Раздел третий. Рациональность и свобода 282 16 страница

вообще как целенаправленный процесс? Допустим, мы наблюдаем,

как человек заходит в магазин и покупает книгу. Можно

представить дело так, что человек заранее поставил себе

задачу купить именно данную книгу, пошел в магазин и достиг

цели. Это и есть в данном случае рациональная реконструкция.

Но очевидно, что представление может быть и другим: человек

шел в гости, в магазин зашел случайно, купленную книгу

увидел впервые... Какое представление ближе к

действительности? Существуют ли принципиальные границы

целеполагания? Второй вопрос - каковы реальные механизмы

развития науки (или человеческой активности вообще), каковы

механизмы новаций? Если представить, что человек действует

только по правилам или якобы по правилам, то как объяснить

историческое изменение самих этих правил? Можно ли, соблюдая

все правила грамматики, в то же время существенно их

изменить? Сам вопрос выглядит противоречиво. Вероятно,

человек действует вовсе не по правилам или не только по

правилам. Как же он действует на самом деле? И, наконец, во-

прос третий - как подлинные механизмы развития науки соотно-

сятся с той картиной, которую мы получаем в итоге рациональ-

ной реконструкции или, точнее, какое место рациональная

реконструкция должна занимать в историко-научном описании?

____________________

7 Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М., 1976.

С. 106.

Ниже мы попытаемся ответить применительно к науке на все три

поставленных выше вопроса, не претендуя, разумеется, на

полноту и ограничивая себя рамками проблемы рациональной

реконструкции. Что касается первого из этих вопросов, то

принципиальный ответ на него достаточно тривиален. Вряд ли

стоит специально доказывать, что развитие науки не является

целенаправленным процессом. Однако выяснение конкретных

границ целеполагания, типология этих границ, не только не

лишены смысла, но представляют достаточно богатое поле для

исследования. Мы и здесь ни в коем случаем не претендуем на

полноту.

Границы целеполагания. Незнание и неведение

В одной из работ известного французского лингвиста Гюстава

Гийома сформулирован тезис, который смело может претендовать

на роль фундаментального принципа теории познания: "Наука

основана на интуитивном понимании того, что видимый мир

говорит о скрытых вещах, которые он отражает, но на которые

не похож"8. Назовем это принципом Гийома.

Можно сказать, что вся история философии, начиная с Платона

и Демокрита, пытается дать интерпретацию принципа Гийома и

ответить на вопрос, что собой представляет мир "скрытых

вещей", к познанию которого мы стремимся, что скрывается за

тем, что уже дано и освоено. Для Демокрита за "видимым

миром" скрываются атомы и пустота, для Платона - мир

объективных идей. Но уйдем в сторону от очень общих фи-

лософских проблем и поставим вопрос более конкретно: что со-

бой представляет этот "скрытый мир" для той или иной

отдельно взятой области знания? Можно ли что-то о нем

сказать, можно ли как-то очертить его границы? Вопрос

немаловажный, ибо речь фактически идет о познавательных

ресурсах науки, о потенциале ее развития, а применительно к

нашей проблеме - о границах рационального целеполагания.

Разумеется, сразу напрашивается возражение: как можно за-

фиксировать то, что еще не стало достоянием знания; "скрытые

вещи" потому и являются скрытыми, что о них ничего нельзя

сказать. Но так ли? Мы можем, например, знать, какая вещь

спрятана, но не знать где, или знать свойства какого-либо

вещества, но не знать его химического состава. Иначе говоря,

сфера нашего незнания вполне может быть зафиксирована.

Эварист Галуа писал: "Наиболее ценной книгой наилучшего

ученого является та, в которой он сознается во всем, чего не

знает..."9 Конечно, от сферы незнания следует отличать сферу

неведения. Последнее - это то, о чем мы действительно не

можем сказать ничего конкретного. Но означает ли сказанное,

что мы не способны никак оценить сферу неведения? Рассмотрим

все это более подробно.

Будем называть незнанием то, что может быть выражено в виде

вопроса или эквивалентного ему утверждения типа: "Я не знаю

того-то". "Что-то" в данном случае - это какие-то вполне оп-

ределенные объекты и их характеристики. Мы можем не знать

____________________

8 Гийом Г. Принципы теоретической лингвистики.

