От Петра до Суворова

Допетровская Россия не знала постоянного корпуса офицеров. Воеводы, тысяцкие головы, сотенные, десятские — все эти частные начальники, существовавшие в дружинах удельной Руси, находились на службе только в военное время. Когда наступал мир, они разъезжались по вотчинам, поместьям и никаких военных обязанностей не несли. Подобие офицерского корпуса возникло только в стрелецких полках Московского государства и в первых двух регулярных единицах русской армии — Бутырском и Лефортовском выборных (отличных) полках солдатского строя, созданных еще в 1645 году при царе Алексее Михайловиче. В этих воинских частях постепенно вырабатывалась иерархия офицерских чинов. Но содержание деятельности частных начальников почти не менялось. Они были лишены личной инициативы, механически передавали приказания и команды. Русский офицер еще не появлялся на исторической сцене. Он рос тогда в подмосковном селе Преображенском среди «потешных» полков, в обстановке маневров или, как говорили тогда, «военных забав», где оперялись птенцы Петра, взлетевшие вскоре орлами над дымным полем Полтавской битвы.

Образование русского офицерства неразрывно связано с появлением петровской регулярной армии. Первым ее офицером следует считать Ивана Бутурлина. В самом раннем официальном списке Преображенского полка, относя­щемся к 1687 году — дата перехода «потешных» к чисто строевой службе и войсковой организации, — Иван Бутурлин числится майором. До этого года в петровских воинских формированиях чинопроизводство не было упорядочено, и Бутурлин сразу получил свое высокое звание как человек «более ретивый и более принимавший к сердцу занятия Петра». Что же касается дальнейшей практики производства в офицеры, то Петр, в отличие от иностранных армий, где патенты на офицерские чины продавались за деньги, считал единственно правильной систему, при которой будущий офицер начинал свою службу рядовым. Строгое соблюдение этого правила можно проследить на многих примерах.

Твердый порядок чинопроизводства, установленный в то время, стал составной частью общих принципов жизни и деятельности офицерского корпуса. Именно тогда в русской армии начали складываться взгляды на роль и значение офицеров как командиров и воспитателей. Тогда же рождались и понятия об истинной офицерской чести, которым суждено было сыграть такую большую роль в укреплении русской военной силы. «Какой тот великий герой, который воюет ради собственной только славы, а не для обороны отечества?» — восклицал Петр, определяя таким образом основы офицерской чести. «Всякий офицер, — говорил он, указывая место командира в армии, — как душа в теле человека».

Петр требовал от офицеров твердого соблюдения законов дисциплины. В его «Уставе воинском» сказано: «Ничто людей ко злу не приводит, как слабая команда, которой пример суть дети в воле без наказания и страха, которые обыкновенно в беды впадают и родителям пагубу приносят. Так и в войске командующий суть отцом оных, которых надлежит любить, снабдевать, а за прегрешения наказывать. А когда послабит, то тем по времени вне послушания оных приведет и из добрых злых сочинит и нерадетельных и в своем звании оплошных. Итако себе гроб ископает и государству бедство приключит».

С такой же ясностью и лаконизмом Петр очертил и круг обязанностей офицера как воспитателя: «Ему надлежит к подчиненным быть яко отцу, пещися о их довольстве, жалобы их слушать и в оных правый суд иметь; также дела их крепко смотреть, добрые похвалять и награждать, а злые наказывать». Гвардейские полки Петра стали своеобразными рассадниками офицерских традиций и школами, где наряду с военными дисциплинами изучались и общеобразовательные предметы.

Русская армия росла, укреплялась, а офицерство, воспитанное Петром в спартанском духе и любви к своему делу, не раз доказывало свое превосходство над, командным составом иностранных армий, который в силу своих сословных привилегий пользовался всевозможными льготами и очень часто с пренебрежением относился к службе.

В последующие годы идеи, на которых росло петровское офицерство, подверглись значительным изменениям. В русской армии появились слепые подражатели губительной прусской системы воспитания войск, шедшей вразрез с характером нашего народа. Расцвели протекция и фаворитизм. В обход петровского закона, по которому для производства в офицеры требовалось «знание с фундамента солдатской службы», люди с придворными связями стали записывать детей рядовыми в гвардию еще в младенческом возрасте. Нахватав чинов с колыбели, безусые юноши, не знавшие службы, сразу получали полки. Петр III и вереница временщиков — поклонники прусского педантизма — извратили петровскую идею об офицере — отце солдата — и стремились сделать его тюремным надсмотрщиком, вооруженным пресловутой капральской палкой Фридриха II.

