Мозг Эйнштейна

Мозг Эйнштейна является мифическим объектом: парадоксально, но величайший ум изображается как сверхсовершенный механизм, человек непомерной интеллектуальной мощи изымается из сферы психологии и помещается в мир роботов; как известно, в научной фантастике сверхче­ловекам всегда присуща некоторая овеществленность. Так и с Эйнштей­ном: его обыкновенно характеризуют через его мозг — образцово-пока­зательный орган, настоящий музейный экспонат. В данном случае, быть может в силу математической специализации, сверхчеловек освобожден от всяких магических черт; в нем нет никакой диффузной мощи, вся его таинственность чисто механическая; он просто орган мышления — небы­валый, чудесный, но вполне реальный, даже физиологичный.

Мифологический Эйнштейн принадлежит материи, его сила не связа­на прямо с духовностью, и ему требуется поддержка от некоей сторонней морали, требуется зов «совести» ученого (как было сказано, «наука без совести...»).

В известной мере Эйнштейн сам способствовал возникновению этой легенды, упомянув свой мозг в завещании, так что теперь две клиники оспаривают это наследство, словно необыкновенный механизм, который наконец-то появилась возможность развить. На одном из снимков он по­казан лежащим на кушетке, с головой, опутанной электрическими про­водами; аппаратура записывает волновые эффекты его мозга, а самого его просят в это время «думать об относительности» (только что, собственно, значит — «думать о чем то»?); очевидно, нам хотят внушить, что от этого колебания на осциллограммме становятся особенно сильными, ведь ду­мать об относительности трудно. Таким образом сама мысль представля­ется нам как материя, наделенная энергией, как поддающийся измере­нию продукт некоего сложного (грубо говоря, электрического) аппарата, преображающего мозговую субстанцию в силу. В мифе об Эйнштейне его гений настолько немагичен, что его мышление описывается наподобие какого-то функционального труда — вроде механического производства сосисок, помола зерна или дробления руды; как мельница дает муку, так и Эйнштейн непрерывно вырабатывал мысль, и сама его смерть оказалась лишь остановкой в выполнении этой локальной функции: «мощнейший мозг в мире перестал мыслить%.

; Продукцией этого гениального механизма были, как считается, урав­нения. В мифе об Энштейне мир вновь обрел сладостный облик точно сформулированного знания. Парадокс в той, что чем более в этом мозге материализовался человеческий гений, тем более магический характер получали его открытия, давая новое воплощение эзотерическому образу науки, целиком заключенной в немногих буквах. В мире есть один-един- ственный секрет, и весь он таится в одном слове; вселенная — нечто вроде сейфа, к которому человечество подбирает шифр. Эйнштейн почти нашел такой шифр — в этом и состоит миф об Эйнштейне. В нем присутствуют все характерные мотивы гностицизма: природа едина, мир в идеале сво­дим к одной основе, слово обладает силой открытия, речь испокон веков
борется с тайной, целостное знание может быть открыто лишь все сразу, подобно замку сейфа, который после множества неудачных попыток вне­запно срабатывает. Историческая формула Е=тс1 своей неожиданной простотой как бы воплотила в себе чистую идею ключа — голого, линей­ного металлического предмета, магически легко отпирающего дверь, в которую человечество стучалось столько веков. Это хорошо проявляется в изображениях Эйнштейна: на фотографиях он стоит у черной доски, ис- пещеренной какими-то явно сложными математическими значками; на рисунках же, то есть в легендарной ипостаси, он еще| держит в руках мед, которым только что, как бы с ходу, написал на чистой доске свою магиче­скую формулу мироздания. Тем самым мифология соблюдает иерархию человеческих занятий: исследовательская работа как таковая приводит в действие механические шестеренки и осуществляется в сугубо матери­альном органе, вся необычность которого — лишь в его кибернетической переусложненности; открытие же, напротив, сущностно относится к ма­гии, обладает простотой первичного тела, первообразной субстанции, на­подобие философского камня у герметистов, дегтярной настойки у Беркли или кислорода у Шеллинга.

