ВВЕДЕНИЕ 41 страница. Из-за полицейских репрессий на родине большинство мелкобуржуазных демокра­тов действовало в эмиграции

Из-за полицейских репрессий на родине большинство мелкобуржуазных демокра­тов действовало в эмиграции. В Швейца­рии и Франции было создано несколько организаций ремесленников и подмастерь-

ев, выпускавших прокламации с призыва­ми к широкой народной борьбе за свобод­ную немецкую республику. В художествен­ной форме эти же идеи развивало ради­кально-демократическое литературное те­чение «Молодая Германия», центром кото­рого был Париж.

Значительную роль в демократическом движении играла мелкобуржуазная интел­лигенция. Она выступала за политическое равенство и демократические свободы, не признавая равенства социального. Мелко­буржуазные демократы,оставаясь идеали­стами в понимании истории, преувеличива­ли роль «критически мыслящей личности» и выдвигали требование.ее неограниченной свободы, проявляя склонность к анархиз­му. Осуждая капитализм, представители одного из направлений мелкобуржуазного радикализма — «истинные социалисты» — считали его злом, которого может избе­жать Германия. На первый план они вы­двигали утопическую идею прямого пере­хода германских полуфеодальных абсолю­тистских государств к социализму. Дости­жение этой цели, по их убеждению, было возможно путем духовно-морального со­вершенствования всего немецкого общест­ва, а не путем борьбы между классами. За свои тирады против буржуазии и капита­лизма «истинные социалисты» иногда да­же пользовались поддержкой властей.

Путаный и противоречивый характер выдвигаемых мелкобуржуазными демок­ратами идей проистекал из неустойчивого и неопределенного социального положе­ния мелкобуржуазных слоев населения Германии.

Начало немецкого рабочего движения. В первой половине XIX в. немецкие рабо­чие находились в крайне тяжелых услови­ях. Владельцы мануфактур и фабрик, стре­мясь к увеличению прибыли в условиях острой конкуренции с иностранными изде­лиями, снижали расценки и увеличивали продолжительность рабочего дня, дости­гавшего 15—16 часов. Росла интенсив­ность эксплуатации пролетариата. В тек­стильной промышленности, где были заня­ты в основном женщины и дети, она достигла таких размеров, что прусское правительство с тревогой обнаружило не­хватку здоровых новобранцев для армии и было вынуждено в 1839 г. ограничить рабочий день подростков десятью часами и запретить детский труд. Но этот закон не соблюдали не только фабриканты, но и са­ми рабочие семьи, желавшие увеличить свой нищенский бюджет.

Рассеянные большей частью по мелким предприятиям и мастерским, рабочие не имели ни организаций, способных защи­тить их интересы, ни ясного классового самосознания. Еще в 40-е годы в Германии продолжались выступления разрушителей машин, характерные именно для ранней ступени борьбы пролетариата. Многие бо­лее активные и сознательные рабочие и ре­месленники эмигрировали за границу, ча­ще всего в Париж. Там в 1833 г. возник «Немецкий народный союз», он выпускал листовки, призывавшие к свержению абсо­лютистских правителей и к объединению Германии. Запрещенный французскими властями союз ушел в подполье, а в 1835 г. на его основе был создан демокра­тически-республиканский «Союз отвер­женных». Он объединял от ста до двухсот рабочих и ремесленников, выпускал жур­нал «Отверженный» под девизом «Свобо­да, равенство, братство!». На следующий год левое крыло организации, ее «...самые крайние, по большей части пролетарские, элементы...» (Энгельс) ²⁵, создали свой «Союз справедливых». Его программа, но­сившая еще утопический характер, стави­ла целью достижение равенства на основе общности имущества. В 1839 г. члены Сою­за приняли участие в парижском восстании бланкистов, с которыми тесно сотруднича­ли, и после его поражения бежали в Анг­лию или Швейцарию. Центром восстанов­ленного Союза стал теперь Лондон.

Главным теоретиком «Союза справед­ливых» был портняжный подмастерье из Магдебурга Вильгельм Вейтлинг (1808— 1871), один из выдающихся деятелей ран­него этапа немецкого рабочего движения. Литературный талант и организационные способности выдвинули его в число лиде­ров Союза. В 1838 г. Вейтлингу поручили составить манифест организации, и он на­писал его в виде книги «Человечество, как оно есть и каким оно должно быть». После поражения восстания бланкистов он уехал в Швейцарию, где в 1842 г. опубликовал свое главное произведение «Гарантии гар­монии и свободы».

