мистер Райдер, – произнес он. Потом, понизив голос, обратился к Хоффману: – Отец, не могли бы мы переговорить?

– Мы очень заняты, Штефан. Только что прибыл мистер Бродский.

– Да, я слышал. Но, видишь ли, отец, речь идет о маме.

– Ах, о маме?

– Она все еще в фойе, а мне через четверть часа выходить на сцену. Я ее только что видел, она бродила по фойе, я сказал, что мне скоро выступать, а она ответила: «Знаешь, дорогой, мне нужно кое‑что уладить. Может быть, не к началу, но к концу выступления я успею, однако сперва я должна кое‑что уладить». Так она сказала, но вид у нее был не то чтобы очень озабоченный. Ей‑богу, пора уже вам с матерью в зал. Осталось меньше пятнадцати минут.

– Да‑да, я буду вовремя. И твоя мать, что бы она ни делала, конечно же, скоро освободится. К чему эти волнения? Возвращайся к себе в уборную и готовься.

– Но что понадобилось матери в фойе? Она просто стоит там и болтает со всяким встречным. Скоро она там останется одна. Публика уже рассаживается.

– Она, наверное, разминает ноги: ведь придется целый вечер сидеть. Вот что, Штефан, успокойся. Ты должен будешь задать тон всему концерту. Мы на тебя рассчитываем.

Молодой человек задумался над словами Хоффмана, потом, казалось, вспомнил обо мне.

– Вы были так добры, мистер Райдер, – произнес он с улыбкой. – Ваши похвалы для меня бесценны.

– Похвалы? – Хоффман поглядел на меня удивленно.

– Да, – подтвердил Штефан. – Мистер Райдер не пожалел ни времени, ни добрых слов. Он слушал мою игру и удостоил меня такой лестной оценки, какой я не слышал много лет.

С недоверчивой улыбкой Хоффман переводил взгляд со Штефана на меня и обратно. Потом он обратился ко мне:

– Вы уделили время Штефану? Слушали его игру?

– Да. Я пытался раньше сказать вам об этом, мистер Хоффман. У вашего сына немалое дарование, и, как бы ни сложился сегодняшний вечер, уверен, его игра произведет сенсацию.

– Вы в самом деле так думаете? Но остается фактом, сэр, что Штефан, он, он… – Хоффман выглядел смущенным; издав мимолетный смешок, он похлопал сына по спине. – Ну что ж, Штефан, ты, кажется, готовишь нам сюрприз.

– Надеюсь, папа. Но мать до сих пор в фойе. Может быть, она ждет тебя. Я имею в виду, что без кавалера женщина чувствует себя на концерте неловко. Не исключено, что дело именно в этом. Как только ты явишься в зал и займешь свое место, она к тебе присоединится. Через считанные минуты мне начинать.

– Хорошо, Штефан, я об этом позабочусь. Не беспокойся. Возвращайся к себе в уборную и готовься. У нас с мистером Райдером есть еще небольшое дело.

Штефан от этих слов не повеселел, но мы покинули его и двинулись дальше.

– Должен предупредить вас, мистер Хоффман, – сказал я чуть погодя. – Вы, наверное, обнаружите, что мистер Бродский занял несколько враждебную позицию по отношению… собственно, по отношению к вам.

– Ко мне? – На лице Хоффмана выразилось изумление.

– Я хочу сказать, только что при мне он выражал определенное недовольство. Видимо, у него есть к вам претензии. Я думал, что не имею права это от вас скрывать.

Хоффман пробормотал что‑то себе под нос. Следуя по дуге коридора, мы наконец увидели впереди дверь, которая вела, очевидно, в уборную Бродского; перед нею скопилась небольшая толпа. Управляющий замедлил шаг, затем остановился:

– Мистер Райдер, у меня не идут из головы слова Штефана. И я склоняюсь к тому, что мне действительно необходимо пойти и присмотреть за женой. Убедиться, что она в порядке. В конце концов, в такой вечер недолго и разволноваться, вы ведь понимаете.

– Конечно.

– Тогда вы меня извините. Не знаю, сэр, могу ли я просить вас пойти и проверить, как там мистер Бродский. А самому мне в самом деле, – он взглянул на часы, – пора в зал. Штефан абсолютно прав.

Хоффман рассмеялся и поспешил по коридору в обратном направлении.

