Донбасский институт техники и менеджмента 32 страница

Противоречия в праве.

§ 186. Но если в области отношений по пекулию право ушло так далеко, то это случилось именно потому, что юридическая регламентация этих отношений вызывалась не гуманными стремлениями юриспруденции по отношению к рабу, но интересами гражданского оборота, – или, говоря точнее, интересами третьих лиц, приходивших с рабами в имущественное соприкосновение. Гуманные стремления, напротив, не породили мер, особенно действительных. Общий дух императорской юриспруденции характеризуется, как favor libertatis; во многих случаях, где интерес рабовладельца сталкивался с интересом свободы, спорный вопрос разрешался в пользу этой последней. Таким образом, юристы смягчили тяжкие обязательства, которыми господа облагали рабов при отпущении их на волю, покровительствовали положению условно отпущенных (statuliber) и т.п. Но, с другой стороны, общее расположение не препятствовало появлению таких законов, каковы, например, sc. Claudianum, по которому женщина, которая вышла замуж за раба без согласия его господина, обращалась в рабство[см. сноску 206]. Ульпиан признавал условие, по которому покупатель раба обязывался перед продавцом не отпускать его на волю; такое условие имело вещное (in rem) действие, т.е. отпущение, которое состоялось в его нарушение, было недействительно[см. сноску 207]. Сам Константин, запретивший клеймить преступников в лицо, так как лицо есть образ Божий[см. сноску 208], назначил смерть той женщине, которая станет женой своего собственного раба; этот же последний, по закону Константина, подлежал сожжению[см. сноску 209], и только Юстиниан отменил его жестокие постановления[см. сноску 210].

Влияние рабства.

§ 187. Служа основанием как экономической, так и социальной жизни, рабство оказало в Риме глубокое влияние на развитие и строй гражданского права. Круг субъектов этого права был ограничен свободными лицами, и рядом с ними существовал бесправный класс, который жил не для себя, но исключительно для своих господ. При отсутствии противодействующих условий такое положение должно было привести к наибольшему развитию в обществе личных эгоистических стремлений, враждебных общежитию; обеспеченная трудом своих рабов во всем необходимом для жизни, каждая свободная семья держалась бы отдельно от других, не ища союза с ними. Но в глубокой древности, помимо других условий, такое направление жизни встречало особенное противодействие в военном быте господствующего класса населения. В наше время, может быть, несколько трудно составить правильное представление о подобном влиянии войны. В наше время война ослабляет действие социальных инстинктов: она разрушает международное общение, она порождает абсолютические стремления правителей и приучает людей к жестокостям и несправедливостям. Но когда не могло быть речи о международном союзе наций, так как не сложились еще самые народы и племена жили разбросанными и разделенными на тысячи мелких общин, когда организованная власть, устанавливающая мир внутри общин была слаба, когда, наконец, не только убийство чужеродца, но убийство своего человека зачастую не считалось преступлением, – в такое время война оказывала не разрушающее, но созидающее действие. Завоевания вели к образованию больших народов, внутри же государств военный быт содействовал установлению крепкой центральной власти и сплочению мелких общественных единиц. Война объединяла частные интересы, подчиняя их требованиям государственной безопасности. Самое рабство служило вспомогательным средством к развитию государственной жизни, так как открывало гражданам возможность предаться всецело военной деятельности без ущерба для домашнего хозяйства. Таково было значение войны в древнейшем Риме. Уже в половине республиканского периода тяжесть военной службы начинает складываться на наемников. В империи звание воина унижается до последних пределов; война постепенно теряет свое прежнее значение – необходимого и действительного труда (ср. § 8). Войны вызываются не опасностями, но честолюбием и алчностью господствующего класса и превращаются для него в источник неправой наживы. Спустя еще некоторое время число и размер военных предприятий по необходимости умаляется. Война перестает быть определяющим фактором гражданской жизни, перестает наполнять время и мысли граждан, но не заменяется ничем. Вместе с тем полноправный класс окончательно отрывается от земледельческого труда, так как землевладение сосредоточивается в руках немногих богачей, для которых выгоднее вести хозяйство руками рабов, нежели при помощи свободных фермеров или вольнонаемных рабочих. Трудовая жизнь становится чуждой сферой для римского гражданина. Новые формы труда, возникшие для свободного класса, не в состоянии поглотить все его наличные силы. Так, в империи в связи с уменьшением общего количества рабов и развитием бедного класса замечается некоторый поворот свободного населения к занятиям, которые прежде исполнялись рабами. Свободные почти вытесняют государственных рабов (servi publici) из низших государственных должностей и общественных работ и конкурируют с ними в свободных профессиях (медицина, преподавание), на сцене, в рядах прислуги, в ремеслах и землепашестве (рабочие, арендаторы, колоны). Но все это не снимает с римского общества того времени его основного характера: труд не служит принадлежностью господствующего класса. Как скоро сложилось такое положение, то пали преграды к широкому и исключительному развитию личных эгоистических стремлений. Раб служил могущественным средством для осуществления этих стремлений без прямого нарушения интересов свободных лиц, окружающих рабовладельца. Рабство доставляло господам контингент живых вещей, наиболее способных служить их нуждам, страстям и прихотям, причем разгул богача ничем не затрагивал непосредственно свободного бедняка. Напротив, богач был не прочь поделиться с бедным собратом крохами своего стола, отголосками своих удовольствий. Только в рабовладельческом обществе возможен даровой раздел хлеба и развлечений в такой безобразной форме, как мы встречаем это в Риме; только в таком обществе открыто свободное существование паразитам и всякого рода приспешникам, наполнявшим дома римских вельмож. В возможности широко удовлетворять личные стремления, не затрагивая на вид прочих свободных лиц, заключается наиболее развращающее, антиобщественное действие рабства. Эксплуатация свободного бедняка вызывает с его стороны протест, который не остается без последствий в деле усовершенствования общественных отношений; напротив, эксплуатация раба возбуждает в свободном человеке не сочувствие к нему, но лишь зависть к богачу-рабовладельцу и желание разделить с ним так или иначе выгоды его положения. В среде свободного класса рабство порождает взаимное охлаждение и отчуждение. Не последнюю роль сыграло оно в упадке здоровых политических чувств, в развитии раболепства и деспотизма, которые сопровождали переход от республики к империи.