Вейтлинг страстно осуждал капита­лизм и был убежден в возможности немед­ленного осуществления социального пере­ворота. Для этого, по мнению Вейтлинга, нужен был только могучий толчок, суть которого, однако, он представлял себе не­четко: на первый план Вейтлинг выдвигал то нравственное просветление трудящихся, то революционный стихийный бунт. Но в обоих случаях в отличие от утопических социалистов он рассчитывал только на не­имущие слои. Наивных упований на бога­тых филантропов и благодетелей народа он никогда не разделял и не верил в способность буржуазии морально переустроить общест­во. Переоценивая стихийность революци­онного переворота, Вейтлинг считал его ударной силой изгоев общества — озлоб­ленных своим положением люмпен-проле­тариев и даже уголовных преступников. Хотя он не понял и не принял научного коммунизма, вся его деятельность свиде­тельствовала о зарождении самостоятель­ного немецкого рабочего движения.

С еще большей отчетливостью пробуж­дение пролетариата проявилось в июне 1844 г., когда вспыхнуло восстание ткачей Силезии. Их положение в начале 40-х го­дов крайне ухудшилось. Предприниматели, борясь с иностранной конкуренцией, посто­янно снижали заработную плату или увольняли часть ткачей, работавших глав­ным образом на дому и живших на грани голода.

Восстание разразилось 4 июня 1844 г. в селении Петерсвальдау, когда полиция арестовала ткача, распевавшего под окна­ми особенно ненавистного и жестокого фабриканта Цванцигера грозную песню «Кровавый суд» — этот, по выражению К. Маркса, «боевой клич» силезского про­летариата. За арестованного вступились товарищи, потребовавшие к тому же и по­вышения заработной платы. В ответ на грубый отказ фабриканта возмущенные рабочие разгромили и сожгли его дом, кон­тору и склады товара. На другой день вол­нения перекинулись в соседний городок Лангенбилау. Туда прибыли войска, рас­стрелявшие безоружную толпу, 11 человек были убиты, 20 тяжело ранены; но разъяренные ткачи сами перешли в атаку и обратили солдат в бегство. Только новый сильный отряд с артиллерией принудил ра­бочих прекратить сопротивление. Около 150 участников восстания были приговоре­ны к тюремному заключению и порке кну­том. Газетам запрещалось писать о силез-ских событиях, но весть о них быстро рас­пространилась по всей стране и вызвала волнения среди рабочих Бреслау, Берлина, Мюнхена, Праги.

Восстание было стихийным и не имело определенной политической идеи. Тем не менее это классовое выступление рабочих было фактом большого общественно-поли­тического значения. Оно означало, что не­мецкий пролетариат вступил на революци­онный путь борьбы и заявил «...во всеуслы­шание, что он противостоит обществу частной собственности» (Маркс) ²⁶.

Германия накануне революции. К сере­дине 40-х годов напряженность в Германии возросла. Особенно заметно усилилось оп­позиционное движение в Пруссии. В 1845 г. почти все провинциальные ланд­таги прямо высказались за введение кон­ституции. Как и прежде, оппозицию воз­главляла рейнская буржуазия, выдвинув­шая вождей прусского либерализма — банкира Л. Кампгаузена и Д. Ганземана. Прусские либералы приняли участие в со­стоявшемся в 1847 г. в Бадене съезде либе­ралов Южной Германии, что указывало на сближение оппозиционно-буржуазных кру­гов юга и севера страны. Съезд выдвинул проект создания при Союзном сейме Тамо­женного парламента из делегатов ландта­гов отдельных государств, который должен был решать лишь чисто экономические во­просы. Такая умеренная программа либе­ралов привела к разрыву их с буржуазно-демократическим крылом оппозиции, вы­ступившим на своем съезде за введение демократических свобод, создание на осно­ве всеобщего избирательного права обще­германского народного представительства, уничтожение всех дворянских привилегий и принятие прогрессивно-подоходного на­лога. Еще более решительно были настрое­ны радикально-демократические круги, один из представителей которых поэт

Г. Гервег прямо призывал немецкий народ к революционной борьбе и созданию единой демократической республики.

