Военное имя офицера

Военное имя офицера происходит от боевого наименования его части, связанного с памятью об одержанной победе или с местом формирования полка. Военное имя офицера всегда являлось источником его гордости. Когда офицер говорил: «мы — измаильцы!» или «мы — кагульцы!», «мы—изюмцы!», то всякий понимал, что этот командир недаром гордится честью своего военного имени, звучавшего громко и победно.

В русской армии такие именные отличия частей издавна были правилом. Они восходят еще к древней поре образования военной силы нашей страны. Еще в начале XVI века в России утвердилась система поселенных или поместных войск. Они состояли из людей, которым во времена мира в городах и слободах отводились дворы с землей. В военную годину эти «боярские дети» обязаны были по зову князя являться к месту сбора и приводить с собой отряды, или, как тогда говорили, «приходить людны, конны, оружны». Такие войска, собиравшиеся одновременно из определенных мест, назывались уже в то время строго по пунктам их формирования — «туляне», «смоляне», «володимерцы». Именно эти отряды, отличавшиеся определенной степенью внутреннего единства и землячества, наиболее ярко выражали тогда образ русскою воина, привязанного к своему родному краю и готового защищать его кровью.

Образование русских регулярных поименованных полков принято обычно относить ко времени Петра I, сформировавшего полки Преображенский и Семеновский, которые получили название по селам, где они были расквартированы. Это не совсем так. Еще в 1642 году в Москве были созданы два выборных (отличных) полка солдатского строя; один из них получил название Бутырского. И именно ему официально принадлежало старшинство среди поименованных частей русской армии. В 1786 году полк вошел в состав Егерского корпуса и был отправлен на Кавказ. Там он получил за боевые заслуги наименование лейб-гренадерского Эриванского. Нося это экзотичное для той поры название, офицеры-эриванцы, однако, имели на своих погонах золотые вензеля, вышитые славянскими буквами. Это отличие служило солдатам и офицерам постоянной памятью о седом XVII веке и древнем зубчатом Кремле, возле которого началась жизнь полка. «Бутырцы-эриванцы» — так называли себя эти воины, и перед их мысленным взором проносились нетускнеющие картины русской истории, древней Бутырской свободы и кровавых битв, сквозь которые прошли их предки, завоевавшие полку его честь и славу.

С петровской эпохи принцип наименования полков по месту формирования или длительной дислокации становится твердым правилом. Шли годы. Названия русских городов и сел оживали в доблести героических полков. Страна как бы узнавала свою географию заново. Громовое эхо великих битв разносило по всей России вести о подвигах орловцев, ахтырцев, тобольцев, изюмцев. Многие захолустные места, отдаленные края загремели на весь мир военной славой — их возвеличило мужество воинов, носивших имена родных земель.

Названия полков, бывшие сначала признаком места их формирования или дислокации, с течением времени, освященные огнем боев, становились символом полковой чести. Имя полка незримыми узами связывало воинов в одну семью. Оно красовалось на боевом знамени и было источником гордости солдат и офицеров.

Наступили дни суворовских походов. Над русской армией еще ярче засверкало солнце блистательных побед. На полях битв появился знаменитый Фанагорийский полк, традициям которого суждено было сыграть животворящую роль во всей последующей истории вооруженных сил нашей страны. B 1784 году Суворов с отдельными гренадерскими батальонами воевал на Кубани. Один из островов в устье реки некогда служил местом древнегреческой колонии и назывался Фанагория. Через несколько лет после кубанского похода, желая увековечить в армии его память, князь Потемкин предписал Суворову: «Почитаю я за полезное для службы состоящие у вас батальоны гренадерские, соединя, наименовать оные Фанагоринским гренадерским полком». Уже спустя несколько месяцев полк получил боевое крещение под Измаилом, и Суворов доносил в Петербург, что «фанагорийские гренадеры дрались, как львы».

С тех пор росла боевая слава полка, и имя его не сходило с уст не только воинов армии, но и иностранцев. В 1799 году моряки британских кораблей, перевозивших фанагорийцев в составе англо-российской экспедиции для защиты Голландии, не переставали восхищаться русскими гренадерами и их офицерами-суворовцами. Герцог Йоркский, командовавший союзными силами, перед решительным сражением просил русское начальство «прикомандировать к каждой английской колонне по роте фанагорийцев, которые бы шли в авангарде и производили своей неустрашимостью впечатление на неприятеля».

