ВТОРНИК. Отрепетировали 25 литров пива и две бутылки коньяка

Отрепетировали 25 литров пива и две бутылки коньяка. Состояние муторное. Итак. Сначала в подвале сидели Толик с Кисловым вокруг трех литров пива и трех кусочков рыбы. Толик произносил гневную речь о хамстве в кинотеатре «Украина» (где пиво продают) и хамской канистре, из которой выплеснулось литра полтора. А еще Толик до пива (или после?) дорисовал настенную (то есть на стене) картину. В прошлую репетицию он ловко акварелями изобразил в арочном своде (вид из дворца?) мрачное море, тучи, пальму (на переднем плане), круглую луну (или солнце?). Все вместе занимало где-то метра два квадратных. Теперь, придя в подвал, я увидел голую бабу анфас.

- Жену нарисовал, по памяти, - сказал Толик.

По правде говоря, я жену Толика со спины не узнал.

- Превосходно! – сказал я. – Но никто ведь не знает, что это твоя жена, поэтому, пока мы с Кислым, топаем за пивом, уменьши талию и сделай потоньше ноги. Нам же теперь на нее смотреть до гробовой доски!

Мы с Кисловым побежали со всеми пластмассовыми и стеклянными емкостями в «Украину». Но там пиво кончилось. Я кивал продавщице Гале, подмигивал, намекал, то же самое делали наперегонки со мной еще четыре любителя пива. Но Галя неприступно говорила: «Пиво кончилось!». Побежали в магазин №50. Кислов, гремя тарой, говорил, что в крайнем случае уничтожит очередь нервно-паралитическим газом (он у него действительно был в баллончике в кармане).

Очередь, не вмещаясь, торчала из магазина.

- По пять бутылок дают, - сказал кто-то глубоко несчастный.

- Два ящика осталось, - сказал другой, не менее несчастный.

- Ребята, берите вино по 12 рублей, - окликнул нас очень мужик размером с холодильник.

- Вина не надо. Пиво есть? – спросил Кислов.

- Бутылок двадцать.

- Почем?

- По рублю.

- Окей!

Холодильник раздвинул толпу и скрылся в магазине. Мы радостно перемигивались.

- Кончилось! – на разные голоса начала стонать толпа. - Кончилось! Кончилось…

Не веря в обрушившееся на них горе, народ все таки не расходился. Мы было подумали, что кончилось как раз потому, что последний ящик изъял наш спекулянт. Однако, он вышел и произнес угрюмо: «Кончилось, берите вино, пока не поздно…»

Мы рванули обратно в «Украину» - с призрачной надеждой на чудо (куда еще было бежать!). На месте Гали за прилавком стоял грузчик и торговал… пивом по рубль пятьдесят за поллитра (то есть бутылки надо было тут же сдавать). Мы взяли ящик, перелили ящик, потом еще пятнадцать, потом еще три, и еще на семь рублей - толстолобика. Из девяноста рублей, отложенных мной в отдельный кармашек бумажника для оплаты телефонных счетов за разговоры с Филом, осталось рублей пятнадцать. Но пива давно не пили, к тому же это был первый день рождества.

Когда шли обратно, я перекошенный тяжеленной сумкой, кряхтел о том, что с пивной анархией надо кончать, сегодня вводим нормирования – слишком дорогое удовольствие, Макс опасен, чуть отвернулся – банка пустая, до музыки пить не стоит, разве что по кружечке (По две, уточнил Кислов), но приедет Николаич луженая глотка и припрется – чую, припрется! – Клиент – уничтожатель пива… Чтоб ему!

Пока мы мудохались, Толик жену изменил в лучшую сторону - как и заказывали. Когда приехал Николаич, вытолкали его с Максом за пивом. Вернулись они без пива, но с двумя бутылками «Белого аиста» (коньяк) и с радостным (он всегда радуется в близости от выпивки) Киентом.

Говорили обо всем. И конечно о жопе на стене. Макс предложил в жопе сделать дыру – для местных ананистов и брать по рублю за половой акт. Николаич сказал, что к жопе надо прибить семейные трусы – вот будет авангард! Я сказал, что это надо сделать обязательно – потому что должна зайти наша благодетельница Ольга Николаевна – начальница ЖЭКа, и жопа может ее смутить.