Неурожаи 1845—1847 гг. и торгово-промышленный кризис 1847 г. резко обос­трили ситуацию в Германии. Железнодо­рожное строительство сократилось на 75%, выплавка чугуна упала на 13%, до­быча угля — на 8%. На треть по сравне­нию с 1844 г. снизилась реальная зара­ботная плата рабочих. Возросла безрабо­тица, только в одном Берлине без средств к существованию остались около 20 тыс. ткачей.

Доведенные до отчаяния народные мас­сы устраивали голодные бунты. В апреле 1847 г. в Берлине разразилась трехдневная «картофельная война»; народ громил лав­ки взвинтивших цены торговцев продукта­ми. Волнения распространились и на дру­гие города Пруссии. В мае кровавые стыч­ки с войсками вспыхнули в Вюртемберге, где на улицах городов появились первые баррикады.

Прусское правительство, казна которо­го была почти пуста, безуспешно испраши­вало новые займы у банкиров, но они отка­зывались предоставить их без гарантий «народного представительства». Король был вынужден созвать в апреле 1847 г. в Берлине Соединенный ландтаг с правом вотировать займы и налоги. Но придать ему законодательные функции он катего­рически отказался, что привело в июне к роспуску отказавшегося утвердить новые займы строптивого ландтага.

Подъем народного движения, актив­ность либеральной буржуазии и метания правительства говорили о том, что в Прус­сии сложилась революционная ситуация. Грозные признаки близкой бури появились и в других германских государствах. Вол­нения охватили юго-запад страны, где широко начали распространяться револю­ционные листовки, призывавшие к народ­ному восстанию. Правительства южногер­манских государств, надеясь привлечь ли­беральную оппозицию на свою сторону, выступили с обещаниями либеральных ре­форм.

Со своей стороны, немецкая буржуа­зия, стремившаяся к политической власти, одновременно уже видела нависшую над ней угрозу со стороны пролетариата.

Страх перед ним предопределял умерен­ность политической линии буржуазии, ее стремление к заключению скорейшего ком­промисса с монархиями.

Немецкая классическая философия. Культура Германии. Своеобразие духов­ной жизни Германии первой половины XIX в. заключалось в том, что при отсут­ствии политических свобод философия и литература приобрели особое обществен­ное звучание.

Фридрих Шеллинг (1775—1854) разра­ботал основы объективно-идеалистической натурфилософии, попытавшись при этом перенести идею развития и всеобщей связи явлений на исторический процесс. Однако развитие общества он рассматривал как движение к идеальному «правовому поряд­ку», отвечавшему надеждам немецкой бур­жуазии. Идеи Шеллинга о поступательном развитии оказали влияние на крупнейшего немецкого философа Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (1770—1831).

Гегель разработал учение о диалекти­ке, положив в ее основу объективный идеа­лизм. Стержнем этого учения явилась идея развития, внутренний источник которого философ видел в борьбе противоречий, что опрокинуло метафизику всех прежних тео­рий. Утверждая, что конечный результат истории не зависит от воли отдельных лю­дей, а выражает саморазвитие мирового духа, он, хотя и на идеалистической основе, обосновал смелую идею объективного со­держания исторического процесса. Мысли Гегеля о закономерной и прогрессивной смене отдельных этапов в развитии общес­тва разрушали теории социальной незыб­лемости существующих порядков. Поэтому Герцен с полным правом назвал гегелев­скую диалектику «алгеброй революции».

Но оставаясь идеалистом, Гегель не принимал во внимание материальные осно­вы исторического развития. Его прогрес­сивный диалектический метод сочетался с искаженной идеалистической трактовкой сил, лежащих в основе истории, а вся фи­лософская система вела к возможности как революционных, так и реакционных политических выводов. Отсюда шло неиз­бежное размежевание последователей Ге­геля на два различных идеологических те­чения — правое и левое, или младогегель-янское.

Младогегельянцы (братья Б. и Э. Бау­эр, А. Руге, Д. Штраус) резко критиковали официальную идеологию, право и мораль, активно нападали на догматы религии, за­ложив основы ее научной критики. Но они боролись не против зла общественных от­ношений, а против его отражения в созна­нии людей, поскольку их диалектика не поднялась до материалистического пони­мания истории. Идеализм и страх перед первыми выступлениями пролетариата в начале 40-х годов быстро привели младоге­гельянцев в лагерь умеренного буржуазно­го либерализма.