Когда прибивали в полк новобранцы, офицеры-фанагорийцы быстро переделывали их «на свою колодку», воспитывая из них заправских служак. С почетом и уважением относились к ветеранам молодежь. Покрытые ранами, закаленные в боях, они были живыми свидетелями боевых подвигов полка. Часто на походе вспоминалось прежнее время. Придут люди на ночлег — пора бы с перехода и спать, но еще долго горят в полку бивачные костры, а около них сидят и слушают солдаты. Идут рассказы про старые походы, про страны иноземные, про ледяные Альпийские горы и Кубань-реку с островком Фанагория, откуда пошло имя полка.

Спустя много лет, когда обновилось поколение фанагорийцев и не было уже среди них усатых сподвижников Суворова, славное их название по прежнему оставалось священным. Существует приказ по русской армии, строго взыскавший с двух офицеров, уронивших честь полка: «Поелику Фанагорийского гренадерского полка майор Станиславский и капитан Перов не могут после содеянного ими проступка оставаться в отличном полку доброго имени, то перевести обоих их оттуда».

Присвоение полку наименования в память боевых заслуг считалось особо выдающимся событием. В честь победоносного штурма первоклассной крепости-твердыни Измаил получил свое имя 189-й Измаильский полк. В ознаменование разгрома неприятеля на реке Рымник, когда силы врага вчетверо превосходили русские, 192-й пехотный полк был назван Рымникским. Победа российских войск при Ларге и Кагуле, когда под командованием генерала Румянцева находилось всего 14 тысяч штыков, а армия противника насчитывала 80 тысяч солдат, украсила 191-й пехотный полк наименованием Лapгo-Кагульского. В память взятия крепости Очаков 208-й пехотный полк носил имя Очаковского. Перед войной с немцами 1914—1918 гг. полк был расквартирован в том самом месте, где свыше ста лет назад русские солдаты в крови и дыму карабкались по осадным лестницам на крепостные валы Очакова. Предания этих дней жили в полковой семье и заставляли сильнее биться сердца молодых очаковцев. В их памятке, написанной старым офицером полка, было сказано: «Мы, очаковцы, живущие на землях, завоеванных нашими предками и орошенных их кровью, должны чтить их память, помнить их заветы и быть достойными их».

Среди офицеров и генералов «дивного века Суворовских побед» было много людей, понимавших значение полковых традиций. Почти перед каждым новым боем начальники говорили с подчиненными о славных делах минувшего. В то время это имело двойное значение. В войсках постоянно находилось значительное число ветеранов — живых свидетелей и участников отгремевших битв. Для этих прославленных воинов напоминание о подвигах, ими же совершенных, звучало гласом боевых труб, призывом не посрамить уже завоеванную честь. В молодых же солдатах образы недавнего прошлого возбуждали чувство воинского самолюбия и желание сравняться воинской славой со своими старшими однополчанами.

В сражении у Цюриха лейб-гренадерский Екатеринославский полк упорно отбивался от численно превосходящих сил генерала Массена. В безмолвном ожесточении дрались люди, но, изнемогая под натиском врага, начали колебаться и отходить. И вот в это время, покрывая шум битвы, раздался громовой голос полковника Гарина:

— Разве вы не те екатеринославцы, что прежде?! Вперед, вперед, богатыри русские! За славу знамени старого!

Гарин выхватил знамя из рук знаменщика и с безумной отвагой ринулся в гущу неприятельской колонны. Наэлектризованные этими словами, воспрянули гренадеры. Не думая больше ни о чем, кроме как о своем боевом имени, они ударили в штыки и отбросили противника. Геройский подвиг екатеринославцев спас все правое крыло русских войск от смертельной опасности.

Историческое значение этого эпизода кампании 1799 года, зафиксированного в ряде источников крайне примечательно особыми обстоятельствами. К тому вре­мени русские полки повелением Павла были лишены своих исторических наименований и отличались по фамилиям их шефов, в большинстве случаев сановников императорского двора. Армия крайне неодобрительно встретила это нововведение, пресекавшее традиции полков и дававшее им имена никому не известных придворных. Генерал Воронцов в своих мемуарах пишет, что, когда он, не зная об этих переменах, возвратился из дальних странствий, на все его вопросы к встречным офицерам: «Какого полка?» следовал одни и тот же ответ: «Прежде были такого-то, а теперь не знаем, есть какой-то шеф...» Понятно поэтому, какой восторженный отклик в душе гренадер-екатеринославцев пробудил их командир напоминанием о подлинном славном имени полка.

Павел сохранил лишь одно общее наименование воинских частей — «гатчинские», по селу Гатчина, где еще до его воцарения на престол располагались полки, вымуштрованные им согласно системе «оловянных солдатиков» Фридриха II. Однако воинам было далеко не безразлично, как называться. И если присвоенное имя не выражало обшей заинтересованности в нем солдатской и офицерской массы, то оно ничего не говорило душе воинов, а подчас и оскорбляло их. Однажды павловский сановник, по близорукости не разглядев как следует офицера, при­бывшего к вахтпараду, воскликнул:

— А-а, здравствуй, старый гатчинец!

