Офицер вне службы

В традиции русских офицеров составной частью входили понятия командирского такта и всего того, что можно объединить определением — поведение офицера вне службы. В этом смысле офицерская среда старой армии гре­шила многими условностями, продиктованными главным образом кастовыми соображениями. Однако передовая часть офицеров была неповинна в ухищрениях фанфаронов и пустых щеголей, считавших, что каждый штатский обязан им уступить дорогу, одобрявших дуэли и цедивших сквозь зубы небрежные слова при встрече с офицером другого полка. Если не касаться подобных гримас офицерского быта, свойственных главным образом все тем же малым и большим последователям гатчинских взглядов, мы увидим в старой русской армии глубоко верные понятия о командирском такте. В «Заметках об общих военных принципах» Э. Свидзинского («Военный сборник», 1857 г.) можно прочесть убедительно сформулированный кодекс: «Офицер должен воздержаться от всяких увлечений и от всех действий, могущих набросить хотя бы малейшую тень на него лично, а тем более на корпус офицеров. Слово офицера всегда должно быть залогом правды, и потому ложь, хвастовство, неисполнение обязательства — пороки, подрывающие веру в правдивость офицера, бесчестят его звание и не могут быть терпимыми».

В театре, в гостях, в поезде, в ресторане или гостинице — всюду офицер должен был помнить, что он носит мундир русской армии. Однополчане строго взыскивали с него за проступки, не совместимые с достоинством командира. Он не имел права принимать участия в ссоре на улице, появляться на людях в нетрезвом виде, неряшливо или не по форме одетым. Непочтительное отношение к женщине влекло за собой самое резкое осуждение. Жить не по средствам и потому вязнуть в долгах, кляузничать, распускать о ком-нибудь сплетни значило утратить уважение настоящей офицерской семьи. В полку, кроме суда чести существовало грозное наказание провинившемуся подобным образом Офицеру: товарищи переставали подавать ему руку. И если дело доходило до этого, то он должен был либо переводиться в другой полк, либо, в мирное время, подавать в отставку.

Существовали мелкие правила, соблюдение которых сразу изобличало в офицере человека подтянутого и воспитанного не только в военном, но и в общепринятом смысле. Представляясь начальнику, не следовало садиться в приемной комнате, а, ожидая его выхода, полагалось стоять. Входить к старшему с папиросой в зубах неприлично, ибо никогда нельзя знать, разрешит ли он курить в своем присутствии. Во время приветствий младший, не подает руки, пока этого не сделает старший.

Если при встрече с офицером на службе или вне ей старший в звании делал ему какое-либо замечание, то, хотя бы оно и не влекло за собой никаких последствий, офицер тем не менее был обязан уведомить о полученном замечании своего непосредственного начальника.

Лучшие офицеры старой армии обращали большое внимание на культуру своей речи. Умные начальники пользовались каждым удобным случаем, чтобы научить своих подчиненных четкому, ясному языку, необходимому и в служебных отношениях и в обществе. Когда однажды в Тамбовском полку один офицер, представ перед командиром и приложив руку к козырьку, отрапортовал: «По Ва­шему приказанию подпоручик Нижегородцев явился», полковник, командир полка, ответил:

— Господин подпоручик, запомните, что являться может, во-первых, привидение в старом замке, во-вторых, образ любимой девушки в сновидениях, в-третьих, чудотворная икона. Что же касается господ подпоручиков, то они не являются, а, согласно принятой у нас форме, прибывают.

На всю свою жизнь запомнил этот подпоручик добродушно-насмешливое поучение своего полковника и с тех пор уже ни разу не допускал подобных промахов.

