Часть вторая 7 страница. Когда он купил часы «радо», то носил их вместе с биркой, чтобы все видели их стоимость

Когда он купил часы «Радо», то носил их вместе с биркой, чтобы все видели их стоимость.

Нового «хозяина жизни» охраняла толпа телохранителей, среди которых был и Моряк. Когда Моряк освобождался от охраны дорогостоящего тела, он собирал всех обитателей двора и угощал их разными вкусностями с барского стола. Если ночью окно в комнату Тэзы было открыто, он тайком подкладывал ей на подоконник какие-нибудь продукты, зная, как ей сейчас несладко.

Тэзе, и вправду, было тяжело: люди перестали посещать театры. Во-первых, не было денег, а во-вторых, боялись поздно возвращаться — на улицах грабили и убивали. Тэза осталась без заработка. Все накопления на сберкнижке съела инфляция. На мизерную пенсию прожить было невозможно, тем более, что и её по несколько месяцев не выплачивали. Спасали доллары, которые раз от разу всякими хитрыми путями присылали ей Марина, Маня и Жора, хотя во всех письмах она убеждала их, что в полном порядке, а сама пыталась устроиться хоть на какую-нибудь работу, но в её возрасте это было нелегко. Выручила Броня: она предложила ей один из своих подъездов:

— Тэзочка, вы будете получать больше, чем два инженера. И работы не очень много — я вам уступлю подъезд, где меньше гадят.

Окружающие задавали ей вопросы: «Почему вы не едете в Израиль? Вам же там будет намного легче!». Тэза молча улыбалась в ответ. А приехав на кладбище, мыла плиту, сажала цветы и приговаривала: «Не волнуйся, Лёшенька, я тебя не брошу».

Тонконогий Ванечка — электрик продолжал заниматься изобретательством. Он сконструировал для Муськи специальный прибор, который крепился к спинке кровати и отбивал время прихода и ухода каждого клиента — это дало Муське возможность брать оплату не почасовую, а поминутную.

Вообще, Муська была на подъёме. Она вступила в переписку с каким-то заключенным и послала ему свою фотографию двадцатилетней давности. Тот заочно влюбился в неё и предложил выйти за него замуж. Счастливая Муська оповестила об этом всех соседей. Все порадовались за неё и поздравили. Только мадам Фира осторожно заметила:

— Мусиньке, а вдруг он, не дай Бог, узнает, что вы — такой большой блядь.

Мадам Фира с семейством жила на втором этаже, торговала сапожными каблуками и подошвами. Она была толстая, грузная, с одышкой. Именно из-за её габаритов Фиру называли мадам. Их квартира находилась прямо над отделением милиции. Когда кого-нибудь арестовывали, его родственники прибегали к Фире и приносили деньги. Она, кряхтя, надевала тапки, брала принесенную взятку, спускалась в отделение и возвращалась с арестованным.

С ней старались не ссориться, опасаясь её острого язычка, с которого слетали просоленные одесские эпитеты. Например, увидев жену зубного техника Невинзона, мадам Фира заявила: «Она выглядит, как его отрыжка». Это определение к той навсегда и прилипло.

Однажды мадам Фира села в трамвай, знаменитый одесский трамвай, так набитый пассажирами, что по сравнению с ними сельди в бочке чувствовали себя, как в просторной обкомовской квартире. В этот момент освободилось одно место на задней площадке. К нему решительно устремился мордатый, обожжённый солнцем мужчина, лицо которого напоминало потный футбольный мяч. Он проделал труднейший путь с передней площадки на заднюю, расталкивая, раздвигая пассажиров и проскальзывая между ними. Он уже почти достиг вожделенной цели, но именно в этот момент в трамвай вошла мадам Фира и плюхнулась на свободное место. Мужчина чуть не заплакал от обиды и негодования.

— Развелось жидов! — застенал он. — Уже даже сесть негде! Ехали бы поскорей в свой Израиль!