И офицер почтительно, но с достоинством ответил:

— Я старый изюмец, ваше превосходительство! А гатчинец я молодой, малюсенький. Тем и горжусь!

Офицер принадлежал к тем самым изюмским гусарам, которые не раз острыми клинками чертили имя своего полка на страницах военной истории. После боя под Кpacным, когда генерал Милорадович объезжал войска, изюмцы встретили его громким «ура». На вопрос, это означает, командир полка объяснил, что изюмцы поздравляют его с днем рождения.

— Чем же я могу вас отблагодарить, храбрые изюмцы? К имени вашему ничего, кроме новой славы, не идет, — сказал генерал. — Видите, вон там, в дальнем овраге, виднеется неприятельская колонна — возьмите ее.

Вихрем налетели изюмцы на колонну, и она исчезла под копытами их коней.

После смерти Павла исторические наименования полков были немедленно восстановлены, Блистающая славой русского оружия эпоха битв с Наполеоном 1805—1807 гг., Отечественной войны 1812 года укрепила символику отличий, ибо, как говорил один военный писатель, «только в озарении подвига сверкает имя полка». И спустя много лег правнуки героев Прейсиш-Эйлау, Бородина, Гальберштадта, Сен-Дизье черпали силы в преданиях о мужестве своих предков. Сохранилась стихотворная история возникновения двух молодых полков как замечательный памятник уважения воинов к имени своей родной части. Стихи эти написаны офицером-бородинцем, гордившимся своим именем.

Лейб-Бородинский славный полк

Известен доблестью отменной,

И голос славы не умолк

О нем в истории военной.

Когда ж и как был создан он?

То помнит и Наполеон.

Полк гарнизонным был, но вот

В году тринадцатом приказом

Был разделен он, в этот год

Он русской армии дает

Не полк один, а два их разом, —

Один Тарутинский, другой

Стал Бородинским, — оба в силах

Вступить с врагами были в бой.

Наш полк был первым, им герой

Тогда командовал Шатилов.

Крепкими узами братства связывало имя полка офицерскую семью. Ничто не могло зачеркнуть этого имени, если оно было окружено ореолом военной славы. В сражении под Аустерлицем тяжелые испытания выпали на долю древнейшего русского полка — Нарвского, названого так еще Петром I в честь успешного штурма Нарвы. В кровопролитной, беспощадной битве полк, жертвуя собой ради интересов всей армии, полностью погиб. Казалось, что он уже не может возродиться. Но в живых остался гренадер-нарвец унтер-офицер Нестеров. По грудам мертвых тел он ползком подобрался к убитому знаменщику, сорвал драгоценное полотнище и спрятал его на своей груди. Спустя некоторое время Нестеров предстал перед фельдмаршалом Кутузовым и вручил ему сбереженную святыню — знамя с именем полка. Новые люди приняли его с благоговением. Так воскрес Нарвский полк и был вновь занесен в списки русской армии.

Лучшие, передовые офицеры русской армии всегда стремились сделать имя полка, дивизии средством воинского воспитания, укрепления боевых традиций. Речь шла о том, чтобы каждая часть имела свой нравственный оттенок, чтобы солдату люди другой части говорили: «Ну, с первого взгляда виден ахтырец», «Вот за версту признали эриванца», и чтобы действительно такое отличие существовало. Опытные генералы признавали вполне боеспособной ту часть, где солдаты и офицеры считали свой полк первым, свято хранили его старые предания и боевую славу. И, действительно, таково здоровое воинское самолюбие сплачивало часть в одно несокрушимое целое, укрепляло войсковое товарищество.

Многие воинские части ревниво оспаривали друг у друга боевое первенство. Характерна в этом смысле сочиненная офицером-изюмцем песня Изюмского полка, которая гордо утверждает:

Есть на Руси полки лихие.

Недаром слава их громка.

Но нет у матушки-России

Славней Изюмского полка.

Каждый полк не хотел допустить, чтобы другой превзошел его мужеством, а в бою один человек крепко стоял за другого. «Надобно знать, — писал известный военный историк А. Норцов, — до какой степени напоминание славного имени полка действует на офицеров. «Помните, что вы кабардинцы» — эта фраза всегда равнялась нескольким сотням подкрепления».

Русские офицеры высоко ценили имена своих полков и стремились поддержать их боевую репутацию, украсить славу части новыми победами.

ОФИЦЕР И ЗНАМЯ.