В отличие от них крупнейший ученый из школы Гегеля, последний выдающийся представитель немецкой классической фи­лософии Людвиг Фейербах (1804—1872) перешел на позиции материализма. Одна­ко он отбросил не только идеалистическую систему Гегеля, но и его плодотворный диа­лектический метод. Дав материалистиче­ское объяснение происхождения религии, Фейербах не понял того, что человек живет не только в природе, но и в обществе, и что материализм — не только естественная, но и общественная наука. Несмотря на свой антропологизм, учение Фейербаха о несо­вместимости социального угнетения с под­линной свободной сущностью человека, критика им религии и идеалистической фи­лософии революционизирующе воздей­ствовали на его современников.

Немецкая культура первой половины XIX в. развивалась в условиях острой идейной борьбы между феодальной реак­цией и буржуазно-демократическими сила­ми. Первая стремилась возродить крайние религиозно-монархические идеи, начертав на своем знамени лозунг «Трон и алтарь». Идеи реставрации старого феодального по­рядка нашли отражение в романтизме. Ряд немецких романтиков провозгласили своим идеалом средневековое сословное государ­ство «рыцарей и святых». Книгами одного из них, ярого мракобеса К. Л. Галлера, зачитывался прусский король. Вместе с тем романтики, тяготея к прошлому, внес­ли большой вклад в поиски и издание про­изведений фольклора, в сбор и обработку народных песен.

Другие романтики мечтали о лучшем будущем. К ним принадлежал великий по­эт Генрих Гейне (1797—1856) — не только замечательный лирик и сатирик, но и та­лантливый публицист. Друживший с Мар­ксом,Гейне не был социалистом, но в сти­хотворении «Ткачи» он приветствовал на­чало борьбы немецкого пролетариата. Его блестящая поэма «Германия. Зимняя сказ­ка» — это проникнутая любовью к родине, непревзойденная по силе сарказма и унич­тожающей сатиры картина немецкой жиз­ни тех лет. Живший в эмиграции Гейне возглавлял течение демократической по­эзии «Молодая Германия», к которому примыкали и другие известные немецкие поэты, в первую очередь Л. Берне.

Велико было в Германии общественное воздействие музыки. Фактором политиче­ского значения стало создание многочис­ленных певческих союзов и народных хо­ров, деятельность которых была проникну­та национально-патриотическим духом. Ярким проявлением романтизма в музыке явилось творчество Роберта Шумана (1810—1856). Подъем немецкой музыки венчало творчество Людвига ван Бетхове­на (1770—1827), чья грандиозная и мону­ментальная «Девятая симфония» остается одним из величайших творений мировой музыкальной культуры.

7. Австрийская империя

Империя Габсбургов выдержала бури и потрясения революционной эпохи и напо­леоновских войн. Устояли ее феодальная основа, абсолютистская надстройка, лос-кутно-пестрая в этнорелигиозном отноше­нии структура.

Экономическое развитие. Промышлен­ный переворот. В первой половине XIX в. австрийская часть империи продолжала оставаться аграрной. В сельском и лесном хозяйстве в конце XVIII в. было занято 75% населения, а к середине XIX в. его доля сократилась лишь на 3%. В Чехии и Моравии преобладало крупное помещичье землевладение и велось экстенсивное хо­зяйство; переход к интенсивным методам и рост урожайности наметился здесь лишь с середины века. В Далмации, Галиции и Буковине из-за дробления крестьянских хозяйств наблюдалось даже сокращение производительности и возникло аграрное перенаселение. Тенденции к модернизации и интенсификации производства раньше проявились в австро-немецких провинци­ях. Преобладание крестьянских хозяйств, отмена личной зависимости крестьян, сла­бость помещичьего землевладения созда­ли здесь более благоприятные предпосыл­ки для капиталистической эволюции в де­ревне, чем во всех остальных землях империи. Крестьяне Тироля были лично свободны и даже имели представительство в ландтаге.

Австрийские крестьяне могли свободно продавать и закладывать свои наделы, вы­бирать себе профессию и вступать в брак. В 30—40-е годы довольно широкое распро­странение получили выкуп повинностей, замена барщины денежным чиншем, рас­слоение крестьян, выделение зажиточной верхушки, использовавшей наемную рабо­чую силу.

