Глава первая. БЮВАР-БОЛТУН

Что значит бурление целого города в сравнении с душевной бурей? Человекеще бездоннее, чем народ. Жан Вальжан был во власти сильнейшего возбуждения.Все бездны снова разверзлись в нем. Он содрогался так же, как Париж, напороге грозного и неведомого переворота. Для этого оказалось достаточнонескольких часов. Его жизнь и его совесть внезапно омрачились. О нем можнобыло сказать то же, что и в Париже: "Две силы, дух света и дух тьмы,схватились на мосту над бездной. Который из двух низвергнет другого? Ктокого одолеет?" 4 июля вечером Жан Вальжан вместе с Козеттой и Тусен перебрался наулицу Вооруженного человека. Там его ждала внезапная перемена судьбы. Козетта не без сопротивления покинула улицу Плюме. В первый раз, с техпор как они стали жить вдвоем, желание Козетты и желание Жана Вальжана несовпали и если не вступили в борьбу, то все же противостояли одно другому.Возражения одной стороны встречали непреклонность другой. Неожиданный совет:переезжайте, брошенный незнакомцем Жану Вальжану, встревожил его до такойстепени, что он потребовал от Козетты беспрекословного повиновения. Он былуверен, что его выследили и преследуют. Козетте пришлось уступить. Они прибыли на улицу Вооруженного человека, не сказав друг другу нислова; каждого одолевали свои заботы. Жан Вальжан был так обеспокоен, что незамечал печали Козетты; Козетта была так печальна, что не замечалабеспокойства Жана Вальжана. Жан Вальжан взял с собой Тусен, чего никогда не делал в прежниеотлучки. Он предвидел, что, быть может, не вернется больше на улицу Плюме, ине мог ни оставить там Тусен, ни открыть ей тайну. К тому же он считал еепреданным и надежным человеком. Измена слуги хозяину начинается слюбопытства. Но Тусен, словно ей от века предназначено было служить у ЖанаВальжана, не знала, что такое любопытство. Заикаясь, она повторяла, вызываясмех своим говором барневильской крестьянки: "Какая уродилась, такаяпригодилась; свое дело сполняю, детальное меня не касаемо". Уезжая с улицы Плюме, причем отъезд этот был скорее похож на бегство,Жан Вальжан захватил с собой только маленький благоухающий чемоданчик,который Козетта окрестила "неразлучным". Тяжелые сундуки потребовали быносильщиков, а носильщики - это свидетели. Позвали фиакр к калитке,выходящей на Вавилонскую улицу, и уехали. Тусен с большим трудом добилась позволения уложить немного белья,одежды и кое-какие туалетные принадлежности. А Козетта взяла с собойшкатулку со всем, что нужно для письма, и бювар. Чтобы их исчезновение прошло еще незаметнее и спокойнее, Жан Вальжанрешил выехать с улицы Плюме не раньше вечера, что дало возможность Козеттенаписать записку Мариусу. На улицу Вооруженного человека они прибыли, когдауже было совсем темно. Спать легли молча. Квартира на улице Вооруженного человека выходила окнами на задний двор,была расположена на третьем этаже и состояла из двух спальных, столовой иприлегавшей к столовой кухни с антресолями, где стояла складная кровать,поступившая в распоряжение Тусен. Столовая, разделявшая спальни, служила вто же время прихожей. В этом жилище имелась вся необходимая домашняя утварь. Люди отдаются покою так же самозабвенно, как и беспокойству, - таковачеловеческая природа. Едва Жан Вальжан очутился на улице Вооруженногочеловека, как его тревога утихла и постепенно рассеялась. Есть места,которые умиротворяюще действуют на нашу душу. То была безвестная улица смирными обитателями, и Жан Вальжан почувствовал, что словно заражаетсябезмятежным покоем этой улочки старого Парижа, такой узкой, что она закрытадля проезда положенным на два столба поперечным брусом, безмолвной и глухойсреди шумного города, сумрачной среди бела дня и, если можно так выразиться,защищенной от волнений двумя рядами своих высоких столетних домов,молчаливых, как и подобает старикам. Улица словно погрузилась в омутзабвения. Жан Вальжан свободно вздохнул. Как его могли бы здесь отыскать? Его первой заботой было поставить "неразлучный" возле своей постели. Он спал хорошо. Утро вечера мудренее, можно прибавить: утро вечеравеселее. Жан Вальжан проснулся почти счастливым. Ему показалось прелестнойотвратительная столовая, в которой стояли старый круглый стол, низкий буфетс наклоненным над ним зеркалом, дряхлое кресло и несколько стульев,заваленных свертками Тусен. Из