М., 1992. С. 7.

9 Галуа Э. Сочинения. М.; Л., 1936. С. 106.

химического состава какого-либо вещества, расстояния между

какими-либо городами, даты рождения или смерти политического

деятеля далекого прошлого, причины каких-либо явлений... Во

всех этих случаях можно поставить и вполне конкретный вопрос

или сформулировать задачу выяснения того, чего мы не знаем.

Легко показать, что незнание имеет иерархическую структуру.

Например, вы можете попросить вашего сослуживца N пе-

речислить его знакомых, их пол, возраст, место рождения, род

занятий и т.д. Это зафиксирует первый уровень вашего

незнания, ибо перечисленные вопросы могут быть заданы без

каких-либо дополнительных предположений, кроме того, что все

люди имеют пол, возраст и прочие указанные выше

характеристики. Но среди знакомых N вполне может оказаться

боксер, писатель, летчик-испытатель... Поэтому возможны

вопросы, предполагающие некоторую дополнительную презумпцию.

Например, вопрос можно поставить так: "Если среди ваших

знакомых есть писатель, то какие произведения он написал?"

Очевидно, что действуя аналогичным образом применительно к

науке, мы получим достаточно развернутую программу,

нацеленную на получение и фиксацию нового знания, выявим

некоторую перспективу развития данной науки в той ее части,

которая зависит от уже накопленных знаний. Иными словами,

незнание - это область рационального целеполагания, область

планирования нашей познавательной деятельности.

Но перейдем к неведению. В отличие от незнания оно не может

быть зафиксировано в форме конкретных утверждений типа: "Я

не знаю того-то". Это "что-то" мы не можем в данном случае

заменить какими-то конкретными характеристиками. Мы получаем

поэтому тавтологию: "Я не знаю того, чего не знаю".

Тавтология такого типа - это и есть признак неведения.

Означает ли сказанное, что мы не можем в данном случае

поставить никакого вопроса? Казалось бы, нет. Почему бы,

например, не спросить: "Какие явления нам еще неизвестны?"

Но вдумаемся в суть этого вопроса, его можно расшифровать

так: какими характеристиками обладают явления, никаких

характеристик которых мы не знаем? Сама формулировка вопроса

такова, что в ней отрицается возможность ответа: как можно

узнать нечто неизвестно о чем?

Необходимо сделать следующую оговорку. На вопрос о том,

какие явления нам неизвестны, можно получить и такой ответ:

нам неизвестны люди с песьими головами. Но это просто другая

трактовка вопроса. Люди с песьими головами нам известны на

уровне фантазии или фольклорных образов, мы просто никогда

не сталкивались с ними в реальности.

Означает ли сказанное, что мы не можем поставить задачу

поиска новых, еще неизвестных явлений, новых минералов, но-

вых видов животных и растений? Такая задача, точнее,

желание, конечно же существует, но следует обратить внимание

на следующее. Ставя вопрос, фиксирующий незнание, мы хорошо

знаем, что именно нам надо искать, что исследовать, и это

позволяет, в принципе, найти соответствующий метод, т.е.

построить исследовательскую программу. В случае поиска

неизвестного такого особого метода вообще быть не может, ибо

нет никаких оснований для его спецификации. Иными словами,

невозможен целенаправленный поиск неизвестных, точнее,

неведомых явлений. Мы должны просто продолжать делать то,

что делали до сих пор, ибо неведение открывается только

побочным образом. Так, например, можно поставить задачу

поиска таких видов животных или растений, которые не

предусмотрены существующей систематикой. Вероятно, они

существуют. Но что должен делать биолог для их поиска? То,

что он делал до сих пор, т.е. пользоваться существующей

систематикой при описании флоры и фауны тех или иных

районов. Поэтому задачи, направленные на фиксацию неведения,

мы будем называть праздными задачами в отличие от деловых

вопросов или задач, фиксирующих незнание. Праздные задачи не

образуют никакой научной программы, не определяют никакой

рациональной деятельности.

Противопоставление незнания и неведения в конкретных си-

туациях истории науки требует достаточно детального анализа.

После открытия Австралии вполне правомерно было поставить

вопрос о животных, которые ее населяют, об образе их жизни,

способах размножения и т.д. Это составляло сферу незнания.