Такова та сторона рабовладельческой жизни, которая отразилась на гражданском праве древнего Рима. Римское гражданское право, в его развитом виде, проникнуто идеей почти неограниченного личного господства. Начало частной собственности и свободы договора проводятся резко, можно сказать – бездушно. Это право было назначено для относительно небольшого круга достаточных граждан. Эгоизм маскировался в этом обществе в форму холодного признания всеобщей равноправности; предположение всеобщего социального и экономического равенства проходило через все главные юридические определения. Жалоба бедняка была слишком слаба сравнительно со стоном раба для того, чтобы быть услышанной законодателем.

III. Учение юристов о правоспособности

Divisio personarum.

§ 188. На почве отношений, изображенных выше, сложилось учение юристов о делении лиц или divisio personarum[см. сноску 211].

Divisio personarum излагается Гаем и, со слов его, – в институциях Юстиниана. Эта divisio – опыт довольно несовершенный, сделанный, вероятно, в школе, с дидактическими целями. Несовершенство его выражается в двойственности основания, принятого для распределения лиц по категориям. Все лица разделяются прежде всего на свободных и рабов; в этом состоит высшее разделение – summa divisio. Свободные делятся на свободнорожденных и вольноотпущенников. Вольноотпущенники, в свою очередь, подразделяются на три категории: полноправные граждане (cives), латины по lex Iunia Norbana и дедитиции (§ 182).

За высшим делением следует другое, имеющее отношениe к лицам, которые обладают ius connubii, т.е. способностью вступать в семейственные отношения по римскому национальному праву. Это деление не совпадает с предыдущим и не может быть подведено под него. Все лица делятся на personae sui iuris и personae alieni iuris. Лица первой категории могут быть или совершенно самостоятельны (qui neutro iure teneantur), или же находиться во временной зависимости: под опекой (in tutela) или под попечительством (in curatione). Лица alieni iuris распадаются, по роду власти, которой он подчинены, на лиц in potestate (liberi et servi), in manu (uxor) и in mancipio.

Status.