В земледелии в течение всего XIX века в целом господствовало трехполье. Сущес­твенные усовершенствования в сельскохо­зяйственных орудиях, применение новых типов плугов собственной австрийской кон­струкции позволило повысить урожайность зерновых за полстолетие с 8 ц с одного гектара до 10 ц (это было меньше, чем в Англии и Франции, но на уровне урожай­ности в Германии, Швейцарии, Швеции). Ускорилось распространение кукурузы и в особенности картофеля (в первую очередь в Тироле, Штирии, Каринтии), ставшего важнейшим продуктом питания бедноты. В горных провинциях с их великолепными альпийскими лугами успешно развивалось животноводство, преимущественно мясное.

Все это создало экономические предпо­сылки быстрого роста населения. Его чис­ленность в австрийской части империи уве­личилась с 5—6 млн. человек в середине XVIII в. до 18 млн. в 1847—1848 гг.

В начале XIX в. еще отсутствовали эко­номические, социальные и технические предпосылки промышленного переворота. В 1816 г. была завезена первая паровая машина из Англии, установленная на пла­точной фабрике в Брно. Внедрение парово­го двигателя в промышленность и тран­спорт относится к 30—40 годам. Благодаря географической близости к Западной Ев­ропе и удобным речным путям чешские земли и Нижняя Австрия раньше и быстрее других районов включились в мировой тор­гово-экономический оборот. Разрушение средневековых форм промышленной дея­тельности здесь происходило интенсивнее и быстрее, чем в остальных землях. Наряду с казенными и помещичьими мануфактура­ми чаще стали появляться мануфактуры и фабрики, основанные предпринимателя­ми из буржуазии.

Первая в империи фабрика (прядиль­ная) была построена в Чехии английским предпринимателем. Вслед за текстильной промышленностью постепенно к машинно­му производству стали переходить метал­лургия и стекольное производство. Приме­нение кокса, начавшееся с 20-х годов, по­зволило в 30—40-е годы удвоить производ­ство чугуна, а добыча угля выросла вчетверо. Вытеснение древесного угля ка­менным в качестве основного вида топлива было связано с быстрым внедрением паро­вого двигателя в промышленность и на транспорте, включая речной (на Дунае) и морской. Число паровых машин достигло к середине века 900 (в начале 30-х годов их было всего 11), причем значительная часть этих машин была отечественного произ­водства.

Первый этап промышленного переворо­та отличался двумя существенными осо­бенностями. Во-первых, его развитие шло неравномерно в отдельных провинциях: в середине XIX в. на долю чешских земель приходилось 34% промышленной продук­ции, Ломбардо-Венецианского королевст­ва — 27, Нижней Австрии и остальных на­следственных земель— 15, Галиции — 7,5%. Во-вторых, доминировало текстиль­ное производство, дававшее около полови­ны всей промышленной продукции.

Первая небольшая железнодорожная ветка была проложена в 1828 г., т. е. спустя три года после открытия первой железной дороги в Англии. Строились железнодо­рожные линии прежде всего от Вены к Че­хии — сначала до Брно, затем до Праги и лишь после этого в Грац. Первые локо­мотивы были куплены в Англии, но уже в 40-х годах удалось наладить собственное производство паровозов и вагонов. К сере­дине века протяженность железных дорог составила 1357 км.

Таким образом, к 40-м годам XIX в. во­преки тормозившей общественный про­гресс феодально-абсолютистской над­стройке возникли новые производитель­ные силы, которые ломали и разрушали старые феодальные структуры. Тем не­терпимее становилась вся политическая система абсолютизма, обслуживавшая интересы казны, крупного землевладе­ния, крупных банков, сковывавшая предпринимательскую инициативу новых социальных сил общества, поднимавших­ся с развитием капитализма: промыш­ленной, торговой буржуазии и зажиточ­ных слоев крестьянства.

Экономика Венгрии развивалась в ус­ловиях менее благоприятных и более слож­ных, чем в австрийских, чешских и северо­итальянских землях. Здесь, в отличие от наследственных земель, господство феода­лизма и сословных учреждений было более прочным. Экономическая мощь и политиче­ское влияние дворянства, сохранившиеся почти в нетронутом виде в начале XIX в.— не в последнюю очередь благодаря союзу венгерской аристократии с чужеземным абсолютизмом,— представляли основную причину отсталости страны и препятство­вали ее преодолению.

