Донбасский институт техники и менеджмента 17 страница

Впрочем, с самого начала должны были заметить, что вина неисправного должника несколько больше, нежели вина добросовестного владельца чужой вещи; недаром право изъяло неисправного должника из разряда преступников позднее, нежели владельца. С момента вступления в заемные отношения должник знает, что в его руках находится чужое имущество, тогда как добросовестный владелец чужой вещи узнает об этом лишь тогда, когда дело доходит до суда. Поэтому наказание не было исключено совершенно при определении ответственности неисправного должника; оно занимало лишь второстепенное место, служа как бы дополнением к главной форме ответственности. Так, элемент наказания мы найдем в постановлениях Аквилиева закона; мы встретим его также, когда познакомимся с порядком судебной ответственности по новым договорам (кондикции). Но это наказание было, во всяком случае, гораздо слабее того, которым каралось преступление.

В отдельных случаях и неисправный должник мог руководиться злым умыслом. Уже при самом заключении займа должник мог умыслить присвоить занятое; или при наступлении платежа он мог уклониться от него, имея сумму, достаточную для уплаты долга. Как относились к случаям этого рода? Легко может быть, что сначала изъятие не распространялось на них, так что прежнее уголовное наказание, осуществляемое посредством l egis аctio per manus iniectionem, сохраняло здесь свою силу, разумеется, если была возможность доказать умысел; но потом руководящий критерий вообще начинает основываться на общем типе случаев. Приобретение чужой вещи, например, покупкой, получение денег взаймы и т.п. обыкновенно не связывались с преступным умыслом; эти действия относились к разряду тех нормальных актов, из которых состоял гражданский оборот и потому выделились в особую группу, без отношения к степени их умышленности. Того требовали интересы гражданского оборота. Быстрый обмен имущественных благ не мог совершаться, пока законное приобретение чужой вещи или неуплата долга считались наравне с воровством; оборотное значение этих действий привело к формулированию для них особого, нового критерия и требовало одинакового приложения его к ним во всех случаях.

1. Стипуляция

Простая стипуляция.

§ 88. Глагол sponde о издавна употреблялся в латинском языке, для выражения серьезного, делового обещания. По-видимому, он употреблялся во всем Лациуме в религиозных обетах и при заключении международных трактатов, а потом перешел в гражданский оборот. Словоупотребление выработало при этом форму вопроса и ответа, которая под именем стипуляции перешла, не позже середины V столетия, в Рим и стала употребляться римскими гражданами при заключении юридических сделок. Одна из сторон, кредитор, спрашивала: «не обещаешь ли дать мне столько-то?» (spondesne mihi dare...), на что другая сторона, должник, отвечала: «обещаю» (spondeo). Может быть, первоначально отве чающий повторял всю формулу вопроса, потом же стал ограничиваться произнесением одного утвердительного «обещаю». Вероятно также, что сначала употребление стипуляции относилось к займу; она заменяла собой nexum. Стипуляционное обещание служило тем, чем служит теперь расписка, которую заемщик дает своему кредитору; оно облекало заем в юридическую форму. Еще в позднейшем праве мы встречаем подобное употребление стипуляции.

Стипуляционное обязательство могло уничтожиться только стипуляционным способом. Должник, уплатив должное, спрашивал кредитора: «не получил ли ты столько-то?» (habesne acceptum...), на что следовал ответ кредитора: «получил» (habeo). Этот способ уничтожения обязательства назывался акцептиляцией (acceptilatio).