Воинские знамена существуют с незапамятных времен. Они возникли задолго до появления на арене вооруженной борьбы регулярных армий и почитались священными еще у древних племен. На Руси знамя носило название стяга и служило сборным местом войск. В старинных летописях мы находим такие выражения: «Галичане поидоша под свои стяги», что значит галичане выступили в поход, на битву с врагами. В древнейшем памятнике нашего эпоса, знаменитом «Слове о полку Игореве», красочно описана готовность русских войск к борьбе: «Трубы трубят в Новгороде, стоят стяги в Путивле».

Знамя является первой по времени возникновения войсковой регалией. Происхождение его теряется в глубокой древности. Первоначально знамена, состояли из длинных шестов, на верхушках которых укреплялись пучки травы, ветви, конские хвосты. В летописи Нестора эта макушка называлась «чолкой стяговой». Вера в святость знамен была на Руси непоколебимой. Как свидетельствует историк Карамзин, русские военачальники укрепляли эту веру, «чтобы воспламенить дух храбрости в воинах или обуздывать их неповиновение святостью знамен своих».

Вокруг стягов обыкновенно и сражались древние русские воины. Прославлен был тот, кому удавалось пробиться к неприятельскому стягу и «подрубить» его, а на это место поставить свое знамя. Такой подвиг почти всегда означал решительную победу над врагом. Это объясняется тем, что стяги обычно стояли в середине боевого порядка войск и, следовательно, находились в расположении ключа позиции. Кровавые схватки происходили главным образом под стягами еще и потому, что охрана его являлась обязанностью княжьей дружины, состоявшей из отборного войска. Описывая бой, древние летописцы постоянно упоминают о месте, где стоял стяг, — положением его определялся и ход сражения. Это в значительной мере открывает нам причины того глубокого почитания воинского знамени, которое вкоренилось в сознании русского народа и армии.

Знамена всегда воодушевляли русских воинов. Когда Александр Невский громил немецких псов-рыцарей на льду Чудского озера, его стяг развевался у Вороньего Камня. Воины, глядя на тяжелое полотнище, колеблемое ветром, знали, что там центр боя, там их военачальник. В день Куликовской битвы, когда русское войско билось на смерть с мамаевой ордой, в гуще страшного сражения развевалась хоругвь Дмитрия Донского, и этот великокняжеский стяг придавал русским воинам новые силы. Этот стяг как бы говорил им: с вами ваш полководец и вся слава родной земли.

Первый русский офицерский чин — прапорщик — происходит от слова «прапор» или «прапорец». Так называлось небольшое знамя рассеченное в конце полотнища на два треугольника и являвшееся знаком достоинства древних военачальников. В «Уставе воинском» Петра сказано: «Знамя вверяется прапорщику». Он должен «на карауле всегда у своего знамени обретаться и в бою... даже до смерти не оставляя онаго, понеже вся рота при нем содержится, и того ради надлежит ему в том при знамени присягу чинить». Был также введен и чин подпрапорщики. Он замещал прапорщика, когда тот «ранен будет и не может более знамя несть, а особливо ему в бою во всех случаях прапорщика при прапоре оставлять отнюдь не подобно».

Оставление знамени влекло за собой жестокое наказание не только прапорщика, но и всех других офицеров в солдат. Артикул 94 «Устава воинского» гласил: «которые, стоя перед неприятелем, или в акции, уйдут и знамя свое или штандарт до последней капли крови оборонять не будут; оные имеют шельмованы быть, а когда поймаются, убиты будут».

Издавна русские полки ходили в бой с развернутыми знаменами. Было что-то необычайно торжественное уже в самом приближении наших солдат к полю битвы. Именно такую картину изобразил русский поэт Гербель, служивший офицером в лейб-уланах:

Впереди штандарт сияет

Утренней звездой.

Ветер бережно играет

Тканью золотой.

Полотнища знамен развевались, осеняя воинов. Это как бы вся земля русская простирала руки над головами детей своих, благословляя их на подвиги, на смертный бой с врагами.

Русская армия пронесла свои победные стяги сквозь гром и дым бесчисленных сражений. Русские знамена развевались на поле Полтавской битвы, когда Россия скрестила свой меч со шпагой Швеции и нанесла поражение армии Карла XII, считавшейся самой сильной в Европе. Неприступный Измаил, взятый штурмом чудо-богатырей Суворова, пал, и русские знамена взвились на его башнях. Русские знамена во время Семилетней войны были водружены над прусскими городами. В грозную годину Отече­ственная войны 1812 года шли в бой кутузовские полки, неувядаемая слава Бородинского сражения покрыла русские знамена.

В русской армии воинское знамя всегда считалось священной реликвией. Недаром в походах и на биваках гремела песня, сложенная усатыми гвардейцами:

Шуми, святое ваше знамя.