одного свертка выглядывал мундир национальнойгвардии Жана Вальжана. Козетта велела Тусен принести ей в комнату бульону и не выходила досамого вечера. К пяти часам Тусен, хлопотавшая над несложным устройством новойквартиры, подала на стол холодных жареных цыплят, которых Козетта, чтобы неогорчать отца, согласилась отведать. Затем, сославшись на сильную головную боль, она пожелала Жану Вальжануспокойной ночи и заперлась в своей спальне. Жан Вальжан с аппетитом съелкрылышко цыпленка и, облокотившись на стол, постепенно успокоившись, сновастал чувствовать себя в безопасности. Во время этого скромного обеда Тусен несколько раз, заикаясь, говорилаЖану Вальжану: - Сударь! Крик-шум кругом, в Париже дерутся. Но, поглощенный мыслями об устройстве своих дел, Жан Вальжан не обратилвнимания на эти слова. По правде сказать, он их не понял. Он встал и принялся расхаживать от окна к двери и от двери к окну,чувствуя, как к нему возвращается доброе расположение духа. Но вместе с тем его мыслями вновь завладела Козетта, единственная егозабота. И не потому, что он был встревожен ее головной болью, небольшимнервным расстройством, девичьим капризом, мимолетным облачком, - все этопройдет через день или два - он думал о будущем и, как обычно, думал о нем снежностью. Что бы там ни было, он не видел никаких препятствий к тому, чтобыснова вошла в колею их счастливая жизнь. В иную минуту все кажетсяневозможным, в другую - все представляется легким; у Жана Вальжана былатакая счастливая минута. Она обычно приходит после дурной, как день посленочи, по тому закону чередования противоположностей, которое составляетсамую сущность природы и умами поверхностными именуется антитезой. В мирнойулице, где Жан Вальжан нашел убежище для себя и Козетты, он освободился отвсего, что его беспокоило с некоторого времени. Именно потому, что он долговидел перед собой мрак, он начинал различать в нем просветы. Выбраться изулицы Плюме без осложнений и каких бы то ни было происшествий было ужехорошим началом. Пожалуй, разумнее всего покинуть Францию хотя бы нанесколько месяцев и отправиться в Лондон. Да, надо уехать. Не все ли равно,жить во Франции или в Англии, раз возле него Козетта! Козетта была егоотечеством, Козетты было довольно для его счастья; мысль же о том, что его,быть может, недостаточно для счастья Козетты, - эта мысль, раньше вызывавшаяу него озноб и бессонницу, теперь даже не приходила ему в голову. Все егопрежние горести потускнели, и он был полон надежд. Ему казалось, что еслиКозетта подле него, значит она принадлежит ему; то был оптический обман, аведь все знают, что это такое. Мысленно он устраивал со всеми удобствамиотъезд с Козеттой в Англию и уже видел, как где-то там, в далеких просторахмечты, возрождается его счастье. Медленно расхаживая взад и вперед, он неожиданно заметил нечтостранное. Напротив, в зеркале, наклонно висевшем над низким буфетом, он увидел иотлично разобрал четыре строки: "Мой любимый! Увы! Отец требует, чтобы мы уехали немедленно. Сегоднявечером мы будем на улице Вооруженного человека, N 7. Через неделю мы будемв Англии. Козетта. 4 июня." Жан Вальжан остановился, ничего не понимая. Приехав, Козетта положила свой бювар на буфет под зеркалом и, томясьмучительной тревогой, забыла его там. Она даже не заметила, что оставила егооткрытым именно на той странице, где просушила четыре строчки своего письма,которое она передала молодому рабочему, проходившему по улице Плюме. Строчкиотпечатались на пропускной бумаге бювара. Зеркало отражало написанное. Здесь имело место то, что в геометрии называется симметричнымизображением: строки, опрокинутые в обратном порядке на пропускной бумаге,приняли в зеркале правильное положение, и слова обрели свой настоящийсмысл, перед глазами Жана Вальжана предстало письмо, написанное наканунеКозеттой Мариусу. Это было просто и оглушительно. Жан Вальжан подошел к зеркалу. Он перечел четыре строчки, но не поверилглазам. Ему казалось, что они возникли в блеске молнии. Это былагаллюцинация. Это было невозможно. Этого не было. Мало-помалу его восприятие стало более точным; он взглянул на бюварКозетты, и чувство действительности вернулось к нему. Он взял бювар и сказалсебе: "это отсюда". С лихорадочным возбуждением он стал всматриваться вчетыре строчки, отпечатавшиеся на бюваре: опрокинутые отпечатки буквобразовывали причудливую вязь, лишенную, казалось, всякого смысла. И тут онподумал: "Но ведь это ничего не значит, здесь ничего не написано", - и сневыразимым облегчением вздохнул полной грудью. Кто не испытывал этой глупойрадости в страшные минуты? Душа не предается отчаянию, не исчерпав всехиллюзий. Он держал бювар в руке и смотрел на него в бессмысленном восторге,почти готовый рассмеяться над одурачившей его галлюцинацией. Внезапно онснова взглянул в зеркало - повторилось то же явление. Четыре строчкиобозначались там с неумолимой четкостью. Теперь это был не мираж.