Но невозможно было поставить вопрос о том, в течение какого

времени кенгуру носит в сумке своего детеныша, ибо никто еще

не знал о существовании сумчатых. Это было в сфере

неведения. Нельзя, однако, сказать нечто подобное об

"открытии" Галле планеты Нептун. Казалось бы, оба случая

идентичны: биологи открыли новый инфракласс млекопитающих

животных, Галле обнаружил новую планету. Но это только на

первый взгляд. Никакие данные биологии не давали оснований

для предположения о существовании сумчатых животных. А

планета Нептун была теоретически предсказана Леверье на

основании возмущений Урана. Обнаружение этих последних - это

тоже не из сферы неведения, ибо существовали теоретические

расчеты движения планет, и вопрос об их эмпирической

проверке был вполне деловым вопросом.

В свете сказанного можно уточнить понятие "открытие" и

противопоставить ему такие термины, как "выяснение" или

"обнаружение". Мы можем выяснить род занятий нашего знако-

мого, можем обнаружить, что он летчик. Это из сферы ликвида-

ции незнания. Галле не открыл, а обнаружил планету Нептун.

Но наука открыла сумчатых животных, открыла явление

электризации трением, открыла радиоактивность. Открытия

подобного рода часто знаменуют собой переворот в науке, но

на них нельзя выйти рационально, т.е. путем

целенаправленного поиска, в сферу неведения нет

рационального пути. С этой точки зрения, так называемые

географические открытия нередко представляют собой, скорее,

выяснение или обнаружение, ибо в условиях наличия

географической карты и системы координат вполне возможен

деловой вопрос о наличии или отсутствии островов в опреде-

ленном районе океана или водопадов на той или иной еще неис-

следованной реке. Точнее сказать поэтому, что Ливингстон не

открыл, а обнаружил водопад Виктория.

Вернемся теперь к вопросу, поставленному в самом начале.

Способны ли мы как-то оценить сферу неведения или потенциал

науки поддается оценке только в части незнания? Начнем с

того, что вопрос о том, какие явления нам еще неизвестны,

проанализированный выше, не следует смешивать с вопросом о

существовании таких явлений. Этот последний вовсе не

является праздным. В общем плане на него даже не трудно

ответить: вероятно, такие явления существуют. Ответ можно

даже усилить: несомненно, такие явления существуют. И я

уверен, большинство ученых примет и эту усиленную

формулировку, показывая тем самым, что у них есть для этого

основания. Иными словами, принцип Гийома ориентирован не

только на незнание, но и на неведение.

Вопрос о существовании неизвестных, неведомых явлений вовсе

не требует их характеристики. Его можно трактовать как

вопрос не о мире, а о познании, как вопрос о состоянии той

или иной области науки, о том, можно ли в этой области ждать

открытий. И не секрет, что мы постоянно даем такого рода

оценки и от одних областей ждем больше, чем от других. На

каком основании? Прежде всего, вероятно, на основании

предыдущего опыта. В этом плане бросается в глаза очевидное,

даже разительное неравноправие разных научных дисциплин:

одни из них на протяжении своей истории дали человечеству

наиболее принципиальные открытия, другие - почти не имеют их

вообще. Разумеется, это накладывает определенный отпечаток и

на наши ожидания.

Бросается в глаза связь этой способности делать открытия с

использованием технических средств исследования, с наличием

постоянно растущего арсенала приборов и экспериментальных

установок. Нельзя не вспомнить в этой связи о роли

микроскопа в открытии мира микроорганизмов, о роли телескопа

в развитии астрономии, начиная с открытия Галилеем пятен на

Солнце, о роли фотопластинки в открытии рентгеновских лучей

и радиоактивности. Богатый технический арсенал науки - это и

окно в мир неведения, но открывается это окно не на уровне

целенаправленных акций, а случайным и побочным образом.

Все приведенные выше примеры относились в основном к сфере

эмпирического исследования. Это вовсе не означает, что на

уровне теории мы не открываем принципиально новых явлений.

