Год К. С- Ночь с 19-го на 20-й день Зимних Скал

Аглая Кредон томно улыбнулась, провела по щекам кроличьей лапкой, взяла с туалетного столика букетик анемонов и завыла, задрав стареющее личико к потолку, на котором красовалась прибитая гвоздями луна, а вокруг серебристым обручем кружила моль. Подчиняясь маменькиному вою, серые бабочки то приближались к приколоченному светилу, то отступали, а Аглая прижимала к окутанной взбитыми кружевами груди цветочки на бледных жирных стеблях и выла, выла, выла…

- Совсем выстарилась! - прошипела ошалевшая от маменькиной выходки Луиза и проснулась. Госпожа Кредон исчезла, луна и вой - нет. Острые злые лучи процарапали залепивший стекла снег и ворвались в замок, неся на себе собачьи рыданья. Казалось, все псы Надора оплакивают свою незадавшуюся жизнь и дураков-хозяев. Как же все-таки глупо выть, если можно укусить и сбежать…

Госпожа Арамона пожелала снявшим верхний ставень недотепам увидеть во сне Мирабеллу, зевнула и отвернулась от настырного светила. Сон тут же вернулся. Вместе с мужем. Покойный капитан ввалился в комнату по лунному лучу, ведя в поводу украшенную анемоновым венком толстую лошадь. Та топнула ногой, луч проломился, словно гнилая доска, и Луиза вновь проснулась в целомудренном одиночестве.

Сон сбежал окончательно, оставив муторный осадок и желание разбудить хотя бы Селину, но госпожа Арамона не собиралась тревожить и без того плохо спавшую Айрис. Дениза говорила, что, если второй сон хуже первого, нужно зажечь огонь, выпить воды и четырежды обойти комнату. А почему бы и нет? Луиза встала, накинула на плечи покрывало и занялась свечами. Псы выли пуще прежнего, а луна забавлялась со стеклянным шаром, на котором госпожа Арамона в порыве скаредности штопала чулки. Круглые блики, дразнясь, скакали по потолку, напоминая о чем-то паскудном. К чему снятся маменька и моль? К Мирабелле! А будет сниться Мирабелла, ищи Аглаю Кредон? Капитанша фыркнула, представив родительницу, созерцающую надорскую герцогиню, и физиономию великой вдовы при виде закутанной в шелка мещанки. Зрелище было волнующим, но, увы, недостижимым. Как конец зимы.

Капитанша замкнула четвертый круг, глотнула прямо из кувшина еще не ледяной воды и уселась у мутного зеркала, словно какая-то невеста. Стало тоскливо, как бывает только зимними ночами. Где-то за продрогшими холмами спали Оллария, Кошоне, Креденьи, Фельп, там жили,

дышали, видели сны Герард, Жюль, Амалия, маменька с господином графом, герцог Эпинэ, Катари, синеглазый кэналлиец, а в затерянном полумертвом замке не было ничего, кроме воя, холода и отвратительного скрипа.

- Сударыня! Я не смел надеяться…

- На что? - Капитанша рывком обернулась, не забыв придержать покрывало. Затянутый в камзол Эйвон торчал опенком у возникшей в стене дыры и трясся от собственной смелости.

- Я не смел надеяться, что вы не спите, - простонал он, - я лишь хотел взглянуть на ваш сон…

- Откуда дыра? - строго осведомилась Луиза. - Впрочем, садитесь, раз вошли.

- Благодарю. - Ввалившийся среди ночи к любовнице граф шагнул вперед, но остался стоять. Святая Октавия, он пришел со шпагой! - Сударыня, раньше в этих комнатах жили младшие дочери Повелителей Скал. Потайной ход предназначался для спасения их жизни, если бы замок захватили враги или изменники.

- А сыновей не спасали? - не выдержала госпожа Арамона, но Эйвон глотал любые колючки не хуже осла.