Стипуляция и соответствующая ей акцептиляция были формами торжественного словесного (вербального) акта: существование обязательства было обусловлено здесь исключительно произнесением определенных торжественных слов. Это было новое, по порядку третье, наслоение в истории древнеримского формализма. Стипуляция и акцептиляция были акты формальные в обоих смыслах этого последнего эпитета: во-первых, для совершения их была установлена обязательная форма; во-вторых, источник юридической силы договора заключался именно в словах, составлявших эту форму. Форма стипуляции была, однако, легче, отвлеченнее и тягучее, нежели форма более древних актов: манципации и цессии. Эта форма состояла из одних слов, в рамки которых можно было, по усмотрению, вложить широкое содержание. Будучи порождением оборота более живого, нежели тот оборот, который создал обе древнейшие формы, стипуляция принимала в себя видоизменения и усложнения, которые не были применимы в манципации и цессии. Так, в стипуляцию стали включаться потом соглашения о сроке и об условии, недопустимые в манципации. Введенная первоначально (как предположено выше) для совершения займа, стипуляция распространила потом широко свою область, и употреблялась для установления самых разнообразных обязательств.

Сложная стипуляция

§ 89. Стипуляция одного кредитора с одним должником представляла простейший вид этой сделки. Однако рано возникли усложнения: как со стороны должника, так и со стороны кредитора могли выступить, в дополнение к главному должнику или кредитору, еще другие лица: к главной стипуляции присоединялось еще несколько стипуляций и установлялось несколько должников или кредиторов по одному и тому же обязательству. Со стороны должника такое умножение лиц происходило в форме adpro missio, со стороны кредитора – в форме adstipulatio.

1. Adpromissio. Когда обязательство устанавливалось по nexum, тогда кабальная зависимость должника от кредитора служила лучшей гарантией прав этого последнего. В других случаях подобную гарантию надо было искать в поручительстве (ср. выше: vadimonium, § 32); и поручительство явилось почти неизбежным спутником займа, как скоро он облекся в форму стипуляции. Поручительство само приняло эту форму и получило от того вполне юридический характер, тогда как прежде еще в значительной степени оно не лишено было характера бытового отношения. Поручительство по стипуляции устанавливалось так, что одновременно со стипуляцией, заключенной с главным должником, кредитор совершал стипуляцию с каждым из поручителей (sponsores), спрашивая их: «idem dari spondes?» и вопрошаемый отвечал: «spondeo». В случае неисправности должника кредитор был волен предъявить иск или к этому последнему, или к поручителю – sponsor ' y, no своему усмотрению. Каждый из sponsores, когда их было несколько, обязывался уплатить кредитору по его требованию всю сумму долга; стало быть, sponsor занимал в обязательстве положение, равное положению самого должника; он был такое же ответственное лицо, как и этот последний. Так coxpaнялся еще первоначальный характер поручительства (§ 32).

Сказанная роль sponsor'a засвидетельствована источниками. Дoлжно предположить еще другую роль его. Две практические цели, которые позднее выразились в двух отдельных институтах: поручительстве и представительстве, могли теперь еще преследоваться в одной и той же форме. При известных условиях sponsores участвовали в стипуляции, может быть, не как поручители, но с целью заместить должника в случае, если ему придется отсутствовать в момент исполнения по обязательству. Предположим, что некто, вступая в сделку в качестве должника, предвидел, что в момент приведения этой сделки в исполнение, т.е. в момент уплаты или в момент судебного взыскания, он не будет находиться в том месте, где исполнению надлежало произойти. В таком случае он привлекал к участию в сделке других лиц в качестве sponsores, с тем чтобы они заместили его в решительную минуту. Другими словами, sponsores могли играть ту роль, которая перешла потом к представителям. Но представительство было скрытое или, лучше сказать, самое понятие представительства еще не выработалось; формально-юридически sponsores были такими же должниками, как и главный, настоящий должник: они были содолжниками его, ибо кредитор мог потребовать уплату безразлично как от него самого, так и от sponsores.

Идея и формы не дифференцируются сразу, и потому весьма вероятно, что существовало такое смешение роли поручителя с ролью представителя или (что для того времени будет точнее) заместителя. Постепенно внимание юриспруденции сосредоточилось на первой из них, и в позднейшее время sponsores встречаются только как поручители.