Лучшая часть русского офицерства придавала большое значение не только своему военному, но и общему образованию. Широкое знание литературы, истории, иностранных языков считалось в этой среде обязательным. Уменьем поддержать в обществе разговор на серьезную тему отличался всякий офицер, заботившийся о своей репутации культурного человека. Долгое время в старой русской армии был популярен рассказ, осмеивавший невежество людей гатчинской школы, которые полагали, что культура офицера состоит лишь в умении петь цыганские романсы. Рассказ этот относился к офицеру Мамаеву, получившему в 1799 году назначение в экспедиционный корпус, посланный на помощь англичанам для защиты Голландии.

По словам современника, «Мамаев изучил тактику в Гатчине и был наславу экзерцирмейстер-дока, он в целом батальоне видел, ровно ли у солдат поставлены букли, у всех ли косы одинаковой, 9-вершковой длины». Мамаеву было объявлено, что его отправляют в Голландию, куда он приедет на корабле из Гамбурга. Не зная географии и смешав Гамбург с Ямбургом, Мамаев ответил, что он стоял в Ямбурге, на квартирах, но моря там не видел. «Не Ямбург, а портовый город Гамбург», — пояснило ему начальство. «Виноват, — возражал невежда, — в Гамбурге на квартирах не стоял». «Кругом, марш!» — закричал вконец разгневанный начальник.

При строгом соблюдении правил поведения офицера не может быть и речи о том, что он неправильно истолкует сердечное отношение к нему начальника. В то время как люди расхлябанные чувствуют себя связанными в присутствии начальника, переходят от угодничества чуть ли не к дерзости, офицеры, правильно воспитанные, держат себя с начальством непринужденно, исполняя дисциплинарные тонкости рефлективно.

В среде офицеров считалось хорошим тоном уметь отдать начальнику положенный ему долг, но нисколько не ронять при этом своего достоинства. Точное и, самое главное, обоюдное исполнение дисциплинарных требований никогда не оставит места для неловкого положения офицера. И даже наоборот: неоправданная снисходительность начальника претила хорошему офицеру, понимавшему, что таким образом он становится в унизительное положение человека, получающего поблажку.

За служебные провинности и упущения офицер не должен был подвергаться иным взысканиям, кроме тех, которые точно определены законом. Всякое же обращение старшего, носящее оскорбительный характер, особенно в присутствии других лиц — товарищей, подчиненных или в обществе, рассматривалось как бестактность начальника, как подрыв офицерского авторитета.

Сохранялся забытый теперь, а в свое время довольно популярный рассказ об одном командире, любившем злоупотреблять «крепкими словами» на службе и вне ее.

Этот начальник, бывавший в боях и знаток военного дела, имел, как передает современник, «один минус — страшную вспыльчивость, соответственную его отходчивости и добросердечию, а вместе с этим и поразительную склонность сдабривать свои в порывах сказанные замечания «крепкими словами». В этом отношении он вполне разделял мнение гоголевского городничего, как известно, проводившего на практике ту мысль, что «слово не вредит». На первом же ученье офицерство было несколько сконфужено и удивлено обилием «вычурных» выражений, когда командир оставался чем-нибудь недовольным. Но командиры поговорили обо всем услышанном только между собой, в предположении, что командир был настроен исключительно. Однако второе, третье и дальнейшие ученья с наглядностью доказали, что приходилось считаться не с исключением, а с твердо привившимся правилом; относиться же к известным словечкам безразлично, когда бывает трудно разобраться, кого они касаются — солдат или офицеров, — офицерство нашло для себя неудобным, что и дошло до власти, стоявшей непосредственно выше командира.

На обращенные к последнему слова о необходимости сдерживать себя старый воин откровенно доложил:

— Ваше превосходительство, по долгу службы я обязан делать все для лучшего разъяснения солдатам их обязанностей, а «так» они гораздо скорее усваивают все, что от них требуется.

— Солдат бранить не стоит — это одно. Но ведь вы относите свои словеса — перед строем, а также вне его — и к солдатам и к офицерам, — возразил ему начальник.

— Знаю, что нехорошо! Да что поделаешь: привычка — вторая натура. И рад бы перестать, а только себе дороже стоит!