Повторившееся явление - уже реальность; это было очевидно, это было письмо,верно восстановленное зеркалом. Он все понял. Жан Вальжан, пошатнувшись, выронил бювар и тяжело опустился в староекресло, стоявшее возле буфета; голова его поникла, взгляд остекленел,рассудок мутился. Он сказал себе, что все это правда, что свет навсегдапомерк для него, что это было написано Козеттой кому-то. И тут он услышал,как его вновь озлобившаяся душа испускает во мраке глухое рычание.Попробуйте взять у льва из клетки мясо! Как это было ни странно и ни печально, но Мариус еще не получил письмоКозетты; случай предательски преподнес его Жану Вальжану, раньше чем вручитьМариусу. До этого дня Жан Вальжан не был побежден испытаниями судьбы. Онподвергался тяжким искусам; ни одно из насилий, совершаемых над человекомзлой его участью, не миновало его; свирепый рок, вооруженный всемисредствами кары и всеми предрассудками общества, избрал его своей мишенью ияростно преследовал его. Он же не отступал и не склонялся ни перед чем.Когда требовалось, он принимал самые отчаянные решения; он поступился своейвновь завоеванной неприкосновенностью личности, отдал свою свободу, рисковалсвоей головой, всего лишился, все выстрадал и остался бескорыстным истойким; можно было подумать, что он, подобно мученику, отрешился от себя.Казалось, что его совесть, закаленная в борьбе со всевозможными бедствиями,неодолима. Но если бы теперь кто-нибудь заглянул в глубь его души, товынужден был бы признать, что она ослабевает. Из всех мук, которые он перенес во время долгой пытки, уготованной емусудьбой, эта мука была самой страшной. Хватки этих раскаленных клещей он досих пор не знал. Он ощутил таинственное оживление всех дремавших в немчувств. Он ощутил укол в неведомый ему нерв. Увы! Величайшее испытание,вернее, единственное испытание - это утрата любимого существа. Бедный старый Жан Вальжан, конечно, любил Козетту только как отец, номы уже отмечали, что его сиротская жизнь включила в это отцовское чувствовсе виды любви: он любил Козетту как дочь, любил ее как мать и любил ее каксестру. Но у него никогда не было ни любовницы, ни жены, а природа - этокредитор, не принимающий опротестованного векселя, поэтому любовь к женщине,наиболее стойкое из всех чувств, смутное, слепое, чистое чистотойослепления, безотчетное, небесное, ангельское, божественное, примешивалосько всем другим. Это был скорее инстинкт, чем чувство, скорее влечение, чеминстинкт, неощутимое и невидимое, но реальное. И в его огромной нежности кКозетте любовь в собственном смысле была подобна золотой жиле, спрятанной инетронутой в недрах горы. Пусть теперь читатель припомнит, чем было полно его сердце; выше мыупоминали об этом. Никакой брак был невозможен между ними, даже бракдуховный, и тем не менее их судьбы тесно переплелись. За исключениемКозетты, то есть за исключением ребенка, Жан Вальжан за всю свою долгуюжизнь не знал ничего, что можно было любить. Страсти и увлечения, сменяющиедруг друга, не оставили в его сердце следов, тех сменяющих друг другаоттенков зелени - светло-зеленых и темно-зеленых, - какие можно заметить наперезимовавшей листве и на людях, которым пошло на шестой десяток. В итоге,- как мы уже не раз упоминали, все это сочетание чувств, все это целое,равнодействующей которого являлась высокая добродетель, привело к тому, чтоЖан Вальжан стал отцом Козетты. Это был странный отец, сочетавший в себедеда, сына, брата и мужа; отец, в котором чувствовалась мать; отец любившийи боготворивший Козетту, ибо она стала для него светом, пристанищем, семьей,родиной, раем. И когда он понял, что это кончилось безвозвратно, что она от негоубегает, выскальзывает из его рук, неуловимая, подобно облаку или