Шуми, как в старину.

Тебе знакомы кровь в пламя

Уж не в одну войну.

Шуми же, знамя! Слава веет

С тебя на усачей,

А Русь давно встречать умеет

И провожать «гостей».

История рycской военной силы сохранила нам немало примеров доблестной службы у знамени. В старой воинской памятке было сказано: «Знамя есть священная хоругвь, под которой соединяются верные своему долгу воины. Знамя — слава, честь и жизнь служащих под ним. Честный, храбрый солдат умрет со знаменем в руках, а не отдаст его на поругание неприятелю».

И одной из лучших традиций русского офицерства была верность боевому знамени и воспитание солдат в духе безграничного почитания полковой святыни. Немало подвигов совершили русские офицеры, отстаивая честь своих знамен и тем самым подавая рядовым пример доблестной службы у воинских стягов.

В жарком бою, когда знаменитый лейб-драгунский полк под огнем численно превосходящего неприятеля нес большие потери, ядром разбило древко штандарта лейб-эскадрона и смертельно ранило штандарт-юнкера Руновского. Собрав последние силы, Руновский крикнул вслед скакавшему эскадрону: «Спасите, спасите штандарт!» Несмотря на беспрерывно усиливавшийся огонь неприятельских батарей, штабс-капитан Левкович с двумя унтер-офицерами и несколькими рядовыми вернулся и собрал на земле орел, полотно и несколько кусков разбитого древка. Все это видел умирающий Руновский, который, убедившись, что штандарт спасен, тут же испустил дух. Штандарт принял его родной брат. Хотя оба брата были особенно дружны, но в эту минуту чувство долга истинного лейб-драгуна заставило забыть на время братские чувства и, не останавливаясь возле тела убитого, Руновский 2-й помчался вперед с развевающимся штандартом.

Во время осады Севастополя в 1854 году одному батальону Минского полка, которым командовал подполковник Ракович, пришлось вступить в бой с целой дивизией зуавов. Отважно сражались минцы. В яростном штыковом бою каждый из них имел перед собой до двадцати неприятельских солдат. Численное превосходство противника привело к тому, что боевой порядок минцев был раздроблен. Это дало возможность одному рослому зуаву овладеть знаменем батальона. Минцы дрогнули. Увидя свое знамя в руках врага, подполковник Ракович пробился к торжествующему зуаву и, не обращая внимания на полученные ранения, ударом шашки свалил его на землю. Минцы, соединившись под сенью отбитого зна­мени, с новой силой бросились на противника в штыки. Подвиг подполковника Раковича увековечен художником Шарлемань в известной картине, изображающей храброго офицера в тот момент, когда он над трупом сраженного зуава высоко поднимает отвоеванное знамя.

Из поколения в поколение Минского полка передавался рассказ о спасении знамени подполковником Раковичем, и память об этой самоотверженности офицера служила для солдат источником их уважения к офицерской доблести и примером того, как нужно защищать знамя.

Воинские знамена реяли в самой гуще схватки, и потому, где они находились, можно было определить, успешно ли идет бой. Во время Бородинского боя французы овладели высотой на левом фланге. Артиллерия Наполеона начала простреливать фронт русских войск, нанося им большой ущерб. Тогда командир гвардейского Литовского полка повел в атаку на эту высоту батальон своих солдат. Смертельно раненный, поддерживаемый двумя ветеранами, он шел впереди, командуя своими людьми. Солдаты бросились в штыки, и после кровопролитной схватки сбросили французов с высоты. Взглянув в последний раз на знамя полка, развевавшееся над высотой, командир успел только сказать: «Добро!» и упал бездыханный.

Утрата знамени в бою всегда считалась в русской армии тяжким позором. И если полку не удавалось вернуть знамя, то он расформировывался, его вычеркивали из списков армии, и офицеры полка, не говоря уже о солдатах, кровью должны были искупить свою вину.