2. Adstipulatio. Напротив, форма, известная под именем adstipulatio, сохранила ясный след того, как можно было установить заместителя (представителя) со стороны кредитора. Стипулятор мог допустить рядом с собой другое лицо, которое стипулировало от должника то же, что и сам стипулятор, и потому звалось в просторечии adstipulator 'ом. Оно, наравне сo стипулятором, имело иск по стипуляции и получало уплату; уплата адстипулятору освобождала должника от ответственности перед стипуляторами. Стало быть, и здесь положение лица, привлеченного к стипуляции, было равно положению главного контрагента. Адстипулятор был такой же кредитор, как и сам стипулятор, точно так же как в вышеописанном случае (adpromissio) sponsor был такой же должник, как и сам promissor.

Корреальное обязательство.

Эта оригинальная черта повторяется потом в той форме, которая встречается в позднейшем праве в случаях сложной стипуляции. Именно, несколько кредиторов могли отнестись к одному должнику с одинаковыми вопросами (один спрашивал: обещаешь ли ты дать мне сто? другой: обещаешь ли ты дать мне те же самые сто? и т.д.), и должник, выслушав их вопросы, давал на них один общий ответ: «utrique vestrum dare spondeo» *. Точно так же один кредитор мог отнестись последовательно к нескольким должникам с одним и тем же вопросом: Мэвий, обещаешь ли дать сто? Сей, обещаешь ли дать те же самые сто? И должники по окончании всех вопросов отвечали один за другим: spondeo, spondeo. Сокредиторы и содолжники по обязательству, которое устанавливалось указанным способом, назывались, между прочим, correi, и от этого слова произошло теперешнее название такого обязательства корреальным. Корреальное обязательство отличалось существенно от обыкновенных обязательств. Каждый из сокредиторов был вправе потребовать от должника уплату всего долга; каждый из содолжников был обязан уплатить кредитору весь долг. Удовлетворение, полученное одним из сокредиторов, погашало права всех прочих кредиторов; удовлетворение, сделанное одним из содолжников, освобождало всех прочих должников от ответственности. Разумеется, что это удовлетворение, чтобы получить юридическую силу, должно было быть оформлено акцептиляцией, как вообще требовалось при погашении стипуляционного обязательства (§ 88). Кроме того – и это обстоятельство достойно особого замечания – наравне с удовлетворением, одинаковое с ним погашающее влияние имели новация (глава XIV) и судебные акты: litis contestatio (§ 66) и iuramentum in iure (§ 33), т.е. акты, вообще погашающие стипуляционное обязательство, в данном случае погашали действие всех стипуляций, одновременно заключенных. Таким образом, было достаточно, чтобы кто-либо из сокредиторов предъявил против должника иск и довел его до контестации, или чтобы такой иск был предъявлен против одного из содолжников, или чтобы один из содолжников очистил себя судебной присягой, или, наконец, чтобы судебная присяга была принята одним из сокредиторов, – и обязательство погашалось относительно всех прочих участников сделки.

Соединение нескольких лиц могло явиться одновременно как со стороны кредитора, так и со стороны должника, и последствия были те же самые: каждый из сокредиторов мог потребовать от каждого из содолжников уплату всего долга, и уплата, сделанная одним из должников одному из кредиторов, погашала обязательство относительно прочих участников. Новация и вышеупомянутые судебные акты имели то же действие.

Дальнейшее развитие.

§ 90. Корреалитет состоял в несомненном родстве с вышеописанными формами: adpromissio и adstipulatio. C л e дует идти дальше и сказать, что эти формы были сначала не что иное, как случаи корреалитета и, может быть, первые его случаи. Но потом они обособились, приобрели некоторые особые признаки и отошли в том или другом отношении от общего типа корреалитета. Именно, дальнейшее развитие состояло в том, что из-за формального равенства сокредиторов и содолжников выступило и получило юридическое признание их действительное соотношение, так что стал различаться главный должник и поручитель, главный кредитор и адстипулятор, и их положение определялось неодинаково.

