Подражательная поэзия портит нравы 23 страница

И вот мы видим, что ошибку эту хотят исправить: капиталис­ты Европы и Америки снабжают японцев и китайцев деньгами и ору­жием, помогать им истреблять друг друга, и в то же время посылают на Восток свои флоты для того, чтобы в момент, наиболее удобный для них, показав японскому империализму свой мощно бронирован­ный кулак, приступить, вместе с храбрым зайцем, к дележу шкуры убитого медведя. Лично мне думается, что медведь не будет убит, по­тому что Шпенглеры, Ван-Лоны и подобные им утешители буржуа­зии, очень много рассуждая об опасностях, грозящих европейско-американской «культуре» кое о чем забывают упомянуть. Забывают они о том, что индусы, китайцы, японцы, негры не являются чем-то социально монолитным, однообразным, но расслоено на классы. За­бывают и о том, что против яда своекорыстной мысли мещан Европы и Америки выработано и оздоравливающе действует противоядие учения Маркса—Ленина. Впрочем, возможно, что они об этом и не забывают, но только тактически умалчивают и что их тревожные крики о гибели европейской культуры объясняются их сознанием бессилия яда и силою противоядия.

Вопиющих о гибели цивилизации становится все больше, крики их звучат все более громко. Месяца три тому назад во Фран­ции публично кричал о непрочности цивилизации бывший ми­нистр Кайо.

Он кричал:

«Мир переживает трагедию изобилия и недоверия. Разве не трагедия, что приходится жечь пшеницу и топить мешки с кофе, ког­да миллионам людей не хватает пищи. Что касается недоверия — оно причинило уже достаточно зла. Оно вызвало войну и продикто­вало мирные договоры, которые могут быть исправлены только тог­да, когда исчезнет это недоверие. Если не удастся восстановить дове­рие, вся цивилизация будет поставлена под угрозу, так как у народов может появиться искушение опровергнуть экономический строй, которому они приписывают все бедствия».

Для того, чтоб говорить о возможности доверия среди хищни­ков, которые в наши дни так откровенно показывают друг другу свои когти и зубы, — для этого нужно быть или отчаянным лицемером, или же человеком крайне наивным. А если под «народом» разумеется

рабочий народ, то всякий честный человек должен бы признать, что рабочие совершенно справедливо «приписывают»идиотизму ка­питалистического строя бедствия, которыми строй этот награждает их за труд создания ценностей. Пролетарии все более отчетливо ви­дят, что современная буржуазная действительность с ужасающей точностью оправдывает слова Маркса — Энгельса, сказанные ими в «Манифесте Коммунистической партии»:

«Буржуазия не способна к господству, потому что она не мо­жет обеспечить своему рабу даже рабское существование, потому что она вынуждена довести его до такого состояния, в котором она должна кормить его, вместо того, чтобы существовать на его счет. Об­щество не может более жить под ее властью: другими словами, жизнь буржуазии несовместима с жизнью общества» (Горький цити­рует «Манифест Коммунистической партии» с небольшими отклоне­ниями от текста. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. — С. 435.).

Кайо— один из сотни тех старичков, которые продолжают до­казывать, что из буржуазный идиотизм — это мудрость, данная че­ловечеству навсегда, что лучше ее человечество никогда ничего не выдумает, дальше ее — не пойдет, выше — не поднимется. И еще не так давно утешители буржуазии, доказывая хозяйственную муд­рость свою и прочность ее, опирались на свою науку.

Теперь они исключают науку из своей подловатой игры. 23 фев­раля в Париже тот же Кайо, следуя за Шпенглером, говорил пред лицом бывших министров, вроде Павла Милюкова, и вообще бывших людей:

«Техника создает безработицу во многих случаях, превраща­ет заработок увольняемых рабочих в излишки дивиденда акционе­ров. Наука «без совести», не согретая «совестью» идет в ущерб лю­дям. Люди должны взнуздать науку. Современный кризис — пора­жение человеческого разума. Для науки нет иногда большего несчастья, как великий человек. Он выставляет теоретические поло­жения, имеющие смысл и значение для данного времени, когда эти положения выдвигаются. Они справедливы, как, положим, у Карла Маркса, для 1848 или 1870 годов и совершенно неверны в 1932 году. Если бы Маркс был теперь жив — он писал бы иначе».