Мадам Фира, конечно, не могла оставить этот выпад без ответа. Она отдышалась после втискивания в трамвай, затем громко, во весь голос, произнесла:

— Почему это я должна ехать? Ехай ты! Там лежит ваш Иисус Христос — поцелуй его в жопу и передай привет от мадам Фиры.

Весь трамвай взорвался хохотом! Мужчина растерялся, сник, лицо его из тугого мяча стало превращаться в сморщенный воздушный шарик. Он напрягся и выдавил из себя хрестоматийное:

— У, жидовская морда!

— А ты не завидуй, — парировала мадам Фира. — Конечно, мне легче уехать: получить визу и всё, а тебе для этого надо самолёт украсть!

Одесса — это зона повышенной возбудимости, здесь понимают и ценят юмор: пассажиры хохотали, как на концерте своего любимого Жванецкого. Побитому футбольному мячу ничего не оставалось, как тихонько выкатиться из трамвая.

Дани и Янка сидели на Тель-авивской набережной, на скамейке. Мимо, обнявшись, дефилировали влюблённые парочки, семьи с детьми, проносились шумные стаи подростков. На поляне звучала музыка — там танцевали.

Вдоль моря, под разноцветными фонарями, были расставлены ряды столиков и шезлонгов — масса народу в пляжной униформе, плавках и купальниках, что-то жевали, пили вино, пили кофе и опять жевали.

— Любимое занятие израильтян — покушать. — Янка рассмеялась. — Ты обратил внимание, сколько здесь ресторанов, кафе и всяких забегаловок: йеменских, марокканских, русских, французских, аргентинских… И никто не прогорает — всегда есть посетители!

Мимо прошли два пенсионера, несмотря на жару — оба в шляпах, пиджаках и галстуках. О чём-то горячо спорили. Донеслась фраза:

— Мы живём не в век электроники и не в век атома, а в век запоров.

Напротив, на скамейке, два араба курили кальян.

— Смешная страна, — улыбнулся Дани. — Здесь и Европа, и Восток, и Америка и, как говорит мой отчим, много нашего, российского социдиотизма.

— У нас потрясающая страна! Если б нам дали спокойно жить — мы бы такое понастроили! Но ведь всё приходится делать с автоматом в руках — нас хотят уничтожить… О чём ты задумался?

— Я вспоминаю. Мы прилетели рано утром, в День Независимости. Нас везли на такси. Вдруг завыла сирена. Такси остановилось, затормозили все машины. Из них вышли люди, и мы вышли. Стояли молча. Вся страна остановилась. Тогда меня это просто удивило, а сейчас я понимаю, что такой народ нельзя победить!

— Ты всё ещё хочешь вернуться в Москву?

— Да.

Мимо прошли три темнолицые девушки-солдатки, эмигрантки из Эфиопии. Дани проводил их взглядом.

— Красивые! Как из шоколада. И несут себя, как на подиуме.

— Наши девчонки умеют и воевать.

— Если б они воевали со мной, я бы по очереди сдавался каждой.

Янка ревниво толкнула его в бок.

— Я подозревала, что ты бабник!

— Нет, просто с мальчишками мне трудней, с девчонками — легче. В Москве было наоборот. — Он патетически воздел руки к небу. — Вот что наделала эмиграция!

— Неправда! — Янка приподнялась, схватила его руки и опустила их на место. — Мой папа говорит: эмиграция не меняет людей — она только ускоряет процессы. Здесь идёт проверка, как на войне: трус сбегает, а сильный остаётся и борется!

Сказала и испугалась: зная его характер, она понимала, что он сейчас может взорваться. Но Дани молчал. Янка ждала. Он продолжал молчать. Потом вдруг произнёс:

— Я уеду потом. Но сначала я пойду здесь в армию. В десантники. Мама ещё не знает, но я решил. Говорят, это трудно — хочу проверить себя. Ты права: у вас очень необычная страна.