Военный историк Масловский, характеризуя эпоху временщиков, писал: «Во времена Миниха и других иноземцев-начальников на первом плане была бессмысленная муштровка. Мелочи «ружистики», детально-педантичное ис­полнение уставных пунктов, копировавших положения немецкой школы, — все это заглушало корни военно-воспитательных вопросов, установленных Петром, которые в своей своеобразной форме могли быть вполне понятны только природным русским людям, воспитанным в национальной, а не в иноземной школе».

Но уже занимался рассвет дивного века суворовских побед. Всходила звезда талантливого устроителя русской армии — Румянцева. Под его влиянием росло целое поколение офицеров, проникнутых здравыми взглядами на свое призвание. В то время как на Западе военное искусство вылилось в проповедь хитроумных маршей и контрмаршей, призванных якобы решить исход всякой кампании. Румянцев первый в России учил офицеров искать неприятеля в поле и атаковать его с целью полного разгрома.

Именно тогда выходил на боевое поприще великий Суворов, а несколько позже начинал свою военную карьеру Кутузов. Вслед за этими гигантами русского военного искусства расправляла свои крылья славная стая суворовских орлов. И уже тогда в среде русского офицерства противоборствовали два враждебных друг другу устремления, различие которых с такой силой обозначилось в эпоху и оставалось в старой русской армии до ее последних дней… Объяснение существа этих непри­миримых разногласий лучше, нежели что-либо другое, покажет нам истинные традиция русского офицерства и отметит все то дурное, что набрасывало тень на офицерский корпус прошлого. В XVIII столетии корпус русских офицеров комплектовался производством из унтер-офицеров как дворян, так и нижних чинов, взятых по набору. В конце этого века офицеров начали выпускать и кадетские корпуса. Если не считать революционной французской армии, русские войска были тогда единственными, в которых солдату и унтер-офицеру открывался свободный доступ к офицерским чинам. То был золотой век русского офицерства. Всеобщим кумиром становился Суворов. Его понятия о честя офицера быстро проникали в толщу армии и будили воспоминания о славных петровских временах. После штурма Измаила, Суворов как-то заметил: «Мы с Кутузовым хорошо понимаем друг друга. Если бы Измаил не был взят, ни меня, ни его не было бы в живых». Так просто и выразительно сказал Суворов о долге военачальника. Жизнь и доблесть офицера — в победе!

Когда во время Альпийского похода 1799 г. русская армия, преданная австрийцами, оказалась запертой в горах перед лицом превосходящих сил противника, Суворов выступил непреклонным хранителем русской воинской чести. Он не хотел и думать об отступлении. Суворовские войска в результате многодневного пути через отвесные заснеженные скалы были истощены. У солдат и офицеров развалились сапоги. Нехватало сухарей, боеприпасы были на исходе. На созванном Суворовым военном совете он сказал: «Нам предстоят труды величайшие, небывалые в мире. Мы на краю пропасти. Но мы — русские! Мы все одолеем!..» Все офицеры, присутствовавшие на совете, дали клятву верности Суворову. «Мы вышли от Александра Васильевича, — вспоминал Багратион, — с восторженным чувством... победить или умереть, но умереть со славой, закрыть знамена наших полков телами своими.

Совет в горах решил продолжать поход. Русский штык прорвался сквозь Альпы. Суворовские войска, выйдя в Муттенскую долину, неожиданно ударили на французов. Это появление русских, которых считали уже погибшими во льдах, было ошеломляющим для неприятеля — французы отступили... Со славой закончил фельдмаршал свой швейцарский поход.

И на долгие годы волнующие слова Суворова, сказанные им 1 октября 1799 г. в момент тягчайшего Муттенского кризиса, — «Мы — русские! Мы все одолеем!» — служили первой заповедью воинской чести русского офицера.

Еще в чине подполковника, участвуя в Семилетней войне, будущий генералиссимус российской армии твердо определял место офицера в сражении. Не ведая страха, Суворов с одной лишь тонкой офицерской шпагой бросался в самые опасные места штыкового боя, приговаривая: «Где тревога, туда и дорога», «Где ура, туда и пора». Эти короткие и блестящие по своей ясности поучения точно указывали офицеру того времени правила его воинской чести.