- Подобные ходы есть в апартаментах всех членов семьи, - радостно сообщил граф, - они проложены по приказу прапрадеда святого Алана герцога Эдварда. Его братья и сестры были уничтожены возжелавшим стать Повелителем Скал дядей. Малолетний Эдвард спасся чудом. Когда он стал хозяином Надора, то велел проложить потайные ходы, ведущие в домовую церковь к алтарю Создателя.

- Очень предусмотрительно, - одобрила Луиза, - но я бы прорыла ход к озеру и спрятала там лодку. Сударь, вас не затруднит взять из ларца на каминной полке флакон и подать мне? Я, как вы видите, не вполне одета.

- Я счастлив служить вам, - ночной гость метнулся к камину, - исполнить ваше желание для меня - высочайшая честь и величайшая радость.

- Тогда с вас стакан воды, - рассмеялась Луиза, наблюдая за суетящимся любовником. - Я рада вас видеть,

но вы явились слишком неожиданно. Кроме того, помещать дам в комнатах с подземным ходом неприлично.

- Сударыня, - Эйвон покаянно рухнул на колени, и у Луизы замерло сердце: доверенный графу флакон был единственным, - я так хотел увидеть вас спящей… Мы после того дня… После того дивного дня ни разу… Я украл ключ от церкви, я хотел…

- Флакон! - потребовала Луиза. - Неважно, что вы хотели, важно, что вы здесь. Вы уверены, что вслед за ва ми не явится отец Маттео?

- Он спит. - Граф еще раз преклонил колени, и Луи за выхватила из холодной руки драгоценную вещицу. - Эти ходы давно заброшены… Я две ночи провел у вашей двери и только сегодня осмелился… Я боялся, что замбк заклинило, но небо покровительствует любви! Я должен был вас видеть, и я вас вижу!

- И только? - Луиза сощурилась, считая капли. Тинктура пахла сразу полынью и мятой, но не была ни тем ни другим. Настойкой алатской ветропляски Луиза начала баловаться после Циллы, полагая, что пяти детей с нее хватит. Отправляясь во дворец, свежеиспеченная дуэнья прихватила с собой и зелье. Из предусмотрительности. Госпожа Арамона намеревалась стать поверенной чужих тайн, но чтобы ветропляска на старости лет пригодилась ей самой…

- Сударыня! - Эйвон так и не двинулся с места, при его-то болячках! - Клянусь вам, разве я бы посмел…

- Если любите - посмеете! - Луиза озабоченно тряханула флакон. До весны хватит, а потом придется стеречься. - Встаньте. Камни не для ваших костей, и вообще, сели бы вы на кровать, там ковер. Постойте, держите!

- Волшебница! - Граф с готовностью ухватил стакан. - Я слышал о любовном напитке, навеки связующем сердца, неужели я держу его в руках?

- В каком-то смысле, - хмыкнула волшебница, берясь за гребень. О том, что со слабо заплетенными косами в постель лучше не лезть, Луиза узнала в первую же супружескую ночь. Маменька перед свадьбой чего только не наговорила, а предупредить о волосах то ли забыла, то ли не захотела. Еще бы, ведь господин граф шутил, что его Аглая в восемь раз красивей своих дочерей, и будь у нее в придачу волосы Луизы и грудь Анны, он бы на ней женился…

- Во имя дивной Луизы! - прервал воспоминания Эйвон. - Я стану вашим рабом и умру у ваших дивных ног!

- «Дивных ног»? - возопила капитанша. - «Дивных»?! Сударь, что вы делаете?!

Госпожа Арамона, отбросив гребень, рванулась к любовнику, но опоздала - граф торжественно водрузил пустой стакан на стол:

- Теперь нас не разлучит даже смерть!

Этого дивная Луиза не вынесла. Испустив похожий на мяуканье вопль, женщина ткнулась лицом в вытертый камзол, заталкивая назад рвущийся наружу хохот. Эйвон понял возлюбленную по-своему.