Я подождал, пока он скрылся из виду, и пошел к зевакам, собравшимся у двери. Некоторых, казалось, привлекло сюда обыкновенное любопытство, другие вели тихий, но ожесточенный спор. Седовласый хирург вертелся у самой двери, убеждая в чем‑то одного из оркестрантов и время от времени жестом отчаяния указывая в глубь комнаты. Дверь, к моему удивлению, была открыта нараспашку. Когда я приблизился, оттуда показалась голова коротышки портного, который крикнул: «Мистеру Бродскому нужны ножницы. Большие ножницы!» Один из зевак сорвался с места, и портной скрылся. Я протолкался через толпу и заглянул в комнату.

Бродский сидел спиной к двери и изучал свое отражение в зеркале. На нем был смокинг, плечами которого занимался портной, дергая их и теребя. Бродский надел и нарядную рубашку, но не успел еще завязать галстук‑бабочку.

– А, Райдер, – сказал он, увидев меня в зеркале, – входите, входите. Знаете, я уже давно ничего подобного не надевал.

Он говорил куда спокойнее, чем в предыдущий раз, и я вспомнил, с каким повелительным видом он обращался на кладбище к участникам похорон.

– Ну вот, мистер Бродский, – сказал портной, выпрямляясь, и несколько мгновений оба изучали смокинг в зеркале. Потом Бродский покачал головой:

– Нет‑нет. Уберите немного. Здесь и здесь. Слишком свободно.

– Сию минуту, мистер Бродский. – Портной поспешно принял смокинг и, на ходу отвесив мне поклон, скрылся за дверью.

Бродский продолжал разглядывать свое отражение, задумчиво теребя высокий воротничок рубашки. Затем он взял расческу и слегка поправил свои волосы, смазанные, как я заметил, бриллиантином.

– Как вы сейчас себя чувствуете? – спросил я, подходя ближе.

– Хорошо, – отозвался он и продолжил поправлять прическу. – Я чувствую себя хорошо.

– А нога? Вы уверены, что сможете выступать после такого тяжелого повреждения?

– Да Бог с ней, с ногой. – Бродский отложил расческу и стал изучать результаты своих усилий. – Ничего с ней не было такого уж страшного. Я в полном порядке.

Когда Бродский произносил это, я увидел в зеркале, как хирург, не отходивший все это время от двери, не смог больше сдерживать себя и вступил в комнату. Но прежде чем он успел что‑нибудь сказать, Бродский, не оборачиваясь, свирепо бросил:

– Я в полном порядке! Рана не болит!

Хирург удалился за порог, но и оттуда продолжал сверлить сердитым взглядом спину Бродского.

– Но как же, мистер Бродский, – заговорил я спокойно, – вы лишились конечности. Это дело нешуточное.

– Я лишился конечности, верно. – Бродский опять занялся своей прической. – Но это произошло давно, мистер Райдер. Много лет назад, я был, можно сказать, еще ребенком. Это случилось так давно, что я уже с трудом вспоминаю. Дурак доктор не разобрался. Я действительно застрял в велосипеде, но в ловушку попала не живая нога, а протез. Этому дурню даже в голову не пришло. А называет себя хирургом! Мне кажется, Райдер, что я всю свою жизнь прожил без ноги. Сколько же лет прошло? В моем возрасте начинаешь уже забывать. И даже примиряешься с ней. С раной. Она становится твоим старым другом. Конечно, время от времени она дает о себе знать, но я за долгие годы с ней свыкся. Это произошло еще в детстве. Должно быть, несчастный случай на железной дороге. Где‑то на Украине. Возможно, в снегах. Кто знает? Сейчас это не имеет значения. Я словно бы всю жизнь таким был. На одной ноге. Это не так плохо. Перестаешь замечать. Дурень доктор. Отпилил деревянную ногу. Да, потекла кровь, она и сейчас течет, и мне нужны ножницы, Райдер. Я за ними послал. Нет‑нет, не для раны. Для штанины, ножницы нужны для штанины. Как я могу дирижировать с пустой болтающейся штаниной? Этот идиот доктор, интерн из больницы, отхватил кусок деревянной ноги, так что же мне теперь делать? Ничего другого не остается. Придется… – Он сделал движение, словно отрезал ножницами материю брюк чуть выше колена. – Приходится что‑то сделать. Чтобы выглядело поэлегантней. Этот дурень не только погубил мою деревянную ногу, он еще разбередил культю. Рана уже многие годы так не кровоточила. Что за кретин, а еще корчит такую серьезную мину. Воображает себя важной птицей. Отпилив мою деревянную ногу. Отхватил кусок. Не удивительно, что пошла кровь. Все в крови. Однако ногу я потерял много лет назад. Давным‑давно – вот как я это ощущаю сейчас. У меня была вся жизнь, чтобы привыкнуть. И тут этот кретин с пилой, и кровь пошла заново. – Он посмотрел вниз и затер ботинком пятно на полу. – Я послал за ножницами. Я должен как можно лучше выглядеть. Я не тщеславный человек. Это не из тщеславия. Но в такой вечер приличный вид просто необходим. На меня будет смотреть она, смотреть и думать о всех тех годах, которые остались позади. А оркестр – он очень даже неплох. Вот, дайте я вам покажу. – Склонившись, он взял дирижерскую палочку и поднял ее к свету. – Отличная палочка. Тут особое ощущение, вы‑то знаете. Вы не скажете, что от палочки ничего не зависит. Для меня всегда важен кончик. Он должен быть вот такой. – Он уставился на палочку. – Времени прошло много, но я не боюсь. Я им всем покажу. И к черту компромиссы. Я отдам всего себя. Ваши слова, мистер Райдер. Макс Заттлер. Но этот тип – что за идиот! Каков кретин! В больнице к дверям приставлен!