Счастливая Янка обняла его, прижалась к его щеке и попросила:

— Скажи «у нас».

— Ещё не могу. Может, когда отслужу в армии, тогда сумею.

В Израиле, как и во всём мире, горючее с каждым годом всё больше дорожало. Когда цена стала больно бить по карману, Стёпа начал лихорадочно искать пути удешевления топлива и вспомнил, что ещё в Днепродержинске, в городской газете прочитал об одном голландском умельце, который вместо солярки заливал в бак вытопленный куриный жир. Стёпа стал думать об этом, и решил провести эксперимент: в мясном магазине, где разделывали кур, он забрал все отходы — жир со шкурками, который продавцы, по просьбе покупателей, срезали и выбрасывали. За день набралось килограммов двадцать этих отходов. Ему их с удовольствием отдали, избавившись от необходимости тащить всё это в мусорный ящик.

Дома Стёпа весь жир мелко нарезал, накидал в ведро и стал вытапливать на газовой плите. Когда варево закипело, он слил его в канистру, процедив через марлю, и затем влил его в бак, предварительно «высосав» оттуда остатки горючего. Проделав всё это, с лихорадочным ожиданием сел в кабину. Руки его тряслись, он чувствовал себя первооткрывателем новой эры, как изобретатель атомной энергии или, как минимум, парового двигателя. Минуты три посидел, успокоился и решительно повернул ключ зажигания — мотор взревел, и машина покатила по улице: спидометр показывал шестьдесят, двигатель работал ровно, без перебоев. Стёпа стал испытывать возможности своего детища, ездил на разных скоростях в разное время: днём, в самую жару, потом в предвечерние часы, затем ночью, и сделал вывод: при температуре воздуха свыше двадцати градусов, машина на курином топливе может выжимать до семидесяти километров в час, а ниже двадцати — только до сорока. Для езды по городу это было вполне нормально. У этого топлива было ещё и преимущество: никаких вредных выделений — из выхлопной трубы вместо копоти струился аромат куриного бульона. Это привлекало бездомных кошек, которые дружной оравой неслись за машиной, вдыхая вкусные выхлопы.

Когда Маня вернулась домой и увидела в ведре выжаренные остатки куриных шкурок, она дождалась прихода Марины, повела её на кухню, показала всё это и шепнула:

— Я же тебе говорила, что он скрытый еврей — он любит шкварки!

А Стёпа ликовал. Он решил перейти к масштабному производству — поехал на фабрику, где готовили куриные вырезки для стейков и полуфабрикаты для шашлыков. У фабрики была проблема: надо было регулярно вывозить на свалку сотни килограммов срезанного жира вместе со шкурками. Стёпа предложил забирать все эти отходы, освободив фабрику от расходов на их вывоз. Предложение было с восторгом принято. Обнаглевший Стёпа потребовал, чтоб ему за это выдавали каждый месяц по тридцать кур, в день по птице. Фабрика приняла и это условие. Так Стёпа обеспечил машину топливом, а семью — мясом.

— Вот это — настоящий бизнес, учись! — «подначивала» Маня Лёву. — Скоро у него этот бульон будут покупать все шофёры. Просись, чтобы он взял тебя в компаньоны.

Стёпа внял этому призыву и великодушно пригласил Лёву «в дело», и тот сразу же стал думать, как упростить производство, чтобы не делать предварительного кипячения, а сразу загружать бак исходным сырьём: тогда жир будет кипеть в баке, а шкварки — выпадать из выхлопной трубы.

В десантники Дани решил пойти не из суперпатриотизма, а, в основном, чтобы доказать своим одноклассникам, что он не трус. Да и самому хотелось убедиться в том, что он чего-то стоит. Когда сообщил Алисе о своём решении, она просто взвилась к потолку.

— А обо мне ты подумал, эгоист!?. Ты у меня — единственный сын! Если с тобой что-нибудь случится — моя жизнь закончится!.. Но. Слава Богу, без моего письменного согласия тебя в десантники не возьмут! А я такого согласия никогда не дам, понял!? Не дам!