Тем не менее в конце концов командир полка, убедившись, что все его офицеры чувствуют себя крайне оскорбленными, нашел «оригинальный» выход. После каждого «крылатого словца» он сейчас же добавлял «Относится ко всем, кроме господ офицеров!» Впоследствии этот командир полка, не любимый и не уважаемый за брань всеми офицерами, вынужден был все-таки выйти в отставку.

Важно, чтобы каждый офицер был уверен в своей независимости от прихотей начальника, от его капризов и настроения. Если старший, отдавая приказ или взыскивая с младшего за какое-нибудь нарушение, делает это в непозволительно резкой форме — кричит, бранится, топает ногами, — то офицер видит в этом главным образом проявление личных свойств начальника. Брань только ослабляет силу слов начальника, она вносит в служебные, четко регламентированные отношения между офицерами элемент личного и является следствием необузданности характера.

Самое строгое свое неудовольствие каким-либо поступком подчиненного умный начальник умел выражать так, что офицер понимал: «Это сама служба с меня взыскивает». Повелевает не настроение начальника — гневное или благодушное, — а служба, ее законы, ее требования. Вот почему в войсках были одинаково непопулярны «злые» и «добрые» начальники. Никогда не пользовался истинным авторитетом старший, проявлявший свою «мягкость» вразрез с правилами дисциплины.

Замечательным памятником суворовских принципов, на которых должны быть основаны взаимоотношения в офицерской среде, является нашумевший в свое время приказ по 2-й армии. Написан этот приказ в 1822 году в виде отпора гатчинским идеям. Касается он важной части воспитания армии — отношений начальников к подчиненным.

Вот что гласят золотые слова этого приказа командующего армией:

«Я заметил, что в некоторых полках 14-й дивизии гг. полковые командиры весьма грубо обходятся с своими офицерами, забывая должное уважение к званию, позволяют себе употребление выражений, не свойственных с обращением, которое всякий офицер имеет право от своего начальника ожидать. Строгость и грубость, взыскание и обида суть совсем различные вещи, и сколь первая необходима, столь вторая для службы вредна. Всякий начальник должен необходимо требовать от своих подчиненных исполнения их обязанностей и в случае нарушения оных строго за то с них взыскивать; но именно в роде и образе взысканий должен он показывать свое благоразумие и всегда быть беспристрастным, ибо он взыскивает не по личности, но по службе; следовательно, никогда он не должен терять своего хладнокровия и всегда помнить, что кто не умеет владеть самим собою, тог не может командовать другими.

Всякий начальник имеет тысячу средств заставить своих подчиненных прилежать к службе, не оскорбляя в них чувства чести, которое непременно должно быть главнейшею пружиною, руководствующею всяким вольным человеком. Ежели, напротив того, сие чувство не будет существовать, то нельзя ничего от такого офицера ожидать, посему и должны полковые командиры стараться до того довести своих офицеров, чтобы малейший знак неодобрения начальства был для них чувствителен, тогда будут полки украшаться хорошим корпусом офицеров, а начальники находить в подчиненных своих надежнейших сотрудников, без коих не могут они довести полков своих до желаемого благоустройства; худым же обращением достигнут они совсем противной цели...

Худое же с офицерами, и вообще подчиненными, обращение, не только имеет весьма вредное влияние на службу, но и само по себе совсем несправедливо и ничем не может быть оправдано, ибо никто никогда не давал права начальству оскорблять своих подчиненных.

Служба определила взаимное их сношение, и дано начальству право взыскивать; следственно, всякое грубое слово и всякий обидный поступок есть в самом начальнике несоблюдение предписанного порядка, навлекающее взыскание на самого его...»

Из этого документа ясно видно, как тонко офицеры суворовского склада различали, что «строгость и грубость, взыскание и обида суть совсем различные вещи», что начальник должен взыскивать «не по личности, а по службе», что чувство чести есть главнейшая пружина, руководящая офицером, что начальник должен стремиться достигать такого обаяния, чтобы малейший знак его не­одобрения был чувствителен для офицера.