Последние реплики Бродский с некоторым облегчением прокричал в зеркало, и я увидел, как хирург, удивленно глядевший с порога, ретировался за дверь.

Окончательно прогнав хирурга, Бродский впервые выказал признаки утомления. Он прикрыл глаза и, тяжело дыша, боком откинулся на кресло. Через мгновение, однако, в комнату влетел неизвестный и услужливо протянул Бродскому ножницы.

– Ага, наконец! – С этими словами Бродский взял ножницы. Когда посторонний удалился, Бродский поместил их на полку перед зеркалом и стал приподниматься. Он оперся на спинку стула, потом потянулся к гладильной доске, которая была прислонена к стене рядом с подзеркальником. Я шагнул вперед, чтобы ему помочь, но он с поразительной ловкостью управился сам и сунул доску себе под мышку.

– Видите, – произнес он, печально созерцая пустую штанину. – Нужно что‑то делать.

– Хотите, я позову портного?

– Нет‑нет. Он не сообразит, что к чему. Я сам сделаю.

Бродский продолжал разглядывать штанину. Наблюдая за ним, я вспомнил, что меня ждет куча неотложных дел. Помимо прочего, необходимо было вернуться к Софи и Борису и справиться о состоянии Густава. Могло оказаться даже, что я нужен позарез, поскольку со мной хотят обсудить какое‑то важное решение. Я кашлянул и сказал:

– Если не возражаете, мистер Бродский, мне пора. Бродский не отрывал взгляда от своих брюк.

– Вечер будет великолепен, Райдер, – произнес он невозмутимо. – Она увидит. Наконец‑то она узнает все.

Обстановка на подступах к уборной Густава за время моего отсутствия почти не переменилась. Носильщики немного отошли от двери и теперь, тихонько переговариваясь, кучковались по другую сторону коридора. Софи, однако, стояла в той же позе, накинув на сложенные руки пакет и не сводя глаз с приоткрытой двери. Заметив меня, один из носильщиков подошел и произнес вполголоса:

– Он по‑прежнему неплохо держится, сэр. Но Йозеф отправился за врачом. Мы решили, что медлить нельзя.

Я кивнул, потом скосил глаза на Софи и спросил спокойно:

– Она там не была?

– Пока нет. Но, уверен, с минуты на минуту зайдет. Несколько секунд мы оба ее разглядывали.

– А Борис? – спросил я.

– Заходил несколько раз, сэр.

– Несколько раз?

– Да. Он и сейчас там.

Я снова кивнул и подошел к Софи. Она не знала, что я вернулся, и, когда я осторожно тронул ее за плечо, вздрогнула. Потом усмехнулась и сказала:

– Он там. Папа. – Да.

Она слегка склонилась набок, чтобы лучше видеть через приоткрытую дверь.

– Ты собираешься отдать ему пальто? – спросил я. Софи опустила глаза на пакет и проговорила:

– Ну да. Да, да. Я как раз думала… – Она умолкла и снова вытянула шею. Потом крикнула: – Борис? Борис! Выйди на минутку.

Через несколько мгновений Борис вышел и тщательно закрыл за собой дверь. Вид у него был очень собранный.

– Ну? – спросила Софи.

Борис бросил взгляд на меня. Потом повернулся к матери и сказал:

– Дедушка говорит, что ему жаль. Он велел мне сказать: ему жаль.