А поскольку жизнь на свете продолжается, исследованиям нет конц& и края, да еще и Бог требует воздать ему должное, то Эйнштейн в чём-то да должен был потерпеть неудачу; и вот, говорят нам, Эйнштейн умёр, так и не сумев доказать «уравнение, заключавшее в себе тайну мирозда­ния» * Таким образом, в конечном счете мир все же устоял; его секрет, едва приоткрывшись, закрылся вновь, шифр оказался неполным. Благодаря этому Эйнштейн вполне удовлетворяет требованиям мифа, который не смущается противоречиями, лишь бы утвердить в жизни эйфорическую устойчивость; совмещая в себе мага и машину, неутомимого исследовате­ля и неудовлетворенного открывателя, Эйнштейн воплощает в своем Ьб^д разе самые противоречивые грезы — в нем мифически примиряются бес­предельная власть человека над природой и «роковая» сила сакрального предмета, от которой человек еще не в состоя^ нии избавиться. (С. 133-136)

Источник: Барт Р. Мифологии — М., 2004.

Лотман Юрий Михайлович (1922-1993 гг.) — русский литературовед культуролог, семиотик. С 1954 вплоть до смерти работал в Тартусском университете (Эстония). С 1951 — кандидат, с 1961 — доктор филологических наук. Член-корреспондент Британской, академик Норвеж­ской, Шведской, Эстонской (1990) академий. Был вице- президентом всемирной ассоциации семиотики. Лауре­ат Пушкинской премии РАН. Объектом анализа у Лотмана

Выступает семиотическое пространство («семиосфера»), внутри которого реализуются коммуникационные процессы и вырабатывается новая информация. Культура, согласно Лотману, есть сложно устроенный текст, распадающийся на иерархию «текстов в тексте» и образующий их сложные переплетения. Основная функция культуры заключается в струк­турной организации мира — создании вокругчеловека социальной сферы, которая делает возможной общественную жизнь. Основные работы Ю.М. Лотмана: «Лекции по структур­ной поэтике» (1964) ^Структура художественного текста» (1970); «Анализ поэтического текста» (1972); «Статьи по типологии культуры» (Вып. 1-2,1970-1973); «Семиотика кино и проблемы киноэстетики» (1973); «Сотворение Карамзина» (1987); «Культура и взрыв» (1992)и др.

Юрий Михайлович Лотпман СЕМИОСФЕРА

оооооооооооооооооооооооооооооо

Ключ к фрагменту: Ю. Лотман указывает на то, что с тех пор, как в 60-х годах XXстолетия семиотические исследования стали вестись в направлении не толь­ко языка, но и других систем знаков, в частности, культуры, пришло понимание тдго факта, что культура—это знаковая система особой сложности, для описа­ния механизмов функционирования которой недостаточно простых схем, пригод­ных для описания знаковых систем более низкогоуровня(язык). Культура, соглас­но Лотману, это континуум разноуровневых знаков, составляющий, по аналогии с биосферой и ноосферой у Вернадского, явление планетарного уровня — семиосфе- ру. Внутри семиосферы создаются возможности для коммуникации, хранения и производства информации.

оооооооооооооооооооооооооооооо Современная семиотика переживает процесс пересмотра некоторых ос­новных понятий. Общеизвестно, что у истоков семиотики лежат две науч­нее традиции. Одна из них восходит к Пирсу—Моррису й отправляется от понятия знака как первоэлемента всякой семиотической системы. Вторая основывается на тезисах Соссюра и Пражской школы и кладет в основу ан-?1|й0мию языка и речи (текста). Однако при всем отличии этих подходов в иЩ ^¿ть одна существенная общность: за основу берется простейший, ато- М*]Ыый элемент, и все последующее рассматривается с точки зрения сход­ств с ним. Так, в первом случае в основу анализа кладется изолированный знаЦ ^ все последующие семиотические феномены рассматриваются как последовательности знаков. Вторая точка зрения, в частности, выразилась в &|р|емлении рассматривать отдельный коммуникативный акт — обмен со6ф$ц£нием между адресантом и адресатом — как первоэлемент и модель всякбго семиотического акта. В результате индивидуальный акт знаково­го обмена стал рассматриваться как модель естественного языка, а модели естественных языков — как универсальные семиотические модели, самое

же семиотику стремились истолковать как распространение лингвисти­ческих методов на объекты, не включающиеся в традиционную лингвис­тику. Эту точку зрения, восходящую к Соссюру, с предельной четкостью выразил покойный И. И. Ревзин, предложивший в прениях на второй Летней школе по вторичным моделирующим системам в Кяэрику (1966) такое определение: «Предметом семиотики является любой объект, под­дающийся средствам лингвистического описания».