Они поругались, и Дани ушёл, хлопнув дверью.

После его ухода, Алик вышел из соседней комнаты, где он слышал эту ссору, и попытался успокоить Алису, но она была невменяема.

— Я привезла его сюда не для того, чтобы сразу подставить под пули!

— Израиль — курортно-прифронтовое государство. Ты не можешь держать Дани только на пляже — он стал мужчиной и хочет проверить свои мускулы.

— Ты говоришь так, потому что он не твой родной сын!

Теперь уже Алик хлопнул дверью.

Это была их первая ссора. Ночевать он не пришёл — остался у Лёвы и Мани. Дани тоже не вернулся домой, а Алиса всю ночь проплакала.

Как-то в очередной Шабат, все сидели на веранде и пили кофе.

— Включите телевизор, — попросила Маня, — сегодня последняя серия моего любимого сериала.

— Маня, умоляю — меня тошнит от синьора Диего и донны Люсии! — взмолился Лёва.

— Лёва, запомни: Будённый умер и фильмов про кавалерию больше не будет! — парировала Маня.

Алик включил телевизор — показывали очередной рекламный блок.

— Я не могу больше слышать про памперсы! — простонал Лёва.

Алик поддержал его.

— Где-то я читал: «Идеалы нации можно распознать по рекламе». Судя по нынешней телерекламе, уровень наших идеалов не поднимается выше памперсов и прокладок.

Включился Жора:

— Я давно заметил: чем товар хуже, тем больше его рекламируют.

— Теперь понятно, почему в советское время на каждом доме висели лозунги: «Слава КПСС!».

Жора перебирал стопку книг, стоящую на подоконнике.

— Ты купил много новых, — обратился он к Алику, — когда ты успеваешь читать?

— Это подарили. В Израиле все пенсионеры пишут книги, издают их за свой счёт и дарят мне, в надежде, что я по ним буду снимать фильмы.

— О чём они пишут?

— В основном, мемуары, о себе любимом…

— Я тоже решил написать книгу, — сообщил Борис. — Возник забавный сюжет, со сдвигом.

— Расскажи.

— Вкратце: убили председателя какой-то партии, в стране взрыв сочувствия, рейтинг этой партии резко подскочил. Собрались активисты конкурирующей партии и решили: чтобы этому противостоять, надо убить и своего лидера. Постановили готовить покушение, но назавтра в трёх других партиях не стало лидеров — началась предвыборная компания.

— Ничего себе, забавный сюжет? Страшненький! — поёжился Иосиф.

— У нас и смешное, и страшное давно перемешалось. Израиль — это лодка, которую все раскачивают, потому что любыми путями рвутся к рулю. — Борис «завёлся», было видно, что эта тема его давно волнует. — Никто нам так не вредит, как мы сами — в нашей нации есть ген саморазрушения: отдаём свои земли, поливаем друг друга грязью, сажаем в тюрьмы, позоримся на весь мир…

— Борис, я не позволю тебе написать такую книгу! — предупредила Ривка.

— Хорошо, мама, не буду, — покорно согласился Борис и замолчал.

Но вступил Алик:

— А вы не замечаете сходства между Россией и Израилем: одинаковое разгильдяйство и одинаковая надежда на «авось». И они, и мы мобилизуемся только тогда, когда наступает опасность. Но у России есть время, её выручают расстояния, а Израиль… На что он рассчитывает?

— На Бога, — убеждённо ответил Борис. — И, как видишь, он каждый раз спасает эту страну в самые тяжкие годины.

— Ты веришь в Бога?

— В России предполагал, что он есть, а здесь поверил.