– И это все? Больше он ничего не говорил?

На лице мальчика мелькнуло выражение неуверенности. Затем он произнес успокаивающим тоном:

– Я вернусь к нему. Он скажет что‑нибудь еще.

– Но пока что он не говорил ничего? Кроме того, что ему жаль?

– Не беспокойся. Я вернусь к нему.

– Погоди минутку. – Софи стала разворачивать пальто. – Отнеси это дедушке. Дай ему. Посмотри, подходит ли оно ему. Скажи, мелкие недостатки я в любую минуту смогу поправить.

Она уронила на пол разорванную упаковку и протянула мальчику темно‑коричневое пальто. Тот степенно взял его и удалился в комнату. Вероятно, из‑за своей слишком громоздкой ноши мальчик оставил дверь полуоткрытой, и вскоре в коридор проникли приглушенные голоса. Софи не сошла с места, но я заметил, что она напряглась, пытаясь разобрать слова. Носильщики по‑прежнему держались на почтительном расстоянии, но тоже беспокойно поглядывали на дверь.

Прошло несколько минут, и Борис появился вновь:

– Дедушка говорит: спасибо, – сказал он Софи. – Он сейчас очень доволен. Он говорит, что очень доволен.

– Больше он ничего не сказал?

– Он сказал, что доволен. До сих пор ему не было удобно, а теперь есть пальто, и он говорит, оно пришлось очень кстати. – Борис оглянулся, потом снова обернулся к матери. – Он говорит, что очень доволен пальто.

– Больше он ничего не сказал? Ничего о том… о том, пришлось ли оно впору? И нравится ли ему цвет?

Не отрывая глаз от Софи, я не видел в точности, что в следующий миг сделал Борис. Мне казалось, что ничего особенного, – просто тот немного помедлил, раздумывая, что ответить. Но Софи внезапно закричала:

– Почему ты это делаешь? Мальчик воззрился на нее в изумлении.

– Почему ты это делаешь? Ты знаешь, о чем я. Вот это! Это! – Она сгребла Бориса за плечо и начала бешено трясти. – В точности как дед! – произнесла она, оборачиваясь ко мне. – Он его копирует! – Она повернулась к носильщикам, которые встревоженно наблюдали за этой сценой. – Его дед! Вот чей это жест. Вы видели, как он дернул плечом? Так самоуверенно и самодовольно. Видите? В точности как его дед! – Она свирепо смотрела на Бориса и продолжала его трясти. – Считаешь себя гигантом, да? Считаешь?

Борис высвободился и отшатнулся.

– Видел? – спросила меня Софи. – Как он это делает. В точности как его дед.

Борис отступил еще на несколько шагов. Затем, наклонившись, подобрал с пола черный докторский чемоданчик, который принес с собой, и выставил его перед грудью в качестве заслона. Я думал, что он заплачет, но ему удалось в последний момент сдержаться.

– Не волнуйся… – начал он и остановился. Он поднял чемоданчик повыше. – Не волнуйся. Я… Я… – Отчаявшись, он замолк и огляделся. Чуть сзади располагалась соседняя комната – и мальчик быстро рванулся туда и захлопнул за собой дверь.

– Ты что, сошла с ума? – спросил я Софи. – Ему и без того худо.

Мгновение Софи молчала. Потом со вздохом направилась к двери, за которой исчез Борис. Постучав, она вошла.

Я слышал голос Бориса, но слов разобрать не мог, хотя Софи оставила дверь открытой.

– Извини, – проговорила Софи в ответ. – Я не хотела.

Борис снова произнес что‑то неразборчивое.

– Нет‑нет, все в порядке, – мягко продолжала Софи. – Ты вел себя замечательно. – После паузы она добавила: – А теперь я должна пойти и поговорить с твоим дедушкой. Я должна.

Опять послышался голос Бориса.

– Да, все в порядке, – произнесла Софи. – Я попрошу его войти и подождать с тобою вместе.

Мальчик начал какую‑то длинную тираду.

– Нет, он не станет, – прервала его Софи через некоторое время. – Он тебя не обидит. Обещаю. Не будет. Я попрошу его войти. А мне нужно прямо сейчас пойти и поговорить с дедушкой. Прежде чем приедет врач.

Софи вышла и закрыла за собой дверь. Приблизившись ко мне, она произнесла совершенно спокойно:

– Пожалуйста, побудь с ним. Он расстроен. А мне нужно к папе. – Прежде чем я успел пошевелиться, она тронула меня за руку и добавила: – Поговори с ним поласковей. Как прежде. Он в этом нуждается.