воде;когда ему предстала эта убийственная истина и он подумал: "К кому-то другомустремится ее сердце, в ком-то другом вся ее жизнь, у нее есть возлюбленный,а я - только отец, я больше не существую"; когда у него не осталось большесомнений, когда он сказал себе: "Она уходит от меня!" - скорбь, испытаннаяим, перешла черту возможного. Сделать все, что он сделал, - и вот итог! Какже так? Оказывается, он - ничто? Как мы уже говорили, он задрожал отвозмущения. Каждой частицей своего существа он ощутил бурное пробуждениесебялюбия, "я" зарычало в безднах души этого человека. Бывают внутренние катастрофы. Уверенность, приводящая к отчаянию, неможет проникнуть в человеческую душу, не разбив и не разметав глубочайшие ееосновы, которые составляют нередко самое существо человека. Скорбь, дошедшаядо такого предела, означает поражение и бегство всех сил, какими располагаетсовесть. Это опасные, роковые минуты. Немногие из нас переживают их,оставшись верными себе и непреклонными в выполнении долга. Когда чашастраданий переполнена, добродетель, даже самая непоколебимая, приходит всмятение. Жан Вальжан снова взял бювар и снова убедился в страшной истине;не сводя с него глаз, он застыл, согнувшись и как бы окаменев над четырьмянеопровержимыми строчками; можно было подумать, что все, чем полна эта душа,рушится, - такой мрачной печалью веяло от него. Он вникал в это открытие, преувеличивая его размеры в болезненном своемвоображении, и внешнее его спокойствие пугало - страшно, когда спокойствиечеловека превращается в безжизненность статуи. Он измерял ужасный шаг, сделанный его судьбой без его ведома, онвспоминал опасения прошлого лета, столь легкомысленно им отстраненные; онвновь увидел пропасть - все ту же пропасть; только теперь Жан Вальжаннаходился не на краю ее, а в самой глубине. Случилось нечто неслыханное и мучительное: он свалился туда, не заметивэтого. Свет его жизни померк, а он воображал, что всегда будет видетьсолнце. Однако инстинкт указал ему верный путь. Жан Вальжан сблизил некоторыеобстоятельства, некоторые числа, припомнил, в каких случаях Козеттавспыхивала румянцем, в каких бледнела, и сказал себе: "Это он".Прозорливость отчаяния - это своего рода таинственный лук, стрелы котороговсегда попадают в цель. Первые же догадки навели его на след Мариуса: он незнал имени, но тотчас нашел его носителя. В глубине неумолимо возникавшихвоспоминаний он отчетливо увидел неизвестного, что бродил в Люксембургскомсаду, этого жалкого искателя любовных приключений, праздного героясентиментальных романов, дурака и подлеца: ведь это подлость - строитьглазки девушке в присутствии отца, который так ее любит! Твердо установив, что главный виновник того, что случилось, - этотюноша и что он - источник всего, Жан Вальжан, нравственно возродившийсячеловек, который столько боролся со злом в своей душе и приложил столькоусилий, чтобы вся его жизнь, все бедствия и несчастия обратились в любовь,всмотрелся в самого себя и увидел призрак - Ненависть. Великая скорбь подавляет. Она отнимает волю к жизни. Человек, познавшийскорбь, чувствует, как что-то уходит от него. В юные годы ее прикосновениебывает мрачным, позже - зловещим. Увы! Даже и тогда, когда кровь горяча,волосы темны, голова держится прямо, как пламя факела, когда свиток судьбыеще почти не развернут, когда биениям сердца, полного чистой любви, ещеотвечает другое, когда есть время исправить ошибки, когда все женщины, всеулыбки, все будущее и вся даль - впереди, когда вы полны жизненной силы,даже и тогда отчаяние страшно. Но каково же оно в старости, когда годы, всеболее и более тускнея, ускоряют бег навстречу тому сумрачному часу,достигнув которого начинаешь различать перед собой звезды могильного мрака! Пока он размышлял, в комнату вошла Тусен. Жан Вальжан встал и спросилее: - Где это происходит? Вы не знаете? Озадаченная Тусен спросила: - Что вам угодно? - Ведь вы мне, кажется, говорили, что где-то дерутся? - Ах да! - ответила Тусен. - В стороне Сен-Мерри. Нам свойственны бессознательные поступки, вызванные без нашего ведомасамой затаенной нашей мыслью. Вероятно, под влиянием такого побуждения,которое едва ли сознавал он сам, Жан Вальжал через пять минут очутился наулице. С обнаженной головой он сидел на тумбе у своего дома. Казалось, он кчему-то прислушивался. Наступила ночь.