— Нет, мы пойдём другим путём! — Лёва вытянул руку вперёд, повторяя известный Ленинский жест. И видя удивление присутствующих, пояснил. — Я решил заняться политикой — создам новую партию, партию Лысых, которая наведёт порядок. А почему нет? В Израиле есть партия пенсионеров, в России — партия автолюбителей, партия любителей пива… А почему не может быть Партия Лысых? Нас ведь много, и с каждым годом наши ряды растут. Это будет самая крупная партия, ведь половина населения страны или уже лысые, или ещё лысеющие — это наше пополнение!.. Время — великий парикмахер, оно работает на нас.

— Я буду голосовать против, — заявила Алиса, — мне в вашей партии стричь будет некого.

— Создай партию Босяков, — съехидничала Маня, — это у тебя лучше получиться.

Машина с солдатами мчалась по дороге. Остановилась на заправочной станции. Новобранцы, среди них Дани, выбежали купить воду, мороженое. Шум, смех, выкрики.

К ним подошла пожилая пара, муж и жена. В руках у женщины — лоток с сигаретами:

— Берите, дети, берите…

Стоящий рядом Дани, улыбнулся.

— Спасибо, мать — я курю только «Мальборо».

Мужчина забрал у жены лоток и сам протянул его солдатам.

— Это нашего Давида сигареты, он их любил. Его убили в Ливане, в прошлом месяце. Мы для него собирали.

В наступившей тишине все по очереди подходят и берут сигареты.

Их везли за Беэр-Шеву. Курс молодого бойца заканчивался. Завтра предстояло последнее, самое тяжёлое испытание: кросс по пустыне, в полной амуниции. Кто добежит, получает красный берет и вожделенное звание десантника.

Весь месяц родителям звонить было нельзя, приказали всем сдать мобильные телефоны — сегодня разрешили.

— Мама, не волнуйся, я — в порядке, — кричал Дани. В ответ услышал голос Алисы:

— Ты наплевал на мой запрет, на мои просьбы… Ты подделал мою подпись.

— Но мне очень важно отслужить именно здесь, пойми меня!

— Я понимаю. Понимаю, что ты поступил безжалостно и подло! Я сообщу твоему командиру, и тебя выгонят с позором!.. Я завтра же!.. Я сегодня!.. Я сейчас…

Дани выключил мобильник и разговор прервался.

А Лёва был одержим новой идеей: создать «Партию Лысых». Он развил бурную деятельность, нашёл единомышленников, они избрали организационный комитет, который провёл Всеизраильскую перепись всех имеющихся у населения лысин, плешей и залысин, и вербовал всех, кого покинули волосы. Членские билеты отменили, потому что всех членов партии можно будет определять по лысине. Среди бывшеволосых было много преуспевающих и богатых предпринимателей, банкиров, владельцев крупных предприятий, поэтому у будущей партии появился солидный фонд для проведения предвыборной компании. Во всех газетах появилась реклама: «Лысина даётся человеку один раз, и носить её надо так, чтоб не было мучительно больно за бесцельно выращенные волосы!». Лёва вёл переписку с Российскими и Американскими лысыми бизнесменами, обещая лоббировать их интересы в Израиле, и те активно поддерживали будущую правящую партию. О том, что она будет правящей, Лёва даже не сомневался и уже распределял портфели среди членов оргкомитета. Должность премьер-министра он оставил себе. Незнание иврита его не пугало: он планировал назначить вице-премьером какого-нибудь хорошего переводчика. Одним из первых законов, которое примет будущее правительство, будет закон о запрете изготовления любых средств от облысения. И уже был подготовлен гимн партии Лысых, который назывался «Вихры враждебные».

Взвод бежит по пустыне. По лицам новобранцев катится пот, они тяжело дышат, но бегут, бегут — впереди заветные красные береты. За ними едет автобус, в котором напитки и медики с лекарствами. Вместе с новобранцами бежит сержант. Он догоняет Дани, пристраивается и на ходу уговаривает:

— Если тебе трудно, сойди с дистанции. Ничего страшного, есть другие части, не менее уважаемые, но там полегче. — Дани отрицательно мотает головой. Сержант продолжает. — До финиша ещё далеко, а здесь в автобусе — вода со льдом, кола, пепси, чай с лимоном. — Облизывая пересохшие губы, Дани снова мотает головой и бежит дальше. Сержант не отстаёт. — Ещё целых пять километров… Там пески и овраги — ты не добежишь, ты уже на последнем издыхании…

— Отстань! — с хриплой ненавистью бросает ему Дани.