– Прости, я не понимаю, о чем ты. Если он рас строен, то это потому, что ты…

– Пожалуйста. Возможно, я и виновата, но не будем сейчас об этом. Пожалуйста, пойди туда и посиди с ним.

– Конечно, я с ним посижу, – холодно отозвался я. – Почему бы и нет? Ступай лучше к отцу. Он, наверное, все слышал.

Переступив порог комнаты, где нашел себе убежище Борис, я был удивлен тем, что она не похожа на остальные уборные, которые я видел из коридора. Собственно, она больше напоминала классную комнату с аккуратными рядами парт и стульев и большой классной доской в торце. Просторное помещение было скудно освещено, повсюду лежали черные тени. Борис сидел за задней партой; когда я вошел, он бросил на меня беглый взгляд. Я промолчал и принялся изучать комнату.

Доска была густо исписана каракулями, и я мимоходом подумал, не Борис ли это сделал. Я продолжал обходить пустой класс, оглядывая карты и таблицы, пришпиленные на стену. Мальчик тяжело вздохнул. Я посмотрел на него и обнаружил, что он поместил черный портфельчик себе на колени и пытается что‑то оттуда извлечь. Наконец он достал большую книгу и положил ее перед собой на парту.

Я отвернулся и продолжил обход комнаты. Когда я вновь взглянул на мальчика, он с восторженным видом перелистывал книгу, и я понял, что это все то же руководство домашнего мастера.

Немного раздраженный, я отвернулся и стал рассматривать плакат, предупреждающий об опасностях при пользовании растворителями. Сзади послышался голос Бориса:

– Мне в самом деле нравится эта книга. В ней показано все.

Он хотел прикинуться, что говорит сам с собой, но поскольку я был в дальнем конце комнаты, ему пришлось ненатурально повысить голос. Я решил не отвечать и продолжал расхаживать между партами.

Через некоторое время Борис опять тяжело вздохнул:

– Мать иной раз так распереживается…

И на этот раз я не почувствовал, что его слова обращены именно ко мне, поэтому не отозвался. Кроме того, когда я наконец к нему обернулся, он притворился, что поглощен книгой. Я переместился в другой конец комнаты и обнаружил на стене большой лист, озаглавленный «Потеряно». Там имелось множество записей разными почерками; отдельные колонки были отведены для даты, названия предмета и имени владельца. Я почему‑то заинтересовался этим списком и несколько минут его изучал. Первые записи, вероятно, были сделаны всерьез и касались потерянной ручки, шахматной фигуры, бумажника. Но приблизительно с середины листа шли шуточные записи. Кто‑то разыскивал «три миллиона долларов США». Другое сообщение принадлежало «Чингисхану», который потерял «азиатский континент».

– Мне действительно нравится эта книга, – повторил Борис. – В ней показано все.

Внезапно мое терпение лопнуло, я быстро подошел к мальчику и стукнул рукой по столу:

– Послушай, с чего ты прилип к этой книге? Что тебе наговорила твоя мать? Небось, что это замечательный подарок. Так вот, ничего подобного. Она сказала: отличный подарок? Сказала, я долго его выбирал? Да ты посмотри! Посмотри! – Я попытался вытянуть книгу из его рук, но он прикрыл ее и не отпускал. – Это бесполезный старый учебник, который кто‑то собирался выбросить на помойку. Думаешь, по такому руководству можно чему‑нибудь выучиться?

Я все еще пытался отобрать книгу, но Борис, навалившись всем телом, ее оборонял. Его молчание раздражало меня. Я снова дернул книгу в намерении отнять ее раз и навсегда.

– Послушай, от этого подарка толку ноль. Без палочки. В книгу ничего не вложено: ни мысли, ни любви. Сплошное старье, какую страницу ни открой. А ты вообразил, что это подарок из подарков! Отдай ее мне, отдай!

Вероятно испугавшись, что учебник порвется, Борис внезапно отпустил руки, и учебник оказался у меня – я держал книгу за переплет. Борис по‑прежнему не произносил ни звука, и я почувствовал себя круглым дураком. Я взглянул на книгу, которая болталась у меня в руке, и зашвырнул ее в дальний конец комнаты. Она ударилась о парту и свалилась куда‑то в тень. Я сразу успокоился и глубоко втянул в себя воздух. Обернувшись к Борису, я увидел, что он сидит в напряженной позе и смотрит в угол, где приземлился учебник. Потом он вскочил и бросился за ним. На полпути его остановил голос Софи, требовательно звавший из коридора:

– Борис, поди сюда на минуту. Всего на минуточку.