Более обдуманными, нежели вышеизложенное деление, являются понятия: так называемые status и capitis deminutio[см. сноску 212]. Под status разумеется государственное и гражданское положение лица в римском обществе. С точки зрения субъективной, как степень правоспособности, как юридическое качество лица, status выражается словом caput. Status имеет три ступени: status libertatis, status civitatis, status familiae. Tria sunt quae habemus: libertatem, civitatem, familiam*; в этом ряду каждое последующее состояние предполагает существование предыдущих.

Трем ступеням правоспособности соответствуют три ступени ее умаления. Событие умаления правоспособности называется capitis deminutio и представляется в формах: сapitis deminutio maxima, сapitis deminutio media, сapitis deminutio minima (§ 7, 12, 17).

Нельзя определить с точностью, когда именно сложилось учение о capitis deminutiones. Его корни кроются, несомненно, в глубокой древности, но юридическая разработка могла принадлежать позднейшему времени.

Начала правоспособности.

§ 189. Интересно проследить начала, к которым сводятся в результате определения римского права о правоспособности. Правоспособность определяется прежде всего происхождением человека. Лицо передает своему потомству то же юридическое достоинство, которое принадлежит ему: от раба родятся рабы, от свободного – свободные, от гражданина – граждане. При этом оба родителя должны иметь равную правоспособность. Поэтому дети лишь тогда признавались римскими гражданами, когда отец был римским гражданином и мать имела ius connubii[см. сноску 213]. Ius connubii обозначало в этом случае признанную за лицом способность к вступлению в римское супружество с возможностью производить на свет римских граждан. Connubium составляло часть прав римского гражданства и принадлежало как полноправным гражданам, так нередко и неполноправным, а также, по особой уступке, – перегринам. При отсутствии connubium дитя наследовало состояние матери, так что от гражданки и перегрина происходил римский гражданин[см. сноску 214]. Отец был здесь как бы неизвестен. Когда с падением старой национальной замкнутости браки римлянок с перегринами участились, то особым законом (lex Minicia) это первоначальное правило было изменено, в смысле большей последовательности относительно основного начала, так что от римской гражданки и перегрина рождался перегрин[см. сноску 215]. Если отец был действительно неизвестен, – чтó предполагалось обыкновенно относительно всех незаконнорожденных, то дитя наследовало положение матери[см. сноску 216]. – Отступления от основного правила, в смысле расширения правоспособности детей, рождающихся от смешанных браков, возникли в империи под влиянием побочных соображений. При Адриане, в видах гуманности, было постановлено, что от родителей: свободной женщины и раба, если они сошлись с согласия господина этого последнего, родится свободное дитя[см. сноску 217]. Другое подобное отступление встречается в III в., когда безразлично признавались свободными дети, зачатые в свободе, но рожденные в рабстве, и наоборот[см. сноску 218]. В целом ряде случаев, где гражданин или гражданка, по ошибке в своей или чужой правоспособности, вступили в супружество с латином или перегрином, императоры предоставляли им путем судебного обнаружения ошибки (causam erroris probare) сообщить гражданство как ребенку, так нередко и неполноправному супругу или супруге[см. сноску 219]. Эти отступления от руководящего начала порождались или гуманностью, или необходимостью упростить разрешение вопроса, усложненного введением новых видов гражданства и свободы.

Начало происхождения проявлялось еще в некоторых случаях. Ничей раб (servus nullius) продолжал оставаться рабом, несмотря на отсутствие господина: рабство было обусловлено, в глазах римлянина, самой природой раба. Напротив, римлянин, возвратившийся из плена и получивший postliminium (§ 11), считался не вольноотпущенником, но свободнорожденным, потому что его временное рабство произошло не от ухудшения его природы, но по несчастию. То же правило прилагалось ко всем случаям, в которых лицо состояло временно на положении раба по насилию или недоразумению[см. сноску 220].