Достаточно вспомнить теоретическое открытие позитрона

Дираком. И все же перенос противопоставления незнания и

неведения в область теоретического мышления нуждается в ряде

существенных дополнений. Даже естественный язык зафиксировал

здесь определенную специфику ситуации: теории мы не обнару-

живаем и не открываем, мы их строим или формулируем. Это в

такой же степени относится и к классификации, районированию,

к созданию новых способов изображения. Из сферы обнаружений

и открытий мы попадаем в сферу проектов и их реализаций, в

сферу научной теоретической инженерии. Потенциал развития

науки определяется здесь наличием соответствующих проектов,

их характером, уровнем развития самих средств

проектирования.

Вот конкретный пример такого проекта из области лингвистики:

"Целью синтаксического исследования данного языка, - пишет

Н. Хомский, - является построение грамматики, которую можно

рассматривать как механизм некоторого рода, порождающий

предложения этого языка. В более широком плане лингвисты

стоят перед проблемой определения глубоких, фундаментальных

свойств успешно действующих грамматик. Конечным результатом

этих исследований должна явиться теория лингвистической

структуры, в которой описательные механизмы конкретных

грамматик представлялись бы и изучались абстрактно, без

обращения к конкретным языкам"10. Вполне правомерно и

естественно спросить у любого представителя той или иной

конкретной области знания, в рамках каких проектов он

работает.

Проекты бывают, как известно, типовые, а бывают ориги-

нальные. Здесь и проходит граница между незнанием и неведе-

нием. Например, теория эрозионных циклов Дэвиса, сыгравшая

огромную роль в развитии геоморфологии, построена в значи-

тельной степени по образцу дарвиновской теории развития ко-

ралловых островов. У Дарвина все определяется

взаимодействием двух факторов: ростом кораллового рифа, с

одной стороны, и опусканием дна океана, с другой. Дэвис

использует аналогичный принцип при описании развития

рельефа, у него тоже два фактора: тектонические поднятия, с

одной стороны, и процессы эрозии, с другой. Таким образом,

теория Дэвиса является реализацией некоторого "типового

проекта"11. А вот Докучаев, с именем которого неразрывно

связано наше отечественное почвоведение, создает новый

проект мировосприятия, но создает как бы побочным образом,

как это бывает и с открытиями. Исследователи отмечают, что

Докучаев пришел в почвоведение как геолог и что именно это

способствовало восприятию им почвы как особого естественного

тела Природы12. Иными словами, первоначально Докучаев

работает в рамках определенных сложившихся традиций. Однако

полученный им результат, показывающий, что почва есть

продукт совокупного действия целого ряда природных факторов,

оказывается образцом или проектом нового системного подхода

в науках о Земле.

Вполне возможна рациональная деятельность, направленная на

реализацию типовых теоретических проектов. Каждая, уже со-

зданная и функционирующая теория, может выступать как обра-

зец для построения новых теорий, т.е. играть роль проекта.

"Я хотел бы подчеркнуть одно обстоятельство, - пишет

Р.Фейнман. - Теории, посвященные остальной физике, очень

похожи на квантовую электродинамику... Почему все физические

теории имеют столь сходную структуру?"13 Одну из возможных

причин Фейнман видит в ограниченности воображения физиков:

"встретившись с новым явлением, мы пытаемся вогнать его в

уже имеющиеся рамки"14. Это и значит строить новые теории по

образцу уже имеющихся, используя последние как проекты.

____________________

10 Хомский Н. Синтаксические структуры // Новое в

лингвистике. Вып. 2. М., 1962. С. 415.

11 Грегори К. География и географы. М., 1988. С. 29.

12 Левинсон-Лессинг Ф.Ю. Избранные труды. Т. 3.

М., 1952. С. 427.

13 Фейнман Р. КЭД - странная теория света и вещества.

М., 1988. С. 131.

14 Там же.

Однако принципиально новые проекты не являются завершением

целенаправленного рационального поиска.

Подведем некоторые итоги. Граница между незнанием и не-

ведением - это принципиальная граница рационального целепо-

лагания в развитии науки, а следовательно, и граница рацио-

нальной реконструкции. Разумеется, задним числом можно пред-

ставить побочный результат эксперимента в качестве

основного, что, кстати, нередко и делают, но это будет

существенным искажением исторической картины. Там, где мы

сталкиваемся с неведением, из прошлого науки в ее будущее

нет рационального пути.