Ранее произошло это относительно поручителей – sponsores. Sponsor, уплативший кредитору, имел manus iniectio против должника, если сделанная им уплата не была возмещена ему в течение шести месяцев (lex Рublilia, § 85). Каждый из sponsores, когда их было несколько, был обязан, как это указано выше, уплатить кредитору по его требованию всю сумму долга; но уплативший больше, чем следовало бы с него при равномерном распределении долга между всеми, получал, по особому закону (lex Appuleia), право требовать соответствующее удовлетворение от других поручителей. Гай, который смотрит на это отношение с современной ему точки зрения, говорит, что указанный закон ввел в отношения поручителей как бы товарищество (societas). Корреалитет оставался пока в своей силе, потому что перед кредитором поручитель отвечал наравне с самим должником. Но вот появился новый закон, lex Furia (§ 85), который дал поручителю, уплатившему весь долг, право обратить свое взыскание на самого кредитора, в форме manus iniectio; по тому же закону обязательство поручителя погашалось с истечением двух лет после его установления. Должно быть, еще много раньше было признано, что обязательство sponsor ' a не переходит к его наследникам. Таким образом, отношения кредитора к поручителю стали иные, нежели его отношения к самому должнику. Во время классической юриспруденции в поручительстве открыто признавали отношение второстепенное, дополняющее собой главное обязательство.

Подобное же произошло относительно adstipulatio. По-видимому, большой класс лиц занимался тем, что предлагал свои услуги в качестве адстипуляторов и извлекал из того свои выгоды. Законодателю пришлось обратить свое внимание на эту профессию и посвятить ей особое постановление. Во второй главе Аквилиева закона (lex Aquilia, 467 г.?) обязанность адстипулятора как доверенного стипулятора получила юридическую окраску. Именно, адстипулятор, обманувший довери e своего доверителя и совершивший с должником акцептиляцию (§ 88) без получения от него надлежащей уплаты, отвечал перед стипулятором в размере его убытка; адстипулятор, отрицавший на суде свою вину, но оказавшийся по суду виновным, отвечал вдвое (in duplum). Все это не изменяло еще положения адстипулятора как кредитора перед должником; но следующее правило отличило его, в этом отношении, от стипулятора и подорвало несколько их корреалитет. Именно, право адстипулятора не переходило к его наследнику. При Гае, вопреки строгим требованиям формализма, стипуляция адстипулятора могла быть заключена в выражениях, отличных от выражений самого стипулятора. За стипулятора не мог стипулировать кто-либо из состоящих в его власти, например, сын или раб, потому что приобретаемое право соединялось в этом случае с обязанностью (обязанность доверенного лица перед его доверителем).

Влияние формализма.

§ 91. В стипуляции более, чем в какой-либо другой сделке древнейшего права, сказалось историческое значение формализма в гражданском обороте. Если в сравнении с последующей ступенью развития права формализм представляет несовершенство, выражая собой некоторую неразвитость мысли, то в сравнении с предшествующим состоянием он свидетельствует, напротив, о важном шаге вперед. В формализме мы встречаемся впервые с внутренним гражданским оборотом, приобретшим некоторую правильность и устойчивость. Сделка теряет случайный характер и становится обыкновенной принадлежностью правовой жизни. Будучи культом слова, формализм вынуждает людей к обдуманности при произнесении слов: одно слово может погубить человека навеки. Формализм воспитывает в уме человека ассоциацию идей, которой принадлежит важная роль в последующей истории права, – именно, ассоциацию идеи произнесенного слова с идеей права и обязанности, основанных на этом слове. В древнейших формах (манципация, in iure cessio) слова произносятся теми лицами, которые приобретают права. Здесь форма сделок сохраняет еще характер самоуправства, права как бы захватываются самим приобретателем: недаром слова его сопровождаются выразительными телодвижениями, имеющими тот же смысл. В позднейших формах телодвижения исчезают, и в произнесении слов участвует та сторона, на которую сделка налагает обязанность (стипуляция). Сделка представляется в новой форме – обещания. Сила обещания, как и сила более древних сделок, основывается на слове, которое – раз оно произнесено – приобретает как бы самостоятельное, неприкосновенное значение. Но прежде слово произносилось управомоченным, в обещании же произносит его обязанный. По мере того как будет совершенствоваться самосознание, начнут замечать связь обещания с «волей» обещающего и принимающего. Этим будет подписан смертный приговор формализму; вместо идеи слова выступит вперед идея воли. Но, уступая место новому правовому порядку, формализм оставит после себя человека, выученного держать данное слово. Новый порядок не нарушит этого начала; он определит только по-своему, какое слово обязательно держать. Формализм предписывал держать каждое слово, произнесенное торжественно; новый порядок укажет как на критерий при оценке слова его отношение к воле произносящего.