Сержант останавливается, пряча довольную улыбку, и пристраивается к следующему бегуну.

Отстал сержант-искуситель. Уже ушло второе дыхание, пришло третье. Как он бежит — ему самому не понятно. Остался последний километр. Сквозь пелену пота, застилающего глаза, он видит, как к рядом бегущему солдату присоединяется его старший брат, ещё к одному солдату — отец, к следующему — друг, уже отслуживший. (Это разрешено армейским командованием для поддержки физических и моральных сил новобранцев). Дани с грустной завистью видит, как рядом с каждым из ребят бежит кто-то из родных, друзей, близких, заряжая их дополнительной энергией. И вдруг… Он не верит своим глазам: по пересохшей земле птицей летит женщина, спотыкаясь на каблуках, и Дани узнаёт Алису. Подбежав к нему, она на ходу сдирает туфли, отбрасывает их в сторону и, пристроившись рядом, бежит вместе с сыном. Ей это нелегко: термометр показывает сорок градусов, паспорт показывает — сорок лет, но она бежит, бежит, улыбаясь счастливой улыбкой, и Дани с ужасом вдруг чувствует, что в глазах у него набухают слёзы, но, слава Богу, этого никто не заметит, потому что их тут же смывает потом.

В день рождения Алика, который праздновали на той же веранде, Жора не мог прийти он хрипел и кашлял. Последние годы это с ним случалось довольно часто.

— У меня склонность к простудам, — объяснял он.

Маня не преминула отреагировать:

— Раньше у тебя была склонность к гонореям.

Через несколько дней, выздоровев. Жора пришёл поздравить Алика. Алисы, не было, она должна была скоро вернуться. В ожидании жены, Алик увлёк Жору в гостиную, открыл бар и спросил:

— Водку выпьешь?

— Нет.

— А водку?

— Да.

Алик наполнил две рюмки.

— Раньше мы работали, как рабы, но напивались, как свободные люди. А сейчас мы свободные люди, давай напьёмся, как рабы!

— Чего это вдруг?

— Расстроился я. Вдруг обнаружил, что мне уже сорок пять, а мой автобус всё ещё никуда не доехал.

Жора удивлённо посмотрел на него.

— О чём ты?

— Давай сперва выпьем.

Они чокнулись.

— За тебя, пацан!

— Увы, уже не пацан, — возразил Алик. — К сожалению, я стал мудреть и понял: жизнь — это езда в автобусе: сперва стоишь на ступеньках, потом втискиваешься вовнутрь, дожидаешься свободного места, садишься, иногда даже у окна… А когда освоился и устроился, надо уже выходить. И следующий повторяет весь этот цикл. А автобус всё едет и едет, а мы всё входим и выходим, входим и выходим…

— Есть существенное различие: в автобусе человек знает, когда выходить, а в жизни, нет. Представляешь, как бы люди жили, если бы знали время и место своего ухода. Не приведи Господь!.. Я этого не хочу!

Алик вынул из бара другую бутылку.

— А виски хочешь?

— Нет.

— А виски?

— Да.

Алик наполнил рюмки.

— Я меняю программу: давай напьёмся, как сапожники или даже как народные артисты.

— Ты всё ещё грустишь из-за возраста?

— Грущу. Но теперь по другому поводу: сегодня встретил свою родственницу — тяжело ей: приехала одна, с ребёнком, без мужа. Пособия не хватает. А её ещё проверяют на «одиночество».

— Что это значит?