В длительном отставании экономики стран венгерского королевства существен­но повинна и дискриминационная в своей основе таможенно-тарифная политика вен­ского двора, которая начиная с 40—50-х годов XVIII в. сознательно использова­лась с целью сдерживать развитие потен­циально конкурентоспособных отраслей производства в восточной части империи. Венский двор ограничивал внешнеторго­вые связи королевства, с тем чтобы превра­тить его в аграрно-сырьевой придаток Ав­стрии и в монопольный рынок сбыта ее про­мышленности. Иностранные товары, им­портируемые Венгрией, облагались очень высокими пошлинами (до 30% их стоимо­сти), тогда как с австрийских товаров по­шлины вовсе не взимались или составляли не более 5%. Для вывоза венгерских това­ров за границу требовалось особое разре­шение венских властей, а пошлины даже на продукты венгерского сельского хозяй­ства, ввозимые в Австрию, снижались лишь в том случае, если эти продукты не конкурировали с австрийскими и чешски­ми. Прямым следствием такой политики явились упадок с конца XVIII в. текстиль­ного производства в Венгрии, а также сла­бое развитие здесь мануфактур.

Тем не менее экономический подъем, особенно значительный в 30—40-е годы, был заметен и в этой стране, опутанной множеством оков феодализма. Несмотря на свирепствовавшие в указанные десяти­летия эпидемии, унесшие полмиллиона жизней, к 1846 г. население королевства (включая Трансильванию и Хорватию) со­ставило 14,5 млн. человек против 9,3 млн. в 1787 г. Ускорился рост городского населе­ния (накануне революции оно достигало 2 млн.), крупнейший город Пешт насчиты­вал уже ПО тыс. жителей. В промышлен­ном производстве было занято всего 5% населения. В 30—40-е годы в Венгрии поя­вились довольно крупные, оснащенные па­ровыми машинами предприятия, главным образом мукомольные и сахароваренные, но также и производившие сельскохозяй­ственные орудия и агрегаты. В 1846 г. на­чали прокладываться первые километры железных дорог.

Прогресс коснулся и основной отрасли венгерской экономики — сельского хозяй­ства. Расширились пахотные угодья, глав­ным образом путем обводнения и осушения болот, сокращения площади пастбищ и лу­гов. Улучшение агротехники и земледель­ческих орудий позволило повысить уро­жайность. Значительно увеличилось про­изводство технических культур, в том числе новых — картофеля, табака, риса, индиго. По сравнению с концом

XVIII в. сборы урожая удвоились, пого-
ловье скота увеличилось в пять раз. Воен-
ная конъюнктура конца XVIII — начала

XIX в., а затем ускорившееся развитие
промышленности в австрийских и чешских
землях обеспечили устойчивый рынок сбы-
та венгерской сельскохозяйственной про-
дукции и некоторых видов промышленных
изделий.

Среди новых явлений экономической жизни одним из особенно важных был рост товарности как помещичьего, так и кресть­янского хозяйства. На базе расширения внутреннего рынка и оживления торгово-экономических отношений между отдель­ными районами в 40-х годах возникли пер­вые кредитные учреждения: сберегатель­ные кассы и банки, которые, однако, не могли обеспечить растущие потребности экономики. Отсутствие источников дешево­го и обильного кредита было одним из фак­торов, тормозивших замену в хозяйстве помещиков непродуктивного, но дарового барщинного труда крепостных трудом на­емным, применение в сельском хозяйстве машИн и механизмов. Большинство поме­щиков искали выхода в экстенсивных мето­дах хозяйствования, в усилении феодаль­ной эксплуатации (прежде всего барщи­ны), в расширении барской запашки путем захвата крестьянских земель. Все в конеч­ном счете упиралось в отсутствие буржуаз­ной собственности на землю (более 80% ее принадлежало дворянству), в сохранение феодально-крепостнического гнета.

Основная масса земельных владений была выключена из обращения и не могла служить базой для кредитно-ссудных опе­раций, поскольку крестьяне не имели права собственности даже на свои наделы, а дво­рянская собственность по традиционному майоратному праву была неотчуждаема и не могла, таким образом, служить зало­гом для кредита. Однако общая площадь земель, находившихся фактически в крестьянском пользовании, была довольно значительной — до 72% пашни и лугов.