Рациональная реконструкция и

явление рефлексивной симметрии

Означает ли сказанное, что принципиальные сдвиги в развитии

науки обусловлены в основном случайными, побочными ре-

зультатами, а не целенаправленным поиском в рамках суще-

ствующих программ? Т.Кун в своей знаменитой книге "Структура

научных революций" придерживается, вероятно, именно такой

точки зрения. Говоря о новых фундаментальных фактах и

теориях, он формулирует свою мысль достаточно однозначно:

"Они создаются непреднамеренно в ходе игры по одному набору

правил, но их восприятие требует разработки другого набора

правил". Мы не склонны в такой степени абсолютизировать роль

случайных или, точнее, непреднамеренных открытий, однако их

значительный удельный вес в развитии науки не вызывает

сомнений. Что касается приведенного высказывания Т.Куна, то

оно интересно еще в одном отношении. Если для восприятия

непреднамеренных открытий требуется "другой набор правил",

то как и откуда мы можем его получить? Кун на этот вопрос не

отвечает. Мы, однако, постараемся показать, что в самой

структуре науки, в ее организации заложен механизм ассимиля-

ции непреднамеренных открытий. Иными словами идея рацио-

нальной реконструкции глубоко противоречит внутренним меха-

низмам научного развития.

а) Эпизод в становлении палеогеографии

Начнем с анализа небольшого эпизода, сыгравшего, однако, как

отмечает Ю.Я. Соловьев, основополагающую роль в становлении

палеогеографии15. Этот эпизод - появление в геологии понятия

о фациях. Термин этот в его почти современном понимании был

введен швейцарским геологом А.Грессли в конце 30-х годов

прошлого века. Занимаясь изучением Юрских гор в Швейцарии,

Грессли обнаружил, что в отложениях каждого стратиграфичес-

кого горизонта, если его прослеживать от места к месту,

наблюдается изменение как петрографического состава

слагающих этот горизонт пород, так и находящихся в них

органических остатков. Это противоречило существовавшим в то

время представлениям, согласно которым одновозрастные

отложения должны везде иметь одинаковый петрографический

состав и органические остатки. Заинтересованный новым для

того времени явлением, Грессли уже не мог ограничиться

описанием только вертикальных разрезов, но прослеживал

____________________

15 Соловьев Ю.Я. Становление

палеогеографии // История геологии. М., 1960. С. 123.

каждый стратиграфический горизонт как можно дальше в

горизонтальном направлении. Участки, образованные

отложениями одного возраста, но отличающиеся друг от друга и

петрографическим составом, и палеонтологическими остатками,

он назвал фациями.

Пытаясь объяснить обнаруженное им явление, Грессли связывает

происхождение фаций с различиями в условиях образования

пород. "Модификации, как петрографические, так и пале-

онтологические, обнаруживаемые стратиграфическим горизонтом

на площади его распространения, - пишет он, - вызваны раз-

личиями местных условий и другими причинами, которые в наши

дни оказывают такое сильное влияние на распределение живых

существ на морском дне. Во всяком случае я нередко бывал

удивлен, находя в распределении наших ископаемых форм те же

законы биологических ассоциаций, а в совокупности соответ-

ствующих петрографических и геологических черт те же соотно-

шения, как они господствуют в современном подводном мире"16.

Но как все это связано с формированием новой научной

дисциплины палеогеографии? А.Грессли - геолог, и его интере-

сует стратиграфия, но никак не география. И работает он,

разумеется, в традициях, характерных для геологии того

времени, отнюдь не помышляя об их видоизменении или о

построении новой научной области. Иными словами, было бы

крайней ошибкой интерпретировать поведение Грессли как

рациональную акцию, направленную на построение

палеогеографии. И тем не менее именно представление о

фациях, как подчеркивает Ю.Я. Соловьев, "по существу,

предопределило развитие палеогеографии в дальнейшем"17.

Впрочем, мы полагаем, что читателю уже давно ясен ответ на

сформулированный нами вопрос, и он даже несколько недоуме-

вает по поводу его постановки. Ну, разумеется, объясняя

происхождение тех или иных фаций условиями, в которых

происходило образование пород, А.Грессли тем самым

реконструирует физико-географические условия далекого

прошлого. Опираясь на метод актуализма и на знание

современных закономерностей, он полагает, например, что одни

фации формировались на мелководных участках юрского моря, а

другие - на более глубоководных. В рассуждениях подобного

рода нет ничего принципиально нового, ибо попытки

реконструкции обстановки прошлых эпох на основе

палеонтологических остатков встречались задолго до Грессли.