— Солидный дядя неожиданно приходит к ночи, чтобы удостовериться, нет ли у неё мужчины. И если вдруг в шкафу он обнаружит мужские трусы или, упаси Господь, самого мужчину, то такую нарушительницу могут лишить пособия. Надо срочно доказать, что это не её мужчина, а случайный, временный, приходящий, а ещё лучше, предъявить справку, что он вообще не мужчина.

— Но это нормально — они должны проверять.

— Нормально, но противно. Мать-одиночка — это вообще противоестественно, одиночкой может быть только тюремная камерa! Будь моя воля, я специальным указом выдал бы каждой одинокой женщине по мужику.

— Для них же существуют специальные клубы знакомств.

— Да, существуют. А кто туда ходит? Такие же кавалеры, как ты, вечные женихи. Они воспринимают клуб знакомств, как пункт проката. Эта моя родственница посещает такой клуб уже два года. Часть семьи ей удалось создать — ещё одного ребёнка родила, а вот с мужем пока не получается… Ладно, давай выпьем! За женщин!..

Выпили, взяли по маслинке, закусили. Жора достал пачку сигарет, протянул Алику:

— Курить будешь?

— Нет.

— А курить?

— Нет! — твёрдо повторил Алик. — Я бросил. Напоминаю: никотин убивает лошадь!

— А! — Жора махнул рукой. — За свою жизнь я уже убил целый табун, одной сигаретой больше, одной меньше… И потом, у курящего мужчины есть преимущество: он не боится собак.

— Это почему? — удивился Алик. Жора объяснил:

— У него пухнут колени, и он ходит с палкой… Налей ещё виски. — Алик снова наполнил рюмки. — Хочу ещё раз выпить за тебя. Ты славный парень, весёлый и находчивый, как весь КВН. Дай Бог тебе долгой и хорошей жизни с твоей Алисой!..

— Спасибо!

Они чокнулись, выпили, и Жора попросил:

— А теперь ответь мне на вопрос, который меня до сих пор мучает: ты ездил в командировки, у тебя там было много любовных приключений — как тебе удавалось проводить в гостиницу молоденькую девушку — ведь в советское время там дежурили церберы, требовали документы, свидетельства, штампы в паспорте!?

— Очень просто: я давал ей два чемодана, она тащилась с ними позади меня, все были уверены, что это моя жена — и пропускали… Слушай, а может, тебя на ней женить, а?

— О ком это ты? — удивлённо спроси Жора.

— О моей родственнице. Классная баба! Я до Алиски таких никогда не пропускал.

Жора усмехнулся.

— Я свой план по женитьбам давно перевыполнил…

— А сколько у тебя было жён?

— Ты переоцениваешь мою память — надо посмотреть в паспорте.

— Но какую-нибудь из них ты любил?

Жора помолчал. Потом налил себе рюмку, выпил и выдохнул из себя:

— Любил. Но не жену. — Закурил, затянулся, выпустил дым и, как бы невзначай, сообщил. — Я возвращаюсь в Одессу. Насовсем.

— Что?! — Алик даже привстал со стула.

— Да. Я решил. Может мне ещё суждено пожить рядом с любимой женщиной.

— У тебя там есть такая?

— Да. Я её всю жизнь любил. И сейчас люблю. Очень.

— Почему же ты на ней не женился?

— Она была замужем за другим.

— Надо было бороться за неё! Отбить у мужа!

— Я не мог: я её мужа тоже очень любил.

— Но ты… Но она… Но ведь… — И вдруг Алик умолк, пораженный догадкой. — Жора! Скажи честно: это Тэза?

Жора молча кивнул. Он сидел, потупив голову, обессиленный от своего признания. Алик был потрясён.

— А она знает об этом? — Жора отрицательно помотал головой. — И не догадывается?

Жора снова отрицательно мотнул головой и тихо произнёс:

— Я ведь почему так часто женился и разводился? Всё надеялся: а вдруг какая-то её из моего сердца вытеснит… Не получалось.