Внешняя и внутренняя политика. Меж­дународное положение Австрийской импе­рии, вновь возвратившей себе во время Венского конгресса ранг великой державы, никогда не было столь прочным, как в пе­риод 1815—1847 гг. Внешних войн она не вела вплоть до 1859 г. Ее влияние распро­странялось далеко за пределами владений Габсбургов. Опираясь на союз с реакци­онными монархиями Европы, Австрия пре­следовала и подавляла освободительные движения на всем континенте от Пиренеев до Балкан. В качестве влиятельнейшего члена Германского союза и постоянного председателя союзного сейма она противо­действовала торжеству буржуазных по­рядков в Германии, став гарантом раз­дробленности этой страны и сохранения в ней феодально-абсолютистских режимов. Такую же роль Австрия играла в Италии. Над континентом витал зловещий дух К. Меттерниха, раскинувшего сети шпио­нажа, тайных интриг, осведомительства по всей Европе.

С именем канцлера (с 1821 г.) К. Мет­терниха, «великого инквизитора Европы», как его стали называть в 20-х годах, связа­но подавление австрийскими войсками ре­волюций 1820/21 и 1831 гг. в Италии, орга­низация контрреволюционной интервенции на Пиренейском полуострове. Во многих европейских столицах, особенно в герман­ских и итальянских, его усилиями были организованы «черные кабинеты», в кото­рых лучшие знатоки своего дела трудились над дешифровкой дипломатических доне­сений и писем, перехваченных агентами Меттерниха. Но с особой изощренностью меттерниховская система внедрялась в са­мой Австрии, ставшей, по словам Ф. Эн­гельса, «...страной, которая до марта 1848 г. была почти так же недоступна взо­рам иностранцев, как Китай до последней войны с Англией» ²⁷.

Всемогущая цензура наглухо закрыла Австрию для книг немецких классиков — Лессинга, Шиллера, Гете, на театральные подмостки не допускался «Гамлет» и вооб­ще любая пьеса, которая могла бы вну­шить австрийцам мысль о возможности свержения и убийства монархов. На сцене и в печатных изданиях мошенниками, вся­кими отрицательными персонажами могли быть только люди рангом ниже барона. Газеты и анонимные брошюры, критико­вавшие нетерпимые порядки и произвол в Австрии, вольнодумствующие австрийцы публиковали в Лейпциге, а то и в далекой Бельгии.

Император Франц и Меттерних, пере­жившие бурные потрясения эпохи Великой французской революции и наполеоновских войн, на всю жизнь сохранили непреодоли­мый страх перед революцией, и этим стра­хом определялся каждый их шаг как госу­дарственных деятелей. Такие понятия, как «конституция», «народ», были абсолютно несовместимы с меттерниховской системой правления. Конституция — любая, даже монархическая,— являлась в глазах К. Меттерниха «легализованной револю­цией», и когда ему однажды показали французскую газету, в которой говорилось о желательности введения в Австрии кон­ституции, князь искренно изумился: «Жал­кие советчики, тот, кто желает дать Авст­рии конституцию, должен сначала сотво­рить австрийский народ!» Под стать министру был его венценосный господин, убежденный в том, что он является на­местником бога на земле и несет перед ним единоличную ответственность за «спокойствие и порядок» в подвластной ему империи.

Июльская революция во Франции, а за­тем революция в Бельгии и польское вос­стание 1830—1831 гг. опрокинули расчеты реакции, и это стало очевидным для самих творцов меттерниховского режима. Узнав о начале революции в Париже, канцлер констатировал: «Уничтожено дело всей моей жизни!» — и, все еще надеясь на со­лидарность легитимных монархов, предло­жил организовать вооруженную интервен­цию во Францию и Бельгию. Времена, од­нако, изменились, и предложение канцлера не нашло отклика у европейских монархов.

В либерально настроенных кругах ав­стрийского общества июльские события во Франции были восприняты с энтузиазмом. Вопреки цензуре и полицейским гонениям французами откровенно восхищались, ро­дилась надежда, что международные ос­ложнения и война помогут австрийцам сбросить меттерниховское ярмо. В Вене и других городах широко распространя­лась ввозившаяся из-за границы запре­щенная литература. Не случайно 30—40-е годы, т. е. период, предшествовавший на­чавшейся в марте 1848 г. революции, во­шел в австрийскую историю как «предмар-товский», ибо глухое брожение охватило все общество в целом, сверху донизу, и не­обходимость коренных социальных и поли­тических реформ стала очевидной для всех, за исключением узкого круга правящей элиты.