Четвертая ночь разлуки, четвертая ночь без страха, четвертая ночь надежды и ожидания… Мэллит выдержала больше, глядя на полные тайн горы и незнакомые города, вслушиваясь в чужие слова и шум дорог. Она шла к любимому и умирала с ним и за него сорок тысяч раз, но первородный Альдо победил. Луна не властна над солнцем, огненные лучи растопили лед клятв и выжгли траву заклятий, нужно только ждать встречи, верить солнцу и забыть о грозящей луне. Она бессильна, потому и зла. Ничтожная Мэллит, баронесса Сакаци, пригладила отросшие кудряшки и открыла шкатулку с золотыми куницами на крышке. Так решила царственная, одарив гостью похожим на звон хрусталя именем и родовым знаком. Гоганы не знают гербов, рознящих внуков Кабиоховых, но рыбы, полюбив, становятся птицами, а камни - цветами. Мэллит вручила душу первородному, а он оправил жалкий дар в золото и осыпал самоцветами. Гоганни прикрыла глаза и наугад выдернула ожерелье. Круглые матовые бусины казались дикими вишнями, но были тверды и не имели запаха. Девушка лукаво улыбнулась и положила драгоценность на блюдо с яблоками и горькими орехами, что так любил «кузен Альдо». Так первородный велел себя называть, и Мэллит старалась, даже оставаясь одна.

- Ты ешь камни? - Тихий смех за спиной заставил Мэллит вздрогнуть. - Не знал… Нужно дарить тебе больше драгоценностей, может, поправишься наконец.

- Альдо!… Пришел к…

- Кузен Альдо, - перебил любимый и вновь засмеялся, громко и странно. - Кузен пришел к кузине. Соскучился и пришел. Ну-ка, скажи: «Здравствуй, кузен, как я рада тебя видеть!»…

- Здравствуй, кузен Альдо, - послушно повторила гоганни, глядя в обожаемые, покрасневшие от забот глаза, - недостойная счастлива…

- Достойная! - отрезал любимый. - Достойная, славная, сладкая и рыжая! Надень камешки, раз уж вытащила, а тряпку сними, лишняя она.

Губы первородного изгибала улыбка, но брови были сведены, скулы опалил злой румянец, и в смехе не было радости.

- Первор… Альдо устал? - спросила гоганни, послушно снимая расшитую хвостатыми звездами шаль. - Ушедшие дни принесли много тревог?

- Подлость они принесли. - Названный Альдо тяжело опустился на стул. - Предательство и глупость… Мэллит, ну почему у меня если не змея, то баран или мерин?!

- Где змея? - не поняла Мэллит. Каменные вишни холодили шею, а сердце сжималось от тревоги и чего-то непонятного и жгучего. - Где она, Альдо?

- Одна гадюка - в Нохе, - мощная рука играла золотыми цепями, как судьбами, - еще две удрали, а бараны не сумели их прикончить! Даже Нокс… А уж обещаний было, можно подумать…

Альдо потянулся к кувшину с лимонной водой, сверкнула бегущая через плечо лента.

- Проклятая кислятина! Такое только утром пить…

- Кузен Альдо желает вина? - поняла Мэллит. - Но здесь его нет.

- Ничего, обойдусь, - махнул рукой первородный. Ему было плохо, а у Мэллит не было кэналлийского. В Агарисе она знала, где взять вино и куда идти. Гоганни котенком юркнула вперед, опустилась на ковер возле замшевых сапог и подняла глаза. Любимый улыбнулся, его пальцы скользнули вниз, тронули вишневое ожерелье.

- Суд над неприятным закончен? - спросила Мэллит, убивая тяжелую тишину.

- Закончен. - Какой глухой и гневный голос, словно ропот горного потока. - Эта тварь вывернулась! Вот уж у кого ни стыда, ни разума, ни чести, одна дерзость! А кое-кто у мерзавца на поводу идет, даже твой Иноходец…

- Блистательный Робер верен не ничтожной, а своему повелителю. - Мэллит положила подбородок на колени первородного и замерла. Так они сидели в прбкля-том луной Агарисе и в замке, который нужно называть родным, сидели и говорили о старых тайнах, грядущем величии и любви. Зачем тем, кто любит, дворцы и ценности, довольно золотых роз на полу… Только названный Альдо не волен в своих желаниях, и путь его - путь величия и славы.