Ольге Николаевне мы подарим флакон парижских духов (уже купили – за 50 рублей) и вольем в нее либо сухого, либо шампанское, это, конечно, подкуп администрации, но от чистого сердца! Она, кстати, довольно симпатичная. Мне даже как-то с перепоя подумалось: «Лежим мы с Олей в постели, и я говорю: «Оля,…» Что же я говорю? Неважно. Важно то, что Оля – начальница нашего ЖЭКа. Допустим, я говорю так: «Оля, пиво осталось?» А она говорит: «Дима, ту освободился еще один подвал. Я хочу подарить его Олд Менсу». Мерси, говорю я, и начинаю ее целовать, обнимать и прочее. Представится же такое….

СРЕДА

Но сначала кончим со вторником. Юрик, вдохновленный Толиком, вместо того, чтобы бить по барабанам (ему кричали: «Юрач! Сволочь очкастая! Бей по барабанам, мудило грешное!» нашел свой кусок стены и начал его разрисовывать. Получилась русалка с грудью №6 и с длинющей сухой, как ветка, рукой. Как старик Хоттабыч из своего графина, русалка струилась из какого-то ящика. Увидев конечный результат, все начали поздравлять Юру и просить прощение за ругательства.

- Ты прыгнул выше головы, - сказал я в сердцах. – Груди, правда, разные…

Потом было много музыки и финальным аккордом – три бутылки портвейна. Когда Николаич, как дед Мороз, выставлял их на стол, зрелище было ужасное: все напряглись, как солдаты перед атакой (замполит уже проорал «За Родину, урррра!», но все пока в окопе). Репетиции кончилась на высокой ноте: Юрик рухнул головой в барабаны. Получилось очень громко и красиво.

Когда мы с Шуриков подошли к дому, он уже спал. Дверь была заперта, звонок – или разбит или разобран, консьержка где-то дрыхла. Мы кричали, бились в дверь телами, руками и ногами. Было холодно и безмолвно. У нас нагло отнимали главное общечеловеческое право – на жилье. Право, на возвращение в теплые, кооперативные, потом и кровью заработанные родителями (моими – в Камеруне, Шурика – в ЦАРе) квартиры.

Удар получился образцовый – я даже не подозревал в себе такой кун-фуизм, а в огромном толстом стекле такой хрупкости. В нем образовалась дыра, дыра лучилась во все стороны трещинами. Кулак не пострадал. Секунды две я торжествовал, потом, горбатясь, на полусогнутых (как несуны с клеймящего плаката) мы скрылись в темноте. Минут через десять вернулись и молча прошли мимо консьержки – самой подлой из кооперативных наших старух. Та скулила что-то о каких-то негодяях. Шурик возмутился очень натурально, даже талантливо, он даже хотел куда-то бежать, кого-то ловить, куда-то заявлять…

- Что они себе позворляют! – орал Шурик. – Это какое-то скотство!

В среду у Железнова был день рождения. Я вручил ему букет из репчатого лука и одной гвоздики плюс кассету TDK. Тостов было много, на определенном этапе все стали желать, чтобы у юбиляра стоял член и было много денег. Я заявил, что нельзя так настойчиво желать, чтобы у Железнова стоял член – может возникнуть комплекс и член вообще перестанет стоять когда-либо.

Был Пащинский в галстуке, похожий в своей страшной болезни на зэка.

- Пащинский, прошу тебя – только не сдохни! – сказал ему князь.

По всеобщей просьбе гражданская жена Железнова – Валентина одаривала телефонами своих подруг – диктуя из записной книжки. Мне досталась парикмахерша – сирота с восьмилетним сыном, зато с двухкомнатной квартирой на Войковской. Николаич рассказал, как его однажды женили по телефону. Девушке оказалось лет сорок пять. Это была добродушная толстуха, ожидающая не молоденького тонкого Николаича, а нечто мужественное в раза два старше (так она определила по телефонному колькиному голосу). «Посидели, посмеялись, съели торт, выпили бутылку и разошлись...» - так Николаич закончил рассказ.

Тут вдруг взбесился Железнов – он разорвал записную книжку Валентины и спросил: «Нравиться?» Валентина ничего не ответила. Тогда железнов для верности поджок разорванную книжку в пепельнице. В это время Толик рассказывал мне свою историю. Он напился пива и зачем-то пошел на родительское собрание. Теперь жена с ним не разговаривает – потому что «все узнали, что папа Верочки – алкаш».