Борис заколебался, бросил еще один взгляд в дальний угол комнаты и вышел.

– Борис, – услышал я голос Софи, – пойди спроси дедушку, как он чувствует себя сейчас. И узнай, как ему подошло пальто – не нужны ли переделки. Может, нужна лишняя пуговица? Чтобы подол не хлопал по ногам, когда дедушка будет подолгу стоять на мосту. Пойди и спроси его, но не задерживайся и не веди длинных разговоров. Просто спроси и сразу на выход. Когда я вернулся в коридор, мальчик уже успел исчезнуть за дверью, и я застал знакомую сцену: Софи стояла в напряженной позе и смотрела на дверь; носильщики с озабоченными лицами толпились слегка поодаль. Добавилось только несчастное выражение в глазах Софи, не замеченное мною ранее, и я внеза но ощутил прилив нежности. Я подошел к Софи и нял ее за плечи.

– Трудное время для нас всех, – мягко заметил я. Очень трудное.

Я попытался притянуть ее поближе, но она стр нула мою руку и продолжала разглядывать дверь. Удивленный ее сопротивлением, я сказал раздраженно:

– Послушай, в такое время нам всем нужно поддерживать друг друга.

Софи не отвечала. На пороге комнаты появился Борис.

– Дедушка говорит, что как раз о таком пальто и мечтал и что особенно рад получить его в подарок от мамы.

Софи сердито фыркнула:

– Не нужно ли его подогнать? Почему дедушка не сказал? С минуты на минуту явится врач.

– Он сказал… сказал, пальто ему нравится. Очень нравится.

– Спроси его о нижних пуговицах. Если он собирается часами стоять под ветром на мосту, нужна будет надежная застежка.

Секунду Борис размышлял над ее словами, потом кивнул и направился обратно в уборную.

– Послушай, – сказал я Софи, – ты, кажется, не представляешь, как мне сейчас трудно. Ты понимаешь, что до выступления почти не остается времени? Мне придется отвечать на сложные вопросы о будущем города. Будет работать электронное табло. Понимаешь, что это значит? Тебе хорошо думать о пуговицах и всем таком. А представляешь, как трудно сейчас мне? Софи обратила ко мне рассеянный взор и, казалось, готовилась ответить, но в этот миг появился Борис. На этот раз он очень серьезно глядел в лицо матери, однако ничего не произносил.

– Ну, что он сказал? – спросила Софи.

– Он говорит, пальто ему очень нравится. Говорит, оно напоминает то пальтишко, которое носила в детстве его мать. По цвету похоже. Говорит, на том пальто была картинка с медведем. На пальто, которое носила его мать.

– Подгонять мне пальто или нет? Почему он не ответит прямо? Доктор вот‑вот явится!

– Ты, похоже, не понимаешь, – прервал ее я. – Многие люди от меня зависят. Будет электронное табло и все такое. Я должен после каждого ответа выходить к рампе. Это громадная ответственность. Тебе, кажется, невдомек…

Я замолк, услышав голос Густава. Борис тут же повернулся и пошел обратно в уборную. Мы с Софи стояли и ждали, как нам показалось, очень долго. Наконец появился Борис, миновал, не глядя, нас обоих и направился к грузчикам.

– Господа, пожалуйста. – Он сделал приглашающий жест. – Дедушка приглашает вас войти. Он хочет, чтобы вы все сейчас были с ним рядом.

Борис пошел вперед, носильщики, слегка поколебавшись, взволнованно последовали за ним. Проходя мимо нас, некоторые неловко пробормотали два‑три сочувственных слова, обращаясь к Софи.

Когда удалился последний носильщик, я заглянул в комнату, но не увидел Густава, скрытого за спинами носильщиков, которые толпились у самой двери. Одновременно заговорили три или четыре голоса. Я намеревался подойти ближе, но Софи внезапно опередила меня и пересекла порог. В комнате началась суета, голоса смолкли.

Я шагнул к дверному проему. Грузчики расступились, чтобы пропустить Софи, и я теперь ясно видел Густава, лежавшего на матрасе. Коричневое пальто было наброшено ему на грудь, поверх уже знакомого мне серого одеяла. Подушки у Густава не было, и, судя по всему, не хватало сил поднять голову, но он смотрел на дочь и на его лице играла нежная улыбка.