Исходя из петровских представлений о дисциплине. Суворов требовал ее строжайшего соблюдения от всех офицеров, без различия рангов. Суворов настолько твердо знал петровский «Устав воинский», что в своих приказах пользовался почти дословно его положениями, и это лишний раз подчеркивает родство суворовской школы с идеями, возникшими еще на заре создания русской регулярной армии. В одном из приказов Суворов требовал: «в случае оплошности взыскивать и без наказания не оставлять, понеже ничто так людей к злу не при­водит, как слабая команда. Посему командующему за прегрешения неослабно наказывать, ибо когда послабит, то тем временем в непослушание придут и в своем звании оплошнее учинятся».

Кто хочет командовать, тот должен уметь в повиноваться, — таково незыблемое правило воинской дисциплины. Чем выше чин имел офицер, тем строже взыскивал с него Суворов. Когда в дни итальянской кампании генерал Розенберг позволил себе не выполнить боевого приказа. Суворов категорически предупредил его: «Не теряя ни минуты немедленно сие исполнить, или под военный суд».

Вместе с тем Суворов, так же как а Петр, был горячим поборником братскою товарищества в офицерской среде и отеческого отношения к солдату.

Суворов и его сподвижники понимали, что русские войска требуют для себя особенных генералов и офицеров, не похожих па тех, какие существовали в прусской и иных армиях. Сердца наших солдат открывались навстречу таким начальникам, которые жили с ними одной жизнью в трудах походов и на поле брани. Личные боевые качества офицеров развивались всеми мерами, в том числе и резко отрицательным отношением самого Суворова к «немогузнайкам», к тем, кто был убежден в том, что офицерским званием можно покрывать невежество. Суворов, считавший для себя честью «есть кашу с фанагорийцами», показывал пример братских чувств к солдатам. И офицеры его времени учились строго отделять требования службы от своих личных капризов, симпатий или антипатий.

Четырехлетнее царствование Павла разрушительным ураганом пронеслось над русской румянцевско-суворовской армией, многое переломав и испортив. Сейчас же после вступления на престол этого тупого приверженца прусского вахтпарада сто тридцать два гатчинских офицера были переведены в ряды гвардии. Все то, что пытался насадить в русских войсках еще Петр III, расцвело теперь пышным цветом. В полках получило все права так называемое «экзерциргаузное направление». Суть гатчинской системы состояла во взгляде на солдата, как на «механизм, артикулом предусмотренный». Отсюда шло и все остальное. Прежние принципы долга и чести, личного примера офицера заменились одним — устрашением.

Грубость и унижение личности в армии стали обычным явлением. Характеризуя пагубное влияние гатчинской системы на армию, журнал «Русская старина» писал: «Разрушение нравственной силы состоит в потере уважения нижних чинов к своим начальникам; без этого же уважения войска не существует. Эта потеря произошли от предосудительного обращения главных начальников с подчиненными им офицерами перед фронтом и при младших: их оскорбительно бранят, стыдят и поносят; те только офицеры служат и терпят такое обращение, которые незнакомы с чувством чести».

Суворовский офицер глубоко уважал личность подчиненного, не стеснялся дружбы с ним, чувствовал в самом юном офицере своего товарища по призванию и высокой профессии, и его обращение к нему на «ты» звучало сердечностью. Совершенно иначе трактовались взаимоотношения старших и младших офицеров по «гатчинской системе». Новый тип начальника, если даже он был старше на один чин, рассматривал младшего офицера как существо низшее. В этих условиях понятие офицерской чести все чаще и полностью заменялось правилами так называемого «светского поведения». Армия перестала вырабатывать твердые боевые характеры, ибо унизительное положение офицера, не говоря уже о солдате, лишало его тех устоев рыцарского благородства и сознания своей высокой роли, которые привязались ему раньше. Тип полковника Скалозуба из комедии Грибоедова «Горе от ума» навсегда увековечил печальное воспоминание о гатчинских офицерах и их воспитанниках.

Смерть Павла положила конец официальному владычеству гатчинской системы, но не разрушила ее окончательно. Рецидивы гатчиновщины не раз вспыхивали в старой русской армии вплоть до последних дней ее существования. Бальные шаркуны в эполетах, презиравшие службу и солдат, начальники, не считавшие долгом заниматься своим военным образованием, генералы, оскорблявшие офицеров, и офицеры, раздававшие зуботычины направо и налево, люди, утратившие или не имевшие боевой чести, — во всех их поступках так или иначе звучали отголоски гатчинской системы, глубоко ненавистной русской армии, противоречившей самому существу народной души. И надо твердо знать, что когда мы говорим об истинных традициях русского офицерства, то речь идет именно о том замечательном наследии офицеров — сподвижников Петра, Суворова, Кутузова, Ермолова, Брусилова, которое заслуживает самого внимательного изучения.