Правоспособность, которая приобреталась происхождением, могла быть изменена усовершенствованием или ухудшением природы данного лица. По постановлению народного собрания в республике и по распоряжению государя в империи, лица, которые оказали особые заслуги римскому народу, возводились в сан римского гражданства. Следуя такому же мотиву, древнейшие римляне награждали свободой только достойных рабов, и вольноотпущенники, переживая свое переходное состояние, терпели как бы некоторый искус, после которого, через несколько поколений, принимались в ряды полноправных граждан. Когда впоследствии возникло злоупотребление освобождением рабов, тогда законы разделили отпущенников, по их достоинству, на разряды. В ряды полноправных граждан были включены только лица, в силу общего происхождения с господином (незаконное родство) или вследствие услуги, оказанной либо ожидаемой. Но вольноотпущенник, который был включен в средний разряд – латинян, получал полное гражданство за заслуги перед римским государством и обществом. Было постановлено, что латинянин становится гражданином, если заведет большой корабль и в течение шести лет будет поставлять в Рим хлеб, если он выстроит замечательное здание, пробудет шесть лет вне Рима в рядах войска, женившись, родит сына, который достигнет годового возраста, и т.п.[см. сноску 221] Что касается до изменения правоспособности вследствие ухудшения природы человека, то главный случай этого рода мы встречаем в наказаниях, которые соединяются с сapitis deminutio maxima и сapitis deminutio media.

XIX

Императорская юриспруденция

(I, II и 1/2 III в. по Р. X.)

Причина развития.

§ 190. Среди всеобщего нравственного разрушения римского общества прогрессивное развитие права в первые времена империи составляло бы неразрешимую загадку, если бы психологический факт, по своему существу довольно обыкновенный, не проливал яркого света на это явление. Развитие отдельных личностей нередко представляет пример того, как нравственное падение – падение воли – сопровождается подъемом умственной деятельности; и то же бывает с целыми обществами. В обществе, променявшем строгую патриархальность нравов на разнузданность страстей, военную доблесть – на ловкость торгаша и, наконец, республиканскую свободу на гнет военной диктатуры, остаток здоровых сил стал избегать практической деятельности и все более и более предавался чистым наслаждениям умственного, теоретического труда. Известно, что конец республики и первые века империи представляли высокий подъем умственной деятельности в римском обществе, уже обнаружившем несколько пороков воли. Развитие юриспруденции составляло одну из сторон этого движения. Постепенно нарушалось первоначальное, равномерное соотношение двух факторов гражданского права – гражданского оборота и юриспруденции. Гражданский оборот, при его торгашеском и спекулятивном настроении, распространявшем вокруг себя холодное веяние голой расчетливости и бездушия, не представлял для юриспруденции достаточного источника для возбуждения к высокому и благородному; теперь она не могла ограничиться только тем, что спешила навстречу потребностям гражданского оборота, принося им целесообразное удовлетворение. Во многом юриспруденция заняла относительно оборота положение отрицательное. Она стала носительницей идеалов, которые, по мере возможности, навязывала обороту силой своего авторитета. Возвышенные и широкие принципы проникали юридическое творчество империи, и в этом мы имеем лучшее доказательство того, что не в одной практической жизни, грубой и расшатанной, заключался его источник. В практическом отношении императорской юриспруденции оставалось создать немногое принципиально новое; основы нового права были уже заложены работами предшествующих поколений. На ее долю досталась дальнейшая разработка богатого материала, накопленного до нее, и уже на многих примерах мы имели случай видеть, с каким искусством и энергией юристы империи довершили переустройство гражданского права, начатое их предшественниками.

Практическая деятельность.

§ 191. Судебная практика по-прежнему служила главным полем для деятельности юристов. Они были советниками частных лиц (при вступлении их в сделку или в случае тяжбы), судей и даже самих преторов[см. сноску 222]. Данный ответ влиял на вопрошавшего, смотря по степени его авторитета. Письменные собрания ответов под заглавиями: «ответы» (responsa), «письма» (epistolae), занимали видное место в юридической литературе. Юридический казус, действительный или вымышленный, представлял основную форму, в которую вообще выливались рассуждения юриста. Таким образом, юриспруденция продолжала идти по пути казуального творчества, соединяя в своем лице и в каждом отдельном акте своей деятельности власть, творящую юридические нормы, и власть, применяющую их. Однако ряд причин начал нарушать этот характер ее. Безгранично свободное развитие юридических консультаций представляло свои неудобства для общества: неопытные в юридических вопросах или слабохарактерные судьи рисковали стать предметом разноречивых влияний, которые исходили с разных сторон от юрисконсультов с авторитетом, может быть, сомнительного качества. Явилась необходимость регулировать консультации и, так или иначе, отличить истинно сведущих юристов от недоучек или искусных шарлатанов. Как обыкновенно бывает в эпохи возрастающего абсолютизма, из мер, способных регулировать запутавшиеся отношения, была предпочтена такая, которая открывала единоличной власти возможность непосредственного вмешательства в самое дело. Представителям и сторонникам империи было не по душе существование сословия юристов, независимого и самостоятельного. Уже Сулла разделял мысль о кодификации гражданского права, в исполнении чего, если бы указанная мысль осуществилась, главную роль должен был бы играть юрист Аулий Офилий. Кодификация сразу придавила бы творчество юристов, как это случилось два века спустя.