2. Заем (mutuum)

Форма.

§ 92. Стипуляцией не ограничился прогресс гражданского оборота. Позднее стипуляции, может быть только в VI столетии, в римском гражданском обороте появился заем в форме mutuum. Так назывался акт, в котором одна сторона (кредитор) передавала другой стороне (должнику) в собственность какое-либо количество денег или другой вещи, определяемой родом и счетом (например, зерновой хлеб и т.п.), другая же сторона обещала при этом (не стесняясь никакой обязательной формой при выражении своего обещания) возвратить, взамен полученного, вещь того же рода и в том же количестве, как получила. Это была чистая заемная сделка, без всякой примеси обязательной формы. Обязательство заемщика рождалось из того факта, что он получал вещь в собственность. Одного соглашения кредитора с должником было недостаточно для возникновения обязательства; для такого результата соглашение должно было сопровождаться юридическим обогащением должника за счет кредитора, в форме поручения, на праве собственности, известной вещи. Должник оставался обязанным независимо от того употребления, которое он сделал с полученной вещью: если, например, занятые деньги погибли ранее, нежели он употребил их в свою пользу, то это обстоятельство (casus) не касалось кредитора. Тяжесть такого случая всецело нес на себе должник как собственник занятой вещи.

По выражению римских юристов, в mutuum должник re obligatur, откуда самое название этого акта реальным. В сущности, это «реальное» начало не было новым началом в праве. В наиболее древнем праве nexum рождало обязательство потому, что при n ехum должник получал нечто от кредитора. Идея договора, – идея обязательства, основанного на соглашении, на воле сторон, была чужда тому праву. Эта идея была далека от своего полного выражения и в стипуляции; должника обязывало в ней торжественное слово, но не соглашение. В mutuum идея соглашения просвечивалась относительно яснее, но одно соглашение без реального основания, т.е. без получения, почиталось еще не имеющим юридической силы. Таким образом, mutuum воспроизвело в себе это первоначальное основание оборотного обязательственного права. Mutuum составляло прогрессивное явление в истории права. Но прогресс состоял не в образовании реального начала, которое было присуще еще nexum; прогресс состоял в устранении всякой обязательной формы договора. Способ совершения mutuum не был предписан. В этом отношении mutuum было первым неформальным актом в области обязательственного права, точно так же, как простая передача вещи (traditio) была первым неформальным способом приобретения в области вещного права (§ 71).

Проценты.