- Робер за меня умрет, не задумается. - Твердая ладонь коснулась волос девушки, скользнула по шее и замерла, вцепившись в плечо. - И за Матильду тоже, но Иноходец глуп, как и положено коню, вот его и запутали. Ну и Повелители мне достались, но до Ворона я доберусь! Смеялся над гальтарским - поплачет над варит-ским! Пусть полюбуется, как марагонское отродье усядется на кол, а когда хомяк сдохнет, займет освободившийся… трон. По воле колченогого Эрнани и великого Франциска! И по нашей воле! Я сказал, а ты слышала, Мэллит… Так и будет, слышишь, куничка?! Так и будет!

- Первородный сказал, а ничтожная слышит, - пролепетала Мэллит. - Первородный повергнет своих врагов в прах.

- Повергну, - свел брови любимый. - Ты - умница, куда умней этих… Проклятье, ну почему у тебя нет вина?!

- У ничтожной… У меня нет ничего, - прошептала девушка, - все приносят слуги…

- Нет бы догадаться, что внучке Матильды касера всегда пригодится, - захохотал Альдо, рывком поднимая гоганни с ковра. - Сейчас мы… Знаешь, что мы сделаем?

- Первородный…

- Альдо! Для тебя я - Альдо, раздери тебя кошки! Ты - не гоганни, ты - приемыш Матильды! Неужели трудно запомнить раз и навсегда?! И брось это свое дурацкое… Даже не знаю, как назвать… Тоже мне «ничтожная!» Ты - красотка, ты - умница, ты мне нравишься, ну так живи без вывертов.

- Я буду, - выдохнула враз опьяневшая Мэллит. - Я не гоганни, я сделаю все… Все по воле любимого…

- Так-то лучше, и не вздумай плакать. Не терплю слезливых женщин, они носом шмыгают. - Губы первородного были близкими и горячими, они пахли можжевельником и чем-то непонятным.

- Говоришь, любишь? - шептали они. - Любишь?

- Жизнь ничтожной, - выдохнула Мэллит, запрокидывая голову, - прах под ногами первородного…

- Под ногами? - Цветы и птицы на потолке стали ближе и закружились, пол ушел из-под ног, качнулись и замигали свечи. - А вот и не угадала… Хорошо, что ты тощая… Сейчас хорошо, скоро будет плохо.

- Альдо, - выдавила из себя девушка, - кузен Альдо…

Глупое тело дрожало, не понимая, что происходит, любимый громко дышал. Мэллит замерла, боясь шевельнуться и спугнуть свершавшееся. Альдо подмигнул девушке, шагнул к столу, пошатнулся, ударился о край, одна из свечей выпала из шандала и погасла. Как звезда.

- Свеча упала, - пробормотала Мэллит и оказалась на розовой скатерти.

- Глупости, - шепнул любимый и отбросил шпагу. - Она просто погасла… Не бойся! Ты ведь не станешь бояться?

- Клянусь родившей меня. - Руки сами по себе вцепились в рытый бархат, что-то глухо застучало. Яблоки… Это посыпались на ковер яблоки… Мэллит сама не поняла, что вырывается, но ее прижали к столешнице.

- Успокойся, - велел первородный, - все хорошо…

- Мое сердце спокойно, - солгала Мэллит, узнавая и не узнавая любимого. Первородный был прекрасен, как сын Кабиохов, сошедший к избранным, его глаза сияли, а грудь вздымалась. И ничто не могло сломить волю его и встать на пути его.

- Куничка!… Моя куничка!…, Рывок - и склоненное лицо стало ближе, в спину впилось что-то жесткое… Край стола… Ноги соскользнули в пустоту, но Мэллит не упала, ей не позволили упасть.

- Тихо! Лежи тихо!…

- Альдо…

Треск раздираемого атласа, холод, жар, боль и кивающая тень на потолке - огромная, черная, гривастая… Тень нависает над ними, мерно качается, и вместе с ней растет и качается боль, она тяжела, как жернов, и горяча, как печь.

- Куничка, - приоткрытый рот, раздувающиеся ноздри, слипшиеся волосы… Неужели это любимый? Неужели это высочайшее счастье и тайна тайн?! - Молодец, малышка, - выдыхает незнакомый. - Умница… Ты…

- Ты?! - Это она кричит или рвущаяся в окно луна. - Ты?!

Черная тень замирает, тает в мутно-зеленых волнах, сквозь которые проступает другое лицо - спокойное, глад кое, мертвое. Откуда оно?!

- Ты… - шепчут белые губы. - Ты…

- Ты… - У камина встает кто-то в плаще и шляпе, руки скрещены на груди, лица не видно. - Ты…

- Ты… - Лунные волны накатывают на серый берег, растут, несут на плечах бледных и спящих. Их много, очень много.

- Ты… - Бескровные пальцы тянутся вперед, по зеленоватой коже ползут медленные капли. - Ты…

- Что ты кричишь? - Нет луны, нет страшного лица, нет незнакомца у камина, есть боль и любимый. - Так всегда бывает, когда первый раз. Потом привыкнешь…

- Первородный!… - Надо утереть глаза, но пальцы не разжимаются, а слезы текут и текут. Сами.

- Да оставь ты своих первородных! Ты сама хотела, а теперь хныкать поздно…

- Яблоки рассыпались…

- Ну и кошки с ними! Хочешь, чтоб я ушел, так и скажи! Мне вранья не нужно.

Как сказать любимому, что ей пригрезился лунный мертвец, что у камина стоит чужой и гневный, что сама она тонет в боли и ужасе? Первородному хватит его тревог и его войны. Мэллит улыбнулась:

- Ничтожная забыла себя… от великой радости…

- Вот ведь! - Губы любимого, живые и красные, трогает улыбка. - Не ожидал… Хотя тихие, они все такие… Мы еще с тобой порадуемся, куничка… Ну, иди ко мне… Вот и умница.

- Кузен Альдо, - выдохнула Мэллит, закрывая глаза, чтоб не видеть напряженного, чужого лица, - мой кузен Альдо…

- Сударыня, - сообщил Ларак, - сегодня удивительная луна.

- И удивительные собаки, - откликнулась Луиза. - Их что, покормить забыли?

Их кормили, - задумчиво пробормотал Эйвон. Их каждый вечер кормят… Сударыня, я умоляю вас о милости!

- О какой? - Госпожа Арамона перекатилась на жи вот и улыбнулась любовнику. Лет двадцать назад и без бородки Эйвон был весьма недурен, да и сейчас с крова ти не свалишься, и потом, он любит. Не во сне, на самом деле.

- Луиза, - голос графа дрогнул, - я умоляю вас спуститься со мной в церковь. Я перед алтарем Создателя поклянусь вам в верности.

- А почему не на скале Окделлов? - сладким голосом осведомилась капитанша. - Перед памятью прикованных предков?

- Сударыня! - задохнулся Ларак. - Вы… вы рождены на юге, но чувствуете зов Надора, как никто. Мы встретим полдень на утесе, и это навеки скрепит наш союз, но я поднимусь к заветному камню уже вашим рыцарем!

Ну вот, вляпалась! Теперь придется лезть на обледенелую гору и любоваться на свиные морды, и ведь никто за язык не тянул! Хотела укусить и увязла в патоке!

- Луиза, - не отставал Эйвон, - я должен… Умоляю вас!

Госпожа Арамона высунулась из-под одеяла и вздрогнула: спальня уже выстыла, а на лестницах и вовсе только выходцев морозить, но рыцарская клятва стоит жертв.

- Хорошо, - обреченно произнесла прекрасная дама, - только вам придется мне помочь.