Алик всё ещё не мог прийти в себя.

— Но после смерти Лёши… Почему ты уехал из Одессы — ты мог ей во всём признаться.

— Потому и уехал: боялся, что не выдержу и признаюсь, а она ведь продолжала его любить… — Он налил себе ещё рюмку и залпом осушил её. — Тяжело мне было, Алик, очень тяжело: всё время с нелюбимыми, а она, любимая, рядом, с другим, с моим родным братом!..

— Ну, знаешь… Из-за такой любви и братья друг с другом сталкивались.

— Но он же вернулся безногим инвалидом, мог я нанести ему ещё одну рану, смертельную?!.

— А почему именно сейчас решил вернуться?

— Не помогла мне эмиграция. Ни расстояние, ни глупости, которыми я тут всякими занимался… Надеялся, поможет, но… Не могу я без неё. А ещё как подумаю, что она там совсем одна — сразу за валидолом лезу. Старею я, Алик… Да и она уже не барышня. Поеду, буду рядом, буду её охранять, беречь… Может, мне ещё суждено немного счастья отведать…

Алик наполнил одну рюмку.

— Значит, так: ты больше не пьёшь, я один выпью. — Он встал. — Выпью за любовь, за надежду и, самое главное, за моё открытие тебя!..

Жора тоже встал и они обнялись.

Хлопнула входная дверь — пришла Алиса. Ещё из передней крикнула:

— Сейчас, мальчики, сейчас я накрою на стол и мы напьёмся!

— Как рабы, как сапожники и как народные артисты, — добавил Алик.

Янка тоже служила в армии, при штабе. Каждую пятницу Дани получал увольнительную, приезжал домой, и они встречались. Они решили по окончании службы пожениться. Родители Янки, которым Дани очень нравился, уже дали своё согласие.

— А как ты к этому относишься? — спросила Алиса у Алика.

— Двумя руками за: она по-настоящему любит его. И потом, польские женщины — очень гордые и темпераментные.

— Откуда ты это знаешь? — подозрительно спросила Алиса.

— От Пушкина. — И он процитировал. — «Довольно! Стыдно мне пред гордою полячкой унижаться!»

— Прячешься за Пушкина?..

Несмотря на то, что они жили вместе уже много лет, Алиса безумно ревновала Алика ко всем женщинам, независимо от возраста.

— Ты доведёшь его до того, что он таки да оправдает твою ревность, — журила её Маня.

— А вы видели, как он пялит глаза на каждую юбку? Ни одну не пропускает!..

— Слушай сюда: от глаз дети не рождаются!..

— Но я же чувствую: он готов с каждой, везде, в любое время… Ведь это самое страшное, что есть у мужчины!

— Самое страшное, что у мужчины есть, это то, чего у мужчины нет, — философски изрекла Маня. И добавила. — Но даже, если, не дай Бог, какая-нибудь его зацепит…

— Я этого не переживу! — прервала её Алиса.

— Переживёшь. Все бабы это переживали, и ничего… Запомни: каждый мужик — это бомбардировщик: вылетел, отбомбился и обязательно возвращается на свою базу.

— А если подобьют?

— Подбивают неопытных, а твой — ас. Думаешь, я не волнуюсь из-за Лёвы?.. Все лысые — такие сексуальные!..

До окончания службы Дани оставалось две недели. Обе семьи начали готовиться к свадьбе: заказали зал для торжеств, составили список гостей, продумывали меню. Но однажды… Однажды все радиостанции передали сообщение о том, что в районе Рамаллы, рядом с какой-то палестинской деревней, на мине, подложенной террористами, подорвался армейский бронетранспортёр. Трое солдат погибли, а двоих, тяжело раненых, захватили в плен. Фамилии солдат не называли, но у Алисы ёкнуло сердце и застучало в висках. Она сразу же набрала номер его мобильника — ответа не было. Она набирала номер каждые три минуты: