Глава 47. Мысли раз за разом возвращают меня к Линн

Мысли раз за разом возвращают меня к Линн. Мозг пытается осознать факт смерти, но я гоню все прочь. Когда‑нибудь я перестану делать так, если меня не казнят как предателя или не сделают что‑то еще. Неизвестно, что придет в голову новым лидерам. Сейчас я стараюсь освободить голову от лишних размышлений, убедить себя в том, что кроме этого зала ничего нет и не будет никогда. Трудно, но я справлюсь. Я научилась бороться с горем.

Через некоторое время в вестибюле появляются Тори и Гаррисон. Тори, хромая, бредет к стулу. Я опять забыла про ее рану. Она действовала так ловко, когда убила Джанин. Гаррисон следует за ней.

Позади них тащится лихач, неся на плече мертвую Джанин. Швыряет ее на стол, как мешок, на глазах эрудитов и предателей‑лихачей.

Люди только ахают и перешептываются. Джанин не была тем лидером, которого станут оплакивать.

Я гляжу на ее тело, которое теперь кажется намного меньше, чем при жизни. Она сантиметров на пять выше меня, и волосы всего на пару тонов темнее. Сейчас она выглядит абсолютно спокойной, почти умиротворенной. У меня не вяжется вид мертвого тела и образ женщины, которую я знала, – умной и лишенной совести.

Она оказалась даже сложнее, чем я думала. Хранила тайну, которую считала столь ужасной, что ее нельзя никому открыть, просто в силу извращенного инстинкта самосохранения.

В вестибюль входит Джоанна Рейес, промокшая до нитки. На улице – ливень. Красная одежда покрыта более яркими пятнами. Бесфракционники держат Джоанну на прицеле, но она, похоже, не замечает их.

– Привет, – обращается она к Гаррисону и Тори. – Так вы именно этого хотели?

– Надо же, лидер Товарищества способен проявить такую вежливость, – криво улыбается Тори. – Это не против ваших правил?

– Если бы вы действительно знали правила Товарищества, то были бы в курсе, что у них нет официального лидера, – отвечает Джоанна, вежливо, но очень жестко. – Но я больше не представляю Товарищество. Я покинула фракцию ради того, чтобы прийти сюда.

– Ага, видели мы тебя и кучку миротворцев, у всех путавшихся под ногами, – фыркает Тори.

– Да, и мы делали так намеренно. Если мешаться под ногами означает встать между ружьями и невинными людьми, то мы спасли немало жизней.

Ее лицо заливает краска, и я снова думаю, что Джоанна Рейес прекрасна, несмотря на рану на лице. Даже благодаря шраму. Как Линн, с ее коротко стриженными волосами, или Тобиас, с его памятью о жестокости отца, которую он носит словно броню. Как моя мать в простой серой одежде.

– Не будете ли вы так любезны, – едко усмехается Тори, – доставить одно послание в Товарищество?

– Мне будет неуютно оставить здесь вас и вашу армию, чтобы свершилось ваше так называемое правосудие, – отвечает Джоанна. – Но я обязательно кого‑нибудь пошлю вместе себя.

– Чудесно, – заявляет Тори. – Передайте им, что скоро будет сформирована новая политическая система, в которой у них не будет представительства. Мы считаем это достойным наказанием за отказ выбрать какую‑либо из сторон в войне. Безусловно, за ними остается обязанность производить пищу и доставлять ее в город, но делать все они будут под наблюдением одной из правящих фракций.

На мгновение мне кажется – Джоанна сейчас кинется на Тори и станет душить ее. Но она выпрямляется, становясь еще выше ростом.

– Все? – спрашивает она.

– Да.

– Прекрасно, – произносит она. – Пойду сделаю что‑нибудь полезное. Вы не позволите нам ухаживать за этими ранеными, верно?

Тори мрачно таращится на нее.

– Но помните, – продолжает Джоанна. – Иногда люди, которых вы угнетаете, оказываются сильнее, чем вы предполагали.

Она разворачивается и выходит из вестибюля.

Что‑то в ее словах цепляет меня. Я уверена, что она, таким образом, высказала угрозу, пусть и смехотворную, но мысль продолжает крутиться у меня в голове. Что‑то здесь не так. Она могла иметь в виду не Товарищество. Другую угнетенную группу.

Оглядываюсь по сторонам. Лихачи, бесфракционники. Я начинаю замечать закономерность.

– Кристина, – шепчу я. – У бесфракционников все оружие.

Она нахмуривается.

Я вспоминаю, как Тереза забрала пистолет у Юрайи, хотя у нее и был свой. Вспоминаю сжатые губы Тобиаса, когда я спросила его насчет вынужденного союза Лихачества и бесфракционников. Он чего‑то недоговаривал.

В вестибюле появляется Эвелин. Она шествует с величественным видом, будто королева, которая возвращается на трон. Тобиаса нет рядом с ней. Где он?

Эвелин становится у стола, на котором лежит тело Джанин Мэтьюз. К ней, хромая, бредет Эдвард. Эвелин достает пистолет и стреляет в остатки портрета Джанин.

Воцаряется тишина. Она бросает оружие на стол рядом с трупом.

– Благодарю – изрекает Эвелин. – Уверена, вам интересно узнать, что будет дальше. Сейчас я все вам расскажу.

Тори выпрямляется, сидя на стуле, и наклоняется в сторону Эвелин, будто что‑то хочет сказать, но та не обращает на нее внимания.

– Система фракций, долгое время существовавшая ради себя самой на плечах отверженных человеческих существ, будет уничтожена, – произносит Эвелин. – Мы понимаем, такие перемены будут трудны для вас, но…

– Мы? – ошеломленно переспрашивает Тори. – О чем ты говоришь, отверженная?

– Я имею в виду, – отвечает Эвелин, наконец‑то посмотрев на Тори, – что ваша фракция, которая пару недель вместе с эрудитами кричала об ограничении поставок пищи и предметов первой необходимости бесфракционникам, фракция, которая помогла уничтожить Альтруизм, – более не существует.

И слегка улыбается.

– Если вы решите поднять против нас оружие, то столкнетесь с тем фактом, что вам нечего взять в руки, – добавляет она.

И бесфракционники дружно поднимают пистолеты. Люди равномерно распределены по периметру зала и по лестницам. Мы окружены.

Так изящно и умно, что я почти смеюсь.

– Я дала приказ части моей армии избавить вашу половину от оружия, когда все задачи будут выполнены, – говорит Эвелин. – Они успешно справились с этим. Сожалею о необходимости вести двойную игру, но мы хорошо знаем, насколько вы привыкли к системе фракций, в том виде, в котором она существовала. Как к родной матери. Мы поможем вам вступить в новую эпоху.

– Поможете? – переспрашивает Тори. Встает и направляется к Эвелин. Та хладнокровно берет со стола пистолет и наставляет на нее дуло.

– Я голодала больше десяти лет не ради того, чтобы сдаться увечной лихачке, – заявляет Эвелин. – Если не хочешь, чтобы я тебя убила, садись обратно к своим бывшим товарищам по фракции.

Все мышцы на руке Эвелин напряжены. Ее глаза не холодные и спокойные, как у Джанин, но такие же оценивающие, расчетливые и целеустремленные. Не понимаю, как такая женщина могла дрогнуть перед лицом Маркуса. Наверное, тогда она была другой. Сейчас это – не человек, а сталь, закаленная в огне.

Тори пару секунд стоит перед Эвелин. Потом возвращается обратно.

– Те, кто помог свергнуть эрудитов, будут вознаграждены, – продолжает Эвелин. – Те же, кто сопротивлялся, предстанут перед судом и понесут наказание в соответствии с совершенными преступлениями.

Последнюю фразу она говорит громче, и я удивляюсь тому, насколько голос заполняет вестибюль.

Внезапно открывается дверь черного хода. Появляется Тобиас вместе с Маркусом и Калебом. Никто не обращает на них внимания. Но я сразу его замечаю, потому что привыкла везде искать его взглядом. Тобиас приближается. У него на ногах черные кроссовки с хромированными пистонами для шнурков. Он останавливается рядом со мной, приседает и касается моего плеча.

Я ожидаю увидеть перед собой его глаза, холодные и непреклонные.

Но я ошибаюсь.

Эвелин продолжает говорить, а я ее уже не слышу.

– Ты была права, – шепчет Тобиас, удерживая равновесие на носках. Слегка улыбается. – Я действительно знаю, кто ты такая. Мне просто надо было напомнить.

Я открываю рот и не могу даже ответить.