Ius respondendi.

Решительная мера принадлежала Августу. Он постановил, что юристы от императора должны получать право ответа (ius respondendi) на вопросы, которые им предлагаются. Юрист, который получал это право, должен был излагать свои ответы письменно, за своей печатью; изложение мотивов не требовалось, равно как и обозначение тех лиц, по ходатайству которых ответ давался. Ответ, данный с соблюдением сказанных условий, имел для судьи обязательную силу, от имени самого императора; судья мог [не] последовать указаниям такого ответа только тогда, когда ему представляли по тому же вопросу другой ответ, противоречивший первому, но исходивший также от юриста, который имел право ответа. В этом смысле постановил еще Адриан, который указал, что судья свободен в своем мнении в случае противоречивых ответов юрисконсультов. Сочинения юриста обладали тем же авторитетом, как и его ответы; таким образом, юрист мог оказывать официальное влияние на гражданское правосудие даже после своей смерти; деспотизму удобнее было иметь дело с сочинениями умерших юристов, чем с ответами живых. Вся мера Августа, т.е. установление особого «права ответа» (ius respondendi), имела тот смысл, что юрисконсульт сделался как бы должностным лицом, органом императорской власти; его влияние на суд получило официальную окраску. С этого времени юрисконсульты по преимуществу стали называться «творцами» права (iuris auctores) в отличие от «старых» (veteres) юристов доимператорского времени. Впрочем, высокое значение «старых» сохранило за их сочинениями прежний авторитет и императорам не было особой нужды вступать в борьбу с этим обстоятельством; гораздо более интереса представлял для них тот факт, что большинство живых юристов, не получив права на ответы, лишились своего влияния на суды. Разумеется, они продолжали отвечать, если их спрашивали; однако частные лица поневоле не могли питать особенного доверия к силе таких ответов, а судьи принимали их не без некоторой опаски. На первых порах власть затруднялась игнорировать выдающиеся таланты и обходить их своим пожалованием в официальные юрисконсульты: при Августе его противник Лабеон имел право на ответы, но позднее положение несколько изменилось и, например, при Адриане указанного права не имел такой юрист, каков был Гай, который, впрочем, жил далеко от Рима. Трудно сказать, какую роль играло «право ответа» в провинции; сами императоры могли относиться к деятельности провинциальных юристов безразличнее, чем к деятельности юристов Рима; относительная редкость патентованного юрисконсульта в провинции открывала больший простор для деятельности и влияния юристов непатентованных, но зато, с другой стороны, эти последние не могли обладать особым значением в глазах провинциальных правителей, которые руководились собственным усмотрением в избрании своих советников, симпатии же правителей к тем или другим советникам могли отражаться и на судьях, когда эти последние определяли достоинство представленных им ответов.

Преподавание.

§ 192. Помимо разделения юристов на две категории, – на официальных творцов права и на таких, которые, не получив «права отвечать», могли оказывать лишь относительно слабое и косвенное влияние на развитие правового порядка, в самой деятельности юристов, в силу естественного движения ее вперед, произошло разделение, которое несколько изменяло ее первоначальный характер. Уже переход от разработки формул к разработке казусов, который последовал при Квинте Муции Сцеволе и Сервии Сульпиции Руфе, представлял, как мы сказали в своем месте (§ 114), большой шаг вперед на пути развития отвлеченности юридического мышления. В том же направлении влияло новое устройство преподавания. Прежде преподавание (docere) не отделялось от прочей деятельности юриста; молодой человек научался юриспруденции через то, что присутствовал при ответах, которые его учитель давал вопрошавшим. Со времени Тиберия Корункания доступ к такому присутствованию был открыт для каждого желающего и еще при Цицероне встречается тот же порядок. Но вслед за тем обучение (institutio) отделилось, как особое занятие. Около каждого из выдающихся юрисконсультов сосредоточивалась группа учеников, которые потом составляли группу его последователей. Может быть, уже при Августе, а может быть, несколько позднее появились юридические училища или школы (stationes, scholae), т.е. юридическое преподавание стали вести в особых, для того назначенных, учреждениях. Положение наставника юридической школы пользовалось особым уважением. Ульпиан называл юридическую премудрость священнейшею, неоценимой на деньги, которую профессору не следовало унижать требованием вознаграждения за свой труд; но в благодарность за этот последний он был вправе принимать подарки (гонорар)[см. сноску 223]. – Обособление преподавания от практической деятельности открыло для юриста новую деятельность помимо непосредственного творчества. Конечно, в школе предметом изучения служило то же практическое право; конечно, и во время преподавания юрист мог указывать нововведения, как это делал он, «отвечая» на вопросы; но два признака отличали школьное творчество от практического: во-первых, оно не имело такого непосредственного значения, как это последнее; во-вторых, в школе творчество получило более отвлеченный характер: там не столько разрешались отдельные казусы, сколько устанавливались юридические нормы, которые относились к целому ряду однородных казусов. В каждом отдельном случае оставалось вопросом, в какой мере эти нормы будут приложены на практике.