Звание офицера должно стоять высоко как в рядах армии, так и вне ее. Этого требуют интересы военной службы, и это является правом всякого офицера, честно исполняющего свой долг. Поэтому хороший начальник стремился не упускать ничего, что могло бы развить самолюбие офицера и побудить его дорожить своим достоинством и честью.

B офицерской полковой семье господствовало чувство собственного достоинства независимо от чинов. Начальнику не могло притти в голову послать младшего офицера за папиросами или заставить его сделать нечто такое, что несовместимо с офицерской честью подчиненного. Вместе с тем лучшие офицеры умели отделять и в самом тоне старшего командира служебные требования от частной беседы, нотку приказа от личной просьбы и даже во время ежедневных обедов вместе с начальником точно знали, когда они общаются с ним запросто и когда следует вести себя официально.

В «Очерках современного офицерского быта» Ник. Бутовский передает рассказ полковника, побывавшего на общем ужине в одном из полков. «Наблюдаю я поведение офицеров, — говорит полковник, — и, признаюсь, был момент, когда меня передернуло: слышу, командир разговаривает с одним офицером на «ты», но сейчас же я убедился, что это «ты» не представляет в таком выдержанном обществе никакой опасности. Стоило командиру встать, как все поднимались и смолкали, все были внимательны к его движениям, а когда он уходил, то не было офицера, который бы замешкался проводить его. Эге, подумал я, да тут железная дисциплина, несмотря на всю простоту товарищеских отношений между начальником и подчиненным».

В Минском пехотном полку один недалекий офицер, неправильно истолковавший внимательное и радушное отношение к нему командира полка за обедом, встретив полковника на следующий день у себя в роте, начал с ним фамильярно разговаривать. Полковник строго посмотрел на капитана и твердо его оборвал, сказав вполголоса, чтобы не слыхали рядовые:

— Потрудитесь, капитан, обратиться к своим делам и не занимайте меня назойливой беседой. Вы забываете, что находитесь на службе.

Такой урок сразу дал знать капитану разницу между службой и обществом, между ротой и офицерской столовой.

Жизнь русского офицерства довольно широко отображена в отечественной литературе. И примечательно то, что ни в одном классическом произведении вы не встретите сочувственного отношения автора к уродливым явлениям офицерского быта, возводившимся гатчинцами в законы поведения офицера. Наоборот, русские писатели-классики, как правило, хорошо знавшие офицерскую среду и часто сами носившие военный мундир, неизменно утверждали нравственный облик офицера суворовской школы.

В «Капитанской дочке» А. Пушкина отец говорит о сыне: «Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? Мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон... Прошай, Петр! Служи верно, кому присягнешь, слушайся, на службу не напрашивайся, от службы не отговаривайся, и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду».

Офицерскую честь нужно было беречь не только в бою, что, разумеется, является главным, но и в обществе, в быту, во взаимоотношениях с товарищами. И уж, разумеется, никакого снисхождения не мог ждать офицер, если его поведение в быту отрицательно сказывалось на службе. В «Бэле» М. Лермонтова, впервые напечатанной журналом «Отечественные записки» под заглавием «Из записок офицера о Кавказе», штабс-капитан Максим Максимович рассказывает о том, почему он старается не пить: «Я дал себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком, раз, знаете, мы подгуляли между собою, а ночью сделалась тревога: вот мы и вышли перед фрунт навеселе: да уж и досталось нам, как Алексей Петрович узнал; не дай господи, как он рассердился». Алексеи Петрович — это кутузовский генерал Ермолов, один из любимцев русского офицерства, который, по свидетельству современника, «не только никогда не позволял себе ни малейшей дерзости или невнимания относительно младших, но выслушивал все справедливые возражения своих подчиненных». Много глубоко верных мыслей об отношениях между офицерами, о сути служебной и бытовой дисциплины мы находим в произведениях Л. Толстого. В «Севастопольских рассказах», рисуя душевное состояние поручика Козельцова, уязвленного высокомерием и чванливой холодностью командира полка, Толстой пишет: «Дисциплина и условие ее — субординация только приятна, как всякие обзаконенные отношения, — когда она основана, кроме взаимного сознания в необходимости ее, на признанном со стороны низшего превосходстве в опытности, военном достоинстве или даже просто в моральном совершенстве. Человек, не чувствующий в себе силы внутренним достоинством внушить уважение, инстинктивно боится сближения с подчиненными».