Во время скобелевских походов всю русскую армию облетала весть о потере знаменитым Апшеронским полком батальонного знамени. Дело было так. В редут, обороняемый апшеронцами, ворвался сильный неприятельский отряд, сделавший вылазку из крепости. Закипела отчаянная схватка. Солдаты окружили свое знамя и начали отбиваться штыками. Первым у знамени пал командир батальона подполковник Магалов, изрубленный шашками. После него погибли младший офицер роты подпоручик Готов и врач Троицкий. Знаменщик унтер-офицер Заха­ров, получив семь ран, не выпускал из рук знамени, и только восьмая рана заставила его передать знамя ближайшему унтер-офицеру, но и тот сейчас же был убит. Страшно было подойти к стягу — все вокруг него валилось. В отчаянной свалке остатки батальона, окруженные неприятелем, вытесняются из редута в поле, где и продолжается бой. Покрытый множеством ран, валится на землю командир роты подпоручик Чикарев. Солдаты, предводимые фельдфебелем Острелиным, бьются до смерти. Последний апшеронец, державший знамя, падает, и его никто не заменяет, ибо в роте осталось всего 20 человек, и они, каждый отделено, отбиваются штыками от врагов, потеряв из виду знамя. Бой перекидывается к первой линии траншей, где стоят русские туркестанские роты. Те не решаются стрелять, заметив среди неприятеля и наших солдат. Но герои-апшеронцы забывают о себе: «Стреляйте, братцы, стреляйте скорее, нас тут мало! Все враги!» — кричат они. Раздаются залпы, и пули туркестанцев разят неприятельских солдат, а вместе с ними и нескольких героев-апшеронцев.

Отбили, наконец, вылазку врага, но с какой ужасной потерей для Апшеронского батальона: утеряно было знамя! Защищая родную святыню, около нее легла вся 14-я рота, осталось только 19 человек, да и то многие из них были ранены. Около знамени погибли командир батальона, офицеры роты, и 47 нижних чинов; а в трех ротах было убито 74 нижних чина и 28 ранено.

В «Воспоминаниях старого апшеронца» участник события рассказывает: «Славно защищали апшеронцы свое знамя! Они отдали жизнь за него, а больше и отдавать было нечего. Не дай, господи, переживать то, что пережили мы, потеряв свою дорогую святыню, солдаты и офицеры просто плакали, и стыдно было им смотреть друг другу в лицо. Ни разговоров, ни шуток больше не раздавалось, и только каждый со злостью поглядывал на крепость, думая, когда это настанет час мщения. Через несколько дней генерал Скобелев объявил нашему батальону, что он назначает его во главе штурмующей колонны с левого фланга, чтобы добыть себе знамя. Обрадовались мы страсть как, ибо надеялись возвратить знамя и отплатить неприятелю за потери в первую вылазку их.

Так оно и вышло. Более 8 тысяч врагов легло в этом бою. Славно мы отплатили за наше прошлое поражение. Но главная наша радость была в том, что знамя нашего батальона отыскалось, и возвратил его назад наш же апшеронец, подпоручик Воропанов. Знамя стояло в крепости, его охраняло несколько десятков врагов. Храбрый наш офицер бросился вперед. Охрана была перебита, и знамя оказалось в наших руках.

На другой день после штурма генерал Скобелев известил нас, что есть повеление возвратить нашему батальону знамя. Вот, братцы, была радость! Как увидели солдаты знамя, бросились к нему, плакали от радости и целовали его. Да, это был хороший день, и во всю жизнь никто из нас не забудет его, да и не забудет подвига подпоручика Воропанова, спасшего честь апшеронцев».

История утраты и возвращения знамени апшеронцев крайне примечательна не столько боевой стороной этого дела, сколько картиной нравственных переживаний людей. Офицеры-апшеронцы были так потрясены угрозой бесчестия, что сумели наэлектризовать солдат и вызвать в их сердцах жажду любой ценой защитить знамя. Когда же оно было тем не менее утеряно, то весь батальон жил единой мыслью: смыть с себя позор, отомстить врагу, и подпоручик Воропанов, движимый чувством воинской чести, увлек за собой солдат в смертельную схватку на выручку знамени.

Летописи Севастопольской обороны 1854—1855 гг. сохранили нам рассказ о смерти одного полковника — командора Одесского полка. Тяжело раненый полковник на перевязочном пункте впал в беспамятство. Когда сознание возвратилось к нему, он увидел рядом с собой обер-офицера-одессца, принесенного на носилках с поля боя.

— Как наш полк? — тревожно спросил полковник.

— Потери большие, но полк существует. Полк выведен из боя, теперь азовцы пошли вперед.

— А знамя, знамя цело? — допытывался полковник в страшном волнении.

— Полковое знамя при полку, как было, так и есть, — с достоинством ответил офицер.

— Ну, слава богу, теперь я умру спокойно. Одесский, полк не выбросят, значит, из русской армии...