Капитон и Лабеон.

Сособственность.

§ 193. Во время императора Августа жили и учили двое юристов с выдающимся значением: Атей Капитон и Марк Антистий Лабеон. Капитон был сторонником нового режима и пользовался расположением императора, возбуждая зависть во многих, искавших милостей властителя. Напротив, Лабеон[см. сноску 224] (род. ок. 45 г. до н.э. – ум. 21 г. н.э.), республиканец по своим политическим убеждениям, неподкупный по характеру, держался относительно императора в рядах оппозиции, пользуясь популярностью в обществе. Лабеон владел превосходно диалектикой и грамматикой, употребляя их на пользу юриспруденции; обладая умом живым и изобретательным, он был в области гражданского права сторонником движения вперед и оказался новатором по многим вопросам, тогда как Капитон старался устоять на почве уже утвердившихся юридических воззрений. Диалектический анализ способствовал установлению новых отвлеченных понятий; примером может служить понятие сособственности (condominium), т.е. права собственности многих лиц на одну вещь. Именно, юристу предстояло разрешить такой случай[см. сноску 225]: А и В имели на праве общей собственности участок земли и В завещал своей жене узуфрукт на свою часть, – другими словами, жена В получила право на получение половины доходов, которые может дать весь участок. После смерти В его наследник (например, его сын) возбудил дело о разделе общего имущества (actio communi dividundo), и судья, разделив участок на две части, постановил, что право узуфрукта, принадлежащее вдове В, не простирается на часть, которая досталась А, но должна ограничиваться той частью, которая отошла к В, т.е. вдова должна получить все доходы, но только с той части, которая отведена на долю наследника В. Предшественник Лабеона и его учитель, близкий друг Цицерона, Требаций находил это решение правильным; напротив, Лабеон объявил его неправильным: узуфрукт был установлен на весь участок в половинной доле, судебное же решение, постановленное по делу А и В, не может затронуть прав третьего лица, вдовы В, и заменить ее первоначальное право на половину дохода со всего участка правом на получение всего количества плодов, но с половины участка. Лабеон руководился в этом случае отвлеченным понятием сособственности; сособственность есть право многих лиц на всю вещь; каждый из сособственников имеет право на получение известной доли доходов со всего имения и, устанавливая узуфрукт, он передает другому лицу именно это свое право. Другой пример анализа представляет разделение воровства на виды[см. сноску 226].

Виды воровства.

По мнению Сервия Сульпиция Руфа воровство имеет четыре вида: manifestum, nес manifestum, conceptum и oblatum (§ 40). Лабеон отрицал два последних вида, утверждая, что это – виды исков, но не виды прав. Таким образом, разделение иска и права делало, благодаря Лабеону, новые успехи.

Толкование сделок.

С более глубоким анализом было связано и более широкое толкование сделок. Некто назначил (в завещании) опекунов таким образом: «даю опекуна Люция Тиция; если же он не будет жив (non vivit), то Гая Плаутия». Тиций был жив в момент открытия наследства и принял опеку, потом же через некоторое время умер. Требаций не допускал, чтобы опека могла перейти в таком случае к Плаутию, напротив, Лабеон утверждал это[см. сноску 227]. Грамматические замечания Лабеона, понятно, не отличались особой верностью.