§ 93. Nexum было сделкой домашней, mutuum представляло сделку торговую. Проценты при mutuum устанавливались особым соглашением, в форме стипуляции, и определялись обыкновенно по месяцам. Обычный размер их – по одному в месяц или 12% годовых, был потом обращен (претором) в законный maximum. Таким образом, по вопросу о процентах и позднейшее (преторское) право подражало старому (квиритскому) праву, но, надо думать, действовало столь же бесплодно, как и это последнее. В различных местностях образовались путем обычая различные нормы процентов, и, по-видимому, они нередко превышали законную норму. Это надо заключить из того, что, ссылаясь на них, юристы делают оговорку, по которой обычная норма процента допускалась лишь в том случае, если не противоречила закону. Вышеуказанный максимум продержался до Юстиниана, который (528 г.) нашел возможным уменьшить его наполовину, сделав, впрочем, некоторые отступления от общего правила. Так, торговцам и хозяевам промышленных заведений было дозволено давать взаймы из 8%, лица из ранга illustres должны были довольствоваться четырьмя процентами, от крестьян нельзя было требовать более 4%. Рядом со всем этим у юристов императорского периода действовало правило, по которому рост процентов прекращался, как скоро неуплаченная процентная сумма достигала размеров капитальной суммы, и запрещался вычет процентов из капитальной суммы вперед, а равно запрещался анатоцизм, т.е. причисление неуплаченной процентной суммы к капиталу и взимание особых процентов на этот придаток. Юстиниан (529 г.) запретил даже такой анатоцизм, который, в обход закона, устанавливался не в первоначальном договоре, но особыми соглашениями в конце каждого процентного периода. В наказание за ростовщичество Диоклетиан (290 г.) установил бесчестие, а Феодосий подтвердил в своем кодексе древний штраф quadruplum (386 г.). Кроме того, в противоположность древности, взимание процентов сверх законной меры приобрело безусловно запрещенный характер: соглашение о том было юридически недействительно. Поэтому должник мог отказаться от уплаты таких процентов, а если она была уже сделана, то уплаченное засчитывалось в погашение капитала или же возвращалось назад.

3. Литтеральный контракт (contractus litteris)

Codiсes accepti et expensi.

§ 94. Творчество древнеримского формализма не остановилось на стипуляции, но создало еще четвертую форму – акт, сила которого была основана на письменном документе. В то время как в сфере обыденных сношений укоренялось mutuum, в деловых сношениях коммерческих кругов установился обычай, заимствованный у греков, вести приходо-расходные книги, в которых отмечались денежные получения и выдачи. В эпоху пунических войн эти книги были уже известны и вскоре вошли в употребление в частных домах. Приходо-расходная книга (codices accepti et expensi) стала принадлежностью каждого исправного домохозяина (bonus pater familias) и хранилась им, вместе с другими документами, в особой счетной комнате (tablinum). Сумма, взятая взаймы, вписывалась кредитором в расход, должником – в приход. При уплате долга оба производили соответствующую запись в противоположных графах. Запись в приход называлась acceptilatio, запись расхода – expensilatio. Записи, совершенные при даче денег взаймы, основывали обязательство заемщика. Основание такого обязательства заключалось не в факте передачи денег, но в самой записи. Сила договора коренилась, стало быть, в написанном слове, как сила стипуляции – в слове произнесенном. Написанное слово производило такое же решительное впечатление, какое производилось словом, торжественно произнесенным. Отсюда самое название – литтеральный контракт. Такое формальное значение записи было явлением национально-римским. Литтеральная форма была отвлеченна и растяжима не менее стипуляционной формы; в нее могли облекаться другие обязательства, помимо заемных. Гай приводит две категории случаев этого рода. Во-первых, долг кого-либо по купле-продаже, найму и т.п. переводился в заемное обязательство litteris (transscriptio a re in personam). Для этой цели каждая из сторон, кредитор и должник, делали по две записи. Первый отмечал должную сумму как бы полученной и потом как бы выданной взаймы, другой отмечал ее как бы уплаченной и как бы полученной взаймы. Acceptilatio в книге одного соответствовала expensilatio в книге другого. Другой случай состоял в том, что долг одного лица переводился на другое лицо, например, долг D перед К переводился, с согласия всех участвующих лиц, на D? (transcriptio a persona in personam). Здесь приходилось совершить шесть записей. К записывал должную сумму полученной от D и выданной D?; D записывал ее уплаченной К и полученной от D?; наконец, D? отмечал ее полученной от К и уплаченной D. Подобно этому мог быть совершен перевод кредиторского права с одного лица на другое, так что D переставал быть должником К и становился должником K?. Для этой последней цели D писал должную сумму в расход и в приход, как будто она была уплачена им К и вновь получена от K?; К отмечал ее как полученную от D и отданную K?, а этот последний – как полученную от К и отданную D. Во всех названных случаях записи могли содержать соглашения о сроке и процентах. При возникновении судебного спора истцу нужно было предъявить свои книги и каким-либо образом доказать, что ответчик был согласен на сделанные записи.