И тут все экраны в вестибюле, по крайней мере те, которые не уничтожили во время атаки, включаются. В том числе проектор на стене, где раньше висел портрет Джанин.

Эвелин замолкает на полуслове. Тобиас берет меня за руку и помогает встать.

– Что такое? – требовательно спрашивает Эвелин.

– Это, – отвечает Тобиас, обращаясь ко мне, – информация, которая изменит все.

У меня подгибаются ноги в предвкушении развязки и от облегчения.

– Тебе удалось? – спрашиваю я.

– Тебе удалось, – произносит он. – Я всего лишь заставил Калеба посодействовать.

Я обнимаю его рукой за шею и целую. Он берет мое лицо в ладони и целует в ответ. Я прижимаюсь к нему вплотную, выжимая из себя все тайны, которые мы хранили друг от друга, все подозрения, которые в нас жили. Наконец‑то.

И раздается голос.

Мы поворачиваемся к стене. На экране – женщина с коротко стриженными каштановыми волосами. Она сидит за металлическим столом в незнакомой комнате. Задний план слишком расплывчат.

– Привет, – говорит она. – Меня зовут Аманда Риттер. В этом файле я изложу то, что вам необходимо знать. Я – лидер организации, которая борется за мир и справедливость. За последние пару десятилетий борьба становилась все сложнее, а в последнее время стала исключительно трудной. Сейчас вы увидите причину.

На стене мелькают убыстренные кадры. Мужчина на коленях, и женщина с безразличным лицом, которая приставляет к его лбу пистолет.

На расстоянии – небольшая человеческая фигура, повешенная за шею на столбе.

Дыра в земле, размером с дом, наполненная человеческими телами.

Проносятся другие кадры. В памяти остается только мешанина плоти и крови, смерти и жестокости, бездушные пустые лица, глаза, наполненные ужасом.

Когда я чувствую, что с меня довольно и я закричу, если увижу хоть что‑то еще, на экране снова возникает Аманда.

– Вы ничего не помните, – произносит она. – Но если вы думаете, что так действуют террористические группы или правящая тирания, вы правы лишь отчасти. Половина людей на кадрах, совершающие ужасающие деяния, были вашими соседями. Родственниками. Товарищами по работе. Мы ведем битву не с отдельной группой. Мы боремся с человеческой природой, вернее, с тем, во что она превратилась.

Вот почему Джанин была готова поработить умы и убивать людей. Чтобы оградить нас от знания. Чтобы держать нас в безопасности и неведении, внутри ограды.

Часть меня это понимает.

– Поэтому вы так важны, – продолжает Аманда. – Наша борьба с насилием и жестокостью лечит симптомы, а не причину болезни. Вы станете лекарством от болезни.

Чтобы вы были в безопасности, мы нашли способ разделить вас от нас. От наших источников воды, технологий, общественной системы. Мы создали ваше общество определенным образом, надеясь, что вы заново откроете моральные устои, которые большинство из нас утратило. Мы полагаем, со временем вы изменитесь так, как мы уже не сможем.

Причина, по которой я оставляю вам информацию, такова – вы сами узнаете, когда пришло время помочь нам. Вы осознаете это, когда среди вас станет больше людей с гибким умом. Вы назовете их дивергентами. Когда их станет много, ваши лидеры должны будут приказать Товариществу навсегда открыть ворота, и вы выйдете из изоляции.

Так хотели мои родители. Взять то, чему мы научились, и отдать другим для их блага. Альтруисты во всем.

– Данный видеофайл будет запрещен для просмотра всем, кроме членов правительства, – говорит Аманда. – Вы начнете с чистого листа. Но не забывайте о нас.

Она слегка улыбается.

– Я тоже присоединюсь к вам, – подытоживает она. – Как и остальные, я намеренно сотру себе память, забуду дом и семью. Приму новую личность, с выдуманными воспоминаниями и выдуманной историей жизни. Но вам надо убедиться в том, что я даю вам точные сведения. Поэтому я назову вам свое новое имя.

Она улыбается шире, и мне на мгновение кажется, что я узнаю ее.

– Меня будут называть Эдит Прайор, – произносит она. – Есть столько всего, что я с радостью забуду.

Прайор.

Видео заканчивается. На стене – лишь синий свет проектора. Я сжимаю руку Тобиаса. Царит молчание, будто все затаили дыхание.

А потом поднимается крик.