Словопроизводство.

Этимология не представляла тогда ничего научного; она удовлетворялась самым поверхностным сопоставлением слов и, отыскивая корни для слов с юридическим значением, юрист был занят не столько тем, чтобы найти истинный корень, но тем, чтобы подобрать корень, который соответствовал бы смыслу слова; корень, который подходил к смыслу слова, казался истинным. У Лабеона слово «сестра» (soror) происходит от того, что она составляет нечто «отдельное» (seorsum = отдельно) от дома, будучи предназначена к переходу в чужую семью[см. сноску 228]. «Вдова», говорил Лабеон, обозначает не только ту женщину, которая когда-то была замужем, но и ту, которая никогда не имела мужа, потому что вдовой (vidua) она называется как бы беспарная (sine duitate), точно так же, как безумный (vecors) называется так, как бы он был без ума (sine corde)[см. сноску 229]. «Воровство» (furtum), по Лабеону, происходит от темного, черного (furuus), потому что воровство совершается тайно и скрыто, и по большей части ночью[см. сноску 230], и т.д. – Как сам Лабеон не смущался высказываться, когда это казалось ему необходимым, против мнений своего учителя, точно так же и ученики его позволяли себе выступать против его взглядов.

Прокул.

Pro herede gestio.

Главный из учеников Лабеона, Прокул, расходился с ним по многим вопросам, и не трудно заметить, что в таких случаях Прокул только с большей последовательностью пользовался теми же приемами, которыми руководился сам Лабеон. Дозволяется ли покупателю и продавцу определение покупной цены оставить на усмотрение третьего лица? Лабеон не считал такую сделку куплею-продажею, напротив, Прокул признавал ее за таковую[см. сноску 231]; в его глазах, требование точной цены (pretium certum), стало быть, не теряло от того, что определение отдавалось на усмотрение третьего лица и должно было последовать после заключения самой сделки. Я имею здание на своей земле; если кто надстроит стену на моей стене, то надстроенное принадлежит, по Лабеону, строителю, – по Прокулу же, оно принадлежит мне, ибо, по общему правилу, всякое здание, кем бы оно возведено ни было, принадлежит собственнику земли и для приложения этого правила безразлично, основывается ли здание непосредственно на земле или через посредство другой стены[см. сноску 232]. Обладатель сервитутного права на водопровод (aquaeductus) может, по Лабеону, ссудить каждого водой из своего водопровода; напротив, по Прокулу, он не должен делать это, потому что сервитут устанавливается собственно для надобностей того имения, которое принадлежит обладателю сервитута[см. сноску 233]. Некто назначил своим наследником эманципированного сына, а на случай, если он не примет наследства, одного из своих рабов, которому вместе с тем даровал свободу; потом завещатель сошел с ума и сын испросил у претора «владение» наследством без завещания (ab intestato). Лабеон говорил, что сына должно считать наследником по завещанию, коль скоро доказано, что это последнее составлено в здравом уме; но Прокул находил это решение неправильным. Сын, тем самым, что он не хотел вначале воспользоваться завещанием, открыл рабу путь к наследованию; нельзя также сказать, что в данном случае сын вел себя как «как бы наследник» (pro herede gestio, см. § 213) и таким образом молчаливо вступил в наследование по завещанию, ибо кто не осуществляет своих наследственных прав и испрашивает себе «владение» на другом основании, тот не ведет себя как наследник[см. сноску 234]. Кому-либо оставлено наследство под условием принесения известной клятвы («si iuraverit»); если наследник приносит клятву, то, по Лабеону, надо дожидаться с его стороны еще каких-нибудь других действий, чтобы сказать, что он начал вести себя как наследник; напротив, по Прокулу, для указанной цели достаточно уже одного факта принесения клятвы[см. сноску 235]. Указанным мы удовольствуемся для характеристики Прокула[см. сноску 236]. После Лабеона он принял руководительство его школой, которая, по-видимому, только теперь окончательно окрепла и получила характер прочного учреждения; юристы, которые вышли из этой школы, стали называться прокулианцами. Рядом с ними действовали юристы, воспитанные школой Капитона; как кажется, и она окрепла только при учениках этого последнего, Мазурие Сабине и Кассии, и воспитанники ее назывались сабинианцами.