Этими словами буржуа признает, что разум его класса обес­силен, обанкротился. Он советует «взнуздать науку» забыв о том, сколько она дала силы его классу для укрепления власти над миром трудящихся. «Взнуздать науку» — что это значит? Запретить ей сво­боду исследования? Когда-то буржуазия весьма храбро и успешно боролась против посягательств церкви на свободу науки. В наши дни буржуазная философия постепенно становится тем, чем была она в наиболее мрачные годы средневековья — служанкой теоло­гии. Кайо прав, говоря, что Европе угрожает возвращение к варвар­ству, предсказанное Марксом, учение которого ему неизвестно. Да,

совершенно неоспоримо, что буржуазия Европы и Америки, хозяй­ка мира, становится с каждым годом все более невежественной, ин­теллектуально слабосильной, варварской и уже сама — в лице ва­шем — понимает это.

Мысль о возможности возвращения к эпохе варварства — са­мая «модная»мысль современной буржуазии. Шпенглеры, Кайо и подобные им «мыслители»отражают настроение тысяч мещан. Это тревожное настроение вызвано предчувствием классовой гибели — фактом роста во всем мире революционного правосознания рабочих масс. Буржуазия не хотела бы верить в процесс культурно-револю­ционного развития трудового народа, но — она его видит, чувствует. Процесс этот всесторонне и прекрасно оправдан. Он является логи­чески неизбежным развитием всего трудового опыта человечества, опыта, о котором поучительно рассказывают историки буржуазии. Но так как история — тоже наука, ее тоже нужно «взнуздать» или — того проще — забыть, что она существует. Забыть историю советует французский поэт академик Поль Валери в книге «Обозрение совре­менности». Он совершенно серьезно обвиняет в бедствиях народов именно историю, он говорит, что, напоминая о прошлом, история вы­зывает бесплодные мечты и лишает людей покоя. Люди — это, ко­нечно, буржуазия. П. Валери, вероятно, не способен заметить на зем­ле иных людей. Вот что говорит он об истории, которой буржуазия еще так недавно гордилась и которую весьма искусно писала:

«История — самый опасный из всех продуктов, вырабатывае­мых в химической лаборатории нашего ума. Она побуждает к мечта­ниям, она опьяняет народы, она порождает у них ложные воспомина­ния, преувеличивает их рефлексы, растравляет старые их раны, ли­шает их покоя и ввергаетих в мании — величия или преследования».

В своей должности утешителя он, как видите, весьма радика­лен. Он знает: буржуазия хочет жить спокойно, ради спокойной жиз­ни она считает себя вправе уничтожать десятки миллионов людей. Она, разумеется, легко может уничтожить несколько десятков ты­сяч книг, — как все на свете, библиотеки тоже в ее руках. История мешает спокойной жизни? Долой историю! Изъять из обращения все труды по истории. Не преподавать ее в школах. Объявить изучение прошлого делом социально опасным и даже преступным. Людей, склонных к занятиям историей, признать ненормальными и сослать на необитаемые острова.

Главное — покой! Именно об этом заботятся все утешители буржуазии. Но для осуществления покоя необходимо, как говорит Кайо, взаимное доверие в среде национально-капиталистических хищников, а для того, чтоб установить доверие, нужно, чтоб двери в чужой дом— например, в Китай— были широко открыты для грабежа пред всеми хищниками и лавочниками Европы, а лавочники

и хищники Японии хотят закрыть двери чужого дома для всех, кро­ме себя; они делают это на том основании, что Китай — ближе к ним, чем к Европе, и для них грабить китайцев — удобнее, чем индусов, которых привыкли грабить «джентльмены» Англии. На почве сорев­нования в грабеже возникают противоречия, угрожающие тревога­ми новой всемирной бойни. А кроме того, по словам парижского жур­налиста Гренгуара, «для Европы потеряна Российская империя как нормальный и здоровый рынок». Гренгуар видит в этом «источник зла» и вместе со многими другими журналистами, политиками, епис­копами, лордами, авантюристами и мошенниками настаивает на не­обходимости общеевропейской интервенции в Союз Советов. Затем — в Европе все растет безработица, растет и революционное правосо­знание пролетариата. В конце концов, для установления «покоя» — очень мало возможностей и даже — как будто — совсем нет места. Но я — не оптимист и, зная, что цинизм буржуазии безграничен, допу­скаю одну возможность, посредством которой буржуазия может по­пробовать очистить себе место для спокойной жизни. На эту возмож­ность намекнул 19 февраля расистский депутат Бергер в Кельне, он сказал в своей речи:

«Если после прихода Гитлера к власти, французы попытаются оккупировать германскую территорию, мы перережем всех евреев».

Осведомившись о сделанном Бергером заявлении, прусское правительство запретило ему дальнейшие публичные выступления. Запрещение вызвало возмущение в гитлеровском лагере. Одна ра­систская газета пишет:

«Бергер не может быть обвинен в призыве к незаконным дей­ствиям: мы перережем евреев на основании закона, который будет проведен после нашего прихода к власти».

Эти заявления не следует рассматривать как шутку, как не­мецкий «виц»: европейская буржуазия, в ее современном настрое­нии, вполне способна «провести закон» не только о поголовном ис­треблении евреев, а об истреблении всех, мыслящих несогласно с нею, и прежде всего об уничтожении всех, несогласно с ее бесчело­вечными интересами действующих.

Заключенные в этот «порочный круг» интеллигенты-утеши­тели постепенно теряют свое мастерство утешать и уже сами нуж­даются в утешении. Они обращаются за ним даже к людям, которые принципиально не подают милостыни, ибо — милостыня утверж­дает право нищенства. Талант «красивой лжи» основной их талант, уже не может, не в силах прикрывать грязный цинизм буржуазной действительности. Некоторые из них начинают чувствовать, что развлекать и утешать людей, утомленных грабежом мира, обеспо­коенных все более резким сопротивлением пролетариата их под­лым целям, — людей, у которых безумная жажда наживы приняла

характер буйного помешательства и формы социально-разруши­тельные, — утешать и развлекать этих людей становится делом не только бесплодным, но уже и опасным для самих утешителей.

Можно бы указать и на преступность утешения огорченных разбойников и убийц, но я знаю, что это никого не тронет, ибо это — «мораль» то есть нечто исключенное из жизни за ненадобностью. Го­раздо существенней указать на тот факт, что в современной дейст­вительности интеллигент-утешитель становится тем «третьим», бытие которого отвергается логикой.

Когда он, выходец из буржуазии, — пролетарий по своему соци­альному положению, он как будто понимает унизительный драматизм своей службы классу, осужденному на гибель и вполне заслужившему гибель, как заслуживает ее профессиональный бандит и убийца. Начина­ет понимать, потому что буржуазия перестает нуждаться в его услугах. Он все более часто слышит, как люди его группы, угождая буржуазии, кричат о перепроизводстве интеллигенции. Он видит, что буржуазия охотней обращается за «утешением» не к философам и «мыслителям», а к шарлатанам, предсказывающим будущее. Газеты Европы испещрены объявлениями хиромантов, астрологов, сочиняющих гороскопы, факи­ров, ясновидящих, графологов, спиритов и прочих фокусников, еще бо­лее невежественных, чем сама буржуазия. Фотография и кино убивают искусство живописи, художники чтоб не умереть с голода, меняют свои картины на картофель, на хлеб, на поношенную одежду мещанства. В од­ной из газет Парижа напечатана такая веселая заметка:

«Нужда среди берлинских художников велика, и просвета не видно. Идут речи об организации самопомощи художников, но какую самопомощь могут организовать друг для друга люди, лишенные зара­ботков и каких бы то ни было перспектив на заработки? Поэтому в худо­жественных кругах Берлина с восторгом встречена оригинальная идея художницы Аннот-Якоби, она предлагает товарообмен. Пусть торговцы углем снабжают художников топливом в обмен на статуи и картины. Времена переменятся, и углеторговцы не пожалеют о произведенных ими в порядке товарообмена сделках. Пусть зубные врачи лечат худож­ников. Хорошая картина никогда не будет лишней в приемной зубного врача. Мясники, молочники должны воспользоваться случаем и сде­лать доброе дело и в то же время без затраты наличности приобрести настоящие художественные вещи. Для развития и применения на практике идеи Аннот-Якоби образовалось в Берлине особое бюро».

Сообщая об этом товарообмене, газета не говорит, что он суще­ствует и в Париже.

Кинематограф постепенно уничтожает высокое искусство те­атра. О разлагающем влиянии буржуазного кино не стоит говорить, это совершенно ясно. Использовав все темы сентиментализма, он на­чинает демонстрировать физические уродства:

«В Голливудской студии Метро-Гольдвин-Майер собралась оригинальная труппа для работы над фильмом «Причуды». В ее со­ставе — Ку-Ку, девушка-птица, имеющая большое сходство с аис­том; П. Робинзон, человеческий скелет; Марта, родившаяся с одной рукой, искусная мастерица вязать кружева ногами. Доставлены в студию Шильце, прозванная «голова-шпилька» женщина с нормаль­ным телом, но с необыкновенно маленькой головой, похожей на шпильку; Ольга — женщина с мужской окладистой бородой; Жозефина-Жозеф— наполовину женщина, наполовину мужчина; сиам­ские сестры-близнецы Гильтон, карлики, лилипуты».

Барнай, Поссарт, Монэ-Сюлли и другие артисты этого рода — не нужны, их заменяют Фэрбенксы, Гарольд-Ллойды и прочие фо­кусники во главе с однообразно сентиментальным и унылым Чарли Чаплином, как же как музыку классиков заменяет джаз, а Стендаля, Бальзака, Диккенса, Флобера — различные Уоллесы, люди, которые умеют рассказывать о том, как полицейский сыщик, охраняя собст­венность крупных грабителей и организаторов массовых убийств, ло­вит маленьких воров и убийц. В области искусства буржуазию впол­не удовлетворяет коллекционирование почтовых марок и трамвай­ных билетов, а в лучшем случае коллекционируют подделки картин старинных мастеров. В области науки буржуазию интересуют при­емы и методы наиболее удобной, дешевой эксплуатации физических сил рабочего класса; наука для буржуазии существует настолько, на­сколько она способна служить целям его обогащения, регулировать деятельность его желудочно-кишечной сферы и поднимать его поло­вую энергию развратника. Пониманию буржуазии недоступны ос­новные задачи науки: интеллектуальное развитие, физическое оздо­ровление человечества, истощенного гнетом капитализма, превра­щение инертной материи в энергию, разгадка техники строения л роста человеческого организма — все это для современного буржуа так же мало интересно, как для дикаря Центральной Африки.

Видя все это, некоторые интеллигенты начинают понимать, что «творчество культуры» — которое они считали своим делом, ре­зультатом своей «свободной мысли» и «независимой воли» — уже не их дело и что культура не является внутренней необходимостью капиталистического мира. События в Китае напомнили им о гибели университета и библиотеки Лувена в 1914 году, вчерашний день рас­сказал о разрушении японскими пушками в Шанхае университета Тунцзи, морского колледжа, школы по рыболовству, национального университета, медицинского колледжа, сельскохозяйственного и инженерного колледжа, рабочего университета. Этот акт варвар­ства не возмущает никого, так же как никого не возмущает сокраще­ние ассигновок на культурные учреждения и вместе с этим непре­рывный рост вооружений.

Но, разумеется, лишь некоторая и незначительная часть европейско-американской интеллигенции чувствует неизбежность свое­го подчинения «закону исключенного третьего» и задумывается о том — куда идти? По привычке — с буржуазией, против пролетариата, или же по чести — с пролетариатом, против буржуазии? Большин­ство же интеллигентов продолжает довольствоваться службой ка­питализму — хозяину, который, хорошо видя моральную гибкость своего слуги и утешителя, видя бессилие и бесплодность его прими­ренческой работы, начинает откровенно презирать слугу и утешите­ля своего и уже сомневается в необходимости бытия такого слуги.

Мне часто приходилось получать письма специалистов по уте­шению мещанства, приведу здесь одно из них, полученное от гр. Свена Элъверстада:

«Многоуважаемый г. Горький.

Ужасная растерянность, граничащая с отчаянием, царит те­перь во всем свете, вызванная страшным экономическим кризисом, который потрясает все страны мира. Эта мировая трагедия толкнула меня начать на столбцах самой распространенной норвежской газеты «Tidens Tagn» pяд статей, которые имеют своей целью поднять дух и разжечь надежды миллионов жертв ужасной катастрофы. Пресле­дуя эту цель, я нашел нужным обратиться к представителям литера­туры, искусства, науки и политики с просьбой сообщить их мнение по поводу трагического положения народов в последние два года. Перед каждым гражданином любого государства встает задача: умереть под тяжестью ударов жестокой судьбы или продолжать бороться, надеясь на счастливое разрешение кризиса. Эта надежда на благополучный выход их создавшегося мрачного положения необходима каждому, и в каждом она блеснет ярким пламенем при чтении оптимистического мнения, высказанного человеком, к слову которого все привыкли при­слушиваться. Поэтому я разрешаю себе просить вас прислать мне ваше суждение о теперешнем положении, это суждение может быть не длин­нее трех, четырех строчек, но оно, несомненно, спасет многих и многих от отчаяния и даст им силу смело глядеть навстречу будущему.

С почтением Свен Эльверстад»

Людей, подобных автору этого письма, людей, которые еще не утратили наивной веры в целебную силу «двух, трех строчек» в силу фразу, — таких людей еще немало. Вера их так наивна, что едва ли искренна.

Две, три фразы или двести, триста фраз не оживят дряхлый мир буржуазии. Во всех парламентах мира и в Лиге Наций ежедневно про­износятся тысячи фраз, никого не утешая, не успокаивая, не внушая никому надежд на возможность удержать стихийный рост кризиса буржуазной цивилизации. По городам разъезжают бывшие министры и другие бездельники, уговаривая мещанство «взнуздать», «дисциплинировать»

науку. Болтовню этих людей немедленно подхватывают журналисты — люди, для которых «все равно, все наскучило давно» — и один из таких, Эмиль Людвиг, в серьезной газете «Дейли экспресс» советует «прогнать специалистов в шею». Всю эту пошлую че­пуху мелкое мещанство слушает, читает и делает из чепухи свои вы­воды. И если европейское мещанство признает необходимым закрыть университеты, — в этом не будет ничего удивительного. Кстати; оно мо­жет сослаться на такой факт — в Германии ежегодно освобождается 6000 служебных вакансий, требующих университетского диплома, а вузы Германии выпускают до 40 тысяч универсантов.

Вы, граждане Д. Смитс и Т. Моррисон, ошибочно приписывае­те буржуазной литературе и журналистике значение организатора культурных мнений, — этот «организатор» — паразитное растение, которое пытается прикрыть грязный хаос действительности, но при­крывает его менее удачно, чем, например, плющ и сорные травы при­крывают грязь и мусор развалин. Вы, граждане, плохо знаете, како­во культурное значение вашей прессы, которая единогласно ут­верждает, что «американец прежде всего — американец» и только после этого человек. В свою очередь пресса расистов Германии учит, что расист прежде всего — ариец, а затем уже — врач, геолог, фило­соф; журналисты Франции доказывают, что француз прежде всего — победитель и поэтому должен быть вооружен сильнее всех дру­гих, — речь идет, конечно, не о вооружении мозга, а только о кулаке.

Не будет преувеличением, если сказать, что пресса Европы и Америки усердно и почти исключительно занимается делом пони­жения культурного уровня своих читателей, — уровня и без ее помо­щи низкого. Обслуживая интересы капиталистов, своих работодате­лей, искусно умея раздуть муху до размеров слона, журналисты не ставят своей целью укрощение свиньи, хотя, конечно, видят, что сви­нья обезумела и бесится.

Вы пишите: «В Европе мы с глубокой горечью почувствовали, что европейцы ненавидят нас». Это очень «субъективное субъекти­визм, позволив вам заметить некую частность, скрыл от вас общее: вы не заметили, что вся буржуазия Европы живет в атмосфере взаимной ненависти. Ограбленные немцы ненавидят Францию, которая, задыха­ясь от золотого ожирения, ненавидит англичан, так же как итальянцы — французов, а вся буржуазия единодушно ненавидит Союз Советов. 300 миллионов индусов живут ненавистью к английским лордам и ла­вочникам, 450 миллионов китайцев ненавидят японцев и всех европей­цев, которые, привыкнув грабить Китай, тоже готовы возненавидеть Японию за то, что она право грабить китайцев считает своим исключи­тельным правом. Эта ненависть всех ко всем, разрастаясь, становится все гуще, острее, она вспухает среди буржуазии, как гнойный нарыв, и, конечно, прорвется, и, возможно, снова потекут реки лучшей, самой

здоровой крови народов всей земли. Кроме миллионов наиболее здоро­вых людей, война уничтожит огромное количество ценностей и сырья, из коего они создаются, а все это поведет к обнищанию человечества здоровьем, металлами, топливом. Само собой разумеется, что война не уничтожит ненависти между национальными группами буржуазии.

Вы считаете себя «в силах служить общечеловеческой культуре» и «обязанными защищать ее от снижения к варварству». Это — очень хорошо. Но поставьте пред собою простой вопрос: что вы може­те сделать сегодня и завтра для защиты этой культуры, которая — кстати сказать — еще никогда не была «общечеловеческой» и не мо­жет быть таковой при наличии национально-капиталистических го­сударственных организаций, совершенно безответственных пред трудовым народом, натравливающих народы друг на друга?

Так вот: спросите себя, что вы можете противопоставить разру­шающим культуру фактам безработицы, истощению рабочего класса голодом, росту детской проституции? Понятно ли вам, что истощение масс значит — истощение почвы, из которой возрастает культура? Вам, наверное, известно, что так называемый «культурный слой» всегда был производным от массы. Это вы должны бы хорошо знать, ибо у американцев есть привычка хвастаться тем, что в США мальчики — торговцы газетами — возвышаются до карьеры президентов.

Напоминая об этом, я хочу отметить только ловкость мальчи­ков, но не таланты президентов, — о талантах последних мне ничего не известно.

Есть и еще вопрос, над которым вам следовало бы подумать: полагаете ли вы, что 450 миллионов китайцев можно превратить в рабов европейско-американского капитала, в то время как 300 мил­лионов индусов уже начинают понимать, что для них роль рабов Ан­глии вовсе не предопределена Богами? Сообразите: несколько де­сятков тысяч хищников и авантюристов желают вечно и спокойно жить за счет силы миллиарда трудящихся. Это — нормально? Это — было, это — есть, но хватит ли у вас храбрости утверждать, что это и должно быть так, как оно есть? Чума тоже была почти нормальным явлением средних веков, но чума почти исчезла, и теперь роль ее на земле исполняет буржуазия, она отравляет весь цветной мир, при­вивая ему глубочайшую ненависть и презрение ко всей белой расе. Не думается ли вам, защитники культуры, что капитализм провоци­рует расовые войны?

Упрекая меня в том, что я «проповедую ненависть», вы совету­ете мне «пропагандировать любовь». Вы, должно быть, считаете ме­ня способным внушать рабочим: возлюбите капиталистов, ибо они пожирают силы ваши, возлюбите их, ибо они бесплодно уничтожают сокровища земли вашей, возлюбите людей, которые тратят ваше железо на постройку орудий, уничтожающих вас, возлюбите негодяев,

по воле которых дети ваши издыхают от голода, возлюбите уничтожающих вас ради покоя и сытости своей, возлюбите капита­листа, ибо церковь его держит вас во тьме невежества.

Нечто подобное проповедуется Евангелием, и, вспомнив об этом, вы говорите о «христианстве» как «рычаге культуры». Вы очень опозда­ли — о культурном влиянии «учения о любви и кротости» честные лю­ди давно уже не говорят. Неловко и невозможно говорить об этом влия­нии в наши дни, когда христианская буржуазия у себя дома и в колони­ях внушает кротость и заставляет рабов любить ее посредством применения «огня и меча» с большей энергией, чем она всегда применя­ла огонь и меч. В наши дни меч заменен, как вам известно, пулеметами, бомбами и даже «гласом божиим с небес». Одна из парижских газет со­общает:

«В войне с афридиями англичане додумались до приема, при­носящего им огромную пользу. Группа повстанцев укрылась на ка­кой-нибудь площадке среди недоступных гор. Вдруг над ними на большой высоте появляется аэроплан. Афридии хватаются за ру­жья. Но аэроплан не сбрасывает бомб. Вместо бомб с него сыплются слова. Голос с неба уговаривает повстанцев на родном их языке сло­жить оружие, прекратить бессмысленное состязание с английской империей. Было немало случаев, когда, потрясенные голосом с неба, повстанцы действительно прекращали борьбу.

Опыты с голосом Бога были повторены и в Милане, где, в день годовщины основания фашистской милиции, весь город услышал глас божий, произнесший краткое похвальное слово фашизму. Ми­ланцы, имевшие случай слышать генерала Бальбо, узнали в голосе с неба его бархатный баритон».

Итак — найден простой способ доказать бытие Бога и утилизи­ровать глас его для порабощения дикарей. Можно ожидать, что Бог заговорит над Сан-Франциско или Вашингтоном на английском язы­ке с японским акцентом.

Вы ставите в пример мне «великих людей, учителей церкви». Очень смешно, что вы говорите об этом серьезно. Не будем говорить о том, как, из чего и зачем сделаны великие люди церкви. Но раньше чем опираться на этих людей, вам следовало испытать их прочность. В суж­дении о «деле церкви» вы обнаружите тот «американский идеализм», который может произрастать лишь на почве глубокого невежества. В данном случае, по отношению к истории христианской церкви, неве­жество ваше может быть объяснено тем, что жители США не испытали на своей шкуре, что такое церковь как организация насилия над разу­мом и совестью людей, не испытали с той силой, с какой это испытано населением Европы. Вам следовало бы познакомиться с кровавыми драками на вселенских соборах, с изуверством, честолюбием и своеко­рыстием «великих учителей церкви». Вам особенно много дала бы мошенническая

история собора в Эфесе. Вам следовало бы прочитать что-нибудь по истории ересей, ознакомиться с истреблением «еретиков» в первые века христианства, еврейскими погромами, истреблением аль­бигойцев, таборитов и вообще с кровавой политикой церкви Христовой. Интересна для малограмотных история инквизиции, но, конечно, не в из­ложении вашего земляка Вашингтона Ли, — изложении, одобренном цензурой Ватикана, организатора инквизиции. Вполне допустимо, что, ознакомясь со всем этим, вы убедились бы, что отцы церкви ревностно работали по укреплению власти меньшинства над большинством и если они боролись с ересями, так это потому, что ереси зарождались в массе трудового народа, который инстинктивно чувствовал ложь церковни­ков, — они проповедовали религию для рабов, — религию, которая гос­подами никогда не принималась иначе, как по недоразумению или из страха пред рабами. Ваш историк Ван-Лон в статье о «великих истори­ческих ошибках» утверждает, что церковь должна была бороться не за учение Евангелия, а против него; он говорит:

«Величайшую ошибку в свое время сделал Тит, разрушив Ие­русалим. Изгнанные из Палестины, евреи рассеялись по всему миру. В основанных ими общинах созревало и крепло христианство, быв­шее для Римской империи не менее пагубным, чем идеи Марка и Ле­нина для капиталистических государств».

Так оно и было, и есть: христианская церковь боролась против наивного коммунизма евангелия, к этому и сводится ее «история».

Что делает церковь в наши дни? Она, конечно, прежде всего — молится. Епископы Йоркский и Кентерберийский — тот самый, ко­торый проповедовал нечто вроде «крестового похода» против Союза Советов, — эти два епископа сочинили новую молитву, в которой ан­глийское лицемерие прекрасно соединяется с английским юмором. Это очень длинное сочинение построено по форме молитвы «Отче наш» Епископы так взывают к Богу:

«Что касается политики нашего правительства по восстановле­нию кредита и благополучия — да будет воля твоя. Что касается всего того, что предпринимается для устроения будущего управления Инди­ей, — да будет воля твоя. Что касается предстоящей конференции по разоружению и всего того, что предпринимается к утверждению мира всего мира, — да будет воля твоя. Что касается восстановления тор­говли, доверия к кредиту и взаимного благожелательства — хлеб наш насущный даждь нам днесь. О сотрудничестве всех классов по работе на общее благо — хлеб наш насущный даждь нам днесь. Если мы ока­зались повинными в национальной гордыне и находили более удовле­творения в господстве над другими, нежели в оказании им помощи по мере сил наших, — остави нам долги наши. Если мы проявили себялю­бие в ведении наших дел и ставили наши интересы и интересы нашего класса выше интересов других — остави нам долги наши».

Вот типичная молитва испуганных лавочников! На протяже­нии ее они раз десять просят Бога «оставить» им «долги» их, но ни од­ного раза не говорят о том, что готовы и могут перестать делать дол­ги. И только в одном случае просят у Бога «прощения»:

«За то, что мы предались национальному высокомерию, нахо­дя удовлетворение во власти над другими, а не в умении служить им, — прости нас, господи».