Иными словами, он и здесь достаточно традиционен.

Нас, однако, интересует одна деталь, которая может предста-

виться совершенно тривиальной и несущественной, но, как мы

постараемся показать, таит в себе возможности широких обо-

бщений, являясь проявлением достаточно принципиальных за-

кономерностей. Итак, объясняя существование фаций различиями

в условиях образования пород, А.Грессли, как мы уже сказали,

реконструирует тем самым и физико-географическую картину

____________________

16 Цит. по: Крашенниников Г.Ф. Учение о фациях.

М., 1971. С. 5.

17 Соловьев Ю.Я. Становление

палеогеографии // История геологии. М., 1960. С. 123.

прошлого. А что в данном случае означает выражение "тем

самым"? Грессли ведь интересуется не географией, а

стратиграфией, и строит он знание о фациях, а не о границах

юрского моря. А это значит, что совокупность утверждений

типа: "Петрографические и палеонтологические особенности

данных отложений объясняются тем, что они формировались в

условиях прибрежного мелководья" надо еще преобразовать в

утверждения: "Зона прибрежного мелководья охватывала район

таких-то отложений, о чем свидетельствует их

петрографические и палеонтологические особенности". Если в

первом случае объектом исследования или референтом

приведенных утверждений являются фации, а описание физико-

географических условий - это средство объяснения, то во

втором - исследуются именно физико-географические условия, а

фации выступают в функции исторического источника. Именно

преобразования такого типа и позволяет в рамках

геологических традиций зародиться новому научному

направлению. Необходимо поэтому изучить особенности такого

рода преобразований.

Могут возразить, что все это достаточно тривиально и что

преобразования такого типа мы постоянно осуществляем, даже

этого не замечая. Это, конечно, так, но это не аргумент, ибо

с таким же успехом можно отрицать и логику, ссылаясь на то,

что мы постоянно осуществляем рассуждения, не замечая этого

и не отдавая себе в этом никакого отчета. Итак, что же

представляют собой преобразования указанного типа?

б) Рефлексивная симметрия

Начнем с явления рефлексивной симметрии. Оно связано с

целенаправленным характером человеческой деятельности и мо-

жет быть обнаружено на любом сколь угодно элементарном при-

мере. Допустим, вы подходите к окну и опускаете шторы. Зачем

вы это делаете? Может быть, вы хотите, чтобы яркое солнце не

слепило вам глаза; может быть, вас волнует то, что вы видны

с улицы или из окон соседнего дома; может быть, вы боитесь,

что в комнате скоро станет слишком жарко... Осознавая свою

акцию различным образом, вы придете к попарно симметричным

вариантам.

Рефлексивно симметричными мы будем называть такие два акта

деятельности, которые отличаются друг от друга только осо-

знанием результата и взаимно друг в друга преобразуются

путем изменения нашей рефлексивной позиции. Допустим,

осуществляя некоторые действия, мы рассматриваем результат

"А" как основной, а результат "Б" как побочный. Смена

рефлексивной позиции будет заключаться в том, что "А" и "Б"

меняются местами, т.е. "Б" становится основным продуктом,

ради которого осуществляются действия, а "А" переходит в

разряд побочных результатов. Очевидно, что физическая

природа наших действий при этом не претерпевает никаких

изменений, т.е. остается инвариантной.

Очевидная сфера проявления рефлексивной симметрии в процессе

познания - это основные и побочные результаты эксперимента.

Вот как описывает ситуацию рефлексивного переключения

Вильсон в своей нобелевской речи: "Чудесные оптические

явления, возникающие, когда Солнце освещает облака...,

возбудили во мне большой интерес и навели меня на мысль

воссоздать их искусственно в лаборатории. В начале 1895 года

я проделал для этой цели несколько экспериментов, получая

облака путем расширения влажного воздуха... Почти сейчас же

я встретился с некоторыми явлениями, которые обещали быть