В другом месте Л. Толстой рисует картину правильного, тактичного поведения начальника и его подчиненных вне службы. Речь идет о впечатлениях молодого офицера, представившегося уже своему командиру и приехавшего затем по его приглашению на обед: «Стол был отодвинут от стены и скатертью накрыт в той самой комнате, в которой вчера Володя являлся полковнику. Батарейный командир нынче подал ему руку и расспрашивал про Петербург и про дорогу.

— Ну-с, господа, кто водку пьет, милости просим. Прапорщики не пьют, — прибавил он, улыбаясь Володе.

Вообще батарейный командир казался нынче вовсе не таким суровым, как вчера, напротив, он имел вид доброго, гостеприимного хозяина и старшего товарища. Но, несмотря на то, все офицеры от старого капитана до спорщика Дяденки, по одному тому, как они говорили, учтиво глядя в глаза командиру и как робко подходили друг за другом пить водку, придерживаясь стенки, показывали к нему большое уважение».

Установившиеся нормы поведения в старой русской армии заставляли лучших офицеров быть подтянутыми, выдержанными, тактичными и принимались ими добровольно, с охотой, как мера, скреплявшая офицерский корпус едиными понятиями о нормах поведения командира.

Однако неправильно полагать, будто эти нормы могут хотя бы в малейшей степени противоречить принципам общегражданским. Известный русский писатель и публицист В. Короленко в серии своих очерков «Честь мундира и нравы военной среды» резко осуждал уродливые явления в офицерском корпусе: обособленность от внешнего мира, высокомерие, грубиянство, дуэли, злоупотребление алкоголем, — все то, что прославлялось гатчинцами и полугатчинцами как кастовые добродетели. Он писал в связи с этим, что «профессиональная нравственность не может стоять в противоречии с началами, которые признаны всем обществом». И если, скажем, офицер по долгу военной дисциплины обязан уступить свое место в трамвае старшему командиру, то по правилам общепринятой вежливости он не может сидеть, если рядом с ним стоит женщина или мужчина, убеленный сединами.

^*_*^*

Истинные традиции русского офицерства состоят в святой преданности отчизне, в бескорыстном исполнении воинского долга, знании своего дела, дисциплинированности, инициативе и твердости, в братской любви к подчиненным и заботе о них, в духе теснейшего товарищества между всеми, кто составляет офицерский корпус. Нельзя не вспомнить в заключение прекрасных слов Л. Толстого, сказанных им об одном из защитников Севастополя и определяющих облик настоящего командира. «Много ему надо было пройти моральных страданий, чтобы сделаться тем спокойным, терпеливым человеком в труде и опасности, каким мы привыкли видеть русского офицера».

Существует распространенная военная поговорка: «Каковы офицеры, таковы и войска». Советские войска ведут победные бои против немецких захватчиков. Лучшим аттестатом нашим командирам служит непревзойденная военная доблесть Красной Армии. Они оказались достойными преемниками славы своих далеких предков, проходящих перед нашим мысленным взором с обнаженными шпагами по окровавленным полям отгремевших сражений. В боевых традициях этих мужественных людей, витязей России, советские офицеры почерпнут немало, сил для борьбы за честь и свободу Отчизны.