Legis actio per condictionem.

§ 95. В 450 г. Гней Флавий, писец Аппия Клавдия, знаменитого цензора 442 г., смелым поступком положил конец таинственности понтификальной юрисдикции. Он выставил на форуме распределение дней на судебные и несудебные (календарь) и обнародовал исковые формулы. Составление сборника этих последних (ius Flavianum) приписывают самому Аппию Клавдию. Ранее, чем случилось указанное событие, тонкий и искусственный формализм, которым отличалась понтификальная юриспруденция, не мог находить себе особенное поощрение в юрисдикции светских магистратов. Ближе понтификов они стояли к интересам практической жизни. Начиная с V столетия наклонность к формализму вообще стала падать в римском обществе, оживленный оборот с иностранцами расшевелил мысль юриста. Из этого оборота перешли в Рим вышеприведенные новые формы договора: стипуляция – из Лациума, mutuum – из Сицилии, codices – из Греции. – Вероятно, с появлением этих договоров было связано образование новой формы судопроизводства legis actio per с ondictionem. Отличительная черта ее состояла в том, что истец обращался к ответчику и торжественно приглашал его явиться через 30 дней к претору для принятия судьи. По предположению (Келлер, Иеринг, Фойгт), такое обращение происходило без участия магистрата (extra ius). Если это предположение справедливо, а оно во всяком случае весьма вероятно, – то значение новой формы судопроизводства состояло в том, что она сокращала число обязательных явок сторон к претору; при расширившихся пределах римской территории такое обстоятельство было не последней важности. Вместе с тем сокращалась и торжественная процедура. С окончательным падением во 2-й половине V в., официального господства понтификов в юриспруденции legis actio per condictionem должна была послужить претору главным орудием в дальнейшем развитии права. По свидетельству Гая, который уже не помнил о причинах введения этой формы иска, она была установлена двумя законами. Lex Silia, происхождением от 510 г. или, может быть, более раннего, установила ее для взыскания по требованиям определенной суммы денег (сondictio certae creditae pecuniae); lex Calpurnia (513 г.?) – для взыскания по требованиям определенного количества предметов другого рода (condictio triticaria). Как и в сакраментальной форме судопроизводства, предмет требования должен был определяться точно (certum). Само отношение, по которому происходило требование, должно было состоять в обязательстве одной из сторон дать что-либо в собственность (dare); истец утверждал, что ответчик должен передать ему в собственность такую-тo сумму денег или такое-то количество иных предметов. Влияние сакраментальной формы высказалось еще и в следующем: при сondictio certae creditae pecuniae стороны давали взаимно, одна другой, обещание уплатить, в случае проигрыша дела, штраф в размере третьей части иска. Это было подобие сакрамента, но только штраф поступал здесь не в пользу казны, но в пользу стороны, выигравшей процесс. Совершенно своеобразная черта новой формы иска состояла, по-видимому, в том, что ею не требовалось точное обозначение основания иска (causa), т.е. точное обозначение того отношения, по которому происходило требование. Было достаточно, если истец просто утверждал, что ответчик должен ему столько-то, не обозначая, как именно возник этот долг: из стипуляции, из займа или иным путем. Эта отвлеченная форма иска содействовала развитию обязательственного права, давая претору возможность оказывать, в форме legis actio per condictionem, судебную защиту обязательствам, вновь нарождавшимся в обороте. Позднее из этого источника развилась кондикция (condictio) или отвлеченный иск для защиты обязательств (Барон).

4. Lex Aquilia (467 г.?)