Воинское знамя в глазах лучшей части русского офицерства всегда было подлинной святыней, за которую каждый офицер готов был отдать свою жизнь, требуя того же и от солдат. Основной массе русского офицерства была чужда развязность, с которой светские шелопаи в мундирах относились к боевым знаменам. Из популярных мемуаров современника известен следующий факт. В группе титулованных офицеров-уланов, считавших для себя обременительной ежедневную церемонию сопровождения полкового штандарта с учений, всегда возникал спор — кому выполнить эту неприятную, по их мнению, миссию. И для того, чтобы солдаты не догадались, о чем идет речь во время этих жарких пререканий, офицеры условились называть штандарт словом «Эрнест», говоря с досадой: «Опять сегодня нужно сопровождать Эрнеста!» Подобный цинизм, связанный с утратой воинской чести, мог возникнуть лишь в среде раздушенных щеголей, выросших в атмосфере дворцовых балов, смотревших на службу как на тягостную помеху, в среде людей, бесконечно далеких от истинного боевого русского офицера, скромного труженика, почитавшего свое знамя как величайшую святыню и знак собственной воинской чести.

Талантливый воспитанник и пропагандист суворовской школы русского офицерства М. Драгомиров с неподдельным благоговением говорил о знамени, понимая его как драгоценнейшую воинскую реликвию, как некий ствол духовного единения людей.

«Знамя именно и есть этот символ, — писал Драгомиров, — в порядочной части все может умереть для войсковой жизни; одно остается неизменным и вечным, насколько вечны создания человека: дух и знамя — его вещественный представитель. Часть в бою, сохранившая знамя, сохранила свою честь неприкосновенной, несмотря на самые тяжелые, иногда гибельные положения; часть, потерявшая знамя, — то же, что опозоренный и не отплативший за свой позор человек. Взяв это в соображение, всякий согласится, что кусок материи, который соединяет около себя тысячи человек, сохранение которого стоило жизни сотням, а может быть и тысячам людей, входивших в состав полка в продолжение его векового существования, — что такой кусок материи есть святыня — не условная военная святыня только, но святыня в прямом и непосредственном значении этого слова, и что из всех трофеев это именно тот, который более всего свидетельствует о нравственной победе над врагом».

Менялся состав полка, молодые новобранцы появлялись в казармах, старые офицеры переводились в другие части или, достигнув преклонных лет, выходили в отставку, полк маршировал по необъятным просторам России, отправлялся в заграничные походы, сражался по колено в крови, стоял на мирных квартирах, с течением лет изменялась форма его обмундирования, в командование им вступали новые начальники, но одно оставалось нетленным — знамя полка, боевая честь его и слава, а следовательно, и его нравственная сила. Потемневшее от порохового дыма, простреленное, со следами запекшейся крови, знамя было как бы вечной душой полка, внутренним источником его воинского вдохновения.

Умные русские офицеры и военачальники постоянно заботились о возвышении культа знамени и умело пользовались моральной властью воинского стяга над душами солдат. В известном труде Сергея Гершельмана «Нравственный элемент в руках полководцев» приведен необычайно интересный факт, рисующий огромную силу символики знамен. Во время кампании на Балканах, когда происходил труднейший марш, начальник дивизии, осматривая колонну войск, подъехал к одному из полков. Он заметил здесь упадок сил и духа — люди более суток ничего не ели. Начальник дивизии остановил полк и вызвал всех четырех знаменщиков, затем вынул из кобуры своего седла оставшуюся там последнюю краюху хлеба, разделил ее на четыре части и приказал знаменщикам съесть. Когда знаменщики съели хлеб на глазах солдат и офицеров, до глубины души взволнованных этой торжественно-символичной церемонией, то он обратился к полку со словами:

— Ну, теперь сыты, братцы?

— Сыты, ваше превосходительство! — ответил, как один человек, весь полк, и по тону этого ответа видно было, что бодрость духа в полку восстановлена и что люди вполне готовы к безропотному перенесению дальнейших невзгод.

Опытные офицеры и военачальники, никогда не забывавшие, какую огромную роль играет знамя в жизни русской армии, не раз пользовались им в трудные минуты, чтобы подкрепить свой авторитет или восстановить положение. Во время кампании 1855 года генерал Белевцев уже в ходе боя на Черной речке получил приказание принять команду над сильно потрепанной 5-й дивизией. Прибыв в расположение дивизии, которую он должен был привести в порядок, генерал нашел стоявшим в порядке один только Архангелогородский полк, другие же полки оказались разбросанными — кучки солдат разбрелись по урочищу. В дыму и в тумане не было возможности определить, какие солдаты из какого полка. Генерал Белевцев подъезжал то к одной, то к другой группе солдат, крича: «Я ваш новый начальник дивизии». Солдаты с удивлением смотрели на незнакомого генерала. Но вот Белевцев разглядел в одной кучке солдат знаменщика со знаменем.

— Какого полка знамя, ребята?

— Костромского егерского полка, — зычно ответил знаменщик.

— Ребята, вы меня не знаете, но зато знаете это знамя, — крикнул Белевцев и звонко скомандовал: — По зна-мени стройся!