- Я отнесу вас на руках, - объявил полуголый Ларак, выпутываясь из одеял. А что говорит своим женщинам синеглазый кэналлиец? Вряд ли что-то глупое, хотя кто знает…

- Я пойду сама, - Луиза потянулась за нижним плать ем, - но вам придется послужить мне камеристкой. Справитесь?

Эйвон промычал нечто невразумительное, капитанша сунула графу его собственную рубаху и штаны и целомудренно отвернулась. Собаки не унимались, и это начинало пугать.

- Наверное, Джек умрет. - Л арак уже в пристойном виде застегивал пояс. - Прежний привратник… Думали, на поправку пошел, а они воют.

Значит, Джек. Похоже на правду - псы и лошади чуют смерть раньше людей, кошки тоже чуют, но молчат, им все равно. Луиза натянула черное платье и повернулась спиной к любовнику.

- Что? - несчастным голосом переспросил тот. - Что я должен делать?

- Берите и шнуруйте, - велела Луиза, - крест-накрест.

- Справа или слева? - не понял Ларак. - И потом, здесь же не сходится.

- И не должно, - успокоила капитанша. - Иначе я задохнусь. Затяните немного, и хватит. Как вы можете не понимать в женских платьях, если столько лет женаты?

- Я исполнял супружеский долг только в спальне, - пропыхтел граф. - Госпожа Аурелия знала, когда я должен прийти, и была готова… Ей помогали служанки… Только служанки.

- То есть? - уточнила Луиза, топя непонятное волнение в болтовне. - В чем же она вас ждала?

- В супружеской сорочке, - объяснил Эйвон. - Понимаете… Госпожа Аурелия преклоняется перед Мирабеллой, а кузина… Она полагает супружество долгом и не считает возможным превращать его в блуд.

- Эйвон, - женщина выдержала очередное надор-ское известие, даже не фыркнув, - а на что они похожи, эти сорочки? Понимаете, я при дворе о них не слышала.

- Оллары забыли о пристойности, - начал Эйвон и замолчал. Видимо, вспомнил, что сам погряз во грехе.

- Ну же, - поторопила Луиза, - какие они? Их трудно сшить?

- Не знаю, - промямлил Эйвон, - они из полотна, длинные, закрытые от шеи до пят, с рукавами, с воротом, и еще у них… есть… эээээ… отверстие.

- Принесите мне такую, - попросила госпожа Арамона. - Это, должно быть, восхитительно.

- Я бы не сказал, - вздохнул граф, - ваша сорочка… Она вышита и открывает плечи и… не только.

- Но у нее нет отверстия, - не унималась Луиза, - это нецеломудренно. Что скажет ваша супруга!

- Моя супруга отказалась меня принимать после гибели Эгмонта, - вздохнул Эйвон. - Она поклялась Мирабелле разделить ее утрату.

- Могло быть и хуже. - Госпожа Арамона повела лопатками и попробовала вздохнуть. Эйвон с испугу перестарался, но до церкви она как-нибудь доберется. - Что бы вы запели, если б кузина потребовала от вас возместить ее утрату? В постели.

- Сударыня! - Ларак судорожно вздохнул. - Кузина никогда… Никогда меня не привлекала. Она… нехороша собой! Клянусь, я не любил никого, кроме вас!

- Я верю, - проворковала капитанша голоском Катари. - Возьмите свечи, и идемте.

Эйвон послушно поднес фитиль к огарку, и тут в стену что-то грохнуло. Граф так и замер с двумя свечами в руках. Луиза бросилась к окну, в которое ломилось нечто вроде издохшего супруга, потому что живые так не стучат. Грохот перешел в глухой гул, словно в дальний погреб скатывали полные бочки, псы завыли сильнее, хоть это и казалось невозможным. Луиза рывком распахнула нижние ставни. За ними не было никого, только клубилась в лунном свете снежная пыль.

Глава 2. РАКАНА (Б. ОЛЛАРИЯ)