Такой подход отвечал известному правилу научного мышления: вос­ходить от простого к сложному — и на первом этапе безусловно себя оп­равдал. Однако в нем таится и опасность: эвристическая целесообразность (удобство анализа) начинает восприниматься как онтологическое свойст­во объекта, которому приписывается структура, восходящая от простых и четко очерченных атомарных элементов к постепенному их усложнению. Сложный объект сводится к сумме простых.

Пройденный за последние двадцать пять лет путь семиотических ис­следований позволяет на многое взглянуть иначе. Как можно теперь пред­положить, четкие и функционально однозначные системы в реальном функционировании не существуют сами по себе, в изолированном виде. Вычленение их обусловлено лишь эвристической необходимостью. Ни одна из них, взятая отдельно, фактически не работоспособна. Они функ­ционируют, лишь будучи погружены в некий семиотический континуум, заполненный разнотипными и находящимися на разном уровне организа­ции семиотическими образованиями. Такой континуум мы, по аналогии с введенным В.И. Вернадским понятием «биосфера», называем семиосфе- рой. Следует предупредить против смешения употребляемого В.И. Вер­надским термина «ноосфера» и вводимого нами понятия «семиосфера». Ноосфера — определенный этап в развитии биосферы, этап, связанный с разумной деятельностью человека. Биосфера Вернадского — космический механизм, занимающий определенное структурное место в планетарном единстве. Расположенная на поверхности нашей планеты и включающая в себя всю совокупность живого вещества, биосфера трансформирует лу­чистую энергию солнца в химическую и физическую, направленную на переработку «косной» неживой материи нашей планеты, ноосфера обра­зуется, когда в этом процессе доминирующее значение приобретает ра­зум человека. Если ноосфера имеет материально-пространственное бы­тие, охватывая часть нашей планеты, то пространство семиосферы носит абстрактный характер. Это, однако, отнюдь не означает, что понятие про­странства употребляется здесь в метафорическом смысле. Мы имеем дело с определенной сферой, обладающей теми признаками, которые приписы­ваются замкнутому в себе пространству. Только внутри такого простран­ства оказывается возможной реализация коммуникативных процессов и выработка новой информации.<...>

Можно рассматривать семиотический универсум как совокупность от­дельных текстов и замкнутых по отношению друг к другу языков. Тогда все здание будет выглядеть как составленное из отдельных кирпичиков. Однако более плодотворным представляется противоположный подход: все семиотическое пространство может рассматриваться как единый ме­ханизм (если не организм). Тогда первичной окажется не тот или иной кирпичик, а «большая система», именуемая семиосферой. Семиосфера есть то семиотическое пространство, вне которого невозможно само суще­ствование семиозиса.

Подобно тому как, склеивая отдельные бифштексы, мы не получим те­ленка, но, разрезая теленка, можем получить бифштексы, — суммируя ча­стные семиотические акты, мы не получим семиотического универсума. Напротив, только существование такого универсума — семиосферы — де­лает определенный знаковый акт реальностью. Семиосфера характеризу­ется рядом признаков.

<хх*х>ос<>ооо<><х^

Ключ к фрагменту: Семиосфера как планетарное явление включает в себя многие частные семиосферы, каковыми выступают отдельные культуры. Семиосфера (как и ее сегменты — семиосферы различных культур, разделенных либо по вре­мени, либо в пространстве) представляет собой знаковый континуум с четко установленными границами: все приходящее извне семиосферы обретает внутри нее свой смысл только в том случае, если проходит «гпограничный контроль» — переводится в знаки и смыслы, которые считаются законными и приемлемыми в рамках выработанных внутри семиосферы критериев. Именно наличие семио­тических границ разделяет культуры и позволяет им сохранять свою самобыт­ность путем четкого отграничения «своих» (людей, смыслов) от4счужих».

ооооооооооооооо^