Мгновенно повсюду разнеслись возгласы: «К знамени, братцы, к знамени», и полк быстро пришел в порядок.

Лучшие русские офицеры неутомимо и умело воспитывали в своих младших собратьях и в солдатах чувство гордости воинским знаменем. На его полотнище они читали всю историю своего славного полка, как бы начертанную незримыми письменами. Bo-время сказанным словом умные офицеры и полководцы умели вызвать в войсках взрыв воодушевления, бурю восторга, гордое сознание права называться русским солдатом, стремление сравняться славой с храбрецами, обессмертившими своей отвагой священный стяг.

Классическое изображение такой картины оставил нам Л. Толстой на страницах «Воины и мира». Вскоре после Бородинской битвы, в которой, как известно, неприятель, несмотря на все старания, не смог захватить ни одного русского знамени, Кутузов объезжает войска. Возле Преображенского полка он видит трофеи — французские знамена с наполеоновскими орлами. «Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто-то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько минут и, видимо, неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.

— Благодарю всех! — сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова: — Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудем вас. Вам слава вовеки! — Он помолчал, оглядываясь.

— Нагни, нагни ему голову-то, — сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. — Пониже, пониже, так-то вот. Ура! ребята, — быстрым движением подбородка, обратись к солдатам, проговорил он.

— Ура-ра-ра! — заревели тысячи голосов».

Знамена являлись в русской армии не только самой древнейшей регалией, но и самой устойчивой и неизменной по своему авторитету в войсках. На всем протяжении истории русской военной силы не было периода, когда бы знамена потеряли свое значение воинских святынь. Организация войск претерпевала изменения, вводились различные системы обучения солдата, в принципах воспитания офицерского корпуса одерживали победу те или иные влияния, но роль знамени оставалась прежней.

Разумеется, губительная гатчинская школа и здесь нанесла ущерб русской армии. Правда, рассматривая павловскую эпоху, мы не найдем там каких-либо самодержавных рескриптов, колеблющих святость знамени, подобных тем указам, которыми были отменены исторические наименования полков. Наоборот, внешне военные установления Павла подчеркивали государственное значение воинского знамени. Однако взгляд сановных гатчинцев на солдата, как на «механизм, артикулом предусмотренный», исключал возможность использования офицерами моральной силы знамен в войсках. И позже, вплоть до последних дней существования старой русской армии, последователи гатчинской школы считали, что знамя существует лишь как немая принадлежность официальных церемоний, забывая или не желая знать того живого содержания, которое вкладывалось в культ знамени русскими полководцами — питомцами петровско-суворовской школы, от Кутузова до Брусилова.

Лучшая часть русского офицерства всегда помнила о великом значении воинского стяга для возбуждения геройского духа в войсках и преклонялась перед его святостью, показывая солдатам образец службы при знамени. В годы первой мировой войны с немцами среди русских офицеров были чрезвычайно популярны следующие стихи:

Вот прапорщик юный со взводом пехоты

Старается знамя полка отстоять.

Остался один он от всей полуроты.

Но нет, он не будет назад отступать.

Бой кончен. От крови земля покраснела,

Врага мы прогнали к далекой реке.

И только наутро нашли его тело.

И знамя держал он в застывшей руке.

Живыми носителями традиций в армии являются ветераны. Воспитанные на уважении к своему прославленному знамени, к воинскому мундиру, на уважении к светлой памяти героев и боевым делам своей части, они не только хранят традиции, но и творят их. Один из офицеров старой армии рассказывает в своих воспоминаниях: «Никогда, не забуду случай, свидетелем которого я был. Лейб-гвар­дии Кексгольмский полк направлялся к линии фронта. Мы двигались в походной колонне по улицам местечка — впереди командир первого батальона. Полковой командир ехал в центре. Неожиданно батальонный заметил древнего старца, который при виде наших мундиров снял шапку и вытянулся.

— Ты что, дед? — спросил батальонный командир. — Почему стоишь смирно?

— А как же, — ответил старик, — ведь это же мой родной полк. В таком вот мундире я, батюшка мой, еще на туретчину ходил.

Батальонный повернул коня и помчался, к полковому командиру. Генерал приказал развернуть все 16 знамен, и мы торжественным маршем, под музыку, с развернутыми знаменами прошли перед ветераном.

Трудно рассказать о чувствах, которые охватили в этот торжественный момент всех нас. Глаза молодых и старых воинов блестели, сердца охватил священный трепет. В журнал полка в тот же день было записано точное место и время встречи с ветераном. Так родилась в нашем полку новая традиция».

Знамя — могучая сила, воспитывающая солдат в нужном воинском духе. Офицер, понимающий свои долг командира-воспитателя